Из письма писателю Петру Родичеву

Из письма писателю Петру Родичеву

«Уважаемый Петр Иванович!

Постараюсь ответить на ваши вопросы.

К сожалению, обстоятельно рассказать о поездках Сережи с матерью на родину не могу, потому что я с ними не ездила.

О старом Киселёве интересного сообщить не могу. Ведь я десятилетней выехала оттуда. И о церкви не знаю - мы ведь росли «юными безбожниками».

Про кузницу. Сережа с однолетками играл около сельской кузницы. Возможно, они соорудили свою, игрушечную, в которой мастерили «оружие».

А в Краснодоне он «заболел» авиацией. Занимался в школе авиамоделистов. На соревнованиях в Ворошиловграде его модель заняла первое место. Подростком будучи, Сережа мечтал стать летчиком. Когда разбился Валерий Чкалов, он сказал матери: «Мама, я точно решил - стану летчиком. Продолжу выполнять мечту Чкалова - летать выше всех, дальше всех и быстрее всех!»

Знал ли писатель Фадеев о поездках на Орловщину? Нет, не знал. Когда он нас расспрашивал, об этом речь не заходила.

Вот все, что я могу сообщить. А подробнее Вам могут рассказать Авилычевы. С ними рядом жила сестра Евдокия Алексеевна (по мужу Фомина), у которой жили Сережа с матерью, когда приезжали на родину. К Авилычевым надо ехать из Киселёва через речку, где была церковь.

Всего Вам доброго.

Желаю успеха в работе над поэмой.

28.12.82 г.»

* Письмо Н.А. Тюлениной орловскому писателю П.И. Родичеву.

Церковь в селе Киселёво, где крестила своих детей Александра Васильевна, мать Сергея

 

Гнездо орленка исчезло с лика славянской земли

После отъезда семьи Тюлениных в марте 1926 года в Донбасс дом постепенно ветшал. В войну он осел, березы во дворе немцы порубили на дрова.

Есть карточка, вероятно, 1967 года: приезд матери Сергея Тюленина на Орловщину по случаю открытия памятника ее сыну в селе Нечаево - в 15 верстах от его родной деревни. Тогда Александру Васильевну свозили и в Киселёво. Опираясь на клюку, 84-летняя женщина постояла у своего бывшего дома, от которого осталась только левая половина.

Невольно скатившиеся слезы из потускневших, некогда горевших жизненной страстью глаз, поднятая ею и завернутая в чистую тряпицу горсть родной земли не оставляли сомнений, что здесь она стояла в последний раз.

Сегодня на месте гнезда орленка почти ничего не осталось, если не считать груду замшелого битого кирпича, обвитого желтым корневищем, по весне выбрасывающим сочные зеленые стебли пахучей крапивы.

«Я давно подметил, что в сфере охраны памятников или начальственного заведывания такими делами, как нигде, удобно лицемерам, ведь маска - не шапка на воре, она не горит.

И все же узнаешь их губительное присутствие по тем руинам и праху, которые остаются с течением времени на месте наших национальных святынь. А те руины и запустение ничем не отличаются от мамаевых и гитлеровских: физические последствия сходны, антидуховные - еще ужаснее.

И снова (в памяти моей) на самой макушке Средне-Русской возвышенности, где в былые века проходило огненное порубежье между Русью и враждебной Степью, -спокойные всхолмления в зеленых оторочках лесополос, пересекающих десятки километров полей в замысловатых направлениях. Ничего особого вроде бы и нет в цепочке крохотных домиков, почти не различимых под кронами ветел, которые сами сливаются в знойном мареве с защитным цветом обтекающего их поля.

Отчего же томится и замирает сердце в невыразимой тревоге за этот тюленинский уголок русской земли, оскудевший и людьми, и лесами, и водами, и памятью не торопящихся возвращаться здешних уроженцев? Не гнездятся здесь домовитые аисты, не звенят работящие косы, не скачет в луга на резвой лошадке сероглазый мальчишка, веснушчатый двойник того, что, разбежавшись отсюда, навеки ушел в легенду...

Но - неодолим зов родной стороны, набирающейся животворных сил в ожидании отбившихся и новых поколений тружеников и защитников, - где бы они ни замешкались...»- писал Петр Родичев.

Александра Васильевна Тюленина (фотография 50-х годов)

 

Родители героя

Но вернемся к жизни той, что когда-то бушевала здесь.

Александра Васильевна, мать Сергея Тюленина, по воспоминаниям односельчан, была очень веселой, отчаянной, «игривой». «Без нее ни одна свадьба в Киселёво не обходилась, т.к. была она лучшей певуньей и плясуньей. Ее звали «Галчихой». Была она красивой, доброй, по воспоминаниям односельчанки Т.Т. Комковой, «последнюю рубашку отдаст».

