Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Экспериментальная наука нового времени, отношение ее к античной науке и средневековой схоластике↑ Стр 1 из 11Следующая ⇒ Содержание книги
Похожие статьи вашей тематики
Поиск на нашем сайте
Экспериментальная наука Нового времени, отношение ее к античной науке и средневековой схоластике Этот вопрос раскрывается в форме диалога. Разговор с читателем будут поддерживать Ignorant («не знающий»), Doctor (ученый) и Мыслители прошлого и современности, оставившие наиболее заметный след в философии. Разговор может идти на равных, ведь самым главным философом для человека является он сам. Doctor: Наука всегда обосновывает свое знание, хотя по способу обоснования наука Нового времени отличается от науки предшествующих эпох. Античная наука обосновывала знание связью «мысли с мыслью». Образцом знания выступала теорема – положение, устанавливаемое с помощью доказательства. Методом доказательства служила дедукция (лат. deductio – выведение)– логическое рассуждение, выводящее из общего положения его частные следствия. Так рассуждает геометр, доказывая теорему на основе аксиоматических положений и ранее доказанных теорем. Средневековая наука обосновывала знание связью мысли с авторитетом. В качестве таких авторитетов (источников непререкаемого знания) выступало Священное писание, а в медицине – труды Аристотеля, Гиппократа, Ибн-Сины. Образцом научного знания становится доктрина (лат. – учение), обоснованная авторитетом ее творца, «Учителя». Опыт, факты наблюдения если и признаются, то лишь в том случае, если они подтверждают принятую доктрину. Галилео Галилей, представитель науки Нового времени, дает в своих «Диалогах» сатирически заостренный образ схоластики (средневекового типа учености, для которой характерно преклонение перед авторитетами и дедуктивный метод доказательства). Схоласт заходит в анатомический кабинет, и профессор анатомии подробно, с демонстрацией анатомических таблиц объясняет ему строение нервной системы человека. Схоласт внимательно слушает, но в итоге остается при своем мнении: «Вы так наглядно и убедительно показали, что все нервы сходятся в мозге, что если бы Учитель не говорил, что они сходятся в сердце, я бы согласился с вами». Наука Нового времени обосновывает знание связью мысли с фактом. Образцом научности выступает позитивное (положительное) знание, т.е. знание, основанное на опыте. Ignorant: Тем самым границы научности сужаются до эмпирического уровня познания? Doctor. Вовсе нет. Мысль ученого может и должна выходить за рамки опыта, он должен устанавливать законы природы, выдвигая с этой целью теоретические гипотезы… Но обосновывать эти мысленные построения он должен связью мысли и фактов. Какую бы изящную гипотезу он ни выдвинул, она не превратится в научную теорию, пока не получит эмпирическое подтверждение. Какой бы авторитетной ни была научная теория, она будет в итоге отвергнута, если противоречит вновь открытым фактам. Экспериментальная наука Нового времени – это своего рода симбиоз теории и опыта. Ignorant: И как же сосуществуют друг с другом стороны этого симбиоза? Doctor: Не могу сказать, что очень мирно. Важно, что их внутренние противоречия становятся движущей силой развития науки. 1). Теория стремится к единству. В идеале она должна все известные факты в какой-либо области науки вывести из единого принципа. Опыт же по своей природе многообразен. Поэтому он и структурирован иначе, чем теория. Аристотель: Верно, я сравнил бы теорию с единоначалием, когда все войско подчиняется единому командованию, а опыт – с войском, которое беспорядочно бежит под натиском превосходящего противника, но затем начинает объединяться в отдельные, сначала разрозненные группы и организовывать совместную оборону. Doctor: Спасибо за удачную метафору. Перейдем ко второму противоречию. 2). Теория стремится стать «закрытой» (самодостаточной), т.е. объяснить все возможные случаи. Опыт же принципиально «открыт», он обогащается – а возможно, и опровергается - с каждым новым случаем. Здесь верна старая поговорка: «Опыт значим до тех, пока не встретится противоречащий ему случай». Режим совместного функционирования теории и опыта был найден ценой компромисса, взаимного самоограничения: многообразие опыта ограничено требованием воспроизводимости, т.е. многократного воспроизведения его результатов, а самодоста-точность теории – требованием ее эмпирического (т.