Ценностные элементы политических сознаний

Большин­ство политических ценностей связано с идеями справедливого и ра­зумного общественного устройства и механизмами его поддержания. Ценности политики и политических режимов историчны и в этом смысле относительны. Они отражают политическую зрелость и опыт общества. Скажем, в свое время монархия воплощала более высокие политические цен­ности по сравнению с ценностями родоплеменного строя, но сегодня говорить о монархических ценностях всерьез уже не приходится, за исключением, может быть, исторических и эстетических.

Однако существуют инварианты политического со­знания, точнее сознаний. На базе каждого из них формирует­ся определенный тип человека как «политического животного», партии как организованной группы однотипных «животных», и государствен­ных режимов, как результат прихода к власти соответствующей поли­тической партии и типа «политического животного». Таких типов по­литических сознаний можно выделить семь: тоталитаристское, консерва­тивное, социалистическое (коммунистическое), либеральное, анархиче­ское, демократическое и рабское. Первое и последнее взаимосвязаны, предполагают друг друга. Они не заключают в себе никакого позитива и потому не представляют никакой политической ценности.

Консерватизм, как и остальные четыре типа сознаний, коренится в самой природе человека. В частности – в стремлении человека к самосохранению и удержанию в обществе того, что, по его мнению, уже на практике доказало свою способность служить этой цели, а именно, сложившегося положения вещей. В этом «вечная правда» консерватизма. Однако очевидная ценность консерватизма относительна, ее границы не только подвижны у каждого человека, но и разномасштабны от человека к человеку, т.е. люди консервативны в разной степени. Консерватором можно назвать такого человека, в котором доминирует стремление к сохранению существующего. (Человека, который ратует за возврат к каким-то старым, ушедшим в прошлое политическим порядкам, уместнее называть ретроградом.)

Консерватизм – не только один из способов самосохранения или «инстинкт самосохранения отжившего». Как признание права господствующего порядка, он таит в себе нечто от архаичной психологии права силы. Консервативное сознание может развиваться и на почве догматизма, и на почве привычки, привыкания к определенным политическим реальностям и традициям, независимо от того, насколько сами по себе хороши они или плохи. Известно, что привыкнуть можно не только к хорошему, к чему быстро привыкает лишь легковесный человек[12], но и к плохому. Существует большое множество дурных привычек. Еще одним источником консерватизма является косность, необразованность и бескультурье – ведь для того, чтобы пожелать изменений, нужно уметь их себе представить. Уместно в этой связи привести острую и горькую по своей правде поговорку: «Кто гроба не видал, тот и корыту рад».

Бывает, что человек или социальная группа настолько прочно сживаются с су­ществующим положением вещей, что практически любые изменения вызывают у них искренний внутренний протест. Этот протест может питаться, по меньшей мере, двумя источниками: (1) привычностью и ка­жущейся понятностью, естественностью, ценностью состояния или процесса, подлежащего изменению или устранению; (2) тем, что само вмешательство в наличное положение вещей представляется плохим или по меньшей мере непредсказуемым по последствиям. Привычка делает всякое изменение само по себе дурным, а неопределенность, в которую ввергают любые перемены, способна вызывать острое чувство неуверенности, неопределенности, нестабильности и диском­форта. Установки консерватизма могут быть переданы выражениями типа: «Лучше синица в руке, чем журавль в небе», «Лучшее – враг хорошего», «Новое – это хорошо забытое старое».

Сам по себе консерватизм ни плох, ни хорош.

Консерватизм является поли­тической ценностью там и постольку, где и поскольку в сохраняемых и удерживаемых социальных реальностях превалирует позитивность и гуманность.

Однако, если консерватив­ность как нейтральное человеческое качество, вытекающее из чувства самосохранения, может с полным основанием считаться человеческой ценностью, поскольку оно так или иначе связано с областью гуман­ности в человеке, то консерватизм как политический феномен никогда в целом не бывает и не может быть политической ценностью.