В 1922 году в деревне Киселёво появился вдовец Гавриил Петрович Тюленин, будущий отец молодогвардейца Сергея. Как и почему он появился на восточном краю Орловской земли, остается загадкой. Еще 12-летним мальчишкой он оставил родную Тулу и отправился в поисках заработка на Донбасс. Работал на шахте «Мария». Несмотря на тяжелые условия труда, ему нравилась профессия забойщика. Жена Гавриила Петровича рано умерла, оставив ему пятерых маленьких детей: Сергея, Марфу, Петра, Василия и Любовь. В 1921 году после смерти жены Тюленин определил детей в Мариупольский детдом, где Люба и Петр умерли. В годы Гражданской войны погиб его первенец - Сергей. «Очень поразила Гавриила Петровича Тюленина гибель его первого ребенка - Сергея, - вспоминает его приемная дочь Надежда Тюленина. - На шахте «Мария» Сергей был секретарем комсомольской ячейки. Когда летом 1919 г. в Донбасс ворвались деникинцы, они учинили жестокую расправу над Сергеем. Привезли его в Юзовку, замучили там и сбросили в шахту. В память о нем родители назвали самого младшего члена нашей семьи тоже Сергеем. Хотя старший и младший Сергей жили в разное время, но судьбы их совпали - ужасное совпадение!»

В деревне Киселёво жизненные пути Александры Васильевны и Гавриила Петровича пересеклись. В октябре 1923 года они поженились. Всех семерых дочерей жены Тюленин записал на свою фамилию. Это был гражданский подвиг отца-героя - взять на свои плечи бремя колоссальной ответственности: накормить, воспитать и вывести в люди семерых падчериц! Да своих двое - Марфа и Василий. Всего - девять ртов.

Дети обычно ревниво относятся к появлению в доме неродного отца. Но у сестер отношение к Тюленину было иным. Гавриил Петрович стал для них родным человеком, который «любил девок» - и своих, и приемных. По мнению Натальи Тюлениной, «с той поры, когда 12 августа 1925 года родился наш последыш Сергей, семья стала еще крепче и дружнее» (здесь и далее выделено мною. - Е. Щ.). *

* Сергей Гавриилович Тюленин родился в селе Киселёво Рунцовского сельсовета Корсаковской волости Новосилъского уезда Орловской области (согласно административному делению на 1925 г.).

Гавриил Петрович Тюленин

 

Войдя в дом вдовы хозяином, Гавриил Петрович не считал какой-то особой доблестью - в 52 года взять под опеку целую ватагу детей. Однако на доходы старшего конюха совхоза двенадцать ртов не прокормить, и память позвала его в донецкие степи... Нужны были немалые духовные силы, чтобы решиться на переезд, бросить насиженное гнездо. С виду оно выглядело не очень приглядно, но было таким уютным! Хозяйка и старшие девочки занимались нелегким бытом большой семьи. В холодное время года жаркая печь собирала вокруг себя не только людей, но и новорожденных ягнят, теленочка и ослабевших от стужи курочек.

«Здесь же, в выставляемом на земляной пол корыте, при свете яркой керосиновой лампы, время от времени проходило шумное, с визгом и добродушными шлепками, купание младших детей. Купала мама, а папа - огромный мужчина с улыбкой в усах - бережно ставил «готовенького» малыша на лавку, обтирал и одевал каждого, потом аккуратно причесывал красивым роговым гребешком. Из надежно подвешенной колыбельки, жадно вбирая происходящее чистыми младенческими глазенками, озирался всеобщий любимец - Сережка, выкупанный раньше всех...

...Я помню, когда родился Сережа. Для нас он был какой-то особенный ребенок - мальчик. У нас было восемь девочек... Обычно дети рождаются красными, сморщенными. А Сережа был крупный, беленький, с улыбкой во взгляде.

Я попросила у мамы подержать его - мама разрешила, и все мы закричали: назовем его Сережей!..»

Эти строки из воспоминаний Надежды Алексеевны Тюлениной необыкновенно трогательны своей непосредственностью, домашним, глубоко женственным теплом. По-особому радовались сестры, теперь у них был карапуз-братишка! Умилялась мать, наконец-то родился мужичок-поскребышек! Торжествовал Гавриил Петрович, судьба послала ему другого Сергея - как бы взамен казненного деникинцами шесть лет назад Сергея Тюленина-первого.

В 1926 году, когда Сергею еще не исполнилось и года, надумали Тюленины переезжать на Донбасс. Жизнь, как сказывали, там полегче была. А дом в Киселёво, построенный руками первого мужа Александры Васильевны - он сам обжигал кирпичи, делал кладку, крыл соломой крышу-перешел к новым владельцам А.Ф. и П.П. Комковым.