е. опытного) подтверждения. Френсис Бэкон: Замечу,что Аристотелева логика пригодна скорее для изложения уже известного науке, чем для открытия нового. Методом открытия новых знаний может быть только индукция (inductio - наведение), т.е. логическое рассуждение от ряда единичных фактов к положениям, носящим более общий характер. Свое учение о методе я назвал «Новый органон». Оно освещает путь от эксперимента к теории и далее от теории к новым экспериментам. Doctor: Примером того, как методологические идеи Бэкона воплощались на практике в науке Нового времени, является рассуждение Клода Бернара, признанного отцом экспериментальной медицины. Клод Бернар: Экспериментатор, чтобы быть достойным этого имени, должен быть одновременно и теоретиком и практиком. Если он должен вполне обладать искусством устанавливать факты, составляющие материал науки, то он должен так же ясно отдавать себе отчёт в научных принципах, управляющих нашими рассуждениями при столь разнообразном опытном изучении явлений природы. Было бы невозможно разделить эти две вещи: голову и руки. Искусная рука без головы, ею управляющей, - слепое орудие; голова без руки, которая бы осуществляла задуманное, остается бессильной. Doctor: Согласны ли вы с утверждением Бэкона, что законы природы скрыты, и экспериментатор должен подвергнуть природу пытке, чтобы она выдала свои тайны? Клод Бернар: Говорили, что экспериментатор должен принуждать природу разоблачаться, раскрывать свои тайны. Да, без сомнения, экспериментатор принуждает природу разоблачаться, приступая к ней и предлагая ей вопросы во всех направлениях. Но он никогда не должен сам отвечать за неё или же не дослушивать её ответы, выбирая из опыта только ту часть результатов, которая подтверждает его гипотезу. В этом один из величайших подводных камней экспериментального метода. Вполне учёный тот, который одновременно обладает и теорией, и практикой эксперимента: 1) он констатирует факт; 2) по поводу этого факта в его уме родится некоторая идея (гипотеза); 3) имея в виду эту идею, он рассуждает, планирует опыт, изобретает и осуществляет его материальные условия; 4) из этого опыта происходят новые явления, которые нужно наблюдать, и т. д. Таким образом ум учёного всегда находится между двумя наблюдениями: одним, служащим точкой опоры для рассуждения, и другим, составляющим его заключение. А.Н. Ящук. Философия Рене Декарт Второе размышление О природе человеческого ума: о том, что ум легче познать, нежели тело Вчерашнее мое размышление повергло меня в такие сомнения, что, с одной стороны, я уже не могу теперь выкинуть их из головы, а с другой — я не вижу пути, на котором сомнения эти могут быть сняты. Словно брошенный внезапно в глубокий омут, я настолько растерян, что не могу ни упереться ногою в дно, ни всплыть на поверхность. Однако я хочу приложить все усилия и сделать попытку вернуться на путь, на который я встал вчера: а именно, я хочу устранить все то, что допускает хоть малейшую долю сомнения, причем устранить не менее решительно, чем если бы я установил полную обманчивость всех этих вещей; я буду продолжать идти этим путем до тех пор, пока не сумею убедиться в чем-либо достоверном — хотя бы в том, что не существует ничего достоверного. Итак, я допускаю, что все видимое мною ложно; я предполагаю никогда не существовавшим все, что являет мне обманчивая память; я полностью лишен чувств; мои тело, очертания, протяженность, движения и место — химеры. Но что же тогда остается истинным? Быть может, одно лишь то, что не существует ничего достоверного. Однако откуда мне известно, будто, помимо перечисленных, не существует других вещей, относительно которых не может быть ни малейшего сомнения? Ведь, возможно, есть некий Бог — или как бы мы это ни именовали, — внушивший мне эти самые мысли? И прав ли я в данном случае — ведь я и сам могу быть их виновником? Так не являюсь ли, по крайней мере, и я чем-то сущим? Но ведь только что я отверг в себе всякие чувства и всякое тело. Тем не менее я колеблюсь; что же из этого следует? Так ли я тесно сопряжен с телом и чувствами, что без них немыслимо мое бытие? Но ведь я убедил себя в том, что на свете ничего нет — ни неба, ни земли, ни мыслей, ни тел; итак, меня самого также не существует? Однако, коль скоро я себя в чем-то убедил, значит, я все же существовал? Но существует также некий невидимый мне обманщик, чрезвычайно могущественный и хитрый, который всегда намеренно вводит меня в заблуждение. А раз он меня обманывает, значит, я существую; ну и пусть обманывает меня, сколько сумеет, он все равно никогда не отнимет у меня