Построение процессуального Self

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Синтетическое мышление

Мы живем в эпоху терапевтической специализации. Акцент делается на индивидуальной креативности и инновации и, может быть, даже импровизации - когда своего рода базовый эклектизм присутствует в стараниях практикующего специалиста соединить свою потребность в выживании в комнате консультаций с желанием ответить нуждам клиентов.

Таким образом, мы имеем «думающие» терапии, «чувствующие» терапии, обуславливающие психоаналитические, транзакциональные, системно-ориентированные пары и семьи терапий, групповые терапии. Существуют райхианцы, нео-райхианцы, терапевты по Рольфу, Александеру и Фельденкрайзу, а также гипнотизеры. Есть экзистенциалисты, роджерианцы, транзакциональные аналитики, бихевиористы и есть терапевты, предлагающие изменения ценой внедрения в нейролингвистическую область; здесь можно обойти сознание и найти, наконец, временное облегчение от ежедневных стрессов.

Они все здесь, развивающие и приспосабливающие человеческие потребности в ясности, в выражении своих чувств, мышечном расслаблении, мышечном переобучении, движении и присвоении утративших свои функции мускульных групп.

В этой книге Джим Кепнер задается громадной задачей, - помочь пациенту стать целостным человеческим существом внутри теоретической перспективы гештальттерапии и ее актуальной практики. В конце концов, гештальттерапия, уходящая корнями в теорию Левина, где первостепенное значение придается образующим целое принципам формирования фигуры-фона, должна быть идеально обеспечена всем для создания широкого интегрированного подхода к целостной личности.

 

Процесс интервенции

 

Что же я делаюкак гештальттерапевт, сидя со своим клиентом? Во что я вникаю? Какую модель создаю внутри себя, чтобы осуществить значимую интервенцию?

Я вижу только одно. Я вижу человека, сидящего передо мной, наклонившегося вперед и увлеченно рассказывающего что-то, его грудная клетка вдавлена. Я вижу черноглазого, хрупкого мужчину, пытающегося как можно лучше передать свои ощущения.

Я могу слышать его прокуренный голос, его голосовые связки, напрягающиеся в верхнем регистре. Я могу слышать его дыхание.

Я могу почувствовать его запах или коснуться его.

Я осознаю его язык, его мальчишеские фантазии, его нервную привычку повторять любимые слова. И я осознаю, что, сейчас он полностью включен в пребывание здесь со мной. Я осознаю, что в этой комнате, мы двое, противостоим целой армии различных персонажей (родители, дяди, тетки, учителя, друзья), «стоящих» за каждым провоцирующих нас на что-то, критикующих, требующих, умоляющих, одобряющих, вопрошающих и т.д.

Я могу сосредоточиться, если захочу, на его «болезни», его боли и дискомфорте. Или я могу обратить все внимание на его ресурс, его компетенцию, привлекательность, или я могу просто держать все в уме.

Количество данных, с которыми я сталкиваюсь, слишком большое ведь я и вижу, и слышу, и чувствую, и касаюсь и анализирую человека, и размышляю о нем. Слава Богу, клиент любит все сам обдумывать. Пожалуй, здесь я присоединяюсь к нему. Ясное мышление - это как раз то, что я могу ему дать.

Но в тот момент, когда я отвечаю лишь его словам, я не представляю его так ясно: на мое мнение о нем повлияло его собственное представление о себе или диагностическое размышление о нем. Словно мы оба превращаемся в две темные коробочки, пристроенные к голосовому аппарату. Глаза заволакивает дымка сосредоточенного размышления. Я присоединяюсь к лингвистической перспективе клиента, и я еду той же дорогой, что и его поезд, причем я впряжен, как лошадь, в вагон его восприятия. А что же произошло с его грудной клеткой между тем? Что случается с его матерью и отцом, «стоящими» за ним? Что происходит с нами в этой комнате? Как можем мы справиться со всем этим, не теряясь и не размениваясь по мелочам?

Я могу создать картину человека, включающую все о нем в данный момент. Я начинаю спрашивать себя: какова его тема? его сюжет? Какие данные важны для создания картины человека, находящегося здесь, со мной?