 

Из романа «Молодая гвардия»

Далее после того, как он вовсе перестал быть работником, он все еще думал, Гаврила Петрович, что он главный в доме. По утрам он будил всех в доме, потому что по старой шахтерской привычке просыпался еще затемно и ему было скучно одному. А если бы ему и не было скучно, он все равно будил бы всех оттого, что его начинал душить кашель. Кашлял он с момента пробуждения не менее чоха, он задыхался от кашля, харкал, отплевывался, и что-то страшно хрипело, свистело и дудело в его груди, как в испорченной фисгармонии.

А после того он весь день сидел, опершись плечом на свою обитую кожей рогатую клюшку, костлявый и тощий, с длинным носом горбинкой, который когда-то был большим и мясистым, а теперь стал таким острым, что им можно было бы разрезать книги, с впалыми щеками, поросшими жесткой седоватой щетиной, с могучими прямыми, воинственными усами, которые, храня первозданную пышность под ноздрями, постепенно сходили до предельной упругой тонкости одного волоса и торчали в разные стороны, как пики, с глазами, выцветшими и пронзительными под сильно кустистыми бровями. Так он сидел то у себя на койке, то на порожке мазанки, то на чурке у сарайчика, опершись на свою клюшку, и всеми командовал, всех поу-чал, резко, отрывисто, грозно, заходясь в кашле так, что хрип, свист и дудение разносились по всему Шанхаю.

Когда человек в еще нестарые годы лишается трудоспособности более чем наполовину, а потом и вовсе впадает вот в этакое положение, попробуйте вырастить, научить профессии и пустить в дело трех парней и восемь девок, а всего одиннадцать душ!

Семья Тюлениных у дома

И вряд ли то было бы под силу Гавриле Петровичу, когда бы не Александра Васильевна, жена его, могучая женщина из орловских крестьянок, из тех, кого называют на Руси «бой-баба», - истинная Марфа Посадница. Была она еще и сейчас нерушимо крепка и не знала болезней. Не знала она, правда, и грамоты, но, если надо было, могла быть и грозна, и хитра, и молчалива, и речиста, и зла, и добра, и льстива, и бойка, и въедлива, и если кто-нибудь по неопытности ввязывался с ней в свару, очень быстро узнавал, почем фунт лиха.

И вот все старшие были уже при деле, а Сережка, младший, хотя и учился, а рос, как трава в степи: не знал своей одежки и обувки, - все это переделывалось, перешивалось в десятый раз после старших, и был он закален на всех солнцах и ветрах, и дождях и морозах, и кожа у него на ступнях залубенела, как у верблюда, и какие бы увечья и ранения ни наносила ему жизнь, все на нем зарастало вмиг, как у сказочного богатыря. И отец, который хрипел, свистел и дудел на него больше, чем на кого-либо из детей своих, любил его больше, чем кого-либо из остальных.

- Отчаянный какой, а? - с удовольствием говорил он, поглаживая страшный ус свой. - Правда, Шурка? - Шурка - это была шестидесятилетняя подруга его жизни, Александра Васильевна. - Смотри, пожалуйста, а? Никакого бою не боится! Совсем как я мальцом, а? Кда-кха-кхаракха...-И он снова кашлял и дудел до умопомрачения.

* Здесь и далее отрывки из романа Александра Александровича Фадеева публикуются по: Молодая гвардия. - М.: ОГИЗ, 1947.

Глава III. Соль подвига

 

Учительница Елизавета Харитоновна Овчарова вспоминала: «Сережу Тюленина я знаю с малых лет, то есть с 1926 г. Вообще семья Тюлениных мне хорошо знакома, потому что учились у меня мать Александра Васильевна (в ликбезе), четыре сестры Сережи - Надя, Маруся, Феня, Даша и брат Вася. Сережа был шустрым, подвижным мальчиком».

Надежда Алексеевна вспоминала: «С малых лет у Сергея была исключительная память. Когда старшие дети вслух готовили уроки, он мог повторить все, что слышал. Однажды его брат Василий учил вслух стихотворение «Сидит зайчик на морозе». Сергею было тогда около четырех лет. Не успел еще Василий выучить стихотворение, как Сергей уже декламировал его. Все, кто был в доме, зааплодировали ему.

В школу Сергей поступил, когда ему было 7 лет. То, чему учили детей в 1-м классе, их брат уже знал. Поэтому на уроках он отвлекался, не мог спокойно сидеть на месте, строил девочкам рожицы, толкал соседей, за что иногда его просили выйти из класса. Со временем подобных шалостей становилось все меньше. Школьную программу Сергей усваивал легко, хотя и не всегда ровно учился, Своими способностями он обратил на себя внимание учителей и одноклассников.