бытие, пока я буду считать, что я — нечто. Таким образом, после более чем тщательного взвешивания всех "за" и "против" я должен в конце концов выдвинуть следующую посылку: всякий раз, как я произношу слова Я есмь, я существую или воспринимаю это изречение умом, оно по необходимости будет истинным. Но пока я еще недостаточно хорошо понимаю что я есмь — я, в силу необходимости существующий; далее, я должен остерегаться неразумно принять за существующее вместо себя нечто иное и таким образом отклониться даже от представления, утверждаемого мной в качестве наидостовернейшего и самого очевидного. Поэтому до того, как предаться таким размышлениям, я заново обдумаю, почему я когда-то считал, что я существую; затем я исключу из этого размышления все то, что может быть хоть слегка поколеблено новыми доводами, дабы осталось лишь то, что явит себя достоверным и неопровержимым. …Итак, я допускаю лишь то, что по необходимости истинно. А именно, я лишь мыслящая вещь, иначе говоря, я — ум, дух, интеллект, разум. Что я представляю собой – тот, кого я знаю. Весьма достоверно, что познание этого моего я, взятого в столь строгом смысле, не зависит от вещей, о существовании которых мне пока ничего не известно. Итак, что же я есмь? Мыслящая вещь. А что это такое – вещь мыслящая? Это нечто сомневающееся, понимающее, утверждающее, отрицающее, желающее, не желающее, а также обладающее воображением и чувствами. Давайте рассмотрим вещи, обычно считающиеся наиболее отчетливо мыслимыми, а именно тела, кои мы осязаем и зрим. Я имею в виду не тела вообще, ибо такие общие представления обычно бывают более смутными, но лишь тела единичными. Возьмем к примеру вот этот воск. Он совсем недавно был извлечен из пчелиных сот и еще не утратил до конца аромат меда; его цвет, очертания, размеры очевидны; он тверд, холоден, легко поддается нажиму и, если ударить по нему пальцем, издает звук. Но вот, пока я это произношу, его приближают к огню: сохранившиеся в нем запахи исчезают, меняется его цвет, очертания расплываются, он увеличивается в размерах, становится жидким, горячим и при ударе не издает звука. Что же, он и теперь остается тем же воском, что и прежде? Надо признать, что да. Так что же именно в нем столь отчетливо мыслилось? Разумеется, не единые из тех свойств, кои я воспринимал при помощи чувств. Ведь воск как таковой был не сладостью меда, не белизной, присущей ему ранее, не очертаниями или звуком, но телом, которое только что представлялось мне наделенным этими свойствами, теперь же -–совсем другими. Будем внимательны и, отбросив все, что не имеет отношения к воску, посмотрим, что остается. Но не остается ничего, кроме протяженности, гибкости и изменчивости. Так что же представляет собой эта гибкость и изменчивость? Может быть, мое представление о том, что этому воску можно придать вместо округлой формы квадратную или же треугольную? Нет, ведь я понимаю, что он способен испытывать бесконечное число подобных превращений… А что это за протяженность? Неужели даже она есть нечто неведомое? Ведь в растаявшем воске она больше, а в кипящем – еще большая; воск допускает гораздо больше вариантов протяженности, чем я это себе представлял. Мне остается признать, что я, собственно, и не представлял себе, что есть данный воск, но лишь воспринимал его мысленно. Так что же это такое – воск, воспринимаемый только умом? Да то, что я вижу, ощущаю, представляю себе, то есть в конечном итоге то, чем я считал его с самого начала. Однако – и это необходимо подчеркнуть – восприятие воска не является ни зрением, ни осязанием, ни представлением. Оно является чистым умозрением, которое может быть либо несовершенным и смутным, каким оно было у меня раньше, либо ясным и отчетливым, каково оно у меня сейчас. Между тем я немало удивляюсь тому, насколько ум мой склонен к ошибкам, например, мы говорим, что "видим" тот же самый воск. Из этого я могу сразу заключить, будто я воспринимаю воск глазами, а не одним лишь умозрением, если только я не приму во внимание, что всегда говорю по привычке, будто вижу из окна людей, переходящих улицу (точно так же, как я утверждаю, что вижу воск). Между тем, я вижу всего лишь шляпы и плащи, в которые с таким же успехом могут быть облачены автоматы. Однако я выношу суждение, что вижу людей. Таким образом, то, что я считал воспринятым одними лишь глазами, я на самом деле постигаю исключительно благодаря способности суждения, присущей моему уму. Когда я отличаю воск от его внешних форм и начинаю рассматривать его