Литературно-критическая деятельность Н.К. Михайловского.

В конце 60-70-х гг. в русской общественной жизни оформляется новое направление – народничество. Народническая идеология оказала значительное влияние на литературный процесс, отразилась в творчестве многих писателей и создала свою критику. Для литературы народнического направления характерно внимание к жизни народа, её глубокое исследование и истолкование. Творчество писателей народнической ориентации, порой открыто тенденциозное и публицистичное, было направлено на воспроизведение «мелочей народной жизни» и призвано служить пропаганде своих идеалов, а также агитации и просвещению народа. Значительное место в литературе занимало творчество писателей-разночинцев, близких к идеям народничества: Н.И. Нефедова, П.В. Засодимского, Н.Н. Златовратского, Н.Е. Каронина-Петропавловского, С.М. Степняка-Кравчинского, А.И. Эртеля и некоторых других, которые в целом опирались на традиции демократической литературы, на творчество Н.А. Некрасова и М.Е. Салтыкова-Щедрина.

Основные положения народнической идеологии были изложены в трудах П.Л. Лаврова («Исторические письма»), работах М.А. Бакунина, статьях социолога, публициста и яркого литературного критика Н.К. Михайловского. Главное место в ней занимало учение о «критически мыслящих личностях», героях как движущей силе истории, которые должны просвещать и вести за собой «толпу», о долге интеллигенции перед народом. Народники были увлечены идеей познания народной жизни и просвещения народа – отсюда и массовые «хождения в народ» в начале 1870-х гг.

В своей литературно-критической деятельности народники продолжали многие традиции «реальной» публицистической критики и с этих позиций рассматривали литературу как неотъемлемую часть общедемократического движения, ориентируясь в основном на критерий социально-прагматичной функции искусства. Они, как правило, не писали узко-специальных литературно-критических статей. Литературную критику они стремились использовать для постановки и решения социально-политических и религиозно-этических вопросов. Особое внимание критики народнической ориентации обращали внимание на «нового» героя литературы – мужика, и в своих работах, оценках и суждениях о современном обществе, его культуре и возможностях развития, опирались на творчество писателей-разночинцев, таких, как Ф.М. Решетников, А.И. Левитов, Н.И. Наумов, Н.Н. Златовратский и др.

Главным представителем народнической критики был Николай Константинович Михайловский (1842-1904). Свою позицию публициста, философа и литературного критика он определил как субъективный метод в социологии, поэтому всю народническую критику принято называть субъективно-социологической.

Работы Михайловского отличались огромной эрудицией, научностью, умением соединить теорию с анализом злободневных вопросов современности. Основной областью его научных интересов и публицистического анализа была наука об обществе и его развитии – социология.

Социально-историческая концепция Михайловского сложилась уже в 60-70-е гг. («Что такое прогресс?», 1869; «Борьба за индивидуальность», 1872), а в дальнейшем уточнялась и дополнялась («Герои и толпа», 1882; «Ещё о героях», 1893; «Ещё о толпе», 1893 и др.) Социолог, по его мнению, не может быть объективен, поскольку идеи прогресса, общественного блага субъективны. Михайловский считал общее направление государственного и общественного развития, «прогресса» во многом враждебным интересам личности и коренным основам народной жизни, которая, по его представлениям, базировалась на здоровых началах, но была аморфной, неорганизованной, стихийной силой, в которую внести свет, смысл и идею могли лишь мыслящие и прогрессивные герои. На протяжении многих лет Михайловский последовательно отстаивал эти убеждения. Например, в одной из поздних статей, посвященных творчеству Г. Успенского, «одного из любимейших русских писателей», критик писал о том, что «коренные основы» и «гармонию» крестьянской жизни необходимо дополнить светом разума и истины, что «задатки великого исторического будущего и великого счастья» в национальной жизни не должны быть предоставлены воле стихийных исторических сил, а требовали «оплодотворения сознательной идеей» («Г.И. Успенский как писатель и человек», 1889).

«Верховным мерилом всех общественных ценностей Михайловский считал личность, индивидуальность...» (Бялый Г. Михайловский Николай Константинович//КЛЭ.Т. 4. М., 1967. С. 886), при этом, добавим, личность не конкретно-историческую, но опять-таки абстрактную – антропологическую, определенную прежде всего своей «природой». Ее смысл и пафос, по Михайловскому, не в специализации, но в «неделимости», то есть в стремлении к всесторонности, гармонии и свободе. Именно это стремление, эта личность и составляют, согласно Михайловскому, цель, главный критерий и вместе с тем основную движущую силу, творца истории. «Прогресс, — пишет критик в трактате «Что такое прогресс?», — есть постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми.

