Ирина Андреевна Федосова. 1831-1899

Ирина Андреевна Федосова

Судьба этой женщины, неграмотной крестьянки из Олонецкой губернии, удивительна и необычна. История тесно связала ее скромное имя с именами выдающихся деятелей русской культуры - Н. А. Некрасова и А. М. Горького, Н. А. Римского-Корсакова и Ф. И. Шаляпина, Т. И. Филиппова и В. Ф. Миллера.

Со школьных лет мы проникаемся драматической судьбой русской крестьянки Матрены Тимофеевны, героини некрасовской поэмы "Кому на Руси жить хорошо". После первого же знакомства с этим произведением в память врезаются гневные слова матери, проклинающей уездных чиновников, которые надругались над телом ее погибшего сына Демушки:

Злодеи! палачи! Падите мои слезоньки Не на землю, не на воду. Не на господень храм! Падите прямо на сердце Злодею моему! Ты дай же, боже господи! Чтоб тлен пришел на платьице, Безумье на головушку Злодея моего! Жену ему неумную Пошли, детей - юродивых! Прими, услыши, господи, Молитвы, слезы матери, Злодея накажи!

А ведь эти строки являются переложением стихов из "Плача о старосте" олонецкой стиховодницы Ирины Федосовой. Почти вся глава "Крестьянка" из "Кому на Руси жить хорошо" - пожалуй, самая драматическая часть поэмы - построена на мотивах, почерпнутых Н. А. Некрасовым из причитаний И. А. Федосовой.

Встречается современный читатель с образом вопленицы Ирины Федосовой и обращаясь к книгам М. Горького. Писатель посвятил ей два очерка ("С всероссийской выставки" и "На выставке"). Поместил М. Горький "кривобокую старушку" и на страницах своего романа-хроники "Жизнь Клима Самгина". Самгин, с его опустошенной холодной душой, слушает выступление Федосовой в Нижнем Новгороде в концертном зале Художественно-промышленной выставки. Его впечатление от пения олонецкой сказительницы оказалось столь велико, что он "почувствовал, что никогда еще не был таким хорошим, умным и почти до слез несчастным, как в этот странный час, в рядах людей, до немоты очарованных старой милой ведьмой, явившейся из древних сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ". Встреча с И. Федосовой хоть на миг, но очищает себялюбивую душу Самгина. Такова сила ее искусства.

Творчество И. А. Федосовой сыграло определенную роль не только в судьбе литературных героев, но и в жизни реальных людей, причем людей, ставших гордостью нашей культуры. В 1895 году молодой певец императорской оперы Федор Иванович Шаляпин слушает сказительницу в доме важного государственного чиновника, страстного любителя народного пения, организатора собирания фольклора Тертия Ивановича Филиппова. "Она вызвала у меня незабываемое впечатление, - вспоминал Ф. И. Шаляпин позднее. - Я слышал много рассказов, старых песен и былин и до встречи с Федосовой, но только в ее изумительной передаче мне вдруг стала понятна глубокая прелесть народного творчества. Неподражаемо прекрасно "сказывала" эта маленькая кривобокая старушка с веселым детским лицом о Змее Горыныче, Добрыне, о его "поездочках молодецких", о матери его, о любви. Передо мной воочью совершалось воскресение сказки, и сама Федосова была чудесна как сказка". 1895-1896 годы были для Ф. И. Шаляпина временем мучительных поисков своего неповторимого пути в искусстве. Именно тогда он отказывается от изящного бельканто и все более начинает ощущать ценность естественной народной манеры пения. Встреча с И. А. Федосовой, без сомнения, помогла ему осознать всю эстетическую значимость фольклорного исполнительства.

Ирина Андреевна Федосова родилась в 1831 году в Толвуйской волости Олонецкой губернии. Большая крестьянская семья, работа с детских лет, ранняя известность в своей местности как "правительницы свадеб", замужество (девятнадцатилетней девушкой вышла замуж за шестидесятилетнего вдовца), тринадцать лет если не счастливой, то спокойной жизни с уважающим ее мужем, вдовство, второе замужество и унизительное положение [младшей невестки в семье нового мужа - таков жизненный путь И. А. Федосовой до 1865 года. Обычная, ничем не примечательная судьба русской женщины.

