Возникновение жанра антиутопии Е. Замятин (рассказы, повесть, роман)

*В антиутопиях жизнь общества показывается изнутри. Утопия опровергается не логическими рассуждениями, а доведением до аб­сурда самих утопических идей.

В 1931 году Н. Бердяев писал: «Утопии гораздо более осуществи­мы, чем это до сих пор думали». Реализованными в XX веке оказа­лись не только смелые технические предвидения, но и социальные идеи, например, уничтожение целых классов. На исходе столетия имеет смысл прислушаться и присмотреться к предостережениям, воплощенным в антиутопиях,— сатира в них направлена и на утопи­ческие прожекты, и на идею утопизма, и на определенный социум.

Один из энтузиастов революции в период ее ожидания, инженер-профессионал высокого класса и талантливый художник Е. Замятин считается родоначальником жанра антиутопии в русской литературе XX века. Его творчество жанрово разнообразно (романы, повести, рассказы, сказки, пьесы). Исследователи отмечают его привержен­ность к «сказу», лиризм, безжалостную правдивость сатирика. Одно из самых значительных произведений Замятина — антиутопический роман «Мы» (1924) — можно рассматривать в контексте его собствен­ного творчества, в соотношении с русскими и западными произве­дениями данного жанра. С романом «Мы» перекликаются в отдель­ных мотивах повесть «Уездное» (1912), его сказки про Фиту и особенно книга, созданная на материале английской жизни, «Ост­ровитяне» (1918). В русской ли глухой провинции, в цивилизован­ном ли Лондоне — писатель всюду вглядывался в человека, стремил­ся понять уровень его духовной свободы, его отношение к счастью.

Роман «Мы» полемически направлен против пролеткультовской поэтизации машин, увлечения идеей равенства. Писатель акценти­ровал внимание на одинаковости — в жилищах, в одежде, в мыслях,— обезличивании внутреннем и внешнем. Пугала не только запрограм­мированность поступков и даже желаний, но отсутствие возможнос­ти иного, своего отношения, взгляда.

Знакомство читателя с героем происходит, когда он, как ему ка­жется, стал убежденным патриотом Единого Государства. Повество­вание начинается с первой записи, которую Д-503 — не совсем рядо­вой представитель общества, а Строитель Интеграла, космического корабля,— решил осуществить, но не для потомков, а для предков. Им еще предстоит проделать путь в будущее, уже достигнутое сограж­данами Д-503. За автором записок мы видим автора романа — его эксперимент по проверке истинности идей, в которых герой не со­мневается. Инженерная мысль Д-503 проявляется в стиле записок, инженерный подход писателя — в характере эксперимента. Нет из­вечного столкновения долга и чувства. Проверяется способность ге­роя на чувство и истинность содержания понятия долга.

Смысл достижений нового государства, вынесенного в будущее на тысячу лет, в полном подавлении личных чувств — они стали лиш­ними. «Радостно маршируют — четыре в ряд по симметричным ули­цам, по пятьдесят раз, в такт метроному, пережевывают каждый ку­сок нефтяной пищи, свято верят, что в будущем им удастся под корень извести зависть: ведь даже носы станут одинаковыми...» Состояние свободы представляется характерным для зверей, обезьян, стада. Состояние счастья поддерживается полным слиянием с коллектив­ным «мы», убежденностью во власти над собой Единого Государства, единой государственной науки, которые «ошибаться не могут».

Искренне рассказывает герой о своем сопротивлении «вдруг на­хлынувшим эмоциям», о раздражении против J, нарушающей его душевный покой. На помощь призывается математика — «единствен­ный прочный и незыблемый остров во всей моей свихнувшейся жиз­ни». Особенно тяжелым представляется герою ощущение своей «от­дельности» — «живу отдельно от всех... и за этой стеной — мой мир...» Чувствовать себя для Д-503 становится равносильным физической боли — как «чувствует себя засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб». А потому «личное сознание — это только болезнь». В ходе авторского эксперимента личное чувство героя пропускается

через личное сознание. Полный дискомфорт заставляет Д-503 при­звать на помощь математику, логику, дабы как-то спастись от самого себя. Но... «Логика шипит на горячих подшипниках и расплывается в воздухе неуловимым белым паром». Женское начало — таинствен­ная J, нежная О — наталкивается постоянно на активное противо­действие «технических формулировок», «болезненную компрессию», связанную с ощущением «жалости». Но «абсурдна» компрессия, «аб­сурдны, противоестественны, болезненны все любви», «жалости» и все прочее, вызывающее такую компрессию».

Продолжение авторского эксперимента над интеллектом и душой героя подводит самого Д-503 к осознанию края, за которым «нет уже спасения». Обращаем внимание на конец фразы, в которой звучит признание, что он «не хочет спасения».