Брат читал книги на разные темы. Но чаще - о знаменитых путешественниках. Все ли они были известны моему брату, трудно вспомнить. Могу только с уверенностью сказать, что о подвиге челюскинцев и папанинцев он имел хорошее представление, а книгу Арсеньева «Дерсу Узала» перечитывал несколько раз».

Проникновенные строки посвятила Сергею Тюленину его классный руководитель А.Д. Колотович. В ее книге «Дорогие мои краснодонцы» читаем: «Сережа показался мне мальчиком со своими задатками, к которым надо было относиться очень осторожно и серьезно. Заводила ребячьих игр и проделок вовсе не производил впечатления неиспра-вимого баловника. Он любил пошутить, устроить игру, но вовсе не во вред кому-нибудь. Как все ребята сильного характера, Сережа предпочитал, чтобы с ним разговаривали как со взрослым и игры его принимали как серьезные игры.

Учась в V классе, он сидел за одной партой с Любой Шевцовой. Она никому не давала в обиду ни себя, ни своих подруг. Сергею понравилась эта черта Любы, и он решил подружиться с ней. Не зная, как это сделать, Сергей начал шутить с девочкой, чтобы она обратила на него внимание. Вскоре эти шутки надоели Любе. Она рассердилась на Сергея и решила отколотить его. Не известно, чем бы закончилась эта стычка, если бы Сергей не нашел путь к примирению. Люба все яростней нападала на него. Он не отбивался. Выставив руки вперед, чтобы ему меньше досталось от нее, Сергей только пятился к двери и заразительно смеялся. Люба была обезоружена миролюбием своего соседа по парте. Больше они никогда не ссорились между собой.

Сергей был хорошим товарищем. Когда назревала драка, он делал все, чтобы ее избежать. Но за себя и своих друзей Сергей умел постоять, если их кто-нибудь обижал. Девочкам он всегда уступал, даже тогда, когда те были в чем-то не правы по отношению к нему.

Со временем Сергей перешел в кружок авиамоделистов и не пропускал ни одного занятия. Конструированием он занимался и дома. Все свободные часы Сергей проводил над моделями разных машин...»

 

Из романа «Молодая гвардия»

У тебя орлиное сердце, но ты мал, плохо одет, на ногах у тебя цыпки. Как бы ты повел себя в жизни, читатель? Конечно, ты прежде всего совершил бы подвиг? Но кто же в детстве не мечтает о подвиге, - не всегда удается его свершить.

Если ты ученик четвертого класса и выпускаешь на уроке арифметики из-под парты воробьев, это не может принести тебе славы. Директор - в который уж раз! - вызывает родителей, то есть маму-Шурку, шестидесяти лет. Дед, Гаврила Петрович, - с легкой руки Александры Васильевны все дети зовут его дедом,- хрипит и дудит и рад бы дать тебе подзатыльника, да не может дотянуться, и только яростно стучит клюшкой, которой он далее не может пустить в тебя, поскольку она поддерживает его иссохшее тело. Но мама-Шурка, вернувшись из школы, отвешивает тебе полнокровную затрещину, которая горит на щеке и ухе несколько суток, - с годами сила мамы-Шурки только прибывает.

А товарищи? Что товарищи! Слава, недаром говорят, -дым. Назавтра твой подвиг с воробьями уже забыт.

В свободное время лета можно добиться того, чтобы ты стал чернее всех, лучше всех нырял и плавал и ловчее всех ловил руками щурят под корягами. Можно, завидев идущую вдоль берега стайку девчонок, разогнаться с берега, с силой оттолкнуться от обрывистого края, смуглой ласточкой пролететь над водой, нырнуть и в тот момент, когда девчонки, делая вид, что им все равно, с любопытством ожидают, когда ты вынырнешь на поверхность, приспустить под водой трусы и неожиданно всплыть вверх попкой, белой румяной попкой, единственным незагоревшим местом на всем теле.

Ты испытаешь мгновенное удовлетворение, увидев мелькающие розовые пятки и развевающиеся платьица словно сдунутых с берега девчонок, прыскающих на бегу в ладошки. Ты получишь возможность небрежно принять восторг ребят-сверстников, загорающих вместе с тобой на песке. Ты на все времена завоюешь поклонение совсем маленьких мальчишек, которые будут ходить за тобой стаями, во всем подражать тебе и повиноваться каждому твоему слову или движению пальца. Давно уже прошли времена римских цезарей, но мальчишки тебя обожествляют.

Но этого тебе, конечно, мало. И в один из дней, ничем как будто не отличных от других дней твоей жизни, ты внезапно выпрыгиваешь со второго этажа школы во двор, где все ученики школы предаются обычным во время перерыва невинным развлечениям. В полете ты испытываешь краткое, как миг, пронзительное удовольствие - и от самого полета, и от дикого, полного ужаса и, одновременно, желания заявить о себе в мире, визга девчонок в возрасте от первого класса до десятого. Но все остальное несет тебе только разочарования и лишения.