В 1865 году Ирина Андреевна уговаривает своего мужа Якова Ивановича Федосова переехать из деревни Кузаранда в Петрозаводск. Здесь они живут самостоятельно, вдали от сварливого деверя и его жены. И здесь-то происходит счастливая не только для Федосовой, но и для всей русской культуры встреча сказительницы с фольклористами. В 1865-1866 годах с Федосовой познакомился П. Н. Рыбников, а с февраля 1867 года с ней стал работать преподаватель Олонецкой духовной семинарии Е. В. Барсов. За несколько месяцев он записал от нее былины, духовные стихи, похоронные и рекрутские причитания, свадебный обряд, песни, пословицы - всего около 30000 стихов (объем больше "Илиады"). В 1872 году имя И. А. Федосовой становится известным всей культурной России: Е. В. Барсов публикует первый том "Причитаний северного края", включающий в себя похоронную причеть И. А. Федосовой. В 1882 году выходит в свет второй том (рекрутские причитания), а в 1885 году - свадебные вопли. Эти книги открыли интеллигентной России не только великую народную поэтессу И. А. Федосову, но целый жанр - причитания. До публикаций Е. В. Барсова "вой", "плачи", "голошения" практически не были известны науке.

Неграмотная олонецкая крестьянка становится знаменитостью. О ее плачах-поэмах с восхищением говорят в научных кругах. "Причитания северного края" рецензируют академики Л. Н. Майков и А. Н. Веселовский, известный журналист Н. К. Михайловский, английский популяризатор русской литературы В. Рольстон. А сама "знаменитость" в это время нищенствует у себя на родине. В 1884 году умер муж Ирины Андреевны, и ей пришлось вернуться в Кузаранду в дом деверя. "Не сладка была жизнь у деверя, - писал в 1896 году с ее слов Е. В. Барсов, - хлеб добывала она корзиной (то есть собирала милостыню. - Т. И.) и обедала и ужинала за своим столом. Большуха (жена деверя. - Т. И.) не давала ей даже воды: "Принеси-де на своих плечах, а мы тебе не кормильцы и не поильцы".

В 1886 году происходит "чудо": Ольга Христофоровна Агренева-Славянская, жена известного певца и руководителя этнографического хора Д. А. Агренева-Славянского, наслышавшись о И. А. Федосовой, вызывает ее в свое тверское имение Кольцове Больше года прожила здесь сказительница. И в результате в свет вышло трехтомное "Описание русской крестьянской свадьбы" - свадебный обряд, записанный О. X. Агреневой-Славянской от И. А. Федосовой.

Затем опять несколько лет нищенской жизни в Кузаранде. 1894 год вновь воскресил для образованной России имя И. А. Федосовой. Учитель Петрозаводской гимназии П. Т. Виноградов разыскал сказительницу и по приглашению Русского географического общества в январе 1895 года привез ее в Петербург. Началась серия блистательных публичных выступлений вопленицы в различных аудиториях столицы. Она поет свои былины и плачи перед публикой Соляного городка (среди ее слушателей был Н. А. Римский-Корсаков, сделавший несколько нотных записей ее произведений), выступает на заседании Академии наук (здесь ее награждают серебряной медалью). Слушают Федосову члены Русского географического общества и Археологического института. Приглашают сказительницу и в частные дома. Так, она пела у графа Шереметева и печально известного К. А. Победоносцева. Тогда же, в начале 1895 года, И. А. Федосова принимает радушное приглашение Т. И. Филиппова и поселяется на несколько лет в его доме в Петербурге.

В декабре 1895 года вместе с П. Т. Виноградовым И. А. Федосова выезжает в Москву. Здесь ее искусством восхищается известный фольклорист академик В. Ф. Миллер. Ю. И. Блок записывает фрагменты произведений сказительницы на восковые валики фонографа. Время сохранило для нас голос вопленицы. Сегодня мы можем услышать его в Фонограмархиве Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.

Летом 1896 года в Нижнем Новгороде открылась Всероссийская художественно-промышленная выставка. И. А. Федосова была приглашена сюда для выступлений в концертном зале. Здесь-то и услышал сказительницу и восхитился ее пением молодой М. Горький. Затем были выступления в Казани, потом опять Нижний Новгород, возвращение в Петербург.

Еще три года прожила сказительница в доме Т. И. Филиппова. Весной 1899 года она почувствовала себя плохо и настояла, чтобы ее отправили на родину. Как ни покойно было ей в богатом доме Т. И. Филиппова, она знала твердо: умирать надо на родине, родная земля должна была принять ее прах. Скончалась И. А. Федосова 10 июля 1899 года в Кузаранде. Похоронена на кладбище при кузарандской приходской церкви.

Литература: Чистов К. В. Народная поэтесса И. А. Федосова. - Петрозаводск, 1955.

