Из воспоминаний радия юркина, члена «молодой гвардии»

«Первого ноября меня вызвал Виктор и сказал, чтобы я, Тюленин, Сафонов и Дадышев приготовились к Октябрьским торжествам. Мы с жаром принялись за работу. Достали полотнище для знамени, приготовили гранаты, привезенные мною из Миллерово, и в долгожданную ночь, накануне праздника, отправились выполнять задание. Шел дождь. Погода отвратительная, но на душе было легко и радостно.

Вот и школа № 4 им. Ворошилова. В здание мы вошли через черный ход. Поднялись на площадку верхнего этажа, откуда узенькая лесенка вела к тяжелой кованой двери чердака. Сережа Тюленин первым поднялся по шаткой скрипучей лесенке. За ним с гранатами наготове мы. Осмотрелись и сразу же принялись за работу. Степа и Сережа по скреплениям и проволоке влезли под самую крышу. Леня Дадышев стал у слухового окна, всматриваясь и прислушиваясь, не подбирается ли кто к нам. Я прикрепил полотнище к трубе.

Все готово. Старший минер Степа Сафонов, как мы потом его прозвали, заявил, что мины готовы, и хотел было запеть свою любимую песенку солдата Швейка: «Сосиски с капустой я очень люблю», но Леня шапкой закрыл ему рот. Я выглянул в слуховое окно и увидел человек шесть полицейских. Наряд прошел мимо, ничего не заметив. Я вылез на крышу посмотреть на знамя, которое мы так тщательно прикрепили.

Моросит осенний дождь, дует свирепый ветер. Наше знамя гордо реет в воздухе, а внизу на чердаке лежат противотанковые мины, прикрепленные к древку знамени. Мне хочется крикнуть: «Вперед, к борьбе!»

Утром около школы собралось много народу. Взбешенные полицейские бросились на чердак, но сейчас же вернулись назад растерянные, бормоча что-то о минах. А знамя развевалось в воздухе и звало народ к борьбе».

 

Из воспоминаний Валерии Борц, члена «Молодой гвардии»

«Накануне 7 ноября 1942 года вечером в клубе ко мне подошел Сергей Тюленин и сказал:

- Валя! Есть задание. Пойдешь?

- Безусловно, - ответила я.

Я бы пошла бы за ним без оглядки на любое дело - такая сила была заложена в этом худеньком, даже тщедушном на вид пареньке. По временам в нем, казалось, клокотали вулкан энергии, ищущей выхода, жажда деятельности, поиск нового, увлекательного.

В половине десятого мы подошли к шахте № 1-бис. Был сильный дождь, грязь шлепала под ногами. Я, Дадышев и Остапенко остановились и стали наблюдать за пустынным переулком, а Сергей полез на крышу вешать флаг. Вдруг я разглядела в темноте фигуру полицейского, тихо свистнула. Все притаились. Полицейский прошел мимо, ничего не заметив. Сергей укрепил флаг, и мы пошли домой радостные, возбужденные» *.

* См. в книге: «Молодая гвардия» (материалы и документы о работе Краснодонской подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия» в тылу врага). - Л.: Газетно-журналъное изд.. 1944. -С. 61.

 

Из романа «Молодая гвардия»

В темноте послышался тихий смех Любки. И она с Сергеем Левашовым с гитарой и Сережка и Валя, давясь от смеха и хватая друг друга за руки, вбежали на кухню Кошевым. Они были такие мокрые, грязные и такие счастливые, что бабушка Вера подняла длинные костлявые руки в цветастых рукавах и сказала:

- Рятуйте, люди добрые!

За всю их жизнь не было у них такой вечеринки, как эта, при свете коптилок, в нетопленой комнате, в городе, где уже более трех месяцев господствовали немцы.

<...>

Ни в чем так свободно не проявляется народный характер, как в песне и в пляске.

- Украина забила! - вскричала Любка. - Сережка! Давай нашу поулошную!

И не успел Сергей Левашов тронуть струны, как она уже пошла «русскую», сразу выдав такого дробота своими каблучками, что уже ни на что нельзя было смотреть, как только на ее ноги. Так она прошла, плавно неся голову и плечи, и вышла перед Сережкой Тюлениным, топнула ногой и отошла назад, предоставив ему место.

Сережка с тем безучастным выражением лица, с которым не только играют, а и пляшут русские мастеровые люди, небрежно пошел на Любку, тихо постукивая рваными и много раз чиненными башмаками. Так он прошелся в меру и снова вышел на Любку, топнул и отступил. Она, выхватив платочек, пошла на него, топнула и поплыла по кругу, с незаметным искусством неся неподвижную голову и только вдруг одаряя зрителя каким-то едва заметным, небрежным чутошным поворотом в котором казалось, участвует только один носик. Сережка ринулся за нею и давай чесать нога за ногу, все с тем же безучастным выражением, с опущенными руками, но с такой беззаветной преданностью делу, какую его ноги выражали с небрежной и немного комичной старательностью.

