Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Художественные поиски писателей-реалистов 20-х годов (Е. Замятин).

Поиск

Реакция литературы на революцию 1917 года.

Октябрьская революция по-разному была воспринята деятеля­ми культуры и искусства. Для многих она была величайшим событи­ем века. Для других — и среди них оказалась значительная часть ста­рой интеллигенции — большевистский переворот был трагедией, ведущей к гибели России.

Первыми откликнулись поэты. Пролетарские поэты выступили с гимнами в честь революции, оценивая её как праздник раскрепощения (В. Кириллов). Концепция переустройства мира оправдывала жестокость. Пафос переделки мира был внутренне близок футуристам, но само содержание переделки воспринималось мим по-разному (от мечты о гармонии и всеобщем братстве до стремления уничтожить порядок в жизни и грамматике). Крестьянские поэты первыми высказали тревогу по поводу отношения революции к человеку (Н.Клюев). Клычков предсказал перспективы озверения. Маяковский пытался удержаться на патетической волне. В стихах Ахматовой и Гиппиус звучала тема грабежа, разбоя. Гибель свободы. Блок увидел в революции то высокое, жертвенное и чистое, что было ему близко. Он не идеализировал народную стихию, видел её разрушающую силу, но пока принимал. Волошин видел трагедию кровавой революции, противостояние внутри нации, отказывался выбирать между белыми и красными.

Добровольные и вынужденные эмигранты обвиняли большевиков в гибели России. Разрыв с Родиной осознавался как личная трагедия (А. Ремизов)

В публицистике часто звучала непримиримость с жестокостью, с репрессиями, бессудными расстрелами. «Несвоевременные мысли» Горького, письма Короленко Луначарскому. Несовмещение политики и нравственности, кровавые пути борьбы с инакомыслием.

Попытки сатирического изображения достижений революционного порядка (Замятин, Эренбург, Аверченко).

Особенности концепции личности, представление о героях времени. Увеличение изображения масс, утверждение коллективизма. Отказ от я в пользу мы. Герой был не сам по себе, а представитель. Нежизненность персонажей дала толчок к выдвижению лозунга «За живого человека!» В героях ранней советской прозы подчёркивалась жертвенность, способность отказаться от личного Ю.Либединский «Неделя». Д.Фурманов «Чапаев» (стихийное, необузданное в Чапаеве всё больше подчиняется сознанию, идее). Эталонное произведение о рабочем классе Ф. Гладков «Цемент». Чрезмерная идеологизация, хоть и привлекательный герой.

Герой-интеллигент. Либо принимал революцию, либо оказывался человеком несостоявшейся судьбы. В «Городах и годах» Федин рукой Курта Вана убивает Андрея Старцова, т.к. тот способен на предательство. В «Братьях» композитор Никита Карев в конце пишет революционную музыку.

А.Фадеев выполнил заказ времени. Преодолев физическую слабость Левинсон обретает силу для служения идее. В противостоянии Морозки и Мечика показано превосходство рабочего человека над интеллигентом.

Интеллигенты – чаще всего враги новой жизни. Тревога по пводу мироощущения нового человека.

Среди прозы 20-х выделяются герои Зощенко и Романова. Множество мелких людей, малообразованных, бескультурных. Именно маленькие люди с энтузиазмом отнеслись к разрушению плохого старого и построению хорошего нового. Они погружены в быт.

Платонов увидел задумавшегося сокровенного человека, пытающегося понять смысл жизни, труда, смерти. Всеволод Иванов изображал человека массы.

Характер конфликтов. Борьба старого и нового миров. К НЭПу – период осмысления противоречий между идеалом и реальной жизнью. Багрицкий, Асеев, Маяковский. Им казалось, что обыватели становятся хозяевами жизни. Заболоцкий (жрущий обыватель). Бабель «Конармия». «Железный поток» Серафимовича – преодоление стихийности в пользу сознательного участия в революции.

Исторический роман 30-х годов и его связь с государственной идеологией (А. Толстой «Петр I», произведения Яна о Чингис Хане, Батые)

Наибольшим авторитетом среди создателей исторических рома­нов долгие годы пользовался Алексей Толстой. «Петр I» считался об­разцовым произведением в этом жанре. Начало работы над романом совпало с началом первой пятилетки. Перекличка эпох ощущалась автором в буйстве сил, взрыве человеческой энергии и воли. Яркий изобразительный талант, умение воссоздать образы далекого прошло­го, сделать по-настоящему живой речь персонажей обеспечили успех особенно первому тому (1929—1930). Характер Петра дан в раз­витии, вымысел органически сочетался с документальным материалом. Вместе с тем на концепции романа явно отразилась официаль­ная идеология 30-х годов. В образе Петра утверждалась сильная го­сударственная власть, оправдывалась любая жестокость, совершен­ная во имя высокой цели. Если в рассказе «День Петра» (1918), в пьесе «На дыбе» (1929) царь был представлен обреченным одиночкой, то в романе акцентировалась его «страшная воля». В первых версиях ро­мана она вела в тупик, в последней — создавала непреходящую «сла­ву и богатство отечества».