Рассказ Федосовой о себе

Родители мои - Андрей Ефимович да Елена Петровна - были прожиточные и степенные; мать - бойкая, на 22 души пекла и варила и везде поспела, не рыкнула, не зыкнула; отец рьяной - буде прокричал, а сердцов не было; был еще брат да две сестры, а в них толку мало; я ж была сурова, по крестьянству - куды какая: колотила, молотила, веяла и убирала; севца не наймут, а класца наймуют; 8-ми год знала, на каку полосу сколько сеять; 6-ти год на ухож лошадь гоняла и с ухожа домой пригоняла; раз лошадь сплеснулась - я пала; с тех нор до теперь хрома. Я грамотой не грамотна, зато памятью я памятна, где что слышала, пришла домой, все рассказала, будто в книге затвердила, песню ли, сказку ли, старину ли какую. На гулянку не кехтала, не охотила, на прядиму беседу отец не спущал, а раз в неделю молча уходила; приду - место сделают у свитца, шутить была мастерица, шутками да дурками всех расшевелю; имя мне было со изотчиной, грубого слова не слыхала: бедный сказать не смел, богатого сама обожгу... Стали люди знать и к себе приглашать - свадьбы играть и мертвым честь отдавать.

С малолетства любила я слушать причитанья; сама стала ходить с причетью по следующему случаю: суседку выдавали замуж, а вопленицы не было. Кого позвать? Думали-гадали, а все-таки сказали: "Кроме Иришки некому".

На беседах дала себя знать, бывало, там свадьбой играли, и я занарок причитывала. Ну и пригласили; мать отпустить не смеет. Писарь волостной был сродник невесте, пристал ко мне и говорит: "Согласись, мы уговорим отца, не выдаем тебя в брань да в ругательство".

Согласилась, произвела свадьбу. До весны дело дошло, стали звать на другую свадьбу, отец и говорит: "Не для чего ее приглашать: ведь не знает она ничего". - "Как не знает? По зиме у суседки причитала". Отец возгорчился: "Кто, скаже, позволил?" - "Писарь Петр Кондратьевич, - отвечала мать, - да голова Алексей Андреевич". - "Ну, когда эдакие лица просят, так пусть, для меня как хочет, дело ейное".

Замуж вышла 19-ти лет; женихи все боялись, что не пойду, да и я того не думала и в уме не держала, чтобы замуж идти: сама казну наживу да голову свою кормлю. Перво - сватали за холостого, парня молодого, - родители не отдали. После многие позывали, да сама не хотела - будь хоть позолоченный - не пойду.

Тут люди стали дивоваться, а я замуж собираться, пал на сердце немолодой вдовец - знать, судьбина пришла. Дело было так: приехал сусед с дочерью в гости, у нас в деревне была "беседа игримая". Старик-гость сидит да толкует с отцом, а я говорю отцу: "Спусти на беседу". - "Куды? - говорит. - Молено и дома, греха-то тут на душу". Гость упрашивает, чтобы отпустил: "Она, скаже, такая разумная да к людям подходительная - отпустить можно". - "Не спущу, - отвечал отец, - лучше не говорите".

Замолчала я, села прясть и в ум взяла: "Не поеду за сеном, не пошлешь ни за что".

Смотрел, смотрел отец: "Что, скаже, груба сидишь? Ступай на беседу, коли охота такая привязалась!"

Я просто-запросто, в сарафане-костычь, в фартучке, прялицу в руки - и на беседу. Место сделали, приехавшая гостья и подзывает: "Сядь-ко ты подле меня, есть поговорить. Девко! Думаешь ли замуж?" - "Нет жениха", - говорю я. "Жених есть, да не смеет звать - не пойдешь". - "Для чего, - отвечаю, - завету нету, прилюбится, и ум отступится; судьба есть, так пойду. Какой такой?" - "Удовец - ужели не запомнишь? Петр Трифонович". - "Какой такой "пестрый воскрес", какое у его семейство?" - "Сын да дочка, сын женатой, да у сына двое детей". - "Фатеру знаю, а жениха не знаю". - "Девко, можно идти, участочек хороший, а ты бойкая, сам он год шестидесяти". - "Ну, это дело терпящее, ночью с ангелом подумаю, а утром скажу; отцу не докладайте".

С беседы пришла до первых петухов, не ем, не пью, мать заметила: "Что ты, скаже, сдеяла? Сурова ты. Что ты, голубонько, кручинишься?" Легла спать - не спится, а думается: в девушках сидеть али замуж идти?

