Из личного архива Надежды Алексеевны Тюлениной

«Читатели знают из романа Александра Фадеева Сережу как шаловливого непоседу, что, видимо, свойственно темпераментным детям, особенно это касалось школьной классной жизни - запуск голубей во время урока и другие шалости - это результат его скуки, потеря интереса, а наши учителя не смогли заметить, отличить в нем природную одаренность. Дело в том, что проходимый нами материал он знал на два-три класса вперед. Наши уроки для него - уже пройденный этап. Мы, грешные тупицы, кроме слушания учителя, дома брали зубрежкой, для него же это было чуждо.

Уже тогда в характере Сережи прослеживались смелость и находчивость. В подтверждение этому также припоминается случай: однажды поздно вечером, проходя мимо школы возвращались из парка домой, после занятия прыжками с парашютом), услышали крик, призывающий о помощи. Сережа понял с полуслова сторожа, разбил локтем стекло рамы, скрылся в темноте. Когда мы открыли входную дверь в школьный буфет, то увидели Сережу и троих мальчишек, изрядно помятых и исцарапанных, зажатых за прилавком. У Сережи рука болталась как плеть. Оказывается, в схватке воришки бросили в Сережу гири от весов и сломали ему руку. Однако, превозмогая боль, он выстоял неравный поединок.

Конечно, не было, да и не могло быть у Сережи в те юношеские годы организаторских способностей, мал он был еще, но факты упрямая вещь. Поэтому очень трудно объяснить тот факт, что окружающие его сверстники буквально ходили за ним стаями, во всем ему подражай, повиновались, тяга их к нему была сверхъестественной, так что об организаторских способностях Сережи можно поспорить. И в этой части сто раз прав писатель Фадеев, что у Сережи - «орлиное сердце, преисполненное отваги, дерзости, жажды подвига».

Из уст Сережи мы впервые узнали о полете В. Чкалова из Москвы в США. Этот триумфальный подвиг вскружил голову всему молодому поколению. Не прошел он бесследно и для Сережи. Тайно, приспособив простыню под парашют, он стал тренироваться в прыжках с крыши своего дома. Однажды Сережа выпрыгнул неудачно и потерял половину переднего зуба. Его прыжки со второго этажа школы - это тоже результат полета В. Чкалова из Москвы в США».

После смерти Валерия Чкалова хотел поступить в летное училище и продолжать мечту «летать дальше всех, выше всех». Сережа занимался в кружке авиамоделистов. одной из своих работ был на выставке в г. Ворошиловграде, где занял первое место.

Окончив семилетку, Сергей Тюленин, его друзья Николай Камбулов и Владимир Ходов подали документы в Ворошиловградскую летную школу, выпускником которой был Герой Советского Союза Николай Гастелло. Колю и Владимира приняли, а Сергей не прошел по возрасту.

 

Из воспоминаний Николая Ивановича Камбулова, друга детства Сергея Тюленина *

«С Сережей мы были самыми лучшими друзьями. Вместе и ели, и спали - он у меня или я у него. Учились в одной школе имени Ворошилова и играли в одном струнном кружке в клубе им. Горького.

Я и Сережа мечтали быть летчиками и в 1940 году уехали сдавать экзамены в Ворошиловградскую спецшколу ВВС. Нас ехало из Краснодона человек 15-16, но прошли по медицинской комиссии только двое: я и Володя Ходов. Сергей не прошел по годам. Уже позже, когда я приезжал в отпуск, мы с ним уезжали в школу вдвоем, за что и попадало от родителей, т.к. они (моя мать и мать Сергея) приезжали за ним в Ворошиловград и забирали обратно.

Любили мы летчиков и самолеты. Помню, как сейчас, мы с ним уходили на ст. Дуванная - аэродром (если не изменяет память - Водяное), это в 2-3 км от станции, и целыми днями наблюдали за полетами самолетов. Нас уже знали на аэродроме и считали своими, ведь мы им рассказывали свои мечты, и поэтому летчики и кормили, и забирали нас на машину, идущую в Краснодон (домой). Да, мы с удовольствием ели на старте из котелков вместе с курсантами кашу и щи, и как это казалось нам вкусным. Ходили в авиамодельный кружок (при Доме пионеров). Родители пошили нам кителя по форме, и мы их носили. В общем, главным стремлением и увлечением у нас была авиация.

Еще увлекались мы футболом и легкой атлетикой. Мы не слезали с турника в клубе им. Горького и все учились крутить «солнышко», так тогда называли все этот популярный оборот».

Немецко-фашистские захватчики любой ценой стремились захватить Донбасс. Но с осени 1941 г. и до лета 1942 г., изматывая врагов в ожесточенных боях, Красная Армия на реке Миус героически сдерживала их дальнейшее продвижение на восток.