Правда и ценность консерватизма частична, ущербна, подчас на­столько засорена недомыслием, далекими от заботы о людях интересами и прямой антигуманностью, что бывает труд­но или даже невозможно отделить в этом политическом сознании искреннее от своекорыстного, разумное от иррационального. В консерватизме как политической практике, как правило, побеждают архаичные, негативные черты индивидуальной и коллективной психологии: кос­ность, подозрительность, пассивность, инерция, равнодушие к человеческим страданиям, делающим социальные перемены неизбежными и необходимыми, неверие в собственные силы, трусливое нежелание поступиться чем-то относительно малым сегодня во имя обре­тения большего и лучшего завтра.

Впрочем, бывает глупый, упрямый и косный консерватизм, и консерватизм просвещенный, способный за­щитить заслуживающие того традиции и ценности за счет самих перемен, такой ди­намики, которая работает на консерватизм.

Элемент вечной правды заключен и в социалистическом (коммунистическом) сознании. Нормальный, гуманный человек всегда стремится к социальной справедливости, к сознательному равенству людей перед лицом закона, конституции, к равенству их прав и свобод. Беда в том, однако, что радикально коммунистическое сознание готово установить и устанавливало «равенство» и «справедливость» насильственно, за счет самих прав и свобод.

Только корыстные, властолюбивые и авторитар­ные по складу характера люди вольно или невольно, теоретически или практически отрицают ценности социальной справедливости и соци­ального равенства. Корни нечувствительности людей к справедливости исключительно глу­боки и связаны с эгоистически, ложно проявляющейся внутренней приоритетностью личности по отношению к об­ществу и другому человеку.

«Вечная правда» со­циализма – социальное равенство и справедливость – не является второсортной лишь потому, что касается в основном социальной сферы человеческого бытия. Тяга к «вечной правде», порождаемая социалистическими ин­стинктами, чувствами и мыслями, не так примитивна, как это может по­казаться на первый взгляд. У любого, даже самого бессердечного или высокомерного человека есть хотя бы минимальные ее зачатки. Другое дело, что ее легко подавляют многие другие, про­тивоположные. Это вытеснение, подавление человеком и обществом идеи и потребности в равенстве делает социалистический идеал утопическим. Немалое число людей считает социальное равенство неистребимой и вместе с тем неосуществимой мечтой человечества, его потерянным раем.

Как таковая, в своем абстрактном виде интуиция или идея со­циального равенства и справедливости еще ни человечна, ни бесчеловечна, ни хороша, ни плоха. Но не потому, что может одинаково равнодушно наполняться гуманным или антигуманным содержанием, а потому, что у нее есть границы. Социальное равенство и справедливость являются ценностями тогда и постольку, когда и поскольку их масштаб и глубина, способы их внедрения в жизнь соразмерны и согласованы с другими социальными и личными ценностями человека.

Общество должно быть справедливым, но оно не может быть уравнительным, плодить паразитов и иждивенцев или искусственно и насильственно подгонять всех и во всем под единый стандарт. Кроме того, когда социальная справедливость устанавливается политическими партиями, склонными преувеличивать значение общества и преуменьшать ценность личности, подозревая ее в индивидуализме, эгоизме и т.п., то тогда социальная справедливость обязательно оборачивается нарушением элементарных человеческих прав и свобод, насилием одних слоев общества над другими.

Парадокс «вечной правды» социалистической (коммунистической) идеи состоит в том, что в качестве человеческой потребности равенство и справедливость – безусловные ценности, но как социальные ценности они имеют границы, предопределенные ценностями свободы, которые на практике не признаются реальным социализмом. Любая исторически возникавшая социалистическая практика: (1) устанавливала приоритет общества по отношению к личности и во имя социалистической или коммунистической справедливости совершала по отношению к человеку и обществу много несправедливого и деструктивного; (2) оказывалась возможной лишь в рамках ограниченного времени либо в ограниченных масшта­бах; (3) являлась утопической, поскольку идеализировала человека по своему образцу, веря в свое право и способность воспитать и создать «нового человека»; (4) так или иначе возглавлялась такими лидерами, которые сначала не могли, а потом и не хотели установить равенства между людьми, ибо, пренебрегая ценностями свободы, спонтанно тяготеет к диктатуре и произволу.