"Ну-ко, беседница, - утром рано подымал отец, - на ригач вставай - молотить". Встала, дело делаю, а сама не своя. Поведала думу невестке, хозяйке братовой: "Баба, скажу, замуж зовут". - "Ну что, говорит, ведь ты не пойдешь". - "Нет, - отвечаю, - можно. Как сваты приедут, Ермиловна, ты скажи им, где я, там я посмотрю жениха".

С овина отпорядничалась, случились повозники в Толвую - на Горки. Я подавалась родителям, спустили, и я в гости съехала; отсюда на свадьбу позвали в Заозеро к Мустовом. Женихи приехали к отцу, их повестили, куды я отправилась; приехали они на Горки, где я в гостях, и здесь не застали, вслед за мной - в Заозеро. Сижу я там и пою со слезами, обидуюсь, как слышу вдруг в горнице самовары готовят, большухи уху варят. К крыльцу три мужика на двух лошадях подъехали; гляжу - один знакомый, другого не узнала далее; в умах нету, что женихи наехали. Богу помолились, по фатеры похаживают. Один из них, Петр Андреевич, и говорит: "В тебе нуждаются, ты вдалеко заехала, мы за делом были у вас - сватать. Ну, как слышно, есть в Кузаранде свадебка? Ведь дело заговельное". - "Бог ли понесет, с воли да в подневолье", - ответила я. "Нет уж, как хошь, надо идти; мы такую даль ехали". - "А где же жених?" - спросила я. "А вот он по фатеры похаживает", - сказал Петр Андреевич. "Я неволи не лисица: не объем, не обцарапаю; пусть сам заговорит, не 17 лет".

Жених сел подле меня и говорит: "Идешь ли замуж?" - "Не знаю, идтить ли". - "Иди, - говорит, - не обижу", - стал подбивать и подговаривать. "Век так ласкает ваш брат".

Со свадьбы отправилась я в Толвую, где в гостях, скоренько разделась, поужинала, приехал и жених; сижу я за прялкой; он подсел и говорит: "Умеешь бойко прясть". - "Еще бы, - говорю, - не в лесах родилась, не пням богу молилась. Ну, что ты, - говорю, - берешь меня, я человек молодой, ты матёрой; мне поважено по свадьбам ходить да игры водить; вы люди - матёры, варить не будете: какое будет житье - бесы в лесе насмеются. Да и мне неохота выходить. Выйдешь, замужье - не хомут, не спихнешь: не мило, да взглядывай; не люба свекровка, - звать ее матушкой; худо мое мужишко - веди его чином". Жених на это заметил: "Не крепка жена умом, не закрепишь тыном". - "Ну, когда так, - порешила я, - пойду. Что будет хоть худо, хоть хорошо, а ты помни: дом вести - не бородой трясти; жену, детей кормить - не разиней ходить. Теперь поезжайте на родину скорее, а то смотрите - мужики за бревнами уедут; дело затянется - долго ждать".

Они отправились, а мы легли спать; не спится мне: к худу ли али к добру тянет; сон на глаза нейдет. На улице стало на свет похоже, сестра печку затопила; гляжу - брат приехал за мной, я сплю - не сплю, сестрия будит: вставай, брат приехал. Встала, поздоровалась. "Тебя, - говорит, - сватают". - "За кого?" - спрашиваю, будто сейчас и слышу, не знаю жениха. "Не пойду, - говорю, - здесь останусь; бог с ним, кто такой там приехал". - "Поедем, - говорит, - не велено оставить".

Оделась, поехала. Дома народу много, женихи в большом углу; я глаза перекрестила, поклонилась - была ветряная мельница; там отец с има займуется, а я и не гляжу на женихов. В печке все стопилось, я колыбы расклепала. Гляди, жених, - я знаю шить и кроить, и коровушек доить, и порядню водить. Тут наладила пойво - и в умах нету, что в избе женихи, порядничаю. Они позвали родителя в сени: пойдем, дескать, есть поговорить. Сошли - поговорили. Отец с матушкой меня - в особый покой.

"Что, дочь, - говорят, - женихов приказала? Идешь ли замуж?" - "Как хотите, - отвечала я, - на воле вашей, вы кормили-поили, дочь я ваша и воля ваша".

Отец поразмыслил и объявил женихам: "На хлеб на соль милости просим, а по это дело не по что".

Народу в избе множество - деревнище большое; сродники стали подговаривать, тут и я говорю: "Что ж, родители, куда вода полилась, туда и лейся; пойду, что господь даст; худо ли, хорошо ли будет, ни на кого не посудьячу".

Мать завыла и говорит: "Что ты, дитятко, что ты оставляешь, покидаешь нас, на тебя вся надежда". - "На меня, - отвечаю, - надия какая? От девок невелики города стоят; остается у вас сын, еще дочь, невестка; мы, девушки, - зяблые семена, ненадежные детушки".