Другими важнейшими социологическими категориями Михайловского были понятия о «типах и степенях развития», чести, совести, «бессовестной силе» и «бесчестной слабости».

Теория «типов и степеней развития» призвана была сократить «зияющий разрыв» между субъективным идеалом Михайловского и объективным развитием жизни. В чем ее смысл?

Сравнивая различные общественно-экономические уклады, существующих в современной ему России, так и в Западной Европе, Михайловский берет за критерий доступную каждому из них гармоничность, целостность личности. Он рассуждает так. Современный, буржуазный общественный строй (или жизнь господствующих сословий России) по степени развития находится значительно выше, чем уклад патриархального крестьянства. Но зато патриархальное крестьянство, крестьянская община по типу развития стоят неизмеримо выше, чем буржуазное общество или жизнь образованных сословий России. Дело в том, что русский патриархальный крестьянин – универсал, он не знает разделения труда, специализации, уродливо сужающей личность, и потому гармоничен, целостен. В то же время в буржуазном обществе, в условиях жизни образованных классов человек специализирован и как жертва разделения труда односторонен, дисгармоничен. Жизнь образованных сословий – это высокая степень в развитии низшего типа; жизнь патриархального крестьянина – низкая степень развития, но высшего типа.

Цель прогресса говорит Михайловский, должна состоять в том, чтобы высший тип общественности – патриархально-крестьянскую жизнь – поднять до столь же высокой степени развития. И помочь в этом патриархальному крестьянству может и должна передовая – именно народническая – интеллигенция. Своим примером увлекая массы, она выведет их из свойственного им состояния пассивности и, преодолевая стоящие на этом пути препятствия, изменит общественное развитие в желаемом направлении.

Это и позволит, считает Михайловский, прямо от крестьянской общины двигаться, минуя античеловечный буржуазно-капиталистический уклад, к гармоническому типу общества и к гармонической личности. «Европейские... порядки, — пишет Михайловский, — полные всякого блеска и красоты, но и глубочайших страданий, должны быть для нас, в смысле руководящих начал, только готовым, даровым резервуаром исторического опыта.... Нам незачем проделывать весь скорбный и трудный опыт европейской истории, раз уж он там проделан и раз сама европейская мысль... додумалась до чего-то лучшего». Отразившееся в этом высказывании представление о возможности перешагнуть в общественном развитии через целые социально-исторические фазы – одно из важнейших следствий и проявлений субъективно-априорной социологии Михайловского.

Морально-нравственный, а не конкретно-исторический (экономический, классовый) критерий определяет у Михайловского и его отношение к социальным группам, сословиям русского общества. Это критерий чести и совести. С их помощью критик оценивает собственно человеческие гуманистические) потенциал и возможности того или иного сословия. Так, главным психологическим началом разночинцев, вообще трудящихся, Михайловский считает начало чести (ср. с демократами-шестидесятниками, считавшими отличительной чертой народа, крестьянства несвоекорыстный труд). С другой стороны, привилегированные сословия оцениваются критиком в свете понятия совести. В частности, Михайловский называет лучшую часть дворянства, сознающую свою вину и долг перед народом, «кающимися дворянами».

Задача литературы по Михайловскому, прежде всего в пробуждении совести среди привилегированных сочувствий и разоблачении «бессовестной силы», угнетающей народ, а также воспитании в массах трудящихся чувства чести и преодоления ими «бесчестной слабости», усугубляющей народное закабаление. «Установить гармонию между требованиями «совести» и «чести» – в этом видел Михайловский задачу будущего. Сама же психологическая потребность в такой гармонии возникла после того, как «кающиеся дворяне» встретились с разночинцами». «Уязвленная совесть» заставила «кающегося дворянина» и ему подобных «почувствовать личную ответственность за господствующую в мире неправду, вызвала ощущение долга перед народом, стремление сквитаться с ним, оградить народ от «чумазого» и ради этой цели опровергнуть и разоблачить всяких апологетов современного строя, оправдывающих закабаление народа».

Указанное выше понимание задач литературы и критики предопределило восприятие Михайловским современных ему русских писателей. Ближе всех ему оказался Салтыков-Щедрин, дальше всех – фактически непринятый Достоевский.