как бы оголенным, лишенным покровов, я уже поистине не могу его рассматривать без помощи человеческого ума. Так что же это такое – я, который столь ясно и отчетливо воспринимает этот кусок воска? Не будет ли мое познание самого себя более отчетливым и очевидным? Ведь если я выношу суждение, что воск существует, на том основании, что я его вижу, то гораздо яснее обнаруживается мое собственное существование – хотя бы уже из того, что я вижу этот воск. Конечно, может статься, что видимое мною на самом деле вовсе не воск… Но, когда я вижу или мысленно допускаю, что вижу, невозможно, чтобы сам я, мыслящий, не представлял собой нечто. Таким образом, я незаметно вернулся к своему исходному замыслу. Коль скоро я понял, что сами тела воспринимаются, собственно, не с помощью чувств или способности воображения, но одним только интеллектом, причем воспринимаются не потому, что я их осязаю либо вижу, но лишь в силу духовного постижения, я прямо заявляю: ничто не может быть воспринято мною с большей легкостью и очевидностью, нежели мой ум. Рене Декарт. Размышления о первой философии Принцип Cogito. Хотя вывод "я мыслю, следовательно, я существую" и сформулирован как силлогизм, это не суждение, а чистая интуиция. Это не сокращение, вроде: "Все, что мыслит, существует; я мыслю; следовательно, существую". Просто в результате интуитивного акта я воспринимаю свое существование в той мере, в какой оно осмысливается. Декарт, пытаясь определить природу собственного существования, утверждает, что это — res cogitans ("вещь мыслящая"), мыслящая реальность, где нет зазора между мыслью и существованием. Так Декарт достигает неоспоримого факта, что человек — это мыслящая реальность. Применение правил метода привело к открытию истины, которая, в свою очередь, подтверждает действенность этих правил. И все же ясность и отчетливость как правила метода исследования — на чем они основаны? Может, на бытии, конечном или бесконечном? На общих логических принципах, как традиционная философия? Нет. Данные правила обязаны своей определенностью нашему "Я" как мыслящей реальности. Отныне субъект познания должен будет искать ясности и отчетливости, типичных для первой истины, явленной нашему разуму. Как наше существование в качестве res cogitans принимается не вызывающим сомнений лишь на основании ясности и отчетливости, так любая другая истина будет принята, если проявит эти признаки. Философия больше не учение о бытии, она становится прежде всего гносеологией. Так испытательным стендом нового знания, философского и научного, становится субъект, разум, сознание. Любого рода исследование должно лишь стремиться к максимальной ясности и отчетливости, по достижении которых оно уже не будет нуждаться в других подтверждениях. Во всех областях знания человек должен идти путем дедукций от ясных, отчетливых и самоочевидных принципов. Там же, где эти принципы недоступны, необходимо предположить их — во имя порядка как в уме, так и реальности, — веруя в рациональность реального... Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней 12. Душа и тело (психофизическая проблема). Осознаваемость – вот важнейший отличительный признак мышления, всех мыслительных актов. «Под словом «мышление» (cogitatio) я разумею все, что совершается в нас таким образом, что мы воспринимаем его непосредственно сами собою; и поэтому не только понимать, желать, воображать, но также чувствовать означает здесь то же самое, что мыслить». В декартовском «cogito ergo sum» («мыслю, следовательно, существую») термином «мышление» обозначается сознание. При этом то, что человек наделен телом, Декарт и не думает отрицать. Как ученый-физиолог он специально исследует человеческое тело. Но как философ он решительно утверждает, что сущность человека отнюдь не в том, что он наделен физическим телом и что его организм способен, подобно совершенному автомату, совершать телесные действия и движения. Несомненность существования Я удостоверяется не иначе, как благодаря мышлению, т.