Родитель-отец взял свечу затопил, по рукам ударили, я заплакала, пошло угощенье; зазвала я девушек, в гости поехали, - со звоном, с колокольчиками, а там - песни, игры, танцы. Матушка ужасно жалила, суседи срекались: "Что ходила по свадьбам да находила, двадцатилетняя девушка да идет за шестидесятилетнего старика; не станет жить-любить старичонка, удовщище ведь он да посиделище".

13 лет жила я за ним, и хорошо было жить; он меня любил, да и я его уважала; моего слова не изменил, была воля идти, куды хочешь. Помер он в самое рождество. Все жалел меня, покойная головушка. "Не пожить тебе так, выйдешь замуж, - говорил он, - набьешься ты, нашатаешься".

Вдовой жила от рождества до Филиппова заговенья. Была копейченка моя и его - в одно место клали... Сначала жила и в умах не было закон переступать. Тут стали звать за Якова Ивановича с Кузаранды. "Пойду ли, - говорила, - что вы? Жених ли Федосов?"

Пришел его брат сватать - отперлась. Затем старушка дядина ко мне-кова по вечеру, стали беседовать. "Поди, - говорит, - за Якова".

Подумала-подумала и согласилась. В тот же вечер жених с братом ко мне: кофеем напоила, посоветовала, слово дала. На другой день я состаю с постели - а он с зятем уж тут; на стол закуску, водку, самовар поставила, по рукам ударила, жениху подарила рубашку, зятю полотенце. Животы прибрала, а потом и к венцу. Немного причитала; от венца встретили родные, провели в горницу, отстоловали порядком. Дядина да деверь бранить стали, всю зиму бранили, повидала всего; Яков мой такой нехлопотной, а они базыковаты, обижали меня всячески. По весны Яков отправился к Соловкам, а я все плакала да тосковала. Все крестьянство у их вела; весной скотину пасти отпущали, и я сойду, бывало, сяду в лесе на деревинку или на камышок и начну плакать:

Не кокошица в сыром бору кокует, Это я, бедна кручинная, тоскую: На катучем да сижу я синем камышке, Проливаю горьки слезы во бистру реку...

Плачу, плачу, затем и песню спою с горя:

Во тумане красно солнышко, Оно во тумане: Во печали красна девушка, Во большой заботе. Взвещевало мое сердце, Взвещевало зло-ретиво, Мне-ка не сказало: Сердце слышало велику над собой невзгоду, Что вконец моя головушка, Верно, погибает...

