Егор Иванович Сороковиков-Магай. 1868-1948

Егор Иванович Сороковиков-Магай

Тункинский край по праву считается одним из красивейших уголков Сибири. Долина реки Иркут и прилегающие к ней горы - Тункинские гольцы - издавна вызывали восхищение путешественников, сравнивавших здешние места со швейцарскими Альпами. Со второй половины XVII века в Тунке появились русские люди, постепенно смешались они с местным населением - бурятами, и к середине XIX века, глядя на коренного тункинца, уже трудно было определить, русский он или бурят. Внешний облик в большинстве монгольский. Те, кто осознает себя русским, кроме русского, владеют еще бурятским языком. А буряты свободно говорят на русском. И те и другие знают русскую и бурятскую сказку, русскую песню и бурятский улигер.

В этой-то смешанной этнической среде и родился в селе Талое выдающийся русский сказитель Е. И. Сороковиков. Предки его по отцу были буряты, поэтому помнили в семье сказочника свое второе родовое имя - Магай. Отец сказителя был охотником, музыкантом-скрипачом, знатоком сказок. От него-то и перенял Е. И. Сороковиков свой основной репертуар.

Как сказочник Е. И. Сороковиков сформировался, еще будучи подростком. "Мы вместе с ним пасли коров несколько лет, - вспоминал один из его друзей детства, - и я хорошо помню, как он около огня, где мы варили варево, сидел с палочкой в руках, что-то всегда чертил и спокойно рассказывал о богатырях, которые одолевали моря и океаны, побарывали всех, кто стоял на дороге... Верно, в ту пору я тоже много сказок знал, но рассказывал их с пятое на десятое, а Егор, как большой, умел поведать, что деется в тридевятом царстве, в тридесятом государстве. К нам часто в поле ребята приходили специально сказки послушать".

Ценили земляки талант Магая и в зрелые годы. "Рассказывать сказки приходилось большую часть на мельнице, в какое время придет молоть, как приготовишь хлеб, - пояснял сказитель собирателям. - Приезжаешь на мельницу - даже принимают мешки мне-ка помогать. "Он седне будет рассказывать сказки!" И пускали через очередь. "Смелем тебе, только говори сказки нам!" Вот таким путем много приходилось сказок говорить. Но и на промыслу (на охоте) с товарищами приходилось говорить много. Ночь длинная осеновская. Делать нечего. Начинаешь сказки говорить, и у них настроение повышается".

Отец научил Магая грамоте. Е. И. Сороковиков был одним из немногих грамотных сказителей до революции. Сказочник очень любил читать. У него была своя довольно большая по тем временам для сельского жителя библиотека (книги по сельскому хозяйству, пчеловодству, домашние лечебники, лубочные издания). К 1925 году, когда с Магаем впервые встретились фольклористы, он знал Пушкина, Ершова, читал Владимира Соловьева и даже Фламмариона. В советское время, став уже известным сказителем, он прочел Конан Дойла, "Хижину дяди Тома" Гарриет Бичер-Стоу, "Князя Серебряного" А. К. Толстого. Прекрасно знал лубочную литературу. Не случайно в его репертуаре мы найдем традиционных для лубка "Еруслана Лазаревича" и "Бову-королевича". Знакомство с книгой наложило отпечаток и на манеру речи, стиль его сказок и лексику.

Добрую память оставил по себе сказочник в народе. "Удивляюсь, что за старик был! - вспоминал один из его земляков. - Веселый старик был, очень веселый. Что за память была! Хороший был старик шибко. Хороший охотник был, на все мастер, столяр, плотник, все-все мог делать. Охотился, через какие Саяны переходил пеший, интересовался шибко охотой". Другой его односельчанин отмечал: "Жил он умно, шибко за работой не гнался. Посеет маленько, столько, чтобы прокормиться, и сена немного покосит. А все по лесу любил бродить. Там всякие ягоды и травы собирает, ходит. Охотиться он не охотился, как его отец, а так просто какая-то страсть у него была ходить в лес. Еще он умел лечить. В травах лекарственных хорошо разбирался".

Сказителя Магая открыл для науки в 1925 году известный советский фольклорист Марк Константинович Азадовский. Затем в 1930-е годы с ним неоднократно работали А. В. Гуревич и Л. Е. Элиасов. По инициативе ученых Е. И. Сороковиков выступал со своими сказками в Улан-Удэ, Иркутске, Москве. Он был принят в члены Союза писателей СССР. Незадолго до смерти сказочнику было присвоено звание заслуженного деятеля искусств Бурятской АССР.

Литература: Матвеева Р. П. Творчество сибирского сказителя Е. И. Сороковикова-Магая. - Новосибирск, 1976; Мадасон И. Сказочник из народа // Байкал, 1968, № 3. С. 148-149; Элиасов Л. Чародей сибирской сказки // Байкал, 1968, № 3. С. 147-148.