Любка, круто сломав ритм вслед за зачастившей гитарой, вдруг повернулась на Сережку, но он все наступал на нее, с такой отчаянностью, с такой безнадежной любовной яростью оттаптывая башмаками, что от башмаков стали отлетать кусочки засохшей грязи.

Особенностью его танца было предельное чувство меры,- это была удаль, но удаль, глубоко запрятанная. А Любка черт знает что выделывала своими полными сильными ногами, лицо ее порозовело, золотистые кудри дрожали, сотрясенные, как если бы они были из чистого золота, и на всех лицах, обращенных на нее, было выражение: «Вот так Любка-артистка!». И только влюбленный в Любку Сергей Левашов не смотрел на нее, лицо его было канонически безучастно ко всему, лишь сильные нервные пальцы его быстро бегали по струнам.

Сережка, сделав полный отчаяния жест, будто он ударил шапкой оземь, решительно пошел на Любку, в такт музыке ударяя себя ладошками по коленкам и подметкам, и так он загнал Любку в окружавшее их кольцо зрителей, и оба они остановились, топнув каблуками. Кругом засмеялись, захлопали, а Любка вдруг грустно сказала:

- Вот она, наша поулошная...

И потом она уже больше не танцевала, а сидела рядом с Сергеем Левашовым, положив ему на плечо свою маленькую белую руку.

<...>

По привычке заботиться о доме и детях тетя Маруся * проснулась, едва рассвело; сунула ноги в шлепанцы, накинула домашнее платье, быстро растопила плиту и поставила чайник, и, задумавшись, подошла к окну, выходящему на пустырь, с левой стороны которого виднелись здания детской больницы и школы имени Ворошилова, а с правой, на холме, - здания райисполкома и «бешеного барина». И вдруг она издала легкий крик... Под сильно пасмурным, с мчащимися по нему низкими рваными тучами небом, на здании школы Ворошилова развевался на ветру красный флаг. Ветер то натягивал его с такой силой, что он весь вытягивался в трепещущий прямоугольник, то чуть отпускал его, и тогда он ниспадал складками, и края его завивались и развивались.

Красный флаг еще больших размеров развевался на здании «бешеного барина». Большая группа немецких солдат и несколько человек в штатском стояли у дома, у приставной деревянной лестницы, и смотрели на флаг. Двое солдат стояли на самой лестнице, один в том месте, где она опиралась на крышу, другой чуть пониже, и то по-глядывали на флаг, то переговаривались со стоявшими внизу, но почему-то никто из них не лез выше и не убирал флага. На этой самой высокой точке флаг величественно развевался, видный всему городу.

Тетя Маруся, не помня себя, сбросила шлепанцы, сунула ноги в туфли и, далее не накинув платка, нечесаная, побежала к соседке.

* Мария Литвинова, тетя Володи Осъмухина, активного члена «Молодой гвардии».

Известно, что по решению штаба «Молодой гвардии» были изготовлены восемь красных флагов, и в ночь с 6 на 7 ноября они были вывешены на зданиях и терриконах шахт в Краснодоне и в поселках, прилегающих к городу. Хмурым ноябрьским утром краснодонцы с великой радостью увидели гордо развевающиеся красные полотнища. Появление их в условиях кровавого оккупационного режима да еще в такой светлый советский праздник произвело на местных жителей необычайно глубокое впечатление. Мария Литвинова впоследствии рассказывала: «Когда я увидела на школе флаг, радость охватила меня. Разбудила детей и быстренько побежала через дорогу к А. Мухиной. Мы ее застали стоящей уже под окном. Слезы текли по ее худым щекам. Она сказала: «Мария Александровна! Ведь это сделали для нас, советских людей. О нас помнят. Мы нашими не забыты». А вот свидетельство Елены Александровны Осьмухиной, которая в воспоминаниях о сыне Владимире писала: «7 ноября 1942 г. прибегает к нам, запыхавшись, со слезами радости на глазах моя сестра Мария и говорит: «Наши, родненькие, флаг вывесили». Дети вскрикивают и выбегают на улицу. Я тоже вышла. Радостно забилось сердце. На фоне серого ноябрьского неба на той школе, где учился Володя и его товарищи, развевался красный флаг. Люди шли по улице, оглядывались на школу. Некоторые тайком вытирали слезы» *.

* Текст воспоминаний приводится по: Гордеев А.Ф. Подвиг во имя жизни. Изд.: Центр экономического образования: ООО «Днепррост», 2000 г.; OCR, правка: Дмитрий Щербинин (http://molodguard.ru)

* * *

Во время оккупации в Краснодоне, как и во всех крупных районных и областных центрах, была создана биржа труда. К началу декабря вербовочная комиссия «Бавария» завершила подготовку к отправке в Германию около 2 тысяч юношей и девушек из Краснодонского района. Были составлены списки с адресами, заполнены рабочие кар-точки, назначен день отправки в Германию.

Штаб «Молодой гвардии» принимает решение сжечь биржу труда, чтобы уничтожить списки с адресами и заполненные рабочие карточки юношей и девчат, которых уже ожидали работорговцы Германии. Выполнение этой задачи было поручено Сергею Тюленину, Любе Шевцовой и Виктору Лукьянченко. Причем накануне операции Люба дважды побывала в здании биржи, изучила расположение комнат, место хранения вербовочных карточек и другое.