Подобные метаморфозы произошли и с «Хождением по мукам» (1918—1941) — произведением о более близкой истории. Первая часть была создана в эмиграции. После возвращения на родину А. Толстой ее переписал. В итоге не только Телегин оказывался в Красной Ар­мии, но и Рощин. А в 1937 году появилась повесть Толстого «Хлеб», где Сталин выступал в роли замечательного полководца граждан­ской войны.

В 40-е годы обращение писателей к прошлому было ориентиро­вано на задачу патриотического воспитания. Идея защиты отечества стала звучать в литературе еще до войны. Так, в конце 30-х годов на­чалась публикация романов В. Яна о татарском нашествии. Они вос­принимались как предупреждение о «новом Чингизхане». Автор по­лучил признание у читателей за занимательность, открытие нового материала, у литературных руководителей за изображение прошлого «с позиций марксистско-ленинского понимания истории». К сожа­лению, эти позиции признавались единственно возможными, и лю­бая неожиданность в осмыслении прошлого и настоящего каралась политическими обвинениями.

 

Литература и война (40-ые годы). Проза, поэзия, драматургия

Небольшой по времени, но один из самых напря­женных периодов в жизни страны, а соответственно — и литературы. Чем не удовлетворяют характеристики отечественной литературы это­го времени? Казалось бы, все соответствует истине — отмечена само­отверженность и подвиг литераторов, разделивших судьбу народа, сра­жавшихся на фронтах и поддерживавших своими произведениями стойкость и волю к сопротивлению, вдохновлявших на мужествен­ные поступки. Во всех учебниках и учебных пособиях подчеркнуто то духовное единство деятелей литературы и всего народа, которое ха­рактерно для времени суровых испытаний.

Может быть, достаточно из этой характеристики изъять обязатель­но присутствующую в ней партию как вдохновителя и организатора всех побед, и все станет на свои места? Однако простым вычитанием ничего не решить.

Новые знания о политических и военных событиях, новые све­дения о начале войны и ее ходе, новая информация и оценка резуль­татов войны не отменяют и никогда не изменят того, что война при­несла страдания народу, что народ русский защищал свое отечество, свой дом, защищал своей кровью и заплатил за победу огромную цену. Другое дело, что в сегодняшнем восприятии художественной и очер­ковой литературы мы должны учитывать ряд моментов, вносящих коррекцию и в общие оценки, и в частные характеристики. Та прав­да войны, которая была представлена в литературе и так же безого­ворочно воспринималась, не могла быть полной правдой, и не толь­ко по недостатку информации у авторов. Ее строгая дозировка, а кроме того, многочисленные табу на темы — об отступлении, об оккупации, о пленных и др.— создавали заведомо усеченную или не­верную картину. Для фронтовой печати — а именно она была основ­ным местом публикации не только заметок, но и стихов, пьес, повестей — сверху спускались указания и о содержании, и о жанрах, и о репертуаре печатных рубрик. Шел процесс, по словам Е. Добрен-ко, «макетирования массового сознания». В военной литературе про­исходило «резкое спрямление цветового центра», мир из простого ста­новился предельно простым. Метод двухцветного письма позволял давать противнику любые оценки. Нельзя не согласиться с исследо­вателем, что особенно грубо и прямолинейно осуществлялось изоб­ражение врага.

Мы привыкли к характеристике Отечественной войны как осво­бодительной, имеющей благородные и гуманные цели. Именно пи­сатели, участвовавшие в войне и продолжающие до сих пор созда­вать произведения о тех страшных и кровавых событиях, позволяют нам осознать, что война и гуманизм — понятия несовместимые, убий­ство человека, даже если он фашист, не облагораживает, а наносит непоправимые психологические травмы. Обращаясь сегодня к про­изведениям, созданным в период войны, мы с особой ясностью ви­дим, как литература учила ненависти, мести. «Наука ненависти» — не просто название очерка М. Шолохова, но смысл большей части статей, очерков, призывов. «Убей его!» — опять-таки не только вы­несенный в заглавие стихотворения К. Симонова лозунг, но идейный пафос литературы, призванной вести в бой.