Когда я суммирую его историю, его голос и язык, его манеру наклоняться ко мне, его напряжение в его шее и его отчаянный взгляд, направленный на меня, что больше всего меня поражает, так это его мольба, будто он выпрашивает у меня что-то. И внутри этой темы я снова смотрю на него и начинаю придавать значение вещам, на которые секунду назад я не обращал внимания: его рукам, протягивающимся ко мне, его голосу, просящему что-то, его голове, склоняющейся на тонкой шее. И мне представляется птенчик с открытым клювом, просящий у матери червячка. А что же клиент? Если есть нищий попрошайка, то где же те, которые имели многое, но отказали ему в этом?

 

Метафора

Он говорит что-то о том, как он просил своего босса позволить ему «приходить сюда раз в неделю в 3 часа дня». Я же сказал ему: «Рон, я чувствую, что ты выпрашиваешь у меня что-то, когда говоришь», и я вдруг соединил тысячи, казалось бы, несовместимых данных. Он отвечает, вспоминая, как его мать упрашивала его отца не так много путешествовать. Он внезапно останавливается и задает вопрос. Потом он замолкает. Он грустнеет. Его глаза увлажняются. Я вижу все это и после некоторой подготовительной работы прошу показать его здесь, в этой комнате, настоящего нищего. Он думает секунду и решает попробовать.

В тот момент, когда он начинает подниматься со стула, его колени подгибаются и движения его становятся замедленными, как у 80-летнего старца. «Может быть, внутри меня сидит нищий, хотя обычно я чувствую в себе некоторое достоинство, - он напоминает мне дядю Мелвина. Он всегда казался старым. И сейчас я чувствую себя немного таким же. Я чувствую, что я не имею, никогда не буду иметь и не заслуживаю этого, даже если я получу... Я обречен просить и никогда не иметь на это право!»

После нескольких опытов с воплощением в дядюшку Мелвина он останавливается. Сидя на полу, он начинает тихо плакать. «Я потерял свое достоинство», - шепчет он. Скоро у него появляются спазмы в животе от рыданий. Я сажусь рядом с ним, пока он оплакивает потерянную часть себя. Много позднее на следующем сеансе, он снова рассказывает мне, как его тело чувствовало себя в шкуре нищего, и я интересуюсь, как он мог выглядеть в качестве «гордого», который проходит мимо, «не бросив себе ни гроша». Что произойдет с его плечами, грудью, коленями и тазом?

Какой взгляд может охватить целое? Только тот, который видит процесс. Это взгляд метафор, появляющийся у нас по отношению к человеку, который не может увидеть себя, так как слишком занят подробным рассказом своей истории.

Как мы обнаруживаем этот процесс интервенции? Нам приходится уйти от клиента, оторваться от того, что он видит, и все же оставаться с ним. Нам нужно уйти в себя, где он не сможет нас достать, где мы можем бескомпромиссно создать свежий образ увиденного.

В мгновенном «уходе» от клиента мы делаем все возможное, чтобы соединиться с ним в «зерне», «семени», где его осознавание еще не бывало. Тогда мы соединяем его с метафорой.

Откуда взялось это сравнение с нищим? Полностью ли этот нищий - он сам? Конечно же, нет. Он – нищий, которого я видел на аллее в Иерусалиме, он – нищий, о котором я читал в романе, он – нищий из моего детства, когда во время войны я решился попросить кусок заплесневелого хлеба.

Я рассказал о его нищем как о профессионале, чья грудь все еще хочет уйти внутрь, чьи плечи стремятся втянуться, чтобы защитить сердце, чьи колени вот-вот согнутся, как у того старого еврея.

Экзистенциально мы оба нищие в этот момент. Я, «старший нищий», приглашаю его войти в братство, а он «младший нищий», который, как кажется, временно избежал нищеты, устроившись в мире Предпринимательства.

Если мы создадим его «картину процесса», состоящую из его слов, его голоса, его физической хореографии, его манеры отчаянно смотреть, то тогда эта картина, эта идея, эта метафора, вытащат на поверхность часть его целостности. В этом случае метафора ор­ганизует его ощущения в открытое понимание, которое отделится от его собственного укрепляющего эго небольшого мировоззрения, жизненной философии, и введет его внутрь себя, туда, где он уже жил однажды и где, как казалось, все его тело и его душа когда-то жили. Например, он вспоминает сцену из детства, когда просил своего отца взять его на работу, - он представляет своего отца в темном зимнем пальто, отворачивающегося от него и одного идущего сквозь холодное русское утро.