Разговор с директором очень тяжел. Дело явно идет к исключению тебя из школы. Ты вынужден быть груб с директором оттого, что ты виноват. Впервые директор сам приходит в мазанку твоих родителей на Шанхае.

- Я хочу знать условия жизни этого мальчика. Я хочу, наконец, знать причины всего этого, - говорит он значительно и вежливо, как иностранец. И в голосе его звучит оттенок упрека родителям.

И родители- мать с мягкими, круглыми руками, которые она не знает, куда деть, потому что она только что таскала ими из печи чугуны и руки черны от сажи, а на матери даже нет передника, чтобы обтереть их, и отец, до крайности растерявшийся, примолкший и пытающийся встать перед директором, опираясь на свою клюшку, -родители смотрят на директора так, будто они действительно во всем виноваты.

А когда директор уходит, впервые никто не ругает тебя, от тебя словно бы все отворачиваются. Дед сидит, не глядя на тебя, и только изредка покрякивает, и усы у него вовсе не воинственные, а довольно унылые усы человека, сильно побитого жизнью. Мать все хлопочет, по дому, и юркает ступнями по земляному полу, стучит то там, то здесь, и вдруг ты видишь, как, склонившись к отверстию русской печки, она украдкой смахивает слезу черной от сажи, прекрасной, старческой, круглой рукою своею. И они словно говорят всем видом своим отец и мать: «Да ты вглядись в нас, ты вглядись, вглядись в нас, кто мы, какие мы!»

И ты впервые замечаешь, что старые родители твои давно уже не имеют что надеть к празднику. В течение почти всей своей жизни они не едят за общим столом с детьми, а едят особняком, чтобы их не было видно, потому что они не едят ничего, кроме черного хлеба, картошки и гречневой каши, лишь бы детей, одного за другим, поднять на ноги, лишь бы теперь ты, младший в семье, стал образованным, стал человеком.

И слезы матери пронзают твое сердце. И лицо отца впервые кажется тебе значительным и печальным. И то, что он хрипит и дудит, это вовсе не смешно - это трагично.

Гнев и презрение дрожат в ноздрях у сестер, когда то одна, то другая вдруг взметнет на тебя взгляд над вязаньем. И ты груб с родителями, груб с сестрами, а ночью ты не можешь спать, тебя гложет одновременно и чувство обиды, и сознание своей преступности, и ты беззвучно утираешь немытой ладошкой две скупые слезинки, выкатившиеся на твои маленькие жесткие скулы.

А после этой ночи оказывается, что ты повзрослел.

* * *

Сестра Сергея Надежда Алексеевна вспоминала: «Характеризуя школьные годы Сергея Тюленина, Александр Фадеев пишет в романе Молодая гвардия», что сам дирек-тор приходил к нам домой с жалобой на Сергея. К нам домой директор школы никогда не приходил, хотя очень серьезная стычка между ним и Сергеем была. Не выяснив, кто из учеников бросил в учительницу трехкопеечную монету, директор школы сурово наказал Сергея...»

* Отношения между учительницей немецкого языка Л.П. Тернер и учениками с каждым днем становились все напряженнее. Однажды произошел невероятный случай. Во время урока кто-то из учеников запустил в учительницу трехкопеечную монету. Вне себя от возмущения она прибежала в кабинет к директору школы. Хотя Л.П. Гернер не знала, кто бросил в нее монету, она заявила, что это сделал Сергей. Он был строго наказан. Юноша мог бы избежать наказания, если бы назвал имя действительного виновника. Но Сергей не захотел этого сделать. Одноклассник же не нашел в себе мужества признаться в своем проступке. История с трехкопеечной монетой взбудоражила весь педагогический коллектив школы. Учителя не верили в то, что Сергей мог бросить монету в учительницу. Нача-лось разбирательство, в ходе которого выяснилось, что это сделал не он, а другой ученик. Были выяснены также причины постоянных стычек между учительницей немецкого языка и учениками. А.А. Фадеев знал об истории с трехкопеечной монетой, но, к сожалению, неправильно истолковал ее в романе «Молодая гвардия».

 

Босоногое детство

Кварталы города Краснодона, примыкавшие к шахте № 1-бис, были отделены от центра города глубокой балкой с протекающим по дну ее грязным, заросшим осокой ручьем. Город был застроен глинобитными, лепящимися друг к другу мазанкам, а также одноэтажными каменными домиками, рассчитанными на две-три семьи. Они крыты были черепицей или этернитом, перед каждым был разбит палисадник, частью возделанный под огород, частью засаженный цветами. Иные хозяева развели уже вишни, или сирень, или жасмин, иные высадили рядком, внутри, перед аккуратным крашеным заборчиком, молодые акации, кленочки.