Современная проза о войне — произведения В. Астафьева, В. Быкова, В. Кондратьева, размышления и анализ современных ис­следователей Л. Лазарева, А. Бочарова, Е. Добренко помогают пере­осмыслить содержание понятий «подвиг», «предательство», несколь­ко иначе отнестись к «эротике насилия», которая заполняла, к примеру, произведения А. Толстого и В. Василевской.

При изучении литературы периода войны основными источни­ками остаются сами тексты. На протяжении многих лет, особенно к юбилейным майским датам, издавались поэтические и прозаиче­ские сборники. Среди них трехтомник «В редакцию не вернулись» (1972—1973), «Строка, оборванная пулей» (1985), «Слова, пришед­шие из боя» (1980) и др. Кроме того, в собраниях сочинений К. Си­монова, А. Толстого, Б. Горбатова, О. Бергольц, И. Эренбурга один из томов, как правило, отведен произведениям, созданным во время войны. Дополнительные материалы можно получить и в 78-м томе «Литературного наследства» («Советские писатели на фронтах Ве­ликой Отечественной войны»). Понимание особенностей труда пи­сателя во фронтовой печати дают книги главного редактора газеты «Красная звезда» Д. Ортенберга. Они включают воспоминания и документы, анализ собственной редакторской деятельности и характе­ристику материалов, взятых из подшивок газеты далеких 40-х годов.

Во всех жанрах литературы военного времени звучали общие мо­тивы: идея защиты отечества, ненависть к врагу; поэтизация подви­га — особенно в начале войны; отказ от романтизации с тем, чтобы показать войну как тяжкий труд — как правило, в последние годы войны. Естественно, что названные мотивы, в первую очередь, на­шли отражение в поэзии и публицистике. Сегодня имеет смысл об­ращаться к тем произведениям, которые пережили испытание вре­менем, подкупают искренностью, сознанием общности поэта с народом. Таковы «Мужество» А. Ахматовой, «Февральский днев­ник» О. Берггольц, стихи молодых погибших поэтов.

Остается одним из ярких поэтических произведений о народном характере поэма А. Твардовского о Теркине. «Поэма была моей ли­рикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и при­сказкой, разговором по душам и репликой к случаю»,— характери­зовал ее автор. В силу того, что главное в ней — человеческое в облике героя, мы и сегодня чувствуем ее лирику, юмор, эпичность общей кар­тины.

Осмысливая поэзию военных лет, современный исследователь М. Пьяных называет ее лидерами А. Твардовского и О. Берггольц. Боль и беда народа стали у них личной трагедией поэта. Слова любви звучали не лозунгом и декларацией, а клятвой в верности, проверен­ной на пороге смерти.

Во время войны было организовано несколько дискуссий о лите­ратуре — о советской поэзии, об образе советского офицера, о ленин­градской теме. Материал дискуссий и статьи тех лет, посвященные задачам, успехам и недостаткам литературы, настолько идеологичны и штампы в них «забивают» малейшее проявление индивидуальной мысли, что сегодня вряд ли стоит к ним обращаться. Современному читателю легко отделить вещи, написанные на заказ, и произведе­ния, созданные кровью сердца. К первым относится, например, пье­са А. Корнейчука «Фронт» с плакатно-примитивным изображением генералов-полководцев. Ко вторым — повести В. Гроссмана «Народ бессмертен», А. Бека «Волоколамское шоссе», В. Овечкина «С фронтовым приветом» с искренним стремлением создать правдивую кар­тину войны и портреты ее рядовых участников.

Наибольший интерес представляют произведения о войне тех писателей, которые подтвердили свою независимость от политичес­кой конъюнктуры и в последующие годы, а читатель узнал уже в по­смертных публикациях их произведения, раскрывающие противоре­чия народа и власти, системы и человеческой индивидуальности, которые звучали, пусть не так откровенно, и в книгах военных лет.

В 1989 году вышел сборник В. Гроссмана «Годы войны», в кото­рый включены его записные книжки 40-х годов. Эти записки, как сказано автором публикации, «дают возможность узнать честную „деловую" правду о войне, ее светлых и черных, горьких и радост­ных, трагических и сдобренных солдатской шуткой страницах».

Среди книг о блокадном Ленинграде выделяются «Записки бло­кадного человека» Л. Гинзбург, вышедшие недавно, а созданные под живым впечатлением от поединка со смертью в осажденном городе. «Ну, а нужно ли писать? А вот нужно ли еще писать? — как бы и к нам обращен вопрос-раздумье автора.— Или один только и есть посту­пок — на фронт. Драться с немцами... Прочее от лукавого». Рассказ Л. Гинзбург о голодных очередях, о вдруг ушедшем чувстве страха, об особенном ленинградском спокойствии делает сегодняшнего чита­теля участником тех страшных 900 дней.