История, которую он рассказал – старая история для него. Если Вы привлечете к ней его внимание, к его буквально живому прошлому, Вы вступите в набор персонажей. Если Вы будете стоять в стороне и смотреть на него снова и снова с удивлением ребенка, вы увидите нищего, убийцу, мудреца, обманщика или ребенка, просящего леденцов. Ваш собственный сюжет, развивающийся из опыта, внутренней жизни, так же как из его живого образа, создает пьесу, которая может изменить его взгляд на себя.

 

ГЛАВА 1

 

Self и размещение в теле

 

Многим людям кажется странным моя просьба обратиться к телесным переживаниям,их собственным или других людей, что может оказаться важным для разрешения их насущных проблем: справиться с напряжением, установить отношения с другими людьми, понять свои чувства. И может показаться еще более странным предположение, что ощущения тела имеют отношение также к глубинным проблемам личности, как, например, расстройство идентичности, эмоциональные конфликты или чувство расщепленности. Мы обычно считаем «тело» чем-то отличным от Self и, таким образом, не относящимся к «Я», которое борется с жизненными проблемами во всей полноте и осмысленности.

Люди, испытывающие потрясение, которое толкает их искать помощи, нередко склонны отделаться от некоторых неприятных телесных переживаний. Они хотят избавиться от сердцебиений и одышки, которые приносят с собой волнения. Они хотят, чтобы исчезли приступы гнева и чувство страха. Они хотят избавиться от напряжения в мышцах и постоянных головных болей.

В придачу к этим симптомам и чувству дискомфорта клиенты часто не в ладах с собственным телесным существованием. Они могут думать о себе как об уродливых и неуклюжих созданиях. И попытки обратиться к их собственным физическим ощущениям могут казаться им чем-то «низким», слишком сексуальным или животным. Их физические ощущения могут ассоциироваться с болью, болезнью или с нарушениями, от которых они старались когда-то избавиться. Таким образом, моя просьба с самого начала обратиться к телесному переживанию может показаться противоречием, так как клиенты обращаются за избавлением от телесных переживаний.

Большинство терапевтов также подходят к терапии с подобной расщепленной позиции, хотя и по совершенно разным причинам. Теории и методы, которым нас обучали, фокусируются на изменении психических конструктов: конфликты, познавательные способности, кольца взаимодействия и структуры сознания. Феномены тела считаются всего лишь симптомами, которые нужно диагностировать, или поведенческими реакциями, которые должны быть изменены, или способами коммуникации, которые должны быть изучены, или символами, лежащими в основе процессов.

Добавьте сюда степень взаимодействия самого терапевта с его или её собственным опытом. Мы нередко чувствуем тот же дискомфорт телесных переживаний, что и наши клиенты. Мы все продукты системы образования и тренировочных программ, где интеллект считается единственным нужным инструментом для разрешения человеческих проблем. Это явно проступает в работе терапевтов: неподвижно сидя часами, едва дыша, слушая и отвечая только исходя из интеллекта.

Психотерапевтический контекст, однако, не единственная причина разрыва связей тела и Self. Наш язык также способствует разделению тела и «Я». У нас нет ни одного слова, чтобы, например, сказать «Я - тело». В большинстве случаев мы говорим «моё тело»; точно так же, как мы можем сказать «моя машина», подразумевая, что наше тело - это наша собственность, но не Self. Наш язык поддерживает понимание нашего тела как объекта: что-то происходит со мной, а не «я происхожу».

На фоне этих обычно расщепленных телесных переживаний неудивительно, что просьба считать тело своим Self и телесное переживание – своим переживанием - воспринимается с ужасом. Что же я имею ввиду, предлагая подобную вещь?

Размещение в теле

Этот эксперимент дал вам основу для главной предпосылки гештальтподхода и терапии-тела: Self или «I» является телесным Self точно также как и мыслящим. Мы существуем, любим, работаем, удовлетворяем наши постоянно меняющиеся потребности посредством физического существования и взаимодействия в мире. Переживаниенашего тела – это переживание Self, так же как и мысли, фантазии, представления – это часть Self.