В этот момент Сергей сделал вторую попытку стать летчиком. На этот раз он подал заявление в Сталинградскую летную школу. С большим нетерпением Сергей ждал ответа, но, к сожалению, не получил его.

С первых дней войны Сережа побывал на оборонительных сооружениях, защищал свой край. Когда шахтеров забрали на фронт, Сережа организовал ребят и вместе с ними устроился работать на шахту № 1-бис, названную впоследствии именем Сергея Тюленина.

* Все эти годы Н.И. Камбулов летал на поршневых и реактивных самолетах. В 1965 году демобилизовался, проживал в городе Краснодоне, работал начальником спортивно-технического кружка ГК ДОСААФ. Умер в марте 1975 года.

 

Из романа «Молодая гвардия»

Все школьники идут на полевые работы, а он, уязвленный в самое сердце, идет работать на шахту. Через две недели он уже стал в забой и рубил уголь наравне со взрослыми.

Он сам не знал, как многого он достиг во мнении людей. Он выходил из клети чумазый, только светлые глаза да белые маленькие зубы сверкали на черном лице его; он шел вместе со взрослыми, так же солидно, враскачку, шел под душ, фыркал, крякал, как отец, и неторопливо шел домой уже босой: обутка у него была казенная.

Он возвращался поздно, когда все уже пообедали, - его кормили отдельно. Он был взрослый человек, мужчина, работник.

Александра Васильевна вынимала из печи чугунок с борщом и наливала ему полную миску прямо из чугунка, который она придерживала обеими круглыми руками в тряпице. Пар валил от борща, и никогда еще не казался таким вкусным пшеничный хлеб домашней выпечки. Отец смотрел на сына, поблескивая из-под кустистых бровей своими пронзительными выцветшими глазами, пошевеливая усами. Он не дудел и не кашлял, он спокойно разговаривал с сыном, как с работником. Все интересовало отца: как идут дела в шахте, кто сколько вырубил? Отец спрашивал и про инструмент и про спецодежду. Он говорил о горизонтах, штреках, лавах, забоях, гезенках, как о комнатах, углах, чуланчиках собственной квартиры. Старик на самом деле работал чуть ли не на всех шахтах в районе, а когда уже не мог работать, знал обо всем от своих товарищей. Знал, в каком направлении и сколь успешно движутся выработки, мог, расчерчивая воздух длинным костлявым пальцем, объяснить любому человеку расположение выработок под землей и все, что там, под землей, делается.

Глава IV. "Лучше пропасть, чем ихние сапоги лизать..."

 

Война еще не накатилась на Краснодон, но весть о ее кровавой жатве первым принес в город Сергей Тюленин.

Весь город лежал во тьме, нигде - ни в одном из окон, ни в пропускных будках в шахты, ни на переездах - не видно было даже проблеска света. В похолодевшем воздухе явственно ощущался запах тлеющего угля из еще дымившихся шахт. Ни одного человека не видно было на улицах, и так странно было не слышать привычного шума труда в районах шахт и на ветке.

 

Из романа «Молодая гвардия»

Сережа Тюленин, бесшумной, быстрой кошачьей походкой идя вдоль ветки железной дороги, поравнялся с огромным пустырем, где в обычное время помещался рынок, обогнул пустырь и, скользнув мимо слепившихся, как соты, темных мазанок Ли Фан-чи, окруженных вишенником, тихо подошел к мазанке отца, белевшей среди таких же глиняных, но небеленых, крытых соломой дворовых клетушек-пристроек.

Без стука притворив за собой калитку, оглядевшись, он шмыгнул в чулан и через несколько секунд вышел с лопатой и, хорошо разбираясь в темноте в расположении отцовского хозяйства, через минуту уже был на огороде, возле кустов акаций, темневших вдоль плетня.

Он выкопал ямку меж двух кустов, довольно глубокую, - грунт был рыхлый, - и выложил на дно ее из карманов брюк и курточки несколько гранат-лимонок и два пистолета «браунинга» с патронами к ним. Каждый из этих предметов в отдельности был завернут в тряпочку, и он так их и положил в тряпочках. После того он засыпал ямку землей, разрыхлил и разровнял почву руками, чтобы утреннее солнце, подсушив землю, скрыло следы его работы, аккуратно обтер лопату полой куртки и, вернувшись во двор и поставив лопату на место, тихо постучался в дверь мазанки.

Щелкнула щеколда двери из горенки в сенцы, и мать, -он узнал ее по грузной походке, - шаркая босыми ногами по земляному полу, подошла к наружной двери.

- Кто? - спросила она заспанным тревожным голосом.