Плач о старосте

Вопит Старостиха

Спаси, господи, спорядныих суседушек! Благодарствую крестьянам православным, Не жалели что рабочей поры-времени, Хоронить пришли надежную головушку - Уж вы старосту-судью да поставленную! Он не плут был до вас, не лиходейничек, Соболезновал об обчестве собраном, Он стоял по вам стеной да городовой От этих мировых да злых посредников. Теперь все прошло у вас, миновалося! Нет заступушки у вас, нет заборонушки! Как наи́дет мировой когда посредничек, Как заглянет во избу да он во земскую, - Не творит да тут Исусовой молитовки, Не кладет да он креста-то по-писаному; Не до того это начальство добирается, До судов этот посредник доступает; Вопота́й у недоростков он выведывает, Уже нет ли где корыстного делишечка. Да он так же над крестьянством надрыгается, Быдто вроде человек как некрещеной. Он затопает ногами во дубовой пол, Он захлопает руками о кленовой стул, Он в похо́дню по покоям запохаживает, Точно вехорь во чистом поле полётывает, Быдто зверь да во темном лесу покрикивает; Тут на старосту скрозь зубы он срыгается, Он без разуму рукой ему приграживает, Сговорит ему посредник таково слово: "Что на ям да вы теперь не собираетесь? Неподсудны мировому, знать, посреднику? Непокорны вы властям да поставленным? Чтобы все были сейчас яке на ям согнаны!" Как у этих мировых да у посредников Нету душеньки у их да во белых грудях, Нету совести у их да во ясных очах, Нет креста-то ведь у их да на белой груди! Уж не бросить же участков деревенскиих, Не покинуть же крестьянской этой жирувдки Всёдля этыих властей да страховитыих, Назад староста бежит да не оглядывает, Под окошечко скоре́нько постучается Он у этих суседей спорядовых, Чтобы справились на ям да суровешенько: "Как наехала судья неправосудная, Мировой да на яму́ стоит посредничек, Горячится он теперь да такову беду! Сами сходите, крестьяна, приузнаете, Со каким да он приехал со известьицем, Он для податей приехал ли казенных, Аль казна его бессчетна придержалася, Али цветно его платье притаскалося, Аль Козловы сапоги да притопталися?" Тут на скоп да все крестьяна собираются,При кручинушке идут да при великой;Тут посреднику в глаза да поклоняются,Позаочь его бранят да проклинают.Возгорчится как судья ведь страховитая,В темном лесе быдто бор да разгоряется,Во все стороны быв пламень как кидается,Быдто Свирь-река посредничек свирепой,Быдто Ладожско великое, сердитое!Тут он скочит из-за этого стола из-за дубового,Да он зглянет тут на старосту немилым зглядом,Тут спроговорит ему да таково слово:"Вы даете всё повольку мужикам-глупцам,Как бездельникам ведь вы да потакаете!Хоть своей казной теперь да долагайте-тко,Да вы подати казенные сполняйте-тко".Мужичоночки дробят да все поглядают -Ужель морюшко синё да приутихнет,Мировой скоро ль посредничек уходится,За дубовыим столом да приусядется?Буде взыщется один мужик смелугище,О делах сказать ведь он да всё о праведных,Уже так на мужика станет срыгатися,Быдто зверь да во темном лесе кидается;Да он резвыми ногами призатопает,Как на стойлы конь копытом призастукает,Станет староста судью тут уговаривать:"Не давай спеси во младую головушку,Суровства ты во ретивое сердечушко,Да ты чином-то своим не возвышайся-тко:Едины да все у бога люди созданы;На крестьян ты с кулаками не наскакивай, Знай сиди да ты за столиком дубовым, Удержи да свои белы эти рученьки, Не ломай-ко ты перстни свои злаченые; Не честь-хвала тебе да молодецкая Наступать да на крестьян ведь православных! Не на то да ведь вы, судьи, выбираетесь! Хотя ж рьян да ты, посредничек, - уходишься, Хоть спесив да ты, начальник, - приусядешься! Окол ночи мужики да поисправятся, Наживут да золоту казну бессчетную!" Сговорит да тут посредник таково слово: "Да вы счастливы, крестьяна деревенские, Что ведь староста у вас да преразумной!" Как уедет тут судья да страховитая, Сговорят да тут крестьяна таково слово: "Мироеды мировы эти посредники, Разорители крестьянам православным; В темном лесе быдто звери-то съедучие, В чистом поле быдто змеи-то клевучие; Как наедут ведь холодные-голодные, Они рады мужичонка во котле варить, Они рады ведь живого во землю вкопать, Они так-то ведь нам ими изъезжаются, До подошвы они всех да разоряют! Слава богу-то теперь да слава господу! Буря-падара теперь да уходилася, Сине морюшко теперь да приутихло - Нонь уехала судья неправосудная, Укатилася съедуба мироедная! Мы пойдемте, мужики, да