Книги воспоминаний, написанные позднее, привлекают доку­ментами, письмами, дополняющими наше знание уже не столько о произведениях, сколько о писателях военных лет. К примеру, в книгу А. Борщаговского «Записки баловня судьбы» (1991) включены «дру­жеские» письма Сталина А. Корнейчуку, советы по поводу пьес, рас­сказ о поведении в ряде ситуаций А. Фадеева.

Невозможность говорить открыто, тем более публиковать про­изведения, в которых выражались какие бы то ни было сомнения и критика в адрес руководства, не могли исключить дневников, за­писок, писавшихся тайно, «впрок». Последние годы восполнили и этот пробел в нашем представлении об уровне осмысления поэтами, писателями событий военного времени. Одна из последних публика­ций — «Зарубки памяти» из книги «Записки о войне» Б. Слуцкого.

История литературы об Отечественной войне, очевидно, будет корректироваться по мере публикаций из писательских архивов.

17. Литература о Великой Отечественной войне (В. Быков, В. Кондратьев, В. Астафьев)

Великая Отечественная война — неисчерпаемая тема нашей литературы. Меняются материал, авторская тональность, сюжеты, но память о трагических днях живет и в новых книгах о ней на исходе XX века.

Задачи послевоенной литературы в основном сводились к разо­блачению германского фашизма и прославлению героизма советских людей. Но художественная литература не могла ограничиться агита­ционно-пропагандистскими функциями. Уже в повести В. Некрасо­ва «В окопах Сталинграда» (1946) читатель сталкивался не с романти­зацией подвигов, а с изображением будней войны. «Судьба человека» М. Шолохова (1956) переключала внимание с настоящего человека на судьбу человека обыкновенного. Даже пребывание в плену Андрея Соколова не помешало стать ему примером народного героя, тогда как тысячи пленных в подобных ситуациях попадали в советские ла­геря и судьба их складывалась куда более трагично. В 1958 году В. Бо­гомолов рассказом «Иван» поднял одну из самых трагических тем, свя­занную с судьбой детей. Школьники, правда, изучали «Сына полка» (1944) В. Катаева о безмятежных приключениях Вани Солнцева.

Во второй половине 50-х годов в литературу пришли вчерашние лейтенанты Г. Бакланов, Ю. Бондарев, В. Быков. Их произведения вызвали дискуссии о правомерности «окопной правды» и горячий читательский отклик. В публицистических выступлениях, в интер­вью эти писатели отстаивали свое право на отказ от показной герои­ки и панорамного изображения военных событий. «Не нужно много говорить о том,— подчеркивал В. Быков,— какую роль тогда играли и героизм и патриотизм. Но разве только они определяли социальную значимость личности, поставленной нередко в обстоятельства вы­бора между жизнью и смертью».

Так, в повести Г. Бакланова «Пядь земли» (1959) действие проис­ходило на маленьком пятачке, ставшем испытательным полигоном для солдат и их командира — вчерашнего школьника. В школе за со­рок пять минут урока истории можно было «пройти» несколько ве­ков, теперь минуты пребывания на плацдарме — это минуты жизни, которые могут стать последними. Военной статистикой предусмот­рен после каждого сражения процент раненых, убитых, пропавших без вести. Для матери героя повести он не просто один из лейтенан­тов, попадающий в одну из граф этой статистики, он — ее единствен­ный сын. Один окоп, одно подразделение, один день — сужение про­странства и времени позволило достичь максимального напряжения в передаче внутреннего состояния героев.

Вчерашние фронтовики обращались и к изображению трагиче­ских ситуаций, о которых писатели раньше умалчивали. В советской литературе не принято было показывать недостатки руководителей, тем более ставить под сомнение приказы, даже если они вели к на­прасной гибели людей. Как бы само собой предполагалось, что вой­на — это неизбежные жертвы, а ради защиты Родины любые жертвы заранее оправданы. Через много лет после окончания войны стали возможны объективный анализ событий, оценка профессионально­го и морального уровня командиров. Но и в давних произведениях фронтовиков уже была поставлена эта проблема. В повести В. Нек­расова читатель становился свидетелем напрасной гибели солдат, брошенных под пули приказом Абросимова. В повести К. Воробьева «Убиты под Москвой» (1961) погибла рота кремлевских курсантов, а ее командир Рюмин застрелился, будучи не в силах повлиять на ход событий и понимая собственную вину перед вверенными ему ребя­тами. В повести В. Быкова «Мертвым не больно» (1966) писатель изобразил штабного командира Сахно, лютующего от собственной трусости, тоже повинного в напрасной гибели солдат. В посмертно опубликованном рассказе 70-х годов В. Тендрякова «Донна Анна» выведен лейтенант Галчевский, которого писатель (и судьба) карают за загубленные жизни, но ему дана и горькая минута прозрения. За­подозрив командира в трусости, он убил его и сам повел солдат в ата­ку—и всех положил под пули, а сам остался жив. Остался, чтобы понять свою трагическую вину, чтобы крикнуть перед расстрелом: «Я не враг! Мне врали! Я верил!» Такой ценой заплатил Галчевский за свои книжные представления о храбрости, патриотизме, чести.