В ночь с 5 на 6 декабря 1942 года, в День Советской Конституции, молодогвардейцы пробрались в здание биржи и подожгли ее. Еще засветло молодогвардейцы засели в густом кустарнике, примыкавшем к западной стороне здания. Здесь нужно было дождаться темноты, бесшумно пробраться к бирже и, выдавив стекло в одном из окон, пробраться внутрь. Как вспоминал Иван Туркенич, командир организа-ции: «...биржу, подожженную в трех местах, быстро охватило пламя. Над домами шахтерского города оно поднялось в вихре искр, как знамя вечно боевой, свободной молодости, идущей на смертный бой за счастливую жизнь...»

 

Из романа «Молодая гвардия»

Это одно из самых фантастических дел «Молодой гвардии», которое осуществили вместе Сережка Тюленин и Любка Шевцова с помощью Вити Лукьянченко *.

В эти дни уже обозначился перелом на зиму, к ночи довольно сильно примораживало, и смерзшиеся, твердые глыбы и борозды развороченной машинами грязи держались на улицах до той поры, как к полдню солнце начинало пригревать и все немного оттаивало.

Сборный пункт был на огороде Вити Лукьянченко. Они прошли железнодорожной веткой, потом прямо по холму, без дороги. Сережка и Витька несли бак с бензином и не-сколько бутылок с зажигательной смесью. Они были вооружены. А у Любки все вооружение состояло из банки с медом, кисти и газеты «Нове життя».

Ночь была такая тихая, что слышен был малейший звук. Неудачный шаг, неосторожное движение баком с его металлическим звуком могло выдать их. И было так темно, что при их отличном знании местности они иногда не могли определить, где находятся. Они делали шаг и слушали, потом делали другой и опять слушали...

Так бесконечно долго тянулось время; казалось, ему конца не будет. И как это было ни странно, когда они услышали шаги часового у биржи, они стали меньше бояться. Шаги часового то явственно звучали в ночи, то смолкали, когда он, может быть, останавливался и прислушивался, а может быть, просто отдыхал у крыльца.

Здание биржи длинным своим фасадом с крыльцом обращено было к сельскохозяйственной комендатуре. Они все еще не видели его, но по звукам шагов часового знали, что вышли сбоку здания, и они обойти его слева, чтобы зайти с задней длинной стены.

Здесь, метрах в двадцати от здания, Витька Лукьянченко остался, чтобы было меньше шума, а Сережка и Любка подкрались к окну.

Любка обмазала медом нижнее продолговатое стекло в окне и обклеила его газетным листом. Сережка вырезал стекло алмазом и вынул его. Работа эта требовала терпения. Так же они поступили и со стеклом второй рамы.

После этого они отдохнули. Часовой топтался на крыльце, видно, ему было холодно, и им пришлось долго ждать, пока он опять пойдет: они боялись, что на крыльце ему слышны будут шаги Любки внутри здания. Часовой пошел, и Сережка, чуть присев, подставил Любке сцепленные руки. Любка, держась за раму окна, ступила одной ногой Сережке на руки, а другую перенесла через подоконник и, перехватившись рукой за стену изнутри, села верхом на подоконник, чувствуя, как нижние планки оконных рам врезались ей в ноги. Но она уже не могла обращать внимания на такие мелочи. Она все глубже сползала той ногой, чтобы достать пол. И вот Любка была уже там внутри.

Сережка подал ей бак.

Она пробыла там довольно долго. Сережка очень волновался, чтобы она не наткнулась в темноте на стол или стул

Когда Любка снова появилась у окна, от нее сильно пахло бензином. Она улыбнулась Сережке, перекинула ногу через подоконник, потом высунула руку и голову. Сережка подхватил ее под мышки и помог ей вылезти.

Сережка один стоял у окна, из которого пахло бензином, стоял до тех пор, пока, по его расчетам, Любка и Витька не отошли достаточно далеко.

Тогда он вынул из-за пазухи бутылку с зажигательной смесью и с силой пустил ее в зияющее окно. Вспышка была так сильна, что на мгновение ослепила его. Он не стал бросать других бутылок и помчался по холму к ветке.

Часовой кричал и стрелял позади него, и какая-то из пуль пропела над Сережкой очень высоко. Местность вокруг то освещалась каким-то мертвенным светом, то опять уходила во тьму. И вдруг взнялся вверх столб пламени, и стало светло, как днем.

* По данным, которые приводятся в исследовании А.Ф. Гордеева, в поджоге биржи принимали участие еще и молодогвардейцы Семен Остапенко и Виктор Третъякевич.

* * *

Современный читатель не очень представляет то положение и ту опасность, которая угрожала населению, проживающему на территории, оккупированной врагом. Угроза возрастала по мере приближения Красной Армии. Особенно это касалось молодежи. Накануне отступления оккупантов появляются приказы по тотальной эвакуации населения в западные районы, а молодежи - вглубь Германии.