Любитель сказок

Жил-был один крестьянин. Конечно, много прохожих разного люду бывало у него. Конечно, он так никого, никого не пропускал, чтобы кто-нибудь не рассказал сказку. Однажды приходит прохожий, просится ночевать. Он спрашивает его: "Умеешь сказки сказывать?" - "Что же, уметь не уметь, а ночевать-то ведь надо", - думает на уме прохожий да и говорит: "Умею, очень могу хорошо сказки сказывать".

"Ну, теперь, - думает крестьянин. - ну ладно, значит, все-таки нашелся сказочник".

Невестка ему наказывает: "Накорми сказочника хорошенько". - "Конечно-де, постараюсь накормить". Теперь старик его беспокоит: "Ну ладно, покушал довольно, теперь сказывай сказки". - "Ах нет, дедушка, людьми-то я не буду говорить, а расскажу только одному вам". - "Да где же будешь говорить?" - "Да вот у вас высокие полати, мы двое залезем - я буду рассказывать, а вы будете слушать".

Старик и правду думает, что им хорошо - я буду лежать, он будет рассказывать, - кончено, так и сделаем, полезем на полати оба.

Теперь старик, конечно, постелил себе помягче и уложился поудобнее. Теперь сказочник начинает рассказывать ему. Рассказал про Еруслана Лазаревича, про Бову-королевича - старик прямо изумился: наяву ли я, во сне такие сказки слышу.

До того он увлекся слушанием этим, глядит, перед ним что-то нечеловеческое: смотрит, медвежья морда торчит перед ним.

"Что же это такое, - думает, - в тайге я, нет ли, вижу медведя перед собою. Теперь, - думает, - не об сказках, а об спасении своем". Да стал себя осматривать, оглядывать, видит - лапы у него такие же вот медвежьи. Посмотрел лицо свое - тоже самое в шерсти. Смотрит на себя - тоже одежды нет, торчит медвежья шерсть на нем. Теперь он спрашивает своего товарища: "И все-таки раньше я считал себя человеком, а теперь смотрю на тебя, а ты медведь, я медведь - ясно, что мы медведи с тобой - звери, зиму пролежали, теперь приходится уж из берлоги выходить, а как выходить, прежде всего надо осмотреться".

Когда старик стал смотреть, оглядывать все это - видит двух охотников вооруженных. И просто это не охотники, а две его невестки, конечно, у печки стряпают. Одна с клюкой, а другая с ухватом.

Тогда он спрашивает своего товарища-сказочника, - и уж считает его тоже зверем, - стал толковать, как спасаться от охотников. "Давай выскакивать из берлоги, - сказочник говорит ему, - я буду прежде выскакивать". А старик говорит: "Нет, я буду прежь выскакивать". Тогда старику сказочник говорит: "Давай лучше будем скорей вылезать, а то, гляди, убьют, коли сзади останешься".

А как хотел он выскочить из берлоги - да из полатев-то, - и бух на пол. Две невестки, сыновья прибежали, заревели: "Что ты, что ты? Что с тобой случилось?"

А сказочник сидит на полатях, хохочет. Старик схватился: "Убирайся ты к черту! Таких сказочников век не буду пущать ночевать!"

А сказочнику только это и надо было. Давай бог ноги, лишь бы более сказок не рассказывать. С тех пор старик не стал пускать ночевать. Конец.

Сказка

Были хозяйка и дворник. Хозяйка любила сказки слушать. Однажды приходит солдат николаевский. "Солдат, а ты умеешь сказки сказывать?" - "Да, - говорит, - могу. Я только с тем уговором, кто меня перебьет, тот сам досказывает".

Ладно, когда разделся, она стала его просить рассказывать. "Ты прежде напой, тогда сказки сказывать". Напоила, накормила. "Ну, начинай!" - "Ты прежде всего постель постели, чтобы было ловче рассказывать".

Теперь сказочник лег, легла хозяйка, а у дверей лег дворник, ее работник. "Ну, теперь начинай говорить!" Он ей и говорит: "Только не перебивай! Если перебьешь, будешь сама уже рассказывать".

И вот он начал рассказывать: "Не дай бог заходить к такой хозяйке ночевать, которая заставляет все сказки сказывать. Не дай бог заходить к такой хозяйке ночевать, которая заставляет все сказки сказывать..."

И начал это рассказывать. И говорил, и говорил. Хозяйка видит, что это не сказка, - ей надоело: "Что ты! Я тебя запустила сказки сказывать, а ты что это рассказываешь?" Он говорит: "А-а! Перебила! Сама и досказывай!" Она и принялась: "Кто пускает таких прохожих, да они надоедают со своею сказкою..."

Начала эти слова говорить. Работник говорит: "Ты докудова будешь ворчать своими разговорами? Мне спать не дашь!" Вот она и говорит: "Раз ты перебил, вот теперь ты и досказывай!" А сама завернулась в одеяло и давай спать.