Когда мы определяем свое телесное переживание как «оно», а не как «я», то делаем себя меньше, чем мы есть. Мы словно бы уменьшаемся. Чем больше мы отрицаем нашу тождественность с нашим телом, тем больше вещей «кажутся случающимися» с нами. Мы выходим из-под контроля, мы чувствуем расщепленность, разорванность. Мы теряем связь с первоосновой человеческого опыта - с телесной реальностью. Это, конечно, общее описание тех трудностей, с которыми мы должны иметь дело как терапевты. И это во многом похоже на болезнь нашего общества в целом, расчлененного, десенситизированного, неподконтрольного нам. Может ли феномен общества иметь корни в нашем отношении к собственному телу?

В этой книге я опишу, как наше телесное существование присуще нашему отношению к миру и как оно формирует основу для нашего контакта со средой, физическим и особенно человеческим окружением, таким образом, что мы можем удовлетворять наши потребности и расти. Работа с людьми, то наблюдение за тем, как они обращаются с телесным, помогает нам, как терапевтам конкретизировать абстрактное представление о Self, о существовании, и дополняет понимание ценности целостной личности.

Расщепление «Я» и тела.

В большей степени мы определяем существование отчужденных аспектов Self через их связь с функциями тела и его процессами. Когда мы называем телесное Self - «оно» и относим «Я» или идентифицированное Self к рассудку, наше тело, в самом деле, становится отчужденным Self. Мы расщепляем наш организм на «Я», заключающееся в мышлении и вербализации, и на «оно», состоящее из чувств и невербальной экспрессии. Далее мы часто испытываем то, что становится телесным переживанием, отчужденным от Self и, таким образом иррациональным, а то, что приходит в форме размышлений и вербальной экспрессии, считаем рациональным и тем самым приемлемым для образа Self. Слияние отчужденного Self и тела происходит благодаря тому, что многие функции организма, которые мы должны отвергнуть, укоренились в нашей физической природе. Таким образом, отчуждение определенных аспектов или функций Self требует отчуждения также тех телесных аспектов Self, которые с ним тесно связаны.

Поддерживанию этого разрыва и сохранению отчужденного Self в нашем сознании способствует телесная природа сдерживания как такового. Для гештальттерапевтов сдерживание не просто «мыслительный» механизм. Мы можем не допускать проникновения отчужденного Self в осознавание, посредством физического предотвращения движений, присущих этим частям, таким как напряжение, препятствующее движению по направлению к другим людям и, тем самым, поддерживая такую определяющую Self характеристику как независимость. Мы можем физически притупить телесные ощущения (продуцируя напряжение против них), и среди них те, которые составляют чувство любви, гнева и сострадания.

Язык Self обеспечивает еще одно средство утверждения отторжения и отсутствия осознавания. Словарь идентифицированного Self становится преимущественно вербальным, в то время как словарь телесного Self - кинестетический. Так же, как язык, которым не пользуются, постепенно забывается, выражение телесного Self становится «неощутимым». В нем нет слов, оно не подкреплено социально и о нем трудно говорить. Нет удивительного в том, что коммуникация нашего отчужденного Self, язык тела, кажется неразумным и бессмысленным? К тому же целостность нашего переживания разрушается, когда чувства и моторные компоненты (телесные аспекты) прошлого и настоящего переживания отрываются от вербальных и образных аспектов переживания. Без присущей им целостности, воспоминания трудно восстановить, и настоящий контакт нарушен. Это напоминает вырезание частей из общей картиныдо тех пор, пока, ее невозможно будет узнать.

Как я уже отмечал, идентификация тела и отчужденных аспектов Self происходит благодаря тому, что то, что мы должны отвергнуть, оторвать от нашего чувства Self, или имеет сильный физический компонент, или само по себе физический процесс. Телесно-ориентированные терапевты признают, что многое в нашем существовании основано на соматических и физических процессах, несмотря на то, что общее представление реального «себя» явно психическое. Давайте посмотрим, какие аспекты соматического Self могут нуждаться в отчуждении.

Чувствующее Self.

Мы обычно думаем о «чувствах» как о психических явлениях, но Вебстер (Webster) находит разгадку тесных связей между кинестетическими процессами и чувствами, определяя последнее как «эмоциональные ощущения». Глядя на человека с точки зрения холистического подхода, мы должны признать, что большая часть нашей умственной жизни включает соматическое переживание°. Чувство грусти включает ощущение теплой тяжести в груди, напряжения в диафрагме, сжатие в горле и увлажнение глаз. Чувство возбуждения включает ощущение поднятия груди, дрожь в животе, покалывание и как бы текущее ощущение в конечностях·. Вы можете поэкспериментировать с этим, живо представляя себе ситуацию, вызывающую у вас сильные чувства, такие как томление по далекому предмету страсти, удовольствие от делания того, что действительно дает вам наслаждение, или спор с начальником. Обратите особое внимание на ваши ощущения и на реакции вашего тела. Каковы физические компоненты ваших чувств?