разгуляемтесь, Ноньку с радости теперь да со весельица, Настоялися ведь мы да надрожалися, Без креста-то мы ему да всё накланялись, Без Исусовой молитвы намолилися!.." Как сберутся в божью церковь посвященную О владычном они да этом праздничке, И прослужат там обеденку воскресную, И как выйдут на крылечико церковное, И как сглянут во подлётную сторонушку, Тут защемит их ретливое сердечушко, Сговорят они ведь есть да таково слово: "Где ведь жалобно-то солнце пропекает, Там ведь прежняя родима наша сто́рона, Наша славна сторона́ Новогородская! Когда Новгород ведь был не разореной И ко суду были крестьяна не приведены, Были людушки тогды да не штукавые,Не штукавы они были - запростейшие; Как судьи да в тую пору не моло́дые, Пожиты да мужики были почетные, Настойливы они да правосудливы, Были добры у них кони иноходные, Были славны корабли да мореходные. Буде что да в прежни вре́мена случалося, Соберется три крестьянина хоть стоющих - Промеж; ду́-другом они да рассоветуют, Как спасти да человека-то помиловать, По суду ли-то теперечко по-божьему, По этим ли законам праведливыим. Тыи времечка прошли да не видаюча, Тыи годы скоротались не слыхаюча! Наступили бусурманы превеликие, Разорили они славный Новгород! Все тут придались в подсиверну сторонушку На званы острова да эти Кижские, Во славное во обчество во Толвую... Послыхайте словеса наши старинные, Заприметьте того, малы недоросточки! Уж как это сине морюшко сбушуется, На синем море волна да порасходится, Будут земские все избы испражнятися, Скрозекозные судьи да присылатися; Все изменятся пустыни богомольные, Разорятся все часовенки спасенные!" Кругом-около ребята обстолпилися, Как на этих стариков да оглядилися, Ихних речей недоростки приослухались; Кои умны недоросточки, приметные, Они этыи слова тут принимали " Об досюльныих законах постояльных, Об досюльноем житье новогородскоем. Сволновалось сине славное Онегушко, Как вода с песком помутилася! Тут воспомнят-то ведь малы недоросточки: "Теперь-нонь да времена-то те сбываются,Как у старых стариков было рассказано!"Тут мы думали с надежноей головушкой:"Как пропитывать сердечных малых детушек?Накопилася станичушка детиная!"Говорила я надежноей головушке:"Да ты съезди-ко на малой этой лодочке,Хоть во город да ты съезди Повенецкой,Наживи да ты, надежа, золотой казны,Да мы купим-то довольных этих хлебушков,Мы прокормим-то сердечных малых детушек!" Как во ту пору теперь да в тое времечко, Как по этой почтовой ямской дороженке Застучало вдруг копыто лошадиное, Зазвонили тут подковы золоченые, Зазвенчала тут сбруя да коня доброго, Засияло тут седёлышко черкасское, С копыт пыль стоит во чистом поле, Точно черный быдто ворон приналётыват, - Мировой этот посредник так наезживал! Деревенские ребята испугалися. По своим домам они да разбежалися! Он напал да на любимую сдержавушку, Быдто зверь точно на у́падь во темном лесу! Я с работушки. победна, убиралася, Из окошечка в окошечко кидалася, - Да куда ж мою надежу подевают? Я спросила у спорядовых суседушек. Как суседушки ведь мне не объяснили, Чтобы я, бедна горюша, не спугалася. На спокой да легли добры эти людушки, Ужо я, бедна, в путь-дорожку отправлялася, Чтоб проведать про надежную головушку. Уж как этот мировой да злой посредничек, Как во страдную, в рабочу пору-времечко Он схватил его с луговой этой поженки, Посадил да он во крепость во великую, Он на три садил господних божьи де́нечка, На четыре он на летних эти ноченьки, Отлучился что без спросу на неделюшку. Тошно плакали сердечны мои детушки, Не могла стерпеть, победная головушка, Я глядеть да на дети́ны горючи слезы - Я склонилася в тяжелую постелюшку С-за этого злодия супостатого, Что обидел нас, победныих головушек, Присрамил да он при обчестве собранном; Со бесчестья в лице кровь да разыгралася, Со стыда буйна головка зашаталася. Ворочался как надеженька со крепости, В чистом поле неможенье сустигало, На пути злодий-смеретушка стретала!Вы падите-тко, горючи мои слезушки, Вы не на́ воду падите-тко, не на́ землю. Не на божью вы церковь, на строеньице, - Вы падите-тко, горючи мои слезушки, Вы на этого злодия супостатого,Да вы прямо ко ретливому сердечушку!Да ты дай же, боже-господи,Чтобы тлен пришел на цветно его платьице,Как безумьице во буйну бы головушку!Еще дай, да боже-господи,Ему в дом жену неумнуюПлодить детей неразумныих!Слыши, господи, молитвы мои грешные!Прими, господи, ты слёзы детей малыих!