А он, работник, говорил до самого утра, а тот уснул.

Буй-волк

Не в котором было царстве, не в котором было государстве, именно в том, в котором мы живем, жил-был царь по прозванью Степанов. У него было два сына, старшего звали Федор, а младшего величали Иван-царевич. Федор стремился к царской жизни, а Иван стремился, наблюдал всю природную жизнь. Недолго пришлось отцу с ними жить, и скончался. Не оставив по себе как подготовленного к царской жизни. И пришлось старшему сыну занять царский престол.

Но не пришлось ему так жить, как холостому. Собрались все князья и бояре, стали ему подыскивать невесту. Нашли в известном государстве прекрасную царевну Феодору. И которая в жизни была ему совсем не по плечу. Об свадьбе мы не будем говорить, станем продолжать ихнюю жизнь, которой стала управлять сама царевна, всемя́ царскими делами.

А Иван-царевич находился всегда в уединении. Никогда он не участвовал в разных пиршествах и уклонялся от всех собраний. Поэтому царевне казалось это подозрительным, и она стала исход искать, как бы погубить его.

Стала предлагать ему невесты. Где-то есть за морями, за реками и за горами, есть там терем, есть находится царевна одинокая. Ни слуг и ни рабов. Никому не известна ее странная жизнь. "Вот бы, Ваня, вам по сердцу". Народный слух ходил, что будто она занималась, эта царевна, людоедством. И она думала, что она его съест. И стала мужа своего, царя, как чтоб непременно снарядил он флот, направил своего брата за невестой.

Вот снарядили флот. Поехал Иван-царевич по синему мо-рю-окияну. Ехал он месяц, и ехал он другой, и ехал он третий, и в четвертый прибыл он на незнакомый остров, где была страшная трущоба непроходимая, где с трудом можно было пробираться даже зверю. Взял он трех приближенных солдат и пошел в туё страшную трущобу.

День идет и другой идет, на третий день доходят они - стоит избушка. Ожидали они - думали, что тут какая-нибудь живет старая ведьма в таком глухом лесу. И вот они стали стучать в эту избушку. И оказалось, что вместо старой ведьмы оказалась очень красивая дева. Приветствовала она их как хозяйка. И она сказала имя́: "Добро пожаловать, милости просим. Откуда вы такие дальние гости, с чем вы сюда приехали и зачем?"

Стал ей рассказывать Иван-царевич по своей жизни. Что вот, настало ему время жениться, что он слыхал от старых людей, где-то есть на незнакомом острове такая-то вот царевна, которая единственно будет ему по душе. Царевна рассмеялась. "Странно, - сказала она, - как это люди знают меня. Я-то вот и есть самая. Ну, только можешь ли ты быть моим женихом? И вот давай сейчас поедем вместе".

Она, значит, открыла свой ковер-самолет. Полетели они выше лесу стоячего, ниже облака ходячего. "Ничем я не занимаюсь, - сказывала царевна, - пользуюсь тем только, что чем мир божий живет. Как, понравились ли мои занятия вам?" - "Очень даже доволен, - сказал Иван-царевич, - потому я и сам бы мечтал такую же жизнь".

И она сказала, что, значит, будешь ты моим женихом.

Посмотрели они на все диковинки на свете, вернулись они в туё же избушку. А уж тут солдат в живых не было. Остались от них только одни кости. И вот они полетели, где стоял ихний флот. Флот уже их обратно поехал домой, не считая уже в живых Ивана-царевича. А Иван-царевич вступил на ихний флот, на свой корабль. Ну и царевна сказала, что этот флот теперь нас знает. "Теперь мы этот флот превратим его в неизвестную сторону, а сами поедем в твое отцовское государство. Но только чтобы не было эта тайна открытая твоёму брату и твоёй невестке".

Пошел назавтра Иван-царевич (когда по приезде) к брату своему Федору. Приходит, спрашивает, где его брат. Брата его дома не было. Слуги сказали, что он теперя уже не царем. Брат так страшно удивился. "Чем же должон он теперь быть?" - спрашивает у слуг. "Дак ведь он уж теперь свиней пасет. Почему он не ученый политике, вот сама государыня правит всем царством".

Вот приходит он домой. Рассказывает своей царевне с горечью и со слезами. "Вот до чего довел брат себя - пасет свиней". Царевна удивилась, конечно: "Ну ты, Иван-царевич, выручай брата".

Вытащила она сундучок, в сундучке у ей было мыло и полотенце, велела ему она умыться этим мылом и утереться этим полотенцем. Теперь он стал похож: как есть на брата.

"Теперь же ты иди в поле, ищи брата, где он пасет свиней. Скажи своему брату, что вот, я пришел тебя, любезный брат, выручать. Зачем допустил своей жене так властвовать над собою, и вот оставайся ты здесь в поле, а я пойду со свиньями во дворец. Заставлю ее, чтобы она опять стала любить тебя".

Конечно, брат пошел, отыскал своего брата, хотя уж физиономия осталась та же на нем, по наряду же своему и внешности он не похож; был на царя. Каким-то уж был забросанным замухрышкой. Брат его отдал почтение как царю и поклонился ему в ноги. Тот с удивлением хватает его: "Что ты, зачем такая почесть? Я ведь теперя не царь. Сам видишь ты, что я теперь свиней пасу седьмой год. Какой же вы это странный человек не знаете?" - "Конечно, я бы не знал, братец мой, которою изведал я от ваших слуг, как ты мог допустить себя, значит, в старое низкое положение?" - "Нельзя было, потому что она такая страшная колдунья. Когда ложиться приходилось с ней в спальне, одна ночь приходилась мне цельной вечностью, когда положит руку на меня, как будто бы я сижу в кле́щах. И вот она стала меня журить, что ты недостоин царского звания, а уж лучше я тебе дам полегче службу. Тебе будет попросторнее ходить в поле со свиньями. - Я-то и подумал - и вправду будет полегче, а пожить-то надо всякому. Вот моя жисть такая!" - "Нет уж, брат, мне тебя очень жаль. Уж ты теперь оставайся в поле - не ходи, а я пойду вместо тебя я, проучу я ее так, чтобы она видела, не давала над тобой такие разные издевательства".

Брат Федор удивился так сильно: "Да неужель же ты мог быть моим братом, который уже семь лет пропал бесследно? На такое на неизвестное место, где его могла заесть ведьма?" - "Нет, уже, брат, это не ведьма, а это уж настоящая невеста. Так ты смотри, когда будешь жить со своей царицей, никогда не пророни ей слова обо мне".

И потом они вот схватились в объятия два брата, стали обниматься и целовать друг друга.

И потом оставил брата своего в поле. Погнал Иван-царевич свиней, пригоняет он свиней во дворец и командует, как повелитель, над слугами: "Что вы все так это разбросались, ходите? Никто не знает своего места! Довольно слабо я дался вам, так попытал вас, какого направления вы ко мне! Это только жена моя так издевается, нет уж, теперь я - будет! Ради притворства походил. А вот уж теперь если хочет, так я буду отправлять ее свиней пасти. Если только будет любить меня, то и будет моей женой, а то иначе я с ей поступлю".

Слуги все так страшно удивились: "Смотри-ка, и верно не на шутку он высказывает себя так повелительно!"

Все с боязнью поглядели на него. Он никуда даже не угнал свиней, а сам пошел в царские палаты. И заходит прямо в царскую опочивальню. И охает: "Ах, как я сильно устал - надо будет отдохнуть!"

Живо, значит, горничная с удивлением побежала царице в кабинет, что государь пришел в спальню. Царица так страшно удивилась, что бы значило с Федором. Что это, разве он с ума спятил.

Сейчас же оставила все дела, и пошла в спальну, и топнула ногой на него, и заревела на него прямо-таки нечеловеческим голосом: "Что ты, мерзкой, так позволил пожаловать сюда?" Царь Федор садится на спальне: "Что это|' государыня, правда или шутите?" - "Кака это шутка! Я сейчас велю вас убрать отсюдова". - "Ах, вот что, - царь Федор говорит, - и вправду ты не шутишь!"

И соскакивает он со своей спальни. А этая уже побежала к нему за слугами, а он мгновенно вцапался в ее головные уборы и сорвал с нее, как будто бы с публичной девки. Она не в состоянии была с ним бороться больше. И была у него с собой нагайка, которой он пас свигней, и стал он ее пороть, и до тех пор порол, когда оставилась она без сознания. Без сознания он уложил ее на кровать. И когда она очувствовалась, и увидела коло себя Феодора: "Что же это, Федя, с тобой случилось так?" - "Нет уж, это не со мной случилось, а с вами. Это я ведь только для притворства сделался пастухом, а на другой раз ты смотри, не вздумай опять таку же штуку проделывать".

Царица стала вся избитая, истрепанная. Стала просить царя Феодора, чтобы он ее простил. "Нет уж, простить-то пока я не прощу вас, а посмотрю, как вы будете вести себя. Тогда уж я буду вам приближенным человеком. А то уж я просто совсем отвыкнул за эти семь лет". Царица с воплем всего его целовала: "Нет уж, теперь я не позволю себе этого". - "Ну, и ладно, - сказал Феодор. - Снарядить сейчас же мне вот карету. Поеду я в поле и подберу там свои безделушки".

Царица строго распорядилась над своими конюхами: "Сейчас же чтобы было все это представлено, карета!"

Тотчас ему подали карету, и он выходит сейчас как не пастух во всем своем царском величии. Пышно он был одет, и усаживали его в карету слуги его. И он поехал в поле, где находился его брат. Когда он приехал к брату, незаметно оставил своих слуг с каретой, а сам пошел в ближний лесок, где его с нетерпением дожидался брат.

"Ну уж, брат, устроил для тебя все как следует. Только будь уж сам поаккуратнее, а то уж будет, пропадет твое дело - останешься навек пастухом. Смотри, ничуть не пророни никогда ей слова об себе и обо мне. Не ставьте себя в слабость как быть царем. Всегда чтоб была она у вас в большом подчинении. Теперь можете идти и садиться в карету и ехать обратно во дворец".

И брат его, значит, попрощался, и они поцеловались. Пошел он к назначенному месту, где его стояла карета. Тут слуги его встречают, и подхватывают под руки, и садят с царским почтением, а он им дает такие строгие исполнения: "Будет, довольно, уж потешилась государыня!" И поехали они во дворец.

Царица его встречает у царских врат. Слуги подстилают ковры, по которым сходит царь Феодор в пышные зерцала. Там уже был подготовлен обед, и все стоят там, разнообразная знать. Которые все стояли с низкой покорностью. И он даже принял, не отдав имя́ поклона. Вот тут уж все-то и подумали: "Натворила теперь, значит, царица, теперь, пожалуй, всем-то нам придется нелегко!"

И после этого стал жить царь Феодор мирной жизнью, а царица так куда тебе стала! Ни в сказке сказать и ни пером описать - все ему представляла живности, а царь был как занят царскими делами, не обращал на это никакие внимания.

Иногда станут прогуливаться вечерней прогулкой, и всегда в одиночку.

Царица стала его подозревать. И у ней была верная служанка по прозванию девка Чернявка, и она ей наказала, чтоб следить за царем, куда удаляется вечерней прогулкой. Девка Чернявка стала переболакаться в скомороха. И стала всегда на виду у царя. Всегда в незнатное время забавлят царя на пути его. А царю так очень понравилось. Все ж таки хоть не один. Для людей-то не так будет заметно. И когда он подходил ко братной квартире, уже отсылал ее на проход по улице. Незаметным образом заходил он к брату, и это повторялось несколько раз. И все сопровождал его этот скоморох. А ему это очень нравилось. А когда девка Чернявка являлась обратно к государыне, что вот государь заходит неизвестно в какую квартиру, где нет никакого адресу. Царица стала удивляться, что не явился ли это его брат: она как его помнит, что он был способен на все.

И вот в одно прекрасное время, это уже было как семь часов, в спальне - жили они уже хорошею жизнью, наслаждались, и царица сумела как обойти царя. И стала ему говорить, что же мы живем в государстве, приходится этому всему народу покупать все с купли, продукты эти все и все такое: "Как бы это все приобрести нам. Я слыхала от старых людей, где-то за тридевять морями, за тридесять землями есть ходит вепря-кабан. Носом роет, хвостом боронит, взади хлеб растет, и тогда бы у нас государство было лучше". - "Дак не знаю, - сказал ей царь. - Может, я поищу таких людей". - "Ну, так ты уж, Федя, постарайся".

Царь-то вот тут и сказал, что есть у меня один знакомый человек. Я его спрошу, что, может, он и не согласится ли.

Вот при всей этой любезности он и выдал себя. Вот тут-то царица и сдогадалась, что у него есть брат жив-здорав. Вот она стала настойчиво и любезно просить его. Такие ласки представляла, что едва ли где встретишь, а царю так это и вовсе по сердцу было. Он дал ей честное слово, что я постараюсь.

И вот однажды вечернею прогулкой пошел он туда же, где его жил брат. Ну уж тут-то не было никакого скомороха ради того, чтобы не было подозрений. Вот он заходит к брату и заводит речь: "Вот бы что, братец, я слыхал у родителя своего, где-то есть за тридевять землями, за тридесять морями, мол, есть ходит вепря-кабан. Носом роет, хвостом боронит, взади хлеб растет. Вот это бы недурно было нам приобрести. Не можешь ли ты, братец, это достать?" А брат его сказал: "Нет уж, братец, я немножко подумаю (а ведь царъ-то не знал, что у него есть царевна. Он думал, что как раньше он жил уединенно, такг и теперя)".

И когда он обращался домой, царица никогда не делала ему этих запросов, чтоб не было подозрениев. А когда оставались, Иван-царевич стал говорить своей царевне, что, вот, брату его такого хочется достать: где-то есть вепря-кабан. Носом роет, хвостом боронит, взади хлеб растет, и вот как бы его достать.

Царица немного подумала и сказала, что, пожалуй, это можно: "Попроси у государя годовой паспорт".

Недолго это было, конечно, сделали ему. Представил паспорт.

В одну прекрасную ночь вынимает царица из сундучка ковер-самолет, и садятся они на этот ковер-самолет. "Подымайся, ковер-самолет, выше облаку ходячего, выше лесу стоячего".

Пролетают они на то утро в туё местность, где находится вепря-кабан. Носом роет, хвостом боронит, взади хлеб растет.

Царевна вынула платочек носовой и махнула на его платочек. Который (кабан) как будто бы приученой. Сразу пришел, и она сделала ему повеление, чтоб он пришел туда, где ихнее государство. А сами сейчас яке на ковер-самолет и обратно домой.

Однажды приходит его брат: "Ну, как, братец мой родимой, придумал или нет, как его достать". - "Чего думать-то - завтра надо его встречать. Назавтра же одевайся как свинопасом и иди в поле; дам я тебе этот платочек, он встретится с тобой, этот кабан, набежит на тебя, хочет даже пожрать тебя. Махни на него этим платочком, и он будет смирный, как приученый. И ты иди обратно, и он пойдет за тобою. И заходи во дворец, и он будет за тобою. И вот когда он во дворце будет пахать и будет хлеб расти - и ты давай распоряжение этот хлеб жать и убирать. И царица со страху будет в тереме, будет просить тебя, скажет: "Федя, убери этого кабана, поколь он эти все здания не перевернул". И дам я тебе посох, укажи этим посохом кабану, и кабан бесследно уйдет, а вечерком являйся ко мне".

Царь приходит домой, просит строгое распоряжение у царицы: "Где же моя пастушеская одежда?" - "А для чего тебе?" - царица спрашивает. "Как же, мне же нельзя, кабан же ведь меня не узнает так".

Где бы они ни взяли, все ж таки слуги отыскали его старую одежду, все ж таки хранилась она где-то. И вот, когда принесли ему одежду, он стал одевать ее и говорит народу: "Ах, ведь это я одеваю ради удовольствия. Могу я владеть всем".

Надевает он котомку, отправляется в поле. Все с удивлением так на это смотрят, что бы это значило.

В поле навстречу идет ему кабан. Носом роет, хвостом боронит, взади хлеб растет. А как скоро увидел царя, он тотчас же хотел его пожрать. А как он вынул носовой платочек, махнул на него, и он как будто бы вкопанный и приученой остановился. И вот обратно пошел Феодор, а кабан за ним. Он не взирая на то, что во дворе так чисто и так убрано, когда уж так заинтересовалась царица, и он пошел по ограде - и вот вепря-кабан не глядит ничего: носом роет, хвостом боронит, взади хлеб растет.

Царь дает строгий приказ хлеб убирать и просит царицу повиноваться. А царица-то со страху забежала в терем и с терему просит в трепете Феодора, чтоб он убрал этого кабана: "А то ведь, пожалуй, он и все тут у нас приворотит".

Царь Феодор показал ему посохом, и он пошел в чистое поле. Носом роет, хвостом боронит, взади хлеб растет. А там все же таки за ним убирают хлеб.

День прошел уже к вечеру, а царь Феодор отправился на вечернюю прогулку, а царица не успела опомниться с удивлением, она даже не могла его подозревать.

А он к брату - отдал ему платочек и посох. "Вот дак уж и, братец, у вас платочек и посох очень замечательные". - "Смотри, брат, помалкивай. Ничего, это все нам будет доступно".

И пошел брат домой. Приходит, и зажили они опять по-старому. Живут-поживают, жизнею наслаждаются, конечно.

Царь ничего этого не подозревает, а царица все же таки его выслеживала через девку Чернявку. И стала сумнение иметь: "Однако это брат все проделывает, не сам же он".

Однажды семь часов утра государыня опять-таки с царем так любезно обходится, все ему ласки предоставляет. Куда уж, в восхищении царь, не нарадуется всему этому. "А что же, Федя, я слыхала: правда или нет?" - "Что такое опять?" - "Старые люди говорили, когда я была еще в девицах, где-то есть за тридевять землями, тридесять морями, есть сорокопегая кобыла. На кажной пежине у ей по сороку жеребцов. Это, знаете, сорокопегая кобыла. На кажной пежине у ей по сороку жеребцов - сорок пежин у ей было, и в каленой пежине табун - целое богатство в государстве".

Она стала его просить, нельзя ли воспользовать ему кобылу как-нибудь. "Ну и что же, - Федор сказал, - это я помогу. Я подумаю, можно ли ее достать".

И однажды он вечернею порою удалился на прогулку, конечно, и опять же к брату, любезным разговором с братом. Он опять же не указывает на царицу, а указывает на своего родителя покойного, где-то вот есть сорокопегая кобыла, и на кажной пежине по сороку жеребцов. "Может быть, это в сказке, а может быть, это правда. Если только правда, не достанешь ли, Ваня, так эту кобылицу?" - "Да где же это, братец, это ведь надо подумать!"

Очень даже благодарен остается брат, что думает. Ну уж думает: "Удовлетворю-то я все-таки свою царицу".

И вот, значит, уходит брат домой. А Иван-царевич обращается к своей царевне. Рассказывает всю эту историю. Царевна отвечает: "Так, пожалуй, можно. Вот, пожалуй, сегодня же мы и поедем".

И вот она сейчас вынимает свой сундучок, а из сундучка вынимает ковер-самолет, и садятся они на ковер-самолет, поднимаются выше леса стоячего, выше облака ходячего. Тогда полетел ковер-самолет за тридевять морей, за тридесять земель, в чистое поле, в широкое раздолье, - там ходит сорокопегая кобыла, и так, значит, на кажной пежине по сороку жеребцов.

И вот тут-то она дает ему, значит, уздечку тесмённую и отправила его, значит, навстречу кобылице.

И кобылица на него кинулась, свирепо хотела забить его копытом. И он махнул на ее уздечкою тесменною. И он, значит, поймал ее на уздечку тесмённую и приехал к царевне.

Царевна вынула чего-то и дала поесть кобылице и сама сейчас же на ковер-самолет. И обратно в путь.

Вечерком приходит к ему брат: "Ну что, как, брат, придумал, как, можно ли кобылицу достать?" - "Да что, брат, завтра же одевайся в свою пастушескую одежду. И на вот тебе ветку зелени и вот эту уздечку. Когда кобылицу ты увидишь в поле, махни на ее этой уздечкой, и она станет как вкопанная. Надевай на ее уздечку и веди в государство, а когда не понравится твоей царице эта кобылица, то вывести ее в улицу и скормить ей эту ветку зелени. Тогда может она удалиться".

И вот приходит брат домой очень так свирепой, и государыня приходит ему в спальну, спрашивает его: "Что, Федя, вы такой печальный?" - "А как мне не печалиться, когда только на словах твои ласки. Опять же заставляешь мне пастушескую лопоть одевать". - "Ну да уже ладно, Федя, теперя как-нибудь поладим".

И Федор-царь ложится спать, так что утром поднялся, еще царица спала. Надиёт он на себя пастушескую ло́поть, и пошел он в чистое поле, в широкое раздолье, и увидал он там, на зеленой мураве ходит сорокопегая кобыла, на кажной пежине по сорок жеребцов. И он стал к ей подходить, и вот она бросилась на его, хотела забить его копытами, и вот он махнул на ее уздечкой тесмённой. Которая сейчас же стала, как вкопанная.

Надиёт уздечку, ведет ее во дворец. И все табуны, все жеребцы за ними. Много наделали переполоху в государстве. Жеребцы эти все со страшной свирепостью и перегрызли многих тут извощичьих и ломовых лошадей. От которых не было пощады. А царица с трепетом ревела в тереме: "Пожалуйста, Федя, убери эту кобылу. Совсем она будет нам не по сердцу".

А он выводит ее за вороты, дает ей пучок зелени. Она уходит в чистое поле, в широкое раздолье, а Федя обратно в спальню. Давай раздеваться, прибрал тут пастушескую одежду, а он с таким большим разеванием говорит: "Ах, как сильно я устал!" А царица тогда уж совсем присмирела.

Вот стали жить да поживать, и все государственные дела шли как следует. Проживши они три года. Царица опять стала так печальна. Стала она толковать со своей девкой Чернявкой, что это не сам Федор работает и все ж таки кто-то есть у него. Девка Чернявка отвечает: "А вот что, государыня, я слыхала от старых людей, за тридевять землями, за тридевять морями, за тридесятым царством есть там где-то богатырь Буй-волк, обвертывается он волком. Мимо его никакой человек не проезживал, и зверь не прорыскивал, и птица не пролетывала. И вот ты вели достать от него меч-кладенец. Хотя его и дома не будет, то меч-кладенец может убить его".

Вот тут царица осталась очень довольной.

В одно прекрасное утро расположением хорошего духу царица стала просить опять царя Феодора: "Вот уж, Федя, нам бы завестись-то..." - "Чем опять?" - "Я слыхала от старых людей, что где-то есть за тридесять землями, за тридевять морями, за тридесятым царством, есть там где-то Буй-волк. У него есть меч-кладенец, который без него может рубить. Вот хорошо бы было его достать сюда". - "Вот уж напрасно, нако, государыня, мы затеваем. Не может быть речи об этом. Ну да ладно, все ж таки попробуем".

Царица осталась очень довольной. День проходит, другой и третий. На четвертый день идет царь к брату, не идет уж он вечером, а идет днем, чтобы не было особого подозрения. Брат его встречает, целует, обнимает: "Ну, что, Федя, так призадумался?"- "Дак вот, брат, все охота испытать на свете". - "А чё ж таково?" - "Я слыхал прежде от покойного родителя, где-то за тридевять землями, за тридесять морями, за тридесятым царством есть дремучий лес. В этом дремучем лесу находится заколдованный замок, в этом замку проживает Буй-волк богатырь со своей матерью, У него есть меч-кладенец. Не надо никакой страты и ничего - он может сам рубить. Вот как бы его достать!" Брат немного подумал и сказал: "Нет уж, брат. Я могу теперя только подумать и ничего не могу теперя сказать, иди ты теперя домой".

А потом уже Иван-царевич стал беседовать со своей царевною: "Что правда это или люди врут?" Царевна немного подумала: "Да, Иван-царевич, за тридевять землями, за тридесять морями, за тридесятым царством есть дремучий лес. В этом дремучем лесу находится заколдованный замок, в этом замке проживает Буй-волк богатырь со своею матерью. У него есть меч-кладенец. Не надо никакой страты и ничего - он может сам рубить: это правда, так уж это правда. Ну уж только трудно придется тебе. Может быть, придется оставить там тебе буйну голову свою. Пред смертью, может, придется, так умойся, причешись и оставь после смерти перстень свой. Вот этот, чтобы знак был его жизни, чтобы знать, значит, кто был такой".

Он недолго сумневался, велел снарядить флот царю Феодору. С этим флотом поехали два брата. Год едут, другой едут и на третий год достигают край земли - оставляет он флот у берегу, и оставляет он их на три месяца. Если только в три месяца он не вернется, то боле его ждать некуды. А они дали ему ширинку, и шатер, и обеденный прибор, заморского варенья и сластей для прохлажденья, и пошел тогда, куды глаза глядят. Шел он шел, значит, пока хватало его силы, и зашел в дремучий лес. В этом-то дремучем лесу он нашел замок. Замок - сидит старуха. Поздоровался Иван-царевич с этой старухой: "Здравствуй!" - "Здравствуй, мил человек! Откудова ты пожаловал сюда?" - "Да, бабушка, так судьба меня застигла". - "Жалко тебя, милой человек. Буй-волк прилетит скоро, и он может тебя съесть". - "Так что же, бабушка, не придется мне боле с ём говорить?" - "Нет, милой человек, он не любит этого". - "Ты, бабушка, будь настолько добра, заставь за себя бога молить, сохрани меня как-нибудь, сохрани меня как-нибудь на покаяние души моей". - "Ну ладно, милой человек. Я превратю тебя в иголку. Хотя он прилетит, дух-то услышит, искать будет, но все же ему нельзя будет в руки-то лезть чужие".

И вот преобратила она его в иголку. Невзадолгое время прилетает Буй-волк: "Фу, что-то это такое? Видом не видано и слыхом не слыхано. Чтобы такая иностранная кость сама во двор пришла! Дак давай, мать, скорей его сюда! Есть хочу - так больно проголодался". - "Что ты, сыночек, ты ведь летал везде и нахватался этого духу. Так вот будто тебе и пахнет". - "Ну нет, мать, все же-таки меня не проведешь, а вот давай сейчас лее". - "Нет уж, сыночек, я так-то тебе не дам, я дала такое обещание, чтобы сохранить, а уж со временем. Что хотишь, то и делай".

Конечно, мать преобратила его опять в человека.

Вышел Иван-царевич и поздоровался с этим волком: "А, Иван-царевич, зачем же ты сюда пожаловал? Или уж так тебе жисть надоела? А что же тебя заставило сюда прибыть?" - "Да вот видишь ли, я пообещал брату, чтобы достать брату ваш меч-кладенец". - "Ох, какой у тебя брат очень прыткий, без меня меч достать. Никто его не может трогать. Ни зверь и ни птица и никакой богатырь. В любое время может он поражать каждого". - "А вот я пошел наудалую, - Иван-царевич говорит ему. - Авось, может, и удастся счастье". - "Дак на какое же ты счастье надеялся? К чему же ты способен? У тебя есть сила или какая хитрость?" - "Дак вот я только способен в карты играть", - Иван-царевич говорит. "Вон де дак вот что - и я тоже не прочь. Если только ты проиграешь мне, то я должон тебя съесть". - "Ну дак что же. Тогда давайте уж играть в карты".

Сейчас Буй-волк вынимает карты, начинает тасовать. Иван-царевич - нет, говорит, Буй-волк, я ведь сейчас не могу в карты играть. "А зачем же?" - говорит. "Я ведь сильно голодный", - говорит. "Да чо же - тогда мы попросим чо-нибудь покушать. Ну-ка мамаша, давай-ка нам чего-нибудь такого покрепче покушать".

Мать приносит им щи укладны, сухари булатны. И вот садятся они за стол. Иван-царевич ложку, а Буй-волк две иль три. Что он жевал да что. Буй-волк все это съел.

Иван-царевич опять остается голодный. "Ну, тогда время идет. Давай начинать".

Буй-волк растасовал колоду, разделил карты, начали играть. День играют, и другой играют, и третий. Так уже неделя прошла, а все же-таки обыграть никто не может. Иван-царевич сильно утомился, даже уже и спать захотел, начинает дремать. Буй-волк ему говорит: "Что ты делаешь?" - "Извиняюсь, - гов