Если Вы переживаете внутренний конфликт про собственное чувство: грусть переполняет вас (то есть нет достаточной поддержки со стороны организма или окружающей среды) или вам говорят. «Мы, Джонс, не предаемся подобным чувствам», (то есть рискуете встретить непонимание со стороны людей, от которых зависит Ваше благополучие), - то тогда вы оказываетесь в положении, когда вам приходится отделять чувства от нормального контакта. Отделение контактной функции - это то же самое что и отчуждение ее от Self. В случае с чувствами это часто означает отделение себя от телесных компонентов чувства. Когда Вы проводили этот небольшой опыт, были ли у вас какие-либо трудности? Вы, возможно, не смогли различить какие-либо ощущения. Или могли осознать ощущения от некоторых чувств, но не все. Это, возможно, отражает потерю контакта с телом, отчужденность телесного Self в отношении чувств°.

Двигающееся Self

Мускульное движение есть неотъемлемая часть любого взаимообмена с окружающей средой. Именно через движение мы выражаем чувства, управляем окружающей средой, защищаем нашу органическую целостность.

Слово эмоция происходит от латинского е (из) и movere (двигаться): двигаться наружу. Висцеральное и сенсорное переживание чувства становится движением наружу или в среду Чувство грусти становится плачем, когда мы позволяем переживанию произвести некоторые изменения в организме, такие как сокращение двигательной мускулатуры, мимические выражения скорби, рыдания. Чувство страстного желания, когда превращается в движение, заключается в стремлении к физическому достижению предмета любви. Только в движении чувство обретает свой полный смысл. Только двигаясь, мы можем соединить потребность, которую отражает чувство, с окружающей средой, где эта потребность может быть удовлетворена.

Существуют условия, при которых чувство, сенсорный аспект аффекта, должно быть отчуждено или подавлено. Так же и выражение чувства в эмоции, когда оно демонстрируется, может оказаться проблематичным. Если оно встречается отказом или критикой, становится рискованным выражать свою потребность в любви, то мускулатура рук и груди (около сердца) напрягаются, чтобы подавить это чувство. Если даже легкое выражение гнева встречает противодействие, тогда все гневные движения должны быть подавлены. Если «большие мальчики не плачут» или ребенок увлечен ролью «силача», то способность смягчаться до уязвимости иди расплакаться по любому поводу должны быть подавлены мышечно (с помощью мускулатуры). При данных обстоятельствах подобные движения отчуждаются и становятся угрозой ощущению своего Self, становятся отверженными и больше неприемлемыми в качестве функций контакта.

Движение не только функция аффекта, - это функция любого взаимодействия с окружающей средой. Если мы исследуем функции организма, обслуживающие движения и добывающие информацию из окружающей среды, к которой организм должен приспосабливаться, то станет ясно, что в этом приспособлении будут затронуты и моторные способности.

Поскольку потребности находят моторную экспрессию в среде (потребности воспринять и отреагировать, определить границы и защитить свою целостность, достичь и обрести поддержку), аккомодация к запросам среды потребует, чтобы такая потребность не была выражена, и само ее моторное выражение было отброшено

Выражение любопытства, например, не может обойтись без двигательной манипуляции со средой. И таким образом, родитель, боящийся, что его ребенок потеряет свою зависимость от него, будет стремиться ограничить его активность и препятствовать отдалению от родителя. Такие движения становятся опасными и отвергаемыми для ребенка, так как они угрожают его родителю, источнику удовлетворения его насущных потребностей, и многие телесные движения, его собственность, под угрозой. Поскольку мы не можем отказаться от того, что нам присуще, мы можем лишь отвергать подобные движения°.