- Открой, - тихо сказал он.

- Господи боже мой! - тихо, взволнованно сказала мать. Слышно было, как она, волнуясь, не могла нащупать крючок дрожащей рукой. Но вот дверь отворилась.

Середка переступил порог и, чувствуя в темноте знакомый теплый запах заспанного тела матери, обнял это ее большое родное тело и прижался головой к плечу ее. Некоторое время они так, молча, постояли в сенях, обнявшись.

- Где тебя носило? Мы думали, може, эвакуировался, може, убит. Все уже вернулись, а тебя нет. Хоть бы передал с кем, что с тобой, - ворчливым шепотом заговорила мать.

Несколько недель тому назад Сережка в числе многих подростков и женщин был направлен из Краснодона, как направляли и из других районов области, на рытье окопов и строительство укреплений на подступах к Ворошиловграду. Все краснодонцы вернулись уже неделю тому назад, а Сережка не вернулся и ни с кем не передал, что с ним и где он, - об этом и говорила мать.

- Задержался в Ворошиловграде, - сказал он обычным своим голосом.

- Тише... Деда разбудишь, - сердито сказала мать. Дедом она называла своего мужа, отца Сережки. У них было одиннадцать детей (точнее - десять. - Е. Щ.), и уже были внуки в возрасте Сережки. - Он тебе задаст!..

<...>

Сережка прошел в душную горницу, где спали сестры, добрался до койки, посбрасывал куда попало свою одежду, оставшись в одних трусах, и лег поверх одеяла, не заботясь о том, что он не мылся целую неделю.

Мать, шаркая босыми ногами по земляному полу, вошла в горницу и, нащупав одной рукой его жесткую курчавую голову, другой рукой сунула ему ко рту большую горбушку свежевыпеченного пахучего домашнего хлеба.

Он схватил хлеб, быстро поцеловал матери руку и, несмотря на усталость, возбужденно глядя во тьму своими острыми глазами, стал жадно жевать эту чудесную пшеничную горбушку.

<...>

Сережка бесшумно соскочил с койки и очутился у кровати сестры с этим куском хлеба в руке.

- Надя... Надя... - тихо говорил он, присев на кровать возле сестры и пальцами поталкивая ее в плечо.

-А?.. Что?.. - испуганно спросила она спросонья.

- Тсс... -он приложил свои немытые пальцы к ее губам. Но она уже узнала его и, быстро поднявшись, обняла его голыми горячими руками и поцеловала куда-то в ухо.

- Сережка... жив... Милый братик... жив... - шептала она счастливым голосом. Лица ее не видно было, но Сережка представлял себе ее счастливо улыбающееся лицо с маленькими, румяными со сна скулами.

- Надя! Я с самого тринадцатого числа еще не ложился, с самого тринадцатого с утра и до сегодняшнего вечера все в бою, - взволнованно говорил он, жуя в темноте хлеб.

- Ой ты! - шепотом воскликнула Надя, тронув его руку, и в нижней сорочке села на постели, поджав под себя ноги.

- Наши все погибли, а я ушел... Еще не все погибли, как я уходил, человек пятнадцать было, а полковник говорит: «Уходи, чего тебе пропадать». Сам он был уже весь израненный, и лицо, и руки, и ноги, и спина, весь в бинтах, в крови. «Нам, - говорит, - все равно гибнуть, а тебе зачем?» Я и ушел... А теперь уж, я думаю, никого из них в живых нет.

- Ой ты-ы... - в ужасе прошептала Надя.

- Мы еще укрепления кончали, а части из-под Лисичанска отошли, заняли тут оборону. Наши краснодонцы по домам, а я к одному старшему лейтенанту, командиру роты, - прошу зачислить меня. Он говорит: «Без командира полка не могу». Я говорю: посодействуйте. Очень стал просить, тут меня один старшина поддержал. Бойцы смеются, а он - ни в какую. Пока мы тут спорились, начала бить артиллерия немецкая, -я к бойцам в блиндаж/ До ночи они меня не отпускали, жалели, а ночью велели уходить, а я отлез от блиндажа и остался лежать за окопом. Утром немцы пошли наступать, я обратно в окоп, взял у убитого бойца винтовку и давай палить, как все. Тут мы несколько суток все отбивали атаки, меня уже никто не прогонял. Потом меня полковник узнал, сказал: «Когда б мы сами не смертники, зачислили бы тебя в часть, да, -говорит, - жалко тебя, тебе еще жить да жить». Потом засмеялся, говорит: «Считай себя вроде за партизана». Так я с ними и отступал почти до самой Верхнедуванной. Я фрицев видел вот как тебя, - сказал он страшно пониженным, свистящим шепотом. - Я двоих сам убил... Может, и больше, а двоих - сам видел, что убил, - сказал он, искривив тонкие губы. - Я их, гадов, буду теперь везде убивать, где ни увижу, помяни мое слово...