е. осознаваемому «действию» моей мысли. Отсюда следующий строго предопределенный методом шаг Декартова анализа – переход к выяснению сущности Я. "Но я еще не знаю достаточно ясно, – продолжает свои вопросы Декарт, – что такое я сам, я, уверенный в своем существовании... Чем же я считал себя прежде? Разумеется, человеком. Но что такое человек? Скажу ли я, что это живое разумное существо?". – Нет, отвечает Декарт, таким суждением мы скорее дадим повод для новых сомнений, ведь тогда нужно заранее знать, что такое живое существо и в чем именно состоит разумность человека. Если методично отделить все сомнительное, то не остается ничего, кроме самого сомнения. Но сомнение – это акт мышления. Следовательно, от сущности «Я» неотделимо только мышление. Очевидность этого положения не требует доказательства, она дана нам интуитивно. Ведь даже если согласиться, что все наши представления о вещах ложны и не содержат доказательства их существования, то с очевидностью следует, что если я заблуждаюсь, я сам существую. Мышление – этот чисто духовный, не связанный ни с чем телесным акт – Декарт приписывает особой нематериальной мыслящей субстанции. Этот вывод Декарта встретил непонимание уже у современников. Так, Гоббс указывал, что из положения «я мыслю» можно скорее вывести, что вещь мыслящая есть нечто телесное, чем то, что существует нематериальная субстанция. На это Декарт возражал: «нельзя представить себе, чтобы одна субстанция была носителем фигуры, другая – движения и пр., так как все эти акты сходятся между собой в том, что предполагают протяжение. Но есть другие акты — понимать, хотеть, воображать, чувствовать и т. д., которые сходятся между собой в том, что не могут быть без мысли. Субстанцию, которая является их носителем, назовем мыслящей вещью, или духом, или иным именем, только бы не смешивать ее с телесной субстанцией, так как умственные акты не имеют никакого сходства с телесными и мысль всецело отличается от протяжения». Сознание Декарт описывает в противопоставлении телу, с которым отождествляет материю. В основе физической теории Декарта лежит идея о тождестве материи и протяженности. «Природа материи, т. е. тела, рассматриваемого вообще, состоит не в том, что оно – вещь твердая, тяжелая, окрашенная или иным каким образом возбуждающая наши чувства, но в том только, что оно – субстанция, протяженная в длину, ширину и глубину». Телу свойственны также делимость, пространственная форма (фигура), перемещение в пространстве в результате толчка, сообщаемого данному телу другим телом. Сопоставление телесной и духовной субстанций приводит Декарта к выводу о «полнейшей разнице, существующей между душой человека и его телом», которая состоит «в том, что тело по своей природе всегда делимо, тогда как дух совсем неделим». Из положения о двух абсолютно противоположных субстанциях, каждая из которых – по определению – не нуждается для своего существования ни в чем, кроме себя самой, следовал вывод об их независимом существовании. Чисто материальные вещи — это вся природа, включая небесные тела, земные тела — неживые, растения, животные, а также тело человека. Мыслящая вещь, или субстанция, вся сущность или природа которой состоит в одном мышлении, – это душа. Она «всецело и поистине раздельна с моим телом и может быть или существовать без него». Тело животного и человека Декарт описывает как естествоиспытатель, опираясь на науку своего времени: Декарт допускал, что после животных сначала были созданы неодухотворенные люди, по своей физиологии подобные животным, и только следующей ступенью было придание этим существам мыслящей души. Эти люди строением тела уже вполне подобны человеку, но ими, как и животными, управляет рефлекторный автоматизм, весьма совершенный. Природа этого автоматизма чисто материальна. Вся совокупность действий, производимых животными и этими предлюдьми, лишенными души, не требует присутствия духовного начала, а всецело принадлежит области механических и физических явлений. Движущая сила тут – теплота от сгорания питающих веществ. Со всей изобретательностью, возможной на уровне знаний XVII в., Декарт разработал физиологические объяснения дыхания, кровообращения, пищеварения и, что особенно важно, реакций нервной системы. К явлениям «живой машины» Декарт отнес зрительные образы, бессознательную память, невольное подражание. Декарт убежден, что в конечном счете для объяснения поведения животного (в том числе и внешне подобного человеческому поведению) науке не понадобится прибегать к понятию "душа". Великий физиолог И. П. Павлов с полным основанием поставил памятник Декарту у входа в свою лабораторию. Павлов писал: "Считая деятельность животных, в противоположность человеческой деятельности, машинообразной, Декарт триста лет тому назад установил понятие рефлекса как основного акта нервной системы". Но до тех пор, пока мы остаемся в пределах физиологического (естественнонаучного) объяснения, слово "душа" у Декарта в сущности равнозначно слову "икс": у человека к телу присоединено