Болезненное Self

Взросление, среди всего прочего, включает в себя и множество болезненных шишек, которые мы набиваем об острые углы мира; углы стола, горячая духовка, жесткий тротуар, границы терпения взрослых. Ни одна из перечисленных вещей сама по себе не является угрозой для развития личности, и к каждой из них можно приспособиться в процессе развития. Мать целует ссадинку, помогаяее «вылечить» и смягчая при этом тяжелое переживание. Все эти шишки и падения показывают, что человек нуждается в большем понимании или ему стоит научиться новым моторным навыкам. На г нев родителей можно реагировать, если понять, как и почему он вызывается. К подобным ситуациям можно приспособиться, раз ребенок способен научиться справляться с ними, не жертвуя ничем, что составляет присущую ему целостность,то есть то, что требуется для функционирования.

Боль другого рода более противоречива: илиее сила и постоянство требуют особенных усилий, чтобы приспособиться к ней, или боль ограничивает функционирование. Наиболее яркие примеры – случаи физического насилия; жестокое избиение, унизительное наказание, постоянные угрозы физической расправы, манипуляции и вторжение в тело со стороны посторонних. Одного клиента редко бьют, но постоянно ему угрожают, и он все чаще принимает позу человека, вот-вот ожидающего удара и готовящегося уклониться от него. Другая клиентка подвергалась постоянным избиениям со стороны отца и могла справиться с болью, лишь отделив себя от своего тела. Третьих заставляли стоять в углу до тех пор, пока ноги не отказывались держать их, или запирали в темном чулане, и им приходилось выносить боль одиночества и страх. Боль менее сильна, но более унизительна при вторжении в тело: при клизме, манипуляции при отправлении организма или других телесных вмешательствах со стороны взрослых.

Во всех этих случаях труднопереносимой или постоянной боли или угрозы боли, мы можем видеть, что аспект Self, которому наносится ущерб, имеет соматическую природу. Ребенок в ответ на боль отделяет себя от контактной поверхности кожи и мышц. При повторной боли ребенок отдаляется еще больше от ее источника, отделяя чувство Self от тела, отчуждая больное место ради избавления от боли или ее смягчения. Результат, который я часто вижу у людей, что приходят ко мне для телесно-ориентированной работы, весьма печален. Они отчаянно ищут любви и пытаются установить отношения, но они настолько оторваны от своего тела, что не могут восполнить разрыв между Self, так глубоко спрятанным в их теле, и тем, другим, с кем они хотят соединиться, потому что их посредник, тело, больше не идентифицируется как Self. Вместо этого они ищут довольно-таки оскорбительные отношения, которые бы утвердили и усилили необходимость отчуждения их тела и создали бы защиту против боли и ущерба.

Создание обстановки, где клиенты могли бы рискнуть вернуться в свое тело – дело любви и заботы терапевта. Раз все слои телесного Self отделены друг от друга, то должны открыться старые эмоциональные раны, чтобы отчужденные ощущения были перенесены в настоящее, где может быть достигнуто истинное исцеление. Вид того, как течет эмоциональный «гной», когда человек воссоединяется со своим телом,может стать проверкой как для клиента, так и для терапевта

Другая ситуация, способствующая отчуждению телесных аспектов Self в результате боли – болезнь или болезненное медицинское лечение. Одна молодая женщина подвергалась операциям, начиная с момента, когда ейбыло 3 месяца и до 18 лет, при частоте операций 1 раз в год, чтобы избавиться от родовой травмы. Ее семья достойно справилась с этим, они делали все, что могли, чтобы свести до минимума влияние операций на ее жизнь и помогли ей выдержать трудное, но необходимое лечение. Но даже при такой замечательной помощи боль есть боль, и во многом, то, как она справилась с ней, способствовало ее отрыву от тела. И когда наша работа по восстановлению связей с телом возымела некоторый успех, она начала понимать, насколько ее отрыв от тела обесцветил мир ее чувств, и насколько ее уверенность в том, что «я могу получить все», лишили ее возможности почувствовать и удовлетворять потребность в комфорте и поддержке.

Сексуальное Self

Наша сексуальность, как и другие аспекты нашего телесного Self, может быть как неотъемлемым аспектом функционирования организма, так и отчужденным. Если мы отрицаем или извращаем нашу сексуальную природу, то мы теряем связь с нашим телом, в частности, с эрогенными зонами, то мы отрицаем и извращаем нашу физическую, телесную природу, отчуждаем ее. З. Фрейд подчеркнул важность влияния, которое оказывают соблазны родителей на сексуальность в своем описании конфликтов Электры и Эдипа. Райх позднее разработал это в своих комментариях по поводу влияния морального устройства общества на психосексуальное развитие и характер. Безусловно, сексуальное эмоциональное влечение, возникающее между родителем и ребенком и моральное осуждение естественных сексуальных потребностей, рождают страх, неуравновешенность и беспокойство о своем телесном существе.