Несколько кругов испытаний проходит герой — через сомнение, отчаяние, самоосуждение, растерянность, почти готовность к бунту. Но все завершается избавлением от душевной боли — Великой опе­рацией. И вновь торжествует мысль об уже достигнутом счастье, осу­ществленном рае, совершенной последней революции. Вместо бури чувств — отсутствие желаний, возможность спокойной констатации изменений когда-то дорогого лица женщины, которую видит он че­рез стекло колпака во время пытки.

Эксперимент завершен явным поражением героя. Его последние слова: «Разум должен победить» — свидетельствуют о возвращении Д-503 в начальное состояние, в котором он предстал перед читате­лем до своей «болезни». Еще не было поколеблено «прекрасное иго разума». Лишь после удаления души («фантазии») смогли вернуться холодный разум и убеждение в достигнутом счастье. Замятин как бы еще раз «проигрывает», проверяет в новых обстоятельствах мысли Великого Инквизитора (не сто лет назад, как у Достоевского, а на тысячу лет вперед): «У нас все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе твоей, повсемест­но. О, мы убедили их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей».

Лозунги Великих революций — французской и русской — «сво­бода, равенство и братство». Е. Замятин был в числе писателей, ис­следующих путь осуществления этих лозунгов, их воплощение в по­литике и отражение в мировосприятии людей, поверивших в их святость. Он показал, как фабрикуется рабская психология. Своим романом он задавал читателю самый «последний», самый «страш­ный» вопрос: «А что дальше?»*

 

11. Историческая проза 20-х годов (повести О. Форш, А. Чапыгина, Ю.Тынянова). Сюжеты, герои, авторская задача

Обращение к истории характерно для литературы всего двадцатого столетия, богатого общественными потрясениями. Настоящее соотносится с прошлым, проецируется на него, что помогает разобраться в явлениях современной жизни.

Безусловный взлет интереса к истории отмечался в первые после­революционные годы. Новая жизнь строилась на отрицании, разру­шении старой. Гибель «страшного мира» становилась главной пру­жиной развития конфликтов. Среди первых художественных отражений вчерашних со­бытий революционной эпохи, воспринимаемых как история почти без временной дистанции,— «Падение Дайра» А. Малышкина и «Дон­ские рассказы» М. Шолохова, рассказы и повести А. Неверова и «Же­лезный поток» А. Серафимовича. Насилие и ненависть в них рассма­тривались как прямое порождение векового угнетения народа. Из истории России извлекалось все, что было связано с освободитель­ной борьбой. Народ как стихия выступал в роли коллективного ге­роя. Личность растворялась в массе до полной потери индивидуаль­ности. Осознание себя отрицало всех, кто «не народ», они зачислялись в разряд угнетателей. Личность, даже стоящая в центре,— Пугачев, Разин — сильна именно своей способностью представительствовать. Если Разин у Чапыгина («Разин Степан») еще как-то выделялся, то Болотников в повести Г. Шторма снижен и обытовлен. Замечатель­ным художником массовых сцен оказался А. Веселый, изобразивший в «России, кровью умытой» бурлящее море народной жизни.

Другая тенденция в исторической прозе проявилась во внима­нии к индивидуальному сознанию. Наиболее интересны в этом пла­не художественные поиски О. Форш и Ю. Тынянова. Общее для книг этих авторов, созданных в 20-е годы, в связи главных героев с рево­люционным движением. В романе «Одеты камнем» (1925) в центре два персонажа. Михаил Бейдеман отдал жизнь за идею, сознательно пожертвовав собой ради борьбы. Трагизм его гибели в каземате пре­одолевался силой убежденности, ощущением нравственной победы над мучителями. Второй герой ценой предательства избежал участи Бейдемана, дожил до осуществления их общего идеала юности. Но дожил дряхлым стариком, потерявшим имя, личность и интерес к окружающему. Он непричастен к новой жизни,— в этом авторский приговор герою.

В первом историческом романе Ю. Тынянова «Кюхля» (1925) в центре тоже герой, имеющий отношение к революционному дви­жению. Основу романа составляет не биография Кюхельбекера и не история декабризма, а борьба человека за свой идеал с существую­щим миропорядком.

В последующих произведениях О. Форш и Ю. Тынянов пошли разными путями. В «Современниках» (1925) и особенно в «Радище­ве» (1932) у О. Форш индивидуальная правда, идея нравственного самосовершенствования не совмещаются с идеалом общественного служения. Радищева потеснил Пугачев,— «герой-интеллигент,— как пишет И. Волович,— не мог быть конкурентоспособным герою — носителю идеи классовой борьбы». Тынянов, заостряя конфликт лич­ности с обществом, показывал бессилие героя (Грибоедов в «Смерти Вазир-Мухтара»), отсутствие у него выбора. К такому решению про­блемы личности близок и М. Булгаков.