В рамки категорий «бессовестной силы», «бесчестной слабости», «кающегося дворянина», впрочем, не укладывался и Тургенев, о котором Михайловский пишет в циклах «Из литературных и журнальных заметок 1874 года» (1874), «Записки современника. Песнь торжествующей любви и несколько мелочей» (1881), «Письма постороннего в редакцию «Отечественных записок», «Литературные воспоминания и современная смута...» («Русское богатство», 1893), и наконец в статье «Памяти Тургенева» («Русское богатство», 1893). Этим обстоятельством, видимо, и продиктован общий взгляд Михайловского на Тургенева как художника по преимуществу «общечеловеческого», идеалы которого не отличались ясностью и конкретностью.

Воспринимая себя как преемника демократического движения 60-х гг., продолжавшего традиции Чернышевского, Добролюбова и Писарева, Михайловский выступал за реалистическое искусство, чуждое односторонности и аполитичности (свойственных, например, сторонникам «чистого искусства» или натурализма). Вслед за представителями демократической «реальной» критики Михайловский считал необходимым соединение критики с социальной публицистикой, видя в таком соединении, или, по его словам, «осложнении», единственно возможный путь оценки литературы и искусства, которые должны давать не только эстетическое наслаждение, но в первую очередь пробуждать нравственно-социальные мысли и чувства.

Через произведения Тургенева проходят, по Михайловскому, строго говоря, две разновидности «абстрактно-психологических» характеров:

1. натуры сильные, «решительные», «берущие на себя ответственность» – таковы Базаров, Инсаров, Маркелов, Остродумов, Лучинов, Курнатовский;

2. натуры слабые, рефлектирующие, «колеблющиеся» – таковы герой «Дневника лишнего человека», Рудин, Лаврецкий, Нежданов.

Художнические симпатии при этом неизменно на стороне слабых, колеблющихся, а не сильных, решительных, которым Тургенев «меньше всего родственен», хотя они «занимали его» и воспроизводились им с достаточной объективностью. «Но все-таки,— считает Михайловский,— это пасынки, Тургенева, и он карал их, как только может карать умный и талантливый художник: в большей или меньшей мере наделял сухостью, черствостью ума или чувства, лишал поэтического ореола».

Отношение Михайловского к Достоевскому сконцентрировано в том определении этого художника, которое критик вынес в заглавие своей статьи – «жестокий талант».

Отличительной чертой автора «Преступления и наказания» Михайловский считает «страстное возвеличение страдания», к чему писателя «влекли три причины: уважение к существующему общему порядку, жажда личной проповеди и жестокость таланта». Этой последней, в его глазах доминирующей причине Михайловский и посвящает главным образом свою статью и ее аргументацию. Основной тезис критика: «Жестокость и мучительство всегда занимали Достоевского, и именно со стороны их привлекательности, со стороны как бы заключающегося в мучительстве сладострастия». Достоевский, по Михайловскому, «просто любил травить овцу волком, причем в первую половину деятельности его особенно интересовала, овца, а во вторую – волк».

Михайловский не соглашается с добролюбовским определением Достоевского как певца «униженных и оскорбленных». Признавая «огромное художественное дарование» Достоевского, он, в отличие от Добролюбова, не замечает в нем «боли за оскорбленного и униженного человека». Он считает, что Добролюбов ошибся потому, что судил на основании романа «Униженные и оскорбленные» и не мог знать последующих произведений Достоевского, в которых его талант «отточился и – ожесточился». Писателя увлекли мучительство, жестокая игра с читателем, достигшие своей высшей точки в его главных произведениях: «Эти позднейшие произведения, начиная с «Преступления и наказания», и особенно самые последние – «Бесы», «Братья Карамазовы»,– исполнены ненужною жестокостью через край».

В итоге Достоевский обвиняется в служении своего рода чистому искусству – искусству самоцельного и жестокого отношению к читателю нагнетания мучительных подробностей и смакованию низменных страстей человека. Этому «пафосу» Михайловский пытается дать и социологическое объяснение. По его мнению, у Достоевского не было «никакого сколько-нибудь общественного идеала»: «Ни к каков определенной партии он не принадлежал... и просто не обладал тем, что можно назвать политическим темпераментом». Это обстоятельство, а также «слабость... чувства меры» способствовали «движению Достоевского по наклонной плоскости от «простоты» к вычурности, от «гуманистического» направления к бесцельному мучительству». «Жестокость» таланта писателя, сверх того, говорит критик, пришлась в пору эпохе реакции в России 70 – 80-х годов, отмеченной падением веры в человека и отсутствием в обществе «широкой задачи».