Надя знала, что Сережка говорит правду, - и то, что убил двух фрицев и что еще будет убивать их.

- Пропадешь ты, - сказала она со страхом.

- Лучше пропасть, чем ихние сапоги лизать или просто так небо коптить.

- Ай-я-яй, что с нами будет! - с отчаянием сказала Надя, с новой силой представив себе, что ждет их уже завтра, может быть, уже этой ночью. - У нас в госпитале более ста раненых неходячих. С ними и врач остался, Федор Федорович. Вот мы ходим возле них и все трусимся, поубивают их немцы! - с тоской сказала она.

- Надо, чтобы их жители поразбирали. Как же вы так? - взволновался Сережка.

Сережка зевнул. Теперь, когда он все рассказал и доел хлеб, он почувствовал себя окончательно дома, и ему захотелось спать.

- Ложись, Надя...

–А я и не усну теперь.

-А я усну, - сказал Сережка и перебрался на свою койку.

 

19 июля 1942 года на улицах Краснодона среди этих аккуратных домиков и палисадников творилось такое, что наполнило души людей необоримым смятением. Как пишет Александр Фадеев в своем романе: «Люди бежали к шахте, но там, видно, стояла цепь милиционеров и не пускали, и навстречу катился другой поток людей, - бежавших от шахты, - в который вливались с улиц, со стороны рынка, разбегавшиеся с базара женщины-колхозницы, старики, подростки с корзинами и тачками с зеленью и снедью, повозки, запряженные лошадьми, и возы, запряженные волами, с хлебом и овощами, женщины-покупательницы со своими корзинками и сетками, прозванными досужими людьми «авоськами».

Всё население высыпало из своих домиков в палисадники, на улицы, - одни из любопытства, другие выбрались вовсе целыми семьями, с узлами и мешками, с тачками, груженными семейным добром, где среди узлов сидели малые дети; иные женщины несли на руках младенцев. И эти уходившие на восток семьи образовали третий поток, стремившийся выбиться на дороги на Каменск и на Лихую.

Всё это кричало, ругалось, плакало, тарахтело, звенело. Тут же, продираясь сквозь месиво людей и возов, ползли грузовики с военным или гражданским имуществом, рыча моторами, издавая истошные гудки. Люди пытались забраться на грузовики, - их сталкивали».

Почти все юные герои Александра Фадеева были людьми завтрашнего дня, ушедшими «далеко-далеко вперед», и к Тюленину это относилось больше, чем к кому-либо другому. Зададимся вопросом, почему Сережа привлек внимание писателя «в качестве родничка энергии, не иссякавшего и в тот момент, когда все остальные источники жизни, казалось, замерли в тревожном ожидании надвигающейся беды». Ведь совершенно не случайно центральным героем одиннадцатой-восемнадцатой глав оказался Сергей Тюленин, самый бедовый и отчаянный из молодогвардейцев.

Внимательно прочитав роман «Молодая гвардия» и проанализировав его страницы, связанные с героями-молодогвардейцами, приходишь к однозначному выводу, что главный герой этого эпохального повествования -Сергей Тюленин. С самого начала он «словно крохотный световой зайчик возникает во мраке, одна живая фигурка, излучающая неиссякаемую энергию». И так на протяжении всего романа. Он в большей степени, наряду с другими своими товарищами, нравственный стержень, прони-зывающий все произведение. Его образ - один из самых ярких, не только в отечественной литературе, но и в мировой. Писатель поделился с ним частицей своей души, он его любит, будто бы это его родной сын.

Сосредоточившись на первой искорке боевой деятельности Тюленина, Александр Фадеев до конца романа не выпускал ее из поля зрения. И многие десятки страниц одиннадцатой главы заполнены наиподробнейшим описанием каждого шага и каждого жеста Сережки после возвращения его в Краснодон.

В ответ на замечание многих читателей «Молодой гвардии», что самыми интересными и удавшимися они считают образы Сергея Тюленина и Любы Шевцовой, Фадеев говорил: «Это, пожалуй, верно. Дело в том, что Сергей и Люба - люди очень непосредственные, люди «прямого действия». Поэтому писать Любу Шевцову и Сергея Тюленина было легче, чем, например, Олега Кошевого, в характере которого было мало внешнего, броского». Следует заметить, что в пяти главах романа Сергей остается в центре внимания писателя, который раскрывает в подробностях бесконечные рискованные предприятия героя, наполняя его сущность «крупицами чисто отеческого и художнического тепла, которое изливал он на этого первого краснодонского подпольщика».