На берегу полноводной реки с крутым правым берегом вольготно раскинулась усадьба - жилые дома, амбары, конюшни, коровники, хлев, нижний внушительный фруктовый сад, и по самой набережной вдоль сада узкой полоской тянулся огород - это образцовая усадьба - подсобное хозяйство УВД Краснодона. Вокруг усадьбы хаотично расположены деревенские домики, чаще мазанки, крытые соломой, владельцы которых большей частью шахтеры, и в каждой семье детишки, много детишек.

 

Из романа «Молодая гвардия»

Все школьники идут на полевые работы, а он, уязвленный в самое сердце, идет работать на шахту. Через две недели он уже стал в забой и рубил уголь наравне со взрослыми.

Он сам не знал, как многого он достиг во мнении людей. Он выходил из клети чумазый, только светлые глаза да белые маленькие зубы сверкали на черном лице его; он шел вместе со взрослыми, так же солидно, враскачку, шел под душ, фыркал, крякал, как отец, и неторопливо шел домой уже босой: обутка у него была казенная.

Он возвращался поздно, когда все уже пообедали, - его кормили отдельно. Он был взрослый человек, мужчина, работник.

Александра Васильевна вынимала из печи чугунок с борщом и наливала ему полную миску прямо из чугунка, который она придерживала обеими круглыми руками в тряпице. Пар валил от борща, и никогда еще не казался таким вкусным пшеничный хлеб домашней выпечки. Отец смотрел на сына, поблескивая из-под кустистых бровей своими пронзительными выцветшими глазами, пошевеливая усами. Он не дудел и не кашлял, он спокойно разговаривал с сыном, как с работником. Все интересовало отца: как идут дела в шахте, кто сколько вырубил? Отец спрашивал и про инструмент и про спецодежду. Он говорил о горизонтах, штреках, лавах, забоях, гезенках, как о комнатах, углах, чуланчиках собственной квартиры. Старик на самом деле работал чуть ли не на всех шахтах в районе, а когда уже не мог работать, знал обо всем от своих товарищей. Знал, в каком направлении и сколь успешно движутся выработки, мог, расчерчивая воздух длинным костлявым пальцем, объяснить любому человеку расположение выработок под землей и все, что там, под землей, делается.

Глава IV. "Лучше пропасть, чем ихние сапоги лизать..."

 

Война еще не накатилась на Краснодон, но весть о ее кровавой жатве первым принес в город Сергей Тюленин.

Весь город лежал во тьме, нигде - ни в одном из окон, ни в пропускных будках в шахты, ни на переездах - не видно было даже проблеска света. В похолодевшем воздухе явственно ощущался запах тлеющего угля из еще дымившихся шахт. Ни одного человека не видно было на улицах, и так странно было не слышать привычного шума труда в районах шахт и на ветке.

 

Из романа «Молодая гвардия»

Сережа Тюленин, бесшумной, быстрой кошачьей походкой идя вдоль ветки железной дороги, поравнялся с огромным пустырем, где в обычное время помещался рынок, обогнул пустырь и, скользнув мимо слепившихся, как соты, темных мазанок Ли Фан-чи, окруженных вишенником, тихо подошел к мазанке отца, белевшей среди таких же глиняных, но небеленых, крытых соломой дворовых клетушек-пристроек.

Без стука притворив за собой калитку, оглядевшись, он шмыгнул в чулан и через несколько секунд вышел с лопатой и, хорошо разбираясь в темноте в расположении отцовского хозяйства, через минуту уже был на огороде, возле кустов акаций, темневших вдоль плетня.

Он выкопал ямку меж двух кустов, довольно глубокую, - грунт был рыхлый, - и выложил на дно ее из карманов брюк и курточки несколько гранат-лимонок и два пистолета «браунинга» с патронами к ним. Каждый из этих предметов в отдельности был завернут в тряпочку, и он так их и положил в тряпочках. После того он засыпал ямку землей, разрыхлил и разровнял почву руками, чтобы утреннее солнце, подсушив землю, скрыло следы его работы, аккуратно обтер лопату полой куртки и, вернувшись во двор и поставив лопату на место, тихо постучался в дверь мазанки.

Щелкнула щеколда двери из горенки в сенцы, и мать, -он узнал ее по грузной походке, - шаркая босыми ногами по земляному полу, подошла к наружной двери.

- Кто? - спросила она заспанным тревожным голосом.

- Открой, - тихо сказал он.

- Господи боже мой! - тихо, взволнованно сказала мать. Слышно было, как она, волнуясь, не могла нащупать крючок дрожащей рукой. Но вот дверь отворилась.

Середка переступил порог и, чувствуя в темноте знакомый теплый запах заспанного тела матери, обнял это ее большое родное тело и прижался головой к плечу ее. Некоторое время они так, молча, постояли в сенях, обнявшись.