Черты, присущие теории и практи­ке тотального (радикального) социализма, более всего свидетельствуют о беде и утопичности реальных исторических форм социализма и коммунизма. Фактически неизбежен «захват» социалистического движения авторитарными, отнюдь не социалистическими (не заботящимися о равенстве) лидерами. Социалистическое государство предъявляет невыполнимые и даже противоестественные требования к своим гражданам, так или иначе ущемляя их права и свободы. Социалистическая идеология, становясь господствующей в обществе, с необходимостью обретает облик опасного фарса, порождает лицемерие, двойные стандарты и духовную несвободу.

Едва ли ни противоположной по своему истоку, но не по соци­альной практике, является «вечная правда» анархизма. Ее противопо­ложность социалистической «вечной правде» проистекает из непохо­жести чувства свободы на чувство равенства и справедливости. Анар­хизм – дитя свободы и неприятия какого-либо общественного и госу­дарственного приоритета, их власти над личностью. Правда анархизма состоит в убежденности в том, что никакая власть не является идеальной и так или иначе ограничивает свободу и права личности. Анархическое чувство чутко распознает неизбежную, пусть даже и потенциальную враждебность государства по отношению к личности, угрозу, которая заключена в самом его существовании.

«Власть раз­вращает», «государство подавляет», «политика – это грязь», – выра­жения, возникшие не на пустом месте. Несмотря на их категоричность и гипертрофированность, в них заключены элементы «вечной правды» анархизма, вырастающей из инстинктивной заботы человека о своей безопасности и свободе в области социальных отношений.

Однако анархизм как политическая доктрина или социальная практика имеет ряд существенных изъянов. Прежде всего, тот, что доминирующая тенденция к разрушению, в первую очередь власти и государства, непременно оборачиваются нигилизмом и насилием. Ему, как и социализму, присущ утопизм – сказывающийся в данном случае в попытках организации безгосударствен­ных, безвластных (анархических) коммун, власть в которых на практике имеет тенденцию перейти к фанатичному лидеру или группе лиц, превращающих анархию в тоталитарную секту.

«Вечная правда» либерализма кажется родственной анархи­ческой «вечной правде», поскольку и та и другая основаны на потребности свободы. Однако в отличие от анархизма либерализм как личное нача­ло в человеке – это комбинация по меньшей мере двух качеств или ин­туиций: свободы и ответственности перед лицом права и закона или непосредственно перед реальностью свободы другого человека.

Большее или меньшее самоограничение свободы во имя лучшей реализации лич­ностью ее прав, создание социальных структур, гарантирующих и защищающих эти права личности, отличает «правду» либерализма от «правды» анархизма. Кроме того, либерализм более рационально и по­следовательно чем анархизм проводит идею приоритета личности по отношению к обществу. Это отличает его и от социализма.

Однако либерализм как политическая практика имеет тенденцию к недооценке или игнорированию таких социальных ценностей, как справедливость, право людей на достойную работу, социальное страхование, государ­ственную поддержку незащищенных слоев населения и т.д. Либерализм, логикой вещей, ориентирован на сильную и преуспевающую личность и не желает об­ращать должного внимания на многие гуманистические ценности. Все или почти все либерализм склонен рассматривать как частное дело ин­дивида, его свободы, выбора и решений. Ему недостает чувства доб­рожелательности и взаимоподдержки, бескорыстия, участия и сотрудничества. С недоверием относясь ко всякому вмешательству власти в дела людей, он нередко выступает противником даже самых человечных и разумных социальных мер, принося в жертву формальному праву естественную сострадательность и здравый смысл.

Идеал либерализма тяготеет быть идеалом индивидуализма, замкнутости и самоизоляции. Все общественные отношения имеют тен­денцию рассматриваться под юридическим, экономическим (рыночным) и финансовым углом зрения. В либерализме ослаблены или имеют тенденцию к ослаблению многие нравственные ценности, а идея социального равенства сводится к юридическому ее пони­манию, как формальному равенству перед законом. Не будет преувеличением сказать, что либерализм испы­тывает или склонен испытывать чувство брезгливости или презрения к бедному или неудачливому человеку, полагая, что во всех его бедах виноват только сам индивид, скорее всего ленивый, тупой, за­вистливый и т.п. Формула «если ты умный, почему не богатый» пародирует эту тенденцию либерализма.