Если в повести В. Некрасова вина ложилась на одного Аброси­мова, то лейтенант Володька в «Сашке» В. Кондратьева (1979) долго помнит, как он, выполняя такой же приказ, положил в захлебнув­шейся атаке свой взвод. В. Некрасов одним из первых начал честный разговор о войне, без излишней помпезности и лжегероизации. В. Кондратьев в литературу пришел уже немолодым человеком. Он почувствовал, что должен рассказать о том, что за него никто не рас­скажет: «Схватила меня война за горло и не отпускает, и настал мо­мент, когда я уже просто не мог не начать писать». Открытием В. Кондратьева был образ пехотинца Сашки: «На все, что тут дела­лось и делается, было у него свое суждение. Видел он — не слепой же — промахи начальства, и большого и малого, замечал и у ротного своего, к которому всей душой, и ошибки, и недогадки». Но, как от­мечал В. Ялышко, сопоставляя военные повести В. Некрасова и В. Кондратьева, должно было пройти более тридцати лет после во­енных событий, чтобы мог быть отображен конфликт, при котором герой отказывается выполнять приказ — расстрелять безоружного немца, не согласившегося давать информацию о действиях и распо­ложении своей части.

Изменение подхода к конфликтам в военной прозе можно про­следить и при анализе произведений разных лет одного писателя. Уже в первых повестях В. Быков стремился освободиться от стереотипов при изображении войны. В поле зрения писателя всегда крайне на­пряженные ситуации. Герои стоят перед необходимостью самим при­нимать решения. Так, к примеру, было с лейтенантом Ивановским в повести «Дожить до рассвета» (1972) — он рисковал собой и теми, кто пошел на задание с ним и погиб. Склада с оружием, ради которо­го организована эта вылазка, не оказалось. Чтобы как-то оправдать уже принесенные жертвы, Ивановский надеется взорвать штаб, но и штаба обнаружить не удалось. Перед ним, смертельно раненным, возникает обозник, в которого и швыряет лейтенант, собрав остав­шиеся силы, гранату. В. Быков заставляет читателя задуматься над смыслом понятия «подвиг».

В свое время велись споры о том, можно ли считать героем учи­теля Мороза в «Обелиске» (1972), если он ничего не совершил герои­ческого, не убил ни одного фашиста, а лишь разделил участь погиб­ших учеников. Не соответствовали стандартным представлениям о героизме персонажи и других повестей В. Быкова. Критиков сму­щало появление чуть ли не в каждой из них предателя (Рыбак в «Сотникове», 1970; Антон Голубин в «Пойти и не вернуться», 1978 и др.), который до рокового момента был честным партизаном, но пасовал, когда приходилось рисковать ради сохранения собственной жизни. Для В. Быкова не важно было, с какого Н П ведется наблюдение, важ­но, как видится и изображается война. Он показывал многомотивность поступков, совершаемых в экстремальных ситуациях. Читате-дю давалась возможность, не торопясь с осуждением, понять и тех, кто был явно не прав.

В произведениях В. Быкова обычно подчеркнута связь военного прошлого с настоящим.

Точка зрения писателя-фронтовика Виктора Петровича Астафьева (1924 – 2003) такова, что исход войны несет герой, сознающий себя частицей воюющего народа, несущего свой крест и общую ношу. Известно высказывание Виктора Астафьева о 12-томной «Истории Второй мировой войны», по поводу которой он сказал: «Мы такой войны не знали». В 1992 году Астафьев опубликовал роман «Прокляты и убиты». В романе «Прокляты и убиты» Виктор Петрович Астафьев передает войну не в «правильном, красивом и блестящем строе с музыкой и барабанами, и боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами», а в «ее настоящем выражении – в крови, в страданиях, в смерти». (Прокляты и убиты: Роман: Кн.1-2.- Кн. 1 Чертова яма; Кн.2 Плацдарм. М.- 1994.// Собр. соч. в 15т. Т.10; См. также: Роман-газета, 1992, N3; 1995.- №18). Роман высоко оценен не только литературной критикой, но и отмечен правительственными наградами. С этим романом автор стал финалистом российской Букеровской премии в 1993 году, лауреатом премии «Триумф» в 1994 году, а в 1995 году лауреатом Государственной премии Российской Федерации в области литературы. О романе написано много статей, не все его принимали. Не принимал писатель-фронтовик Юрий Васильевич Бондарев, не согласен с ним был писатель-фронтовик Георгий Бакланов. А его друг – писатель-фронтовик Евгений Иванович Носов, прошедший фронтовыми дорогами от Курска до Польши, такого понимания войны и такого изображения принять также не мог: «И это развело их в разные стороны в конце их жизни» (Евсеенко Иван. Время воспоминаний // Роман-газета, 2005, №1). Писатель вводит в роман свои философские и исторические рассуждения, дополняет роман своими комментариями, содержащими личные воспоминания, письма читателей, подтверждающих правоту Астафьева в художественном освещении войны. Он создает в романе свою героику войны, освещая её с точки зрения солдата, вскрывая фальш и ложь советской официальной системы. В 1998 году Астафьев написал повесть «Веселый солдат», которая была отмечена литературной премией имени Аполлона Григорьева в 1999 году.
Повесть начинается и заканчивается словами: «Четырнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок третьего года я убил человека. Немца. Фашиста. На войне…». Все военные произведения Виктора Астафьева – это размышления о том, как может (смог) выжить отдельный человек на войне. Мастер военной прозы Виктор Астафьев в новых рассказах (Знамя. - 2001. - N1) описывает нелицеприятные события войны и послевоенную жизнь фронтовиков. Так романтический лейтенант становится причиной гибели солдат (Трофейная пушка), а боевой, честный Колька, вызвавший огонь на себя, после войны становится бандитом. И очень трагический рассказ “Пролетный гусь” (Новый мир. - 2001. - N1) о судьбе демобилизованного с фронта солдата и медсестры, которые – поженившись, поселяются на квартире в первом попавшем городке – Чуфырине, где у них рождается очень слабенький ребенок. Умирает ребенок, муж и жена кончают самоубийством от безысходности жизни. Рассказ “Пионер – всем пример” (Октябрь. -2001. - N1) повествует о жизни фронтовика, лагерника, писателя Антона Дроздова, жизни катастрофичной, с потерями близких и возмездием. К сожалению, это были последние произведения недавно умершего (2003) писателя России.

Писатели-фронтовики изображали не только экстремальные си­туации, но именно быт, «месиво» войны, как назвала эту жизнь Е. Ржевская. Используя собственный опыт и документы, строя про­изведение как автобиографическое или не вводя в сюжет автора, пи­сатели запечатлевали то, что осталось в их памяти —■ памяти поколе­ния фронтовиков. Читатель преодолевал временную дистанцию и оказывался в разреженном воздухе военных дней то на фронтовой дороге, то на передовой, то в госпитале. Написано так, что он будто и сам чувствует, как «пахло пленным, чужой нечистой одеждой, не нашим табаком, пахло отчаянием, страхом, чужой бедой». Е. Ржевс­кая — а это строки из ее повести — рассказывала и о своих впечатле­ниях военной переводчицы, и о том, чему была свидетелем в крова­вых боях подо Ржевом. Как и в ранних произведениях («От дома до фронта», 1964), так и в более поздних («Ближние подступы. Записки военного переводчика», 1980; «Ворошенный жар», 1982 —1983; «Зна­ки препинания», 1985) писательница сочетала документальную ос­нову, умение выделить конкретные бытовые детали, игру на контра­стах зрительных и чувственных впечатлений.

Столь же подробное изображение войны характерно и для нрав­ственно-психологических повестей Г. Бакланова. Вместе с генералом Щербатовым («Июль 1941 года», 1965) читатели содрогались от со­знания отцовской вины перед ребятами, которые радовались «лимон­кам», ожидая встречи с танками. Повесть «Навеки — девятнадцати­летние» (1980) — в ряду тех произведений, где трагедия войны ощущалась прежде всего в том, что принесла гибель молодым, взяв­шим в руки оружие, чтобы убивать (Б. Васильев «А зори здесь ти­хие», 1969; В.Астафьев «Пастух и пастушка», 1971). Напряженная трагедийная атмосфера этих произведений вызывала у читателя боль сопереживания и ощущение очистительной силы искусства.

Эволюция литературы о войне шла в разных направлениях. Это касается и глубины исследования, и расширения тематики, и непри­вычных жанровых модификаций («Пастораль» у В. Астафьева, роман-анекдот у В. Войновича). Повесть К. Воробьева «Это мы, господи!» (написана в 1943, опубликована в 1986) ввела тему фашистского пле­на, книга В. Семина «Нагрудный знак 08Т» (1978) поведала о жизни в арбайтлагере. А. Адамович писал о ней: «Неизвестно, что и как смог бы рассказать В. Семин в 40-е, в 50-е или в 60-е годы, если бы тогда написал свои романы о войне и лагере. В 70-е он и «обыкновенную» палаческую ярость немцев, и свои чувства лагерника — все подверг анализу, строгому, жестокому, не щадя никого». И сам В. Семин под­твердил эту мысль: «Я вернулся с ощущением, что знаю о жизни все. Однако мне потребовалось тридцать лет жизненного опыта, чтобы я сумел кое-что рассказать о своих главных жизненных переживаниях». Лишь на исходе 80-х стал возможен рассказ о войне, встречен­ной в советских лагерях. В 1988-1989 году в «Юности» опубликова­на автобиографическая книга Л. Разгона «Непридуманное». Мы уз­нали, как после начала войны сняты были все репродукторы, запрещена переписка и газеты, отменены выходные, к весне 1942 года лагерь перестал работать. «И тут выяснилось,— пишет автор,— что военный энтузиазм лагерного начальства был совсем неуместен. Ока­залось, что без леса нельзя воевать...» Автобиографизм военной про­зы — один из основных ее признаков. Он проявляется в прямом рассказе о своей судьбе, в мемуарных записках, как у Л. Разгона, и в сюжетном повествовании (В. Астафьев «Где-то гремит война», 1966; В.Амлинский «Тучи над городом встали», 1964; Ч.Айтматов «Ран­ние журавли», 1974).

Создание художественной прозы о войне шло параллельно с на­писанием документально-публицистических произведений. Авторы этих книг рассчитывали на прямое воздействие документа. Одна из первых в их ряду — «Брестская крепость» С. Смирнова (1954), явив­шаяся результатом многолетних поисков сведений о погибших геро­ях и о тех, кому удалось выйти из осажденной крепости. Докумен­тальные книги, обжигающие трагическими фактами, созданы белорусскими писателями Я. Брылем, В. Колесником, А. Адамови­чем («Я из огненной деревни», 1974), а также А. Адамовичем и Д. Гра­ниным («Блокадная книга», 1979-1981). В этом жанре работает и С. Алексиевич. Ее книга «У войны не женское лицо» (1984) пост­роена на рассказах незаметных, «негероических» участниц войны. До­кументальны воспоминания Е. Ржевской, ее последнее произведе­ние «Геббельс. Портрет на фоне дневника» (1994).

17. Литература о Великой Отечественной войне (В. Быков, В. Кондратьев, В. Астафьев).

Небольшой по времени, но один из самых напря­женных периодов в жизни страны, а соответственно — и литературы. Чем не удовлетворяют характеристики отечественной литературы это­го времени? Казалось бы, все соответствует истине — отмечена само­отверженность и подвиг литераторов, разделивших судьбу народа, сра­жавшихся на фронтах и поддерживавших своими произведениями стойкость и волю к сопротивлению, вдохновлявших на мужествен­ные поступки. Во всех учебниках и учебных пособиях подчеркнуто то духовное единство деятелей литературы и всего народа, которое ха­рактерно для времени суровых испытаний.

Может быть, достаточно из этой характеристики изъять обязатель­но присутствующую в ней партию как вдохновителя и организатора всех побед, и все станет на свои места? Однако простым вычитанием ничего не решить.

Новые знания о политических и военных событиях, новые све­дения о начале войны и ее ходе, новая информация и оценка резуль­татов войны не отменяют и никогда не изменят того, что война при­несла страдания народу, что народ русский защищал свое отечество, свой дом, защищал своей кровью и заплатил за победу огромную цену. Другое дело, что в сегодняшнем восприятии художественной и очер­ковой литературы мы должны учитывать ряд моментов, вносящих коррекцию и в общие оценки, и в частные характеристики. Та прав­да войны, которая была представлена в литературе и так же безого­ворочно воспринималась, не могла быть полной правдой, и не толь­ко по недостатку информации у авторов. Ее строгая дозировка, а кроме того, многочисленные табу на темы — об отступлении, об оккупации, о пленных и др.— создавали заведомо усеченную или не­верную картину. Для фронтовой печати — а именно она была основ­ным местом публикации не только заметок, но и стихов, пьес, повестей — сверху спускались указания и о содержании, и о жанрах, и о репертуаре печатных рубрик. Шел процесс, по словам Е. Добренко, «макетирования массового сознания». В военной литературе про­исходило «резкое спрямление цветового центра», мир из простого ста­новился предельно простым. Метод двухцветного письма позволял давать противнику любые оценки. Нельзя не согласиться с исследо­вателем, что особенно грубо и прямолинейно осуществлялось изоб­ражение врага.

Мы привыкли к характеристике Отечественной войны как осво­бодительной, имеющей благородные и гуманные цели. Именно пи­сатели, участвовавшие в войне и продолжающие до сих пор созда­вать произведения о тех страшных и кровавых событиях, позволяют нам осознать, что война и гуманизм — понятия несовместимые, убий­ство человека, даже если он фашист, не облагораживает, а наносит непоправимые психологические травмы. Обращаясь сегодня к про­изведениям, созданным в период войны, мы с особой ясностью ви­дим, как литература учила ненависти, мести. «Наука ненависти» — не просто название очерка М. Шолохова, но смысл большей части статей, очерков, призывов. «Убей его!» — опять-таки не только вы­несенный в заглавие стихотворения К. Симонова лозунг, но идейный пафос литературы, призванной вести в бой.

Современная проза о войне — произведения В. Астафьева, В. Быкова, В. Кондратьева, размышления и анализ современных ис­следователей Л. Лазарева, А. Бочарова, Е. Добренко помогают пере­осмыслить содержание понятий «подвиг», «предательство», несколь­ко иначе отнестись к «эротике насилия», которая заполняла, к примеру, произведения А. Толстого и В. Василевской.

При изучении литературы периода войны основными источни­ками остаются сами тексты. На протяжении многих лет, особенно к юбилейным майским датам, издавались поэтические и прозаиче­ские сборники. Среди них трехтомник «В редакцию не вернулись» (1972—1973), «Строка, оборванная пулей» (1985), «Слова, пришед­шие из боя» (1980) и др. Кроме того, в собраниях сочинений К. Си­монова, А. Толстого, Б. Горбатова, О. Берггольц, И. Эренбурга один из томов, как правило, отведен произведениям, созданным во время войны. Дополнительные материалы можно получить и в 78-м томе «Литературного наследства» («Советские писатели на фронтах Ве­ликой Отечественной войны»). Понимание особенностей труда пи­сателя во фронтовой печати дают книги главного редактора газеты «Красная звезда» Д. Ортенберга. Они включают воспоминания и до кументы, анализ собственной редакторской деятельности и характе­ристику материалов, взятых из подшивок газеты далеких'40-х годов.

Во всех жанрах литературы военного времени звучали общие мо­тивы: идея защиты отечества, ненависть к врагу; поэтизация подви­га — особенно в начале войны; отказ от романтизации с тем, чтобы показать войну как тяжкий труд — как правило, в последние годы войны. Естественно, что названные мотивы, в первую очередь, на­шли отражение в поэзии и публицистике. Сегодня имеет смысл об­ращаться к тем произведениям, которые пережили испытание вре­менем, подкупают искренностью, сознанием общности поэта с народом. Таковы «Мужество» А.Ахматовой, «Февральский днев­ник» О. Берггольц, стихи молодых погибших поэтов.

Остается одним из ярких поэтических произведений о народном характере поэма А. Твардовского о Теркине. «Поэма была моей ли­рикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и при­сказкой, разговором по душам и репликой к случаю»,— характери­зовал ее автор. В силу того, что главное в ней — человеческое в облике героя, мы и сегодня чувствуем ее лирику, юмор, эпичность общей кар­тины.

Осмысливая поэзию военных лет, современный исследователь М. Пьяных называет ее лидерами А. Твардовского и О. Берггольц. Боль и беда народа стали у них личной трагедией поэта. Слова любви звучали не лозунгом и декларацией, а клятвой в верности, проверен­ной на пороге смерти.

Во время войны было организовано несколько дискуссий о лите­ратуре — о советской поэзии, об образе советского офицера, о ленин­градской теме. Материал дискуссий и статьи тех лет, посвященные задачам, успехам и недостаткам литературы, настолько идеологичны и штампы в них «забивают» малейшее проявление индивидуальной мысли, что сегодня вряд ли стоит к ним обращаться. Современному читателю легко отделить вещи, написанные на заказ, и произведе­ния, созданные кровью сердца. К первым относится, например, пье­са А. Корнейчука «Фронт» с плакатно-примитивным изображением генералов-полководцев. Ко вторым — повести В. Гроссмана «Народ бессмертен», А. Бека «Волоколамское шоссе», В. Овечкина «С фронтовым приветом» с и



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-08-16; просмотров: 561; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.144.224.105 (0.02 с.)