- Где тебя носило? Мы думали, може, эвакуировался, може, убит. Все уже вернулись, а тебя нет. Хоть бы передал с кем, что с тобой, - ворчливым шепотом заговорила мать.

Несколько недель тому назад Сережка в числе многих подростков и женщин был направлен из Краснодона, как направляли и из других районов области, на рытье окопов и строительство укреплений на подступах к Ворошиловграду. Все краснодонцы вернулись уже неделю тому назад, а Сережка не вернулся и ни с кем не передал, что с ним и где он, - об этом и говорила мать.

- Задержался в Ворошиловграде, - сказал он обычным своим голосом.

- Тише... Деда разбудишь, - сердито сказала мать. Дедом она называла своего мужа, отца Сережки. У них было одиннадцать детей (точнее - десять. - Е. Щ.), и уже были внуки в возрасте Сережки. - Он тебе задаст!..

<...>

Сережка прошел в душную горницу, где спали сестры, добрался до койки, посбрасывал куда попало свою одежду, оставшись в одних трусах, и лег поверх одеяла, не заботясь о том, что он не мылся целую неделю.

Мать, шаркая босыми ногами по земляному полу, вошла в горницу и, нащупав одной рукой его жесткую курчавую голову, другой рукой сунула ему ко рту большую горбушку свежевыпеченного пахучего домашнего хлеба.

Он схватил хлеб, быстро поцеловал матери руку и, несмотря на усталость, возбужденно глядя во тьму своими острыми глазами, стал жадно жевать эту чудесную пшеничную горбушку.

<...>

Сережка бесшумно соскочил с койки и очутился у кровати сестры с этим куском хлеба в руке.

- Надя... Надя... - тихо говорил он, присев на кровать возле сестры и пальцами поталкивая ее в плечо.

-А?.. Что?.. - испуганно спросила она спросонья.

- Тсс... -он приложил свои немытые пальцы к ее губам. Но она уже узнала его и, быстро поднявшись, обняла его голыми горячими руками и поцеловала куда-то в ухо.

- Сережка... жив... Милый братик... жив... - шептала она счастливым голосом. Лица ее не видно было, но Сережка представлял себе ее счастливо улыбающееся лицо с маленькими, румяными со сна скулами.

- Надя! Я с самого тринадцатого числа еще не ложился, с самого тринадцатого с утра и до сегодняшнего вечера все в бою, - взволнованно говорил он, жуя в темноте хлеб.

- Ой ты! - шепотом воскликнула Надя, тронув его руку, и в нижней сорочке села на постели, поджав под себя ноги.

- Наши все погибли, а я ушел... Еще не все погибли, как я уходил, человек пятнадцать было, а полковник говорит: «Уходи, чего тебе пропадать». Сам он был уже весь израненный, и лицо, и руки, и ноги, и спина, весь в бинтах, в крови. «Нам, - говорит, - все равно гибнуть, а тебе зачем?» Я и ушел... А теперь уж, я думаю, никого из них в живых нет.

- Ой ты-ы... - в ужасе прошептала Надя.

- Мы еще укрепления кончали, а части из-под Лисичанска отошли, заняли тут оборону. Наши краснодонцы по домам, а я к одному старшему лейтенанту, командиру роты, - прошу зачислить меня. Он говорит: «Без командира полка не могу». Я говорю: посодействуйте. Очень стал просить, тут меня один старшина поддержал. Бойцы смеются, а он - ни в какую. Пока мы тут спорились, начала бить артиллерия немецкая, -я к бойцам в блиндаж/ До ночи они меня не отпускали, жалели, а ночью велели уходить, а я отлез от блиндажа и остался лежать за окопом. Утром немцы пошли наступать, я обратно в окоп, взял у убитого бойца винтовку и давай палить, как все. Тут мы несколько суток все отбивали атаки, меня уже никто не прогонял. Потом меня полковник узнал, сказал: «Когда б мы сами не смертники, зачислили бы тебя в часть, да, -говорит, - жалко тебя, тебе еще жить да жить». Потом засмеялся, говорит: «Считай себя вроде за партизана». Так я с ними и отступал почти до самой Верхнедуванной. Я фрицев видел вот как тебя, - сказал он страшно пониженным, свистящим шепотом. - Я двоих сам убил... Может, и больше, а двоих - сам видел, что убил, - сказал он, искривив тонкие губы. - Я их, гадов, буду теперь везде убивать, где ни увижу, помяни мое слово...

Надя знала, что Сережка говорит правду, - и то, что убил двух фрицев и что еще будет убивать их.

- Пропадешь ты, - сказала она со страхом.

- Лучше пропасть, чем ихние сапоги лизать или просто так небо коптить.

- Ай-я-яй, что с нами будет! - с отчаянием сказала Надя, с новой силой представив себе, что ждет их уже завтра, может быть, уже этой ночью. - У нас в госпитале более ста раненых неходячих. С ними и врач остался, Федор Федорович. Вот мы ходим возле них и все трусимся, поубивают их немцы! - с тоской сказала она.

- Надо, чтобы их жители поразбирали. Как же вы так? - взволновался Сережка.

Сережка зевнул. Теперь, когда он все рассказал и доел хлеб, он почувствовал себя окончательно дома, и ему захотелось спать.

- Ложись, Надя...

–А я и не усну теперь.

-А я усну, - сказал Сережка и перебрался на свою койку.

 

19 июля 1942 года на улицах Краснодона среди этих аккуратных домиков и палисадников творилось такое, что наполнило души людей необоримым смятением. Как пишет Александр Фадеев в своем романе: «Люди бежали к шахте, но там, видно, стояла цепь милиционеров и не пускали, и навстречу катился другой поток людей, - бежавших от шахты, - в который вливались с улиц, со стороны рынка, разбегавшиеся с базара женщины-колхозницы, старики, подростки с корзинами и тачками с зеленью и снедью, повозки, запряженные лошадьми, и возы, запряженные волами, с хлебом и овощами, женщины-покупательницы со своими корзинками и сетками, прозванными досужими людьми «авоськами».

Всё население высыпало из своих домиков в палисадники, на улицы, - одни из любопытства, другие выбрались вовсе целыми семьями, с узлами и мешками, с тачками, груженными семейным добром, где среди узлов сидели малые дети; иные женщины несли на руках младенцев. И эти уходившие на восток семьи образовали третий поток, стремившийся выбиться на дороги на Каменск и на Лихую.

Всё это кричало, ругалось, плакало, тарахтело, звенело. Тут же, продираясь сквозь месиво людей и возов, ползли грузовики с военным или гражданским имуществом, рыча моторами, издавая истошные гудки. Люди пытались забраться на грузовики, - их сталкивали».

Почти все юные герои Александра Фадеева были людьми завтрашнего дня, ушедшими «далеко-далеко вперед», и к Тюленину это относилось больше, чем к кому-либо другому. Зададимся вопросом, почему Сережа привлек внимание писателя «в качестве родничка энергии, не иссякавшего и в тот момент, когда все остальные источники жизни, казалось, замерли в тревожном ожидании надвигающейся беды». Ведь совершенно не случайно центральным героем одиннадцатой-восемнадцатой глав оказался Сергей Тюленин, самый бедовый и отчаянный из молодогвардейцев.

Внимательно прочитав роман «Молодая гвардия» и проанализировав его страницы, связанные с героями-молодогвардейцами, приходишь к однозначному выводу, что главный герой этого эпохального повествования -Сергей Тюленин. С самого начала он «словно крохотный световой зайчик возникает во мраке, одна живая фигурка, излучающая неиссякаемую энергию». И так на протяжении всего романа. Он в большей степени, наряду с другими своими товарищами, нравственный стержень, прони-зывающий все произведение. Его образ - один из самых ярких, не только в отечественной литературе, но и в мировой. Писатель поделился с ним частицей своей души, он его любит, будто бы это его родной сын.

Сосредоточившись на первой искорке боевой деятельности Тюленина, Александр Фадеев до конца романа не выпускал ее из поля зрения. И многие десятки страниц одиннадцатой главы заполнены наиподробнейшим описанием каждого шага и каждого жеста Сережки после возвращения его в Краснодон.

В ответ на замечание многих читателей «Молодой гвардии», что самыми интересными и удавшимися они считают образы Сергея Тюленина и Любы Шевцовой, Фадеев говорил: «Это, пожалуй, верно. Дело в том, что Сергей и Люба - люди очень непосредственные, люди «прямого действия». Поэтому писать Любу Шевцову и Сергея Тюленина было легче, чем, например, Олега Кошевого, в характере которого было мало внешнего, броского». Следует заметить, что в пяти главах романа Сергей остается в центре внимания писателя, который раскрывает в подробностях бесконечные рискованные предприятия героя, наполняя его сущность «крупицами чисто отеческого и художнического тепла, которое изливал он на этого первого краснодонского подпольщика».

 

Из романа «Молодая гвардия»

Странный был этот день - такие бывают только во сне. Отдаленные звуки проходящих по дорогам через город частей, грохот боев в степи прекратились еще вчера. Необыкновенно тихо было и в городе и во всей степи вокруг. Ждали, что в город вот-вот войдут немцы, - немцы не приходили. Здания учреждений, магазинов стояли открытые и пустые, никто в них не заходил. Предприятия стояли молчаливые, тихие и тоже пустые. На месте взорванных шахт все еще сочился дымок. В городе не было никакой власти, не было милиции, не было торговли, не было труда - ничего не было. Ули