нечто, не сводимое к материальной (телесной) субстанции. Это «нечто» – разум и воля, выражающиеся в способности выбора, следовательно, в свободе, что означает способность отменять в теле человека природный автоматизм. Так возможно ли найти удовлетворительное теоретическое объяснение единству души и тела? На этот вопрос Декарт дает отрицательный ответ. Теория здесь бессильна: мы можем ясно и отчетливо мыслить душу и тело в их различии, но не в их единстве. Единство их раскрывается только в жизненном опыте. Такой опыт «каждый человек и без философствования испытывает в себе самом, а именно, что он есть единая личность, обладающая одновременно и телом и мыслью, и они таковы, что мысль может приводить тело в движение и чувствовать, что с ним происходит». Воспитание страстей. Хотя по своей природе душа и может существовать отдельно от тела, в действительности она существует в связи с телом, но не с любым телом, а только с телом человека. О связи души и тела свидетельствует опыт и наше самосознание. Голод и жажда, восприятия цветов, звуков, запахов, вкусов, тепла, твердости и пр. являются продуктом соединенной деятельности души и тела и называются страстями. Собственные проявления души — это хотение и воля. Они – действия души как таковой и не имеют отношения к чему-либо материальному: не связаны с телесными процессами организма, не вызываются каким-либо материальным предметом. Природа страстей двойственна: они включают одновременно телесный компонент и мысль о предмете, на который направлена страсть. Телесное начало придает страстям непроизвольный характер, а связь с мыслью позволяет управлять ими и воспитывать страсти. Декарт различал первичные и вторичные страсти. Первичные страсти появляются в душе при ее соединении с телом и суть следующие шесть: удивление, желание, любовь, ненависть, радость, печаль. Их назначение — сигнализировать душе, что полезно телу, а что вредно. Они приобщают нас к истинным благам, если возникают на истинном основании, и совершенствуют нас. Все прочие страсти производны от первичных и образуются прижизненно. Значение страстей велико. Они обеспечивают единство тела и души, «приучают душу желать то, что признано природой полезным». От них зависит наслаждение жизнью. Однако страсти могут приводить и к дурным последствиям. «Страсть не всегда приносит пользу, потому что имеется много как вредных для тела вещей, не вызывающих сначала никакой печали и даже радующих человека, так и других действительно полезных, но сначала неприятных вещей. Кроме того, добро и зло, связанные с этими вещами, кажутся более значительными, чем это есть на самом деле; они побуждают нас домогаться одного и избегать другого с большим, чем следует, рвением». Отсюда возникает задача воспитания страстей. Декарт уверен в неограниченных возможностях человека в отношении воспитания страстей: «...люди даже со слабой душой могли бы приобрести неограниченную власть над всеми своими страстями, если бы приложили достаточно старания, чтобы их дисциплинировать и руководить ими». Однако на страсть нельзя воздействовать непосредственно: недостаточно одного хотения быть бесстрашным для того, чтобы вызвать в себе храбрость или победить страх. Действенными с редствами в борьбе с нежелательными страстями являются разум и воля. От разума зависит знание жизни, на котором основывается оценка значимости предметов для нас, а от воли – возможность отделить мысль о предмете от телесных движений, возникших от этого предмета, и связать их с другой мыслью о нем. Воля может не подчиниться страсти и не допускать тех движений, к которым страсть располагает тело. Например, если чувство гнева заставляет поднять руку, чтобы ударить, воля может ее удержать. Если страх побуждает ноги бежать, воля может их удержать, приводя разумные доводы, убеждающие в том, что объект страха кажется нашему воображению сильнее, чем он есть на самом деле. Так суждения разума о добре и зле своей духовной силой противодействуют телесному автоматизму, который действует по механическим законам. Если можно отложить действие, то находясь в состоянии страсти полезно воздержаться от принятия решения и заняться другими вопросами, пока время и досуг не помогут успокоиться волнению крови. Лучшим средством овладения страстями является опыт. Следует воспитывать у себя привычку поступать в жизни согласно определенным правилам. Практика постоянного обдумывания своих поступков в конце концов позволит и в неожиданных для нас ситуациях действовать вполне разумно.