При таких условиях сексуальное Self скоро отчуждается как «тело», (уже не «Я», а «оно» - объект). Как нечто «грязное», «отвратительное» (в случае моральных запретов на сексуальность) или вызывающее острый страх отвержения или кастрации (в случае совращения родителем ребенка) может быть частью моего Self? Принять его - значит признать, что я отвратителен и грязен или что мои чувства будут и впредь вызывать страх. Вместо этого некоторые аспекты моего организма, моя телесная природа и половые органы должны быть отчуждены. Теперь это «мое тело» (не я) заявляет о своих сексуальных потребностях или моя супруга, по отношению к которой я должен выполнить свой долг, в то время как моя собственная сексуальная природане существует или не имеет никакого значения.

Еще более опустошительный эффект производит инцест и сексуальное домогательство. Как может сексуальность оставаться функцией Self, если наши собственные органы служат прихотям других людей? Как можем мы «обладать» нашим телом, если в него вторгаются и на него посягают другие? Одна клиентка говорила: «Каждый раз, когда меня сексуально унижают, всегда остается какая-то часть меня, которую никто никогда не тронет. То, что делают с моим телом, никогда не коснется этой части меня». Она могла охранять часть себя от сексуального вторжения, отделяя аспекты своего Self, по отношению к которым проявлялась агрессия, свое телесное Self, от того, что она ощущала своим Self.

Но не только вторжение в тело нарушает связь телесных функций с Self. Отчуждение порождает смятение чувств, телесных ощущений, требований и порывов. Родитель, который путает чувства и акты любви и воспитания с половыми актами, приводит в такое же смятение и ребенка. Если в семье не делают большого различия между сексуальностью и любовью, то результатом является то, что члены семьи не знают, как просить любви, не требуя и не обещая сексуальных проявлений.

Чаще всего в семье отрицается существование сексуального насилия. Ребенок, подвергшийся ему, не находит поддержки своего ощущения реальности (насилия) у того родителя, который к нему не причастен, а тот, кто к нему причастен, заставляет утаивать правду. Когда факт насилия отрицается, единственный выход – отделиться от тела и его реальности. Клинические свидетельства деперсонализации и отделения от тела у клиентов, прошедших через сексуальное насилие, показывает это. Я наблюдал несколько случаев, когда взрослые, не сознававшие раньше, что подвергались сексуальному насилию, в результате терапевтической работы по восстановлению связей с телом начали кое-что припоминать.

В дополнение к вышеизложенному скажу, что ребенок может также почувствовать удовольствие, будучи вовлеченным в акт. Это может быть настоящим сексуальным удовольствием у ребенка постарше или удовольствием «сделать папе приятное». Это ставит ребенка еще в более сложное положение, когда, испытав наслаждение, она или он могут почувствовать ответственность за то, что случилось и вступить в противоречие с самим собой, испытав кроме удовольствия еще страх и ненависть. Жертва сексуального насилия отчуждает свое тело не только в результате прямого влияния сексуального насилия, но и в результате борьбы противоречивых чувств, порожденных самой ситуацией и естественными реакциями жертвы. Примирение гнева, рожденного насилием, с любовью к оскорбившему ребенка родителю; беспомощности перед родителем - с властью над его потребностями; самоуничижение, причиной которого было подчинение родителю - с самооценкой, рожденной отчуждением от родителя, - всеэто заставляет ребенка отвергать свое тело, «в котором» это происходит.

Одина моя клиентка, женщина, которая в детстве часто подвергалась сексуальному насилию, нередко испытывала половое влечение к людям, к которым она испытывала дочерние чувства - учителя, начальники, старшие друзья. Похожие на родителей люди, в ее жизни всегда пробуждали сексуальные влечения и фантазии, так как эти вещи неразделимы были в ее семье, и поскольку эти чувства приводили ее в смятение и она считала себя грязной и отвратительной, она научилась отделять себя от своего тела, так что ей даже не приходилось ощущать свое сексуальное Self. Она нарочно растолстела, чтобы уменьшить возможность получить ответы на свои сексуальные стремления. Временами подобные чувства бывали настолько сильны, что могли разрушить все, сдерживающие их рамки, а поскольку они отчуждались и становились пугающими, она пыталась справиться с ними, уходя в психотическое состояние. Она отделяла себя не только от своего тела, но и от реальности, которая побуждала эти чувства.

Диапазон переживания

Отчуждение тела колеблется от простого отделения себя от особых телесных чувств до более полного отчуждения, характеризующегося конфликтом множества телесных чувств и действий, до деперсонализации и даже до более определенного разрыва, и, наконец, до психотического отделения тела. Степень отчуждения телесного процесса тесно связана со степенью патологии и контакта с реальностью, как это отмечено на схеме 2-1.

 

Высшее Высшее

присвоение отчуждение

Некоторые аспекты Деперсонализация «нормального» отчуждения (тяжелые неврозы,

тела анорексия,

пограничные переживания.).

______________________________________________________________________________

Интеграция тела и Self

Исцеление расщепления между разумом и телом (пример классической полярности) влечет за собой привнесение в осознавание отчужденных аспектов Self и таким образом полностью весь диапазон потребностей, чувств и поведения может быть признанным и получает возможность повлиять на формирование фигур. Когда возможен сравнительно больший качественный ряд функций контакта, каждый контакт происходит благодаря произволь­ному сочетанию наших организмических сил, а не частичному чувству Self. Привнесение этих отчужденных частей Self в осознавание требует проявления телесной природы наших полярностей, и таким образом в про­цессе присвоения заново мы не только расширяемдиапазон нашего обра­за Self, но и диапазон нашего активного существования. Что пользы в осоз­нании важности и реальности моих способностей к мягкости, если я не способен физически расслабить свою мускулатуру? Насколько в действительности я присвоил силу и твердость, если моя поза расслабленная и неуверенная? Вкладом телесно-ориентированной работы в процесс изменения в пси­хотерапии является «облечение в плоть» наших слов и образов - в чувства, движе­ния и конкретизации нашего телесного существования.

 

Ориентации на личность.

Традиционно целью психотерапии являлось влияние на психику, как на нечто отдельное от тела, и результатом чего было усиление внимания к преимущественно вербальной методологии, но она никогда не была целостной. Телесно-ориентированная психотерапия, образовавшаяся из сплава и комбинации разнообразных, зачастую несоизмеримых подходов, признающих важность человеческих потенциальных движений, по крайней мере, формально была близка к понятию целостности, холизма. Теперь жемы столкнулись с проблемой выделения подобных влияний на философию и методику.

Недавнее резюме (Коgаn, 1980) описывает по меньшей мере 15 различных подходов, грубо определенных как «работа с телом», некоторые из которых являются чисто психотерапевтическими по своей цели, а другие более точно описаны как физические терапии, главной целью которых становится телесное здоровье. С одной стороны, мы имеем чисто психофизические подходы, такие как терапия Райха (Reich, 1942-1945\1972; Ваkеr, 1967), неорайхианские терапии (Lowen,1958: Ке11у,1976: Ке1еmаn,1979,1985) и гештальттерапию (Реrls, 1947/1969: Регls еt а1., 1951): а с другой стороны - преимущественно физические терапии, такие как рольфинг (Rolf,1977), метод Фельденкрайза (Ftldenkais, 1972) и техника Александера (А1ехаndег,1971).

Сюда можно добавить практику комбинированных методов, такихкакметод Дарбона (Dаrbоnna, 1976), соединение рольфинга, биоэнергетики и гештальттерапии, или метод Рубенфельда (Rubenfeld, 1984), комбинацию техники Александера, метода Фельденкрайза и гештальттерапии, и метод Меля (Меhl,1981), объединяющий гипноз и прикладную кинезиологию.

Все эти методы претендуют называться целостными, и часто таковыми кажутся, - по крайней мере, их главное убеждение состоит в том, что процессы, относимые к телу, и процессы, относимые к психике, определенным образом связаны. Но говорить о личности, как о составленной из соединенных частей вовсе не то же самое, что говорить о ней как о целом; и также использование объединенного вербального и физического вмешательства не приводит к появлению интегрированной терапии. Что же на самом деле означает целостный подход и что делает терапию интегрированным психофизическим подходом?

В данной главе будут обсуждаться проблемы и трудности в понимании и работе с личностью к