Более или менее цивилизованные формы политиче­ского либерализма пытаются сгладить негативные черты либеральной ментальности и практики, однако их спонтанное воспроизводство в таком сознании кажется неизбежным.

Пожалуй, наиболее сложной является «вечная правда» демократизма. В современном смысле она в чем-то перекликается с «вечной правдой» едва ли не всех других политических сознаний. Это происходит оттого, что демократизм так или иначе со­четает в себе изначальные ценности свободы и социального равенства, готовности к компромиссу, умеренности, здравого смысла, терпимости и широты взгляда на общество и социальную жизнь индивида.

Демократизм – достаточно сложное чувство и установка. Дале­ко не всегда она складывается сразу в виде достаточно полного набора соответствующих идей и ценностей. Демократия предполагает в гражданах определенное воспитание и образование, уровень культуры. Не слу­чайно в период своего формирования демократия неустойчива, прихотлива, хрупка, заражена многими социальными бо­лезнями и кажется слишком слабой, чтобы защитить индивида. Отсюда и неуютность для обывателя ранних этапов демократии, отсюда и кажущаяся парадоксальной критика демократии «снизу», со стороны самого «демоса» как неустойчивого общественного состояния.

Демократия вырастает едва ли не из всех качеств гуманности, она воплощает в себе много общечеловеческих ценностей. Комплекс­ность демократии, ее многоплановость притягивают к ней почти все политические сознания, позволяют хотя бы частичную интеграцию с ней. Не случайно даже представители марксистского социализ­ма, весьма строго следящие за чистотой классового анализа и оценки, допускают так называемый классовый демократизм, говоря о буржуазной, мелкобуржуазной, крестьянской, либеральной, народной, пролетар­ской (социалистической) демократии. Политическая свобода, провозглашаемая демократией, дает возможность тактического (и коварного) партнерства с ней даже почти не маскирующемуся антидемократизму.

Указывать на очевидные пороки демократии и просто и слож­но, поскольку в истории в своем чистом виде она ни теоретически, ни практически не была выявлена или реализована. Демократии в чистом виде и не может существовать. Это объясняется ее динамизмом, открытостью новому и даже составляет ее достоинство, потому что делает ее восприимчивой ко всему лучшему и способной совершенствоваться.

К ценностям, составляющим комплекс феномена, называемого демократизмом, относятся свобода, ответ­ственность, достоинство человека, приоритет личности над обществом, равноправие, справедливость, терпимость, здравый смысл, диалог, воля к компромиссу, сотрудничеству, социальному контракту и гражданскому миру. Демократия хорошо совместима с бесконечностью и разомкнутостью внутреннего мира человека, его внутренней абсолютностью и внешней относительностью, внутренней спонтанностью и внешней подвижностью, плюрализмом его состояний. В зрелых демократиях это находит свое реальное социальное воплощение.

Последнее, возможно, и есть самое глав­ное, поскольку именно в идее плюральности, в ней как определенной способности человека быть разным и жить в многообразном мире лежат личностные основания политического и культурного плюрализма, свободы мнений, множественности оценок, разнообразия стилей жизни, увлечений, видов деятельности и т.д., т.е. всего того, без чего немыслимо современное демократическое общество.

Но возникает вопрос: каков собственный политический идеал гуманиз­ма? Такового у него нет и, видимо, не может быть, поскольку природа общественных отношений такова, что в нее вовлечены люди с разными убеждениями и суверенными свободами и типами политических сознаний.

Более всего идеалам гуманизма, в политическом плане, соответствует демократия.

Демократия, в принципе, не идеал (так, Черчиллю приписывается афоризм – «демократия есть худший вид правления за исключением всех остальных»), но на сегодняшнем этапе мировой истории она лучшее, чего смогли добиться и установить люди в области политических отношений.

Между гуманистическим и по­литическим мировоззрением нельзя ставить знак равенства. Но если они как-то и накладываются друг на друга, то ни один из типов политического сознания не может целиком поглотить собой гуманистическое созна­ние. Не в том смысле, что последнее шире или лучше, а в том, что оно – дру­гое и во многом бытует в принципиально иной плоскости человеческой реальности.