III. Метафизика |
|||||
Категории рассудка
(форма)
II. Опыт (наука) Сенсорные данные (содержание) |
Нечто неизвестное (вещь сама по себе), воздействуя на чувственность человека, порождает многообразие ощущений; они упорядочиваются с помощью априорных форм пространства и времени. Так на ступени созерцания сенсорные данные получают самую первую форму организации, располагаясь рядом друг с другом в пространстве или друг за другом - во времени.
Но созерцание носит индивидуальный и субъективный характер. Для того, чтобы оно превратилось в опыт, т.е. в нечто общезначимое и в этом смысле объективное, необходимо участие другой познавательной способности, а именно мышления, оперирующего понятиями. Эту способность Кант именует рассудком. Рассудок он определяет как спонтанную активность, отличая ее тем самым от восприимчивости, пассивности, характерной для чувственности. Рассудок выполняет синтез II ступени, подводя многообразие чувственного материала (уже организованного на I ступени с помощью априорных форм созерцания) под единство понятия. Этот синтез проводится с помощью определенных правил – категорий рассудка.
Категориальный синтез отличается от пространственно-временного синтеза тем, что он впервые создает предметность. Предметность - это правило для расположения ощущений в пространстве и времени, и это правило дается рассудком в виде одной из его категорий. Например, когда мы приписываем признаки круглости, сладости и т.д. определенному предмету (яблоку) и высказываем суждение "Яблоко круглое, сладкое и т.д.", мы применяем категорию субстанции, относя тем самым многообразие ощущений не просто к определенной точке пространства, а к некоторому объекту, существующему независимо от нас.
Однако этот объект обладает независимостью только от эмпирического (индивидуального), но не трансцендентального субъекта. И только потому, что мы не сознаем той деятельности рассудка, с помощью которой объект создается субъектом, мы готовы считать его вещью самой по себе. В действительности же в мире опыта мы всегда имеем дело лишь с явлениями, которые представляют собой продукт априорного синтеза, осуществляемого нами бессознательно.
Однако Кант не считает рассудок высшей познавательной способностью. Рассудку недостает цели, которая придавала бы смысл и направление его деятельности. Существует ли среди наших познавательных способностей такая, которая могла бы руководить деятельностью рассудка, ставя перед ним определенные цели? Такая способность существует, и называется она разумом.
На ступени опыта мы познаем явления. Всякое явление А обусловлено некоторым другим явлением В, которое мы называем его причиной. Таким образом, В есть условие А. В свою очередь явление В обусловлено третьим явлением С, а С имеет в качестве своего условия явление D и так далее до бесконечности. Научное познание состоит в том, чтобы раскрыть причинную зависимость все более широкого круга явлений. Однако при этом рассудок всегда переходит от одного обусловленного к другому обусловленному, не имея возможности закончить этот ряд некоторым последним, безусловным, ведь в мире опыта нет ничего безусловного. В то же время человеческому разуму свойственно стремление обрести абсолютное знание, т.е. получить абсолютно безусловное, из которого, как из некоей первопричины, вытекал бы весь ряд явлений и объяснялась сразу вся их совокупность.