Плач о писаре

Вопит кума

Отлишилися заступы-заборонушки! Как не стало нонь стены да городовой, Приукрылся писарёчек хитромудрой, Он во матушку сыру землю! Вкупе все да мы крестьяна сухотуем: Буде проклято велико это горюшко, Буде проклята злодийная незгодушка. Как по нынешним годам да по бедовым Лучше на́ свете человеку не родитися; Много страсти-то теперь да много ужасти, Как больше того великиих пригрозушек; Наезжают-то судьи да страховитые, Разоряют-то крестьянски они жирушки До последней-то они да лопотиночки. Не дай, господи, на сем да на бе́лом свете Со досадой этим горюшком возитися: Впереди злое горе уродилося, Впереди оно на свете расселилося. Вы послушайте, народ - люди добрые, Как, отколь в мире горе объявилося. Во досюльны времена было годышки, Жили люди во всем мире постатейные, Они ду́-друга, люди, не терзали. Горе людушек во ты поры боялося, Во темны леса от них горе кидалося; Но тут было горюшку не местечко: Во осине горькой листье расшумелося, Того злое это горе устрашилося; На высоки эти щели горе бросилось, Но и тут было горюшку не местечко:С того щелье кременисто порастрескалось,Огонь-пламя изо гор да объявилося;Уже тут злое горюшко кидалося,В окиян сине славно оно морюшко,Под колодинку оно там запихалося;Окиян-море с того не сволновалось,Вода с песком на дне не помутилась;Прошло времечка с того да не со много,В окиян-море ловцы вдруг пригодилися,Пошили они маленьки кораблики,Повязали они неводы шелковые,Проволоки они клали-то пеньковые,Они плутивца тут клали все дубовые.Чего на́ слыхе-то век было не слыхано,Чего на́ виду-то век было не видано,Как в досюльны времена да в прежни годушкиВ окиян-море ловцы да не бывали.Изловили тут свежу они рыбоньку,Подняли во малой во корабличек:Точно хвост да как у рыбы - лебединой,Голова у ей вроде как козлиная.Сдивовалися ловцы рыбы незнамой,Пораздумались ловцы да добры молодцы:По приметам эта рыба да как щучина.Поскорешеньку ко бережку кидалися,На дубовоей доске рыбу пластали.Распололи как уловну свежу рыбоньку:Много-множество песку у ей приглотано,Были сглонуты ключи да золоченые.Тут пошли эти ловцы да добры молодцыВо деревенку свою да во селение,Всем суседям рассказалися,Показали им ключи да золоченые.Тут ключи стали ловцы да применять:Прилагали ключи ко божиим церквам, -По церковным замкам ключи не ладятся.По уличкам пошли они рядовым,По купцам пошли они торговым, -И по лавочкам ключи не пригодилися.Тут пошли эти ловцы да добры молодцы,По тюрьмам пошли заключевныим:В подземельные норы ключ поладился,Где сидело это горюшко великое.Потихошеньку замок хоть отмыкали, -Без молитовки, знать, двери отворяли.Не поспели тут ловцы добры молодцыОтпереть двери дубовые,С подземелья злое горе разом бросилось,Черным вороном в чисто поле слетело. На чистом поле горюшко садилося, И само тут злодийно восхвалялося, Что тоска буде крестьянам неудольная: Подъедать стало удалых добрых молодцев, Много при́брало семейныих головушек, Овдовило честных мужних молодыих ясен, Обсиротило сиротных малых детушек. Уже так да это горе расплодилося, По чисту полю горюшко катилося, Стужей-инеем оно да там садилося, Над зеленыим лугом становилося, Частым дождиком оно да рассыпалося. С того мор пошел на милую скотинушку, С того зябель на сдовольны эти хлебушки, Неприятности во добрых пошли людушках.

К писарю:

Ты послушай же, крестовой милой кумушко! Буде бог судит на вто́ром быть пришествии, По делам-судам душа да будет праведна, Может, станешь у престола у господнего, Ты поро́сскажи владыке свету истинному, Ты про обчество крестьян да православных. Много-множество е в мире согрешения, Как больше того е в мире огорченья. Хоть повыстанем по утрышку ранешенько, - Не о добрых делах мы думу думаем, Мы на сонмище бесовско собираемся, Мы во тяжкиих грехах да не прощаемся. Знать, за наше за велико беззаконье Допустил господь ловцов да на киян-море, Изловили они рыбоньку незнамую, Повыняли ключи да подземельные, Повыпустили горюшко великое. Зло несносное, велико это горюшко По Россиюшке летает ясным соколом, Над крестьянами злодийно черным вороном. Возлетат оно злодийно, само радуется: "На белом свете я распоселилося, До этыих крестьян я доступило, Не начаются обиды - накачаются, Не надиются досады - принавидятся". Как со этого горя со великого Бедны людушки, как море, колыбаются, Быдто деревья стоят да подсушенные.Вся досюльщина куда да подевалася, Вся отчевщина у их нонь придержалася, Не стоят теперь сто́ги перегодные, Не насыпаны анбары хлеба божьего, Нет на стойлы-то у их да коней добрыих, Нету зимних у их санок самокатныих, Нет довольных, беззаботных у их хлебушков. Ты поро́сскажи, крестовой милой кумушко, Ты поро́сскажи владыке многомилостивому, Что неправедные судьи расселяются, Свысока глядят они да выше лесушку, Злокоманно их ретливое сердечушко, Точно лед как во синем море. Никуды от их, злодиев, не укроешься, Во темных лесах найдут они дремучих, Все доищутся в горах они высоких, Доберутся ведь во матушке сырой земле, Во конец они крестьян всех разоряют. Кабы ведали цари да со царицами, Кабы знали все купцы да ведь московские Про бессчастную бы жизнь нашу крестьянскую!

Плач о рекруте женатом

Жена держит младенца трехнедельного, а в руках ведет двухгодового и вопит: