Оберголлябрунъ и Энценсдорфъ.

Изъ „хожденій по мукамъ".

Наконецъ, дня 9-го октября 1915 г., наша партія вышла изъ Талергофа на конфинацію, что обозначало половинчастую свободу: жилось подъ надзоромъ явной и тайной полиціи, на своемъ столЪ. Назначено насъ въ Оберголлябрунъ въ 49-ти кил. отъ ВЪны, при дорогЪ въ Знаймо. ВмЪстЪ насъ было 7 человЪкъ: кромЪ меня, свящ. Романъ Крыжановскій изъ Небылова, свящ. Александръ Яремкевичъ изъ Крехова, свящ. Иванъ БЪласъ, свящ. Николай Кокурузъ изъ Каменя и свящ. Ев. Киселевскій изъ ХлЪбичина, и Арсеній Дорожинскій, преподаватель гимназіи изъ Дембицы.

Оберголлябрунъ — мЪстечко маленькое, едва 5000 душъ, но чистое, дешевое и дающее всЪ выгоды къ мирной жизни. И именно это отсутствіе жизненныхъ тревогъ и хлопотъ было причиною моей тоски и скуки. Сидишь, словно на вокзалЪ и ожидаешь и смотришь, не идетъ ли поЪздъ, не часами, не днями и не мЪсяцами, но цЪлый годъ. Вставши рано, идешь въ 6 часовъ въ костелъ, затЪмъ на базаръ за покупками, — мнЪ было поручено продовольствіе на 4 человЪка — въ 9 час. ежедневно являешься въ полицейской канцеляріи, потомъ читаешь военные сообщенія, гуляешь съ свящ. Крыжановскимъ въ недалекомъ лЪсу, a въ половинЪ 2-го ч. обЪдаешь — и такъ постоянно кругомъ да около.

ВсЪ закоулки мЪстечка и окрестности стали намъ извЪстны: Sonnberg Wiesenberg, Suttenbrun. При дорогЪ мы открыли памятникъ на могилЪ русскихъ воиновъ, которые въ 1805 и 1809 годахъ вдерживали натискъ Наполеона I. Такой же высокій, каменный памятникъ нашли мы на ровной, вспаханной вышинЪ возлЪ Schongraben. Ha памятникЪ прочли мы рядомъ съ другими и русскую надпись, что насъ весьма обрадовало и оживило. Мы отпЪвали тамъ тихія панихиды и молились за души почившихъ братьевъ, и за волю и свободу родного народа.

Бывали мы и въ латинскомъ костелЪ Schongraben изъ XI столЪтія, съ престоломъ на восгокъ, что указываетъ на возможность его постройки въ Кирилло-Мефодіевское время, когда сюда доходило греко-славянское вліяніе. Мыслью переносимся далеко далеко въ старое время, когда здЪсь братское намъ племя передъ нашествіемъ нЪмцевъ молилось и служило Богослуженія на славянскомъ языкЪ въ своихъ славянскихъ церквьяхъ. Сегодня тамъ можно лишь вычитать:

Uber uns stille leichten die Sterne,

Unter uns ruhen die Todten.

Вокругъ церкви въ камнЪ изображена вся исторія ветхаго и новаго завЪта, a въ серединЪ, между пресвитеріей и навою, не хватаетъ иконостаса, только стоятъ, насколько помнится, у стЪны два столба. СлЪдуетъ добавить, что костелъ съ алтаремъ на востокъ нашли мы и въ сосЪднемъ селЪ Aspernsdorf.

Обходя постоянно околицу, мы встрЪчали множество славянскихъ именъ, a мнЪ доводилось побывать въ мЪстной и гимназической библіотекахъ, гдЪ по нЪсколькимъ трудамъ легко найти ключъ къ правдЪ. Село Теrn не что иное, какъ теpнь, Mugl — искаженное наше слово: могила, рЪчка Gollershach называлась когда-то Geleni— Eленій, Оленій потокъ. ВездЪ въ этой окрестности, вплоть до Моравіи, находятся ямы — пещеры, идущія оть Дуная, похожія на лисьи норы и корридоры, въ которыхъ то тутъ, то тамъ вырыты заглубленія, имЪющія видъ комнатки. Норы эти весьма узенькія, такъ что едва проползетъ одинъ человЪкъ, комнатки же бываютъ на нЪсколько метровъ выше и шире. Такихъ Erdhohlen много вокругъ Оберголлябрунъ.

Въ Gollersdorf жилъ въ то время старенькій священникъ, который изслЪдовалъ эти странные памятники. Однажды зашелъ я къ нему, однако онъ меня не принялъ просто потому, что находился иза-за своего труда подъ полицейскимъ наблюденіемъ и считался неблагонадежнымъ. Пользовался я также изданіями fur Vaterlandskunde, но всЪ они, выражаясь польской поговоркой, psu na buty. НЪмцы объясняли все такъ, какъ это имъ было желательно, безъ доказательствъ и историческихъ данныхъ. Я описалъ всЪ вокругъ находившіеся ямы, сдЪлалъ снимки, но къ сожалЪнію моя рукопись была уничтожена во время польско-украинской войны.

Занимаясь такими дЪлами, я все таки былъ недоволенъ и душевно страдалъ. Я искалъ занятія для себя и для моихъ братьевъ-земляковъ, также разбросанныхъ по разнымъ селемъ. Надзиратель д-ръ Гриммъ былъ довольно хорошій человЪкъ, и онъ мнЪ разрЪшилъ post longum et tatum поЪхать въ Рашаль и тамъ служить Богослуженіе. ВмЪстЪ съ жандармскимъ комендантомъ Strohmajer-омъ я сЪлъ въ возокъ к уЪхалъ въ бараки. Удивился я, когда туда прибылъ: у выстроеннаго престола собралось множество нашихъ людей и кромЪ того учительница изъ Любляны привела сюда своихъ школьныхъ дЪтей. Жандармъ оть меня не отходитъ ни на шагъ, не могу говорить со своими, прошу разрЪшенія и получаю его: Nu, fragen sie. Обращаюсь къ людямъ съ вопросомъ, кто можетъ быть дьякомъ. Приглашается, какъ узналъ я сейчасъ, Николай Вергунъ изъ Городка, весьма замЪчательный человЪкъ.

Началось Богослуженіе. Народа полно со всЪхъ сторонъ Галицкой Руси. Такого воодушевленія, какъ тогда, я еще не видЪлъ. Я чувствовалъ, что молюсь вмЪстЪ съ моимъ народомъ, живу одними и тЪми же мыслями. Когда я обращался лицомъ къ молящимся, то они внимательно смотрЪлъ на меня, въ мою душу полные умиленія и со слезами въ глазахъ. ХотЪлось мнЪ служить, какъ можно дольше, хотЪлось поразговаривать со своими братьями и сестрами, однако мнЪ было лишь разрЪшено спросить: желаютъ ли люди исповЪдываться?

Таково мое начало въ РашалЪ, и знакомство съ Николаемъ Вергуномъ, отцомъ д-ра Дмитрія Вергуна, стараго моего знакомаго и когдашняго учителя дочери свящ. Ю. Войнаровскаго въ Гориглядахъ. Несмотря на то, что жандармъ зорко смотрЪлъ за мною, я все таки поговорилъ съ честнымъ Николаемъ, и узналъ, что при арестЪ сильно его побили и разбили верхнюю губу, отъ чего по заявленію тамъ же интернированнаго д-ра Вербенскаго получился ракъ. Николай былъ справедливый человЪкъ: помню, какъ чудно и четко онъ читалъ „ВЪрую" и „Помилуй мя Боже", точно произнося слова и правильно отмЪчая ударенія.

 

Ссыльные въ ГнасЪ.

Ссыльные вь ГнасЪ.--о. Мих. Бабякъ, Мар. Качмарчикъ, о. Iос. Москаликь, о. Iоаннъ Бирчакь, Левъ Кириловичъ, Iос. Кульматицкiй, о. Игн. Мохнацкiй, о. Ант. Бучко, о. Iос. Марицкiй, Григ. Задорожный, о. Феоф. Качмарчикъ, Софья Петровская, Мар. Черлюнчакевичь, Ольга Кириловичъ, Брон. Венгриновичъ, о Мих. Петровскiй, Ив. Венгриновичъ Скульскiй, Иванна Криницкая, о. Евд. Васильчакъ, о. Феодосiй Капко, о. Алекс. Ильевичъ, Петръ Крыницкiй, о. Влад. Мохнацкiй, о. Зиновiй Романовскiй, о. Iоаннъ Илевичъ, Богдань ДЪдицкiй, Феофилъ Костецкiй.

 

ЛЪтомъ 1916 года наши люди были увезены изъ Рашаля въ Enzensdorf in Thale, 14 km. отъ насъ. Ихъ мЪсто заняли бЪженцы изъ Буковины, румыны и русскіе, которые были подъ покровительствомъ небезъизвЪстнаго барона Николая Василько и его клевретовъ Лукашевича, Драгомирецкаго и о. Жука изъ ВЪны. Для нихъ былъ особый управителъ. Румыны имЪли своего священника, русскіе уніяты находились подъ вЪдомствомъ нЪмецкаго настоятеля прихода тамъ же, котораго иногда я замЪщалъ. БЪженцы, какъ гости кесаря и какъ патріоты, пострадавшіе изъ-за кесаря, пользовались всЪми правами свободы, хотя часто голодали. Имъ шли жители на встрЪчу; напротивъ, наши люди — арестанты не имЪли за собою, кромЪ Бога, никого.

Узнавъ, что наши люди живутъ въ Enzensdorf, я выпросилъ у д-ра Гримма разрЪшеніе пойти туда. Со мною отправился и о. Романъ Крыжановскій. Вложивъ на плечи ранецъ съ кускомъ хлЪба, нЪсколькими яичками, просфорами и виномъ, пустились мы пЪшкомъ въ путь черезъ Wiesenberg и Aspernsdorf.

Солнце зашло уже совсЪмъ, когда пришли въ Enzensdorf. Стало темно, и мгла нависла надъ землею. Мы были утомлены и голодны, такъ какъ всюду въ деревняхъ намъ отказывали въ покупкЪ чего-либо. Прошли мы мостъ, за которымъ былъ дворъ. Думали зайти туда, однако поспЪшили въ Fluchtlingslager. Входъ у воротъ оберегалъ Керберосъ со штыкомъ и, увидя насъ, крикнулъ:

— Wer da?

Узнавъ причину нашего прихода онъ отвелъ насъ въ Wachzimmer, гдЪ жандармъ коротко объявилъ намъ, что насъ не переночуетъ и приказалъ явиться въ 7 ч. утра.

— Вотъ тебЪ на! ИмЪешь, баба, редуты. Куда-же теперь?

Жандармъ направилъ насъ въ гостинницу, но и здЪсь намъ отказали. Остался одинъ выходъ: зайти къ настоятелю прихода. Долго добивались мы къ нему, блуждая вдоль высокой каменной, похожей на крЪпость, стЪны, пока попали въ домъ. Насъ встрЪтила жизнерадостная хозяйка и попросила въ гостинную. Явился самъ Herr Pfarrer, который на отрЪзъ отказалъ намъ въ служеніи въ костелЪ и разрЪшилъ служить только въ часовнЪ. У себя дома онъ не оставилъ насъ и отослалъ въ темную ночь въ Wirtshaus.

— Es sinkt im schonen Staate Dannemark — подумалъ я себЪ. А всему виною то, что мы grecocatholici Staatsgefahrliche Galizianer. Съ большимъ трудомъ получили мы комнатку въ хозяина, a къ ужину принесли намъ два красныхъ картофеля и что-то въ родЪ чая.

На слЪдующій день мы отслужили службу, исповЪдывали 10 человЪкъ и осмотрЪли жилища нашихъ людей, которые помЪщались въ темнотЪ разнихъ закоулковъ. Нa тапчанЪ, высоко на чердакЪ, лежалъ старый больной Николай Вергунъ. УвидЪвъ насъ, онъ весьма обрадовался и извинился, что не пришелъ на Богослуженіе; у него ноги попухли, силы его опустили.

— Прійдется умирать на чужбинЪ — сказалъ онъ со слезами. Жалко стало намъ старика, да что было дЪлать Простившись съ нимъ, мы ушли къ своему временному жилищу. Позже узнали мы, что Николай Вергунъ былъ перевезенъ въ Siltzendorf, гдЪ и почилъ вЪчнымъ сномъ. Да будетъ ему и всЪмъ, за святое русское дЪло погибшихъ, вЪчная память.

Вотъ въ краткости таковы „хожденія по мукамъ".

Свящ. Иванъ Билинкевичъ