Тем самым разум ставит цель перед рассудком, предписывая ему направление его деятельности. Эта цель состоит в достижении «такого единства, о котором рассудок не имеет никакого понятия и которое состоит в соединении всех действий рассудка в отношении каждого предмета в абсолютное целое». Так, стремясь найти последний безусловный исток всех явлений внутреннего чувства, наш разум приходит к идее души в целом. Стремясь подняться к последнему безусловному истоку всех явлений внешнего мира, мы приходим к идее мира в целом. И наконец, желая постигнуть абсолютное начало всех явлений вообще - как психических, так и физических, - наш разум восходит к идее Бога. Как и у Платона, идеи понимаются как предельные смыслы, но в отличие от Платона, придавшего идеям статус бытия, Кант связывает их исключительно с познавательными способностями человека. Идеи разума - это представления о цели, к которой стремится наше познание. Научное познание стремится к тому, чтобы познать мир в целом. Этот идеал недостижим, но в движении к нему осуществляется прогресс науки. Иначе говоря, идеи разума выполняют регулятивную функцию в познании, побуждая рассудок к деятельности, но не более того.
Таким образом, достижение «безусловного» – вот та задача, к которой стремится разум. Но тут возникает парадокс: задача, которую ставит разум перед рассудком, невыполнима. Ведь рассудок может работать только с чувственным материалом, а значит только в пределах опыта. А в этих пределах нет (и не может быть) ничего безусловного, здесь каждое явление обусловлено другим. Всякое явление имеет свою причину, и этот ряд причин и следствий никогда не может быть завершен. Наука может давать нам только относительное, а не абсолютное знание.
Разрешить этот парадокс должна критика разума, последовательно проводя различие между явлением и вещью-в-себе. Чтобы определить границы законного применения разума, необходимо, полагает Кант, строго различать то, что познается в нашем опыте (явления), и то, что существует независимо от нас (вещь-в-себе).
На ступени созерцания мы еще не познаем, поскольку не высказываем суждения (для суждений необходимы категории рассудка).
На ступени метафизики мы уже не познаем, поскольку выходим за пределы возможного опыта (мир в целом или душа в целом никогда не станут предметом опыта).
Таким образом, по отношению к нам как познающим все в мире выступает как явления, а все наши знания о мире ограничены пределами возможного опыта. Этот вывод кантовской теории познания вполне отвечает духу науки Нового времени, принявшей за образец научности «позитивное знание», то есть мысль, обоснованную опытом.
Но тогда может быть следует отказаться от понятия вещи самой по себе и говорить только о явлениях, о том, что познаваемо? Нет, отвечает Кант, понятие вещи-в-себе необходимо как понятие о пределе, к которому стремится наше познание. То, что этот предел недостижим, не основание для пессимизма, а напротив, является гарантией бесконечного прогресса науки.
Природа и свобода.
Нам важно понять проблему, которая составляла сердцевину философии Канта. Это проблема свободы личности. Человека можно либо дрессировать, либо воспитывать. Дрессировать значит вырабатывать нужные поведенческие реакции. Главная задача воспитания – научить человека думать самостоятельно, опираясь на свой разум. Сознательно человек должен пройти четыре ступени воспитания:
1. Выработать дисциплину.
Эта ступень стоит первой, так как отсутствие дисциплины превращает цивилизованного человека в дикаря.
2. Приобрести навыки труда.
3. Усвоить нормы поведения.
4. Стать моральным. Эта ступень стоит последней, так как она достижима только на основе прохождения предыдущих ступеней.
Обществу, по мнению Канта, недостает именно четвертой, самой трудно достижимой ступени – ступени моральности. Социальные нормы выполнять несложно, они задаются извне. Моральность же предполагает, что человек сам определяет свое поведение, что требует принятия самостоятельного решения. Чтобы это стало понятным, Кант вводит различение двух видов поступков:
1. Легальные (правомерные) – соответствующие социальным нормам.
2. Моральные – основанные на свободном выборе.
Где проходит грань между этими двумя видами поступков? По внешнему образу поступка мы не можем судить о том, к какому из видов он относится, важен мотив, которым руководствовался человек при его совершении. Начиная с Сократа, мораль понимается как мера власти человека над самим собой. Она показывает, насколько человек свободен в своем выборе, а значит и ответствен за свои поступки. В моральном поступке человек остается наедине со своим выбором, его поведение не опреде
| Поделиться: |
Познавательные статьи:
Последнее изменение этой страницы: 2016-08-10; просмотров: 769; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!
infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.226.28.97 (0.016 с.)