Формы существования значения в индивидуальном сознании

Исследование функционирования значения в человеческом сознании требует рассмотрения реальных психологических процессов, в форме которых существуют как индивидуальные значения, так и личностные смыслы. Как уже отмечалось, зна­чения имеют двойственный характер: они общественны по своей природе, но могут существовать лишь в сознании от­дельных индивидов, и для психолога представляет интерес именно «присвоение» субъектом общественно выработанных значений, формы их существования в индивидуальном созна­нии. Формой существования их в индивидуальном сознании А. А. Леонтьев считает систему соотнесения и противопостав­ления слов в процессе их употребления в деятельности. «Пси­хологическая структура значения есть, в первую очередь, сис­тема дифференциальных признаков значения, соотнесения с различными видами взаимоотношений слов в процессе реаль­ной речевой деятельности, система семантических компонен­тов, рассматриваемых не как абстрактно-лингвистическое по­нятие, а в динамике коммуникации, во всей полноте лингви­стической, психологической, социальной обусловленности употребления слова»[53].

Подчеркивая ведущую роль языка как носителя обще­ственного опыта, А. Н. Леонтьев тем не менее отмечает воз­можность фиксации значений не только в форме понятий, но и в форме «умения как обобщенного образа действия», «нор­мы поведения» и т. д. Продолжая мысль А. Н. Леонтьева, мож­но предположить, что носителями значений могут выступать такие социально нормированные формы поведения, как риту­алы, выразительные движения, искусственные языки, танцы, устойчивые визуальные символы, жесты и т. д.

В последнее время наблюдается экспансия лингвистиче­ских методов и средств в широкие области человеческого зна­ния, культуры. Стало принято говорить о языке живописи и кино, балета и архитектуры, все более подразумевая не мета­форический, а прямой смысл этого выражения.

Акцент при классификации анализируемой реальности де­лается, таким образом, не на особенностях ее материального воплощения, а на характере ее системной организации (хотя первое, безусловно, во многом определяет второе). Аналогич­но, если раньше при классификации видов мышления акцент делался на форме отражения предметной ситуации, в которой протекала мыслительная деятельность, и выделялись такие виды мышления, как наглядно-действенное, наглядно-образ­ное, дискурсивное (Рубинштейн, 1946), то В. В. Давыдов, ис­следуя различные формы обобщения, противопоставляет на­учное и эмпирическое мышление не по характеру материала, которым они оперируют, — протекает ли мышление в поня­тиях или в форме оперирования схемами, символами, — а по системной организации этого материала. «Таким образом, нельзя говорить о чувственности "вообще" при определении ее отношения к разным видам мышления. Сказав: "это — чувст­венно воспринимаемый предмет", мы не определяем характе­ра его реального выражения. Если этот предмет будет рассмат­риваться сам по себе, вне некоторой системы и связи с други­ми предметами, то он станет содержанием эмпирического мышления. Если же тот же самый предмет будет проанализи­рован внутри некоторой конкретности и лишь здесь раскроет свои подлинные особенности, то он станет моментом содержа­ния теоретического мышления»[54].

Как видно из цитируемых выше работ, более широкая трак­товка языка, чем принято в лингвистике, понимание значения как формы обобщения, являющейся дериватом действитель­ности, репрезентированной не только в форме понятий, но и в системно-организованном образном плане, требуют и анализа психических процессов, на языке которых «записаны» эти значения, — анализа формы существования невербальных значе­ний в, человеческом сознании. По аналогии с вербальными зна­чениями, где психологической структурой значения признает­ся система соотношения и противопоставления слов в речевой деятельности, можно предположить, что и образы, символы могут быть организованы в устойчивую систему отношений, которая функционирует как категориальная система, дублиру­ющая или замещающая в некоторых ситуациях категориаль­ную систему естественного языка. При этом возникает есте­ственный вопрос о характере расчленений этой семантической системы. Вопрос был сформулирован так: «Отличается ли се­мантика образов, предметов и явлений от семантики языковых выражений, означающих те или иные предметы или явления, или перцептивная семантика принципиально ничем не отлича­ется от языковой, и в образе предмета не присутствует никако­го другого содержания, кроме того, которое потенциально со­держится в языковом выражении?» (Столин, Петренко, 1973).

Далее, как языковые значения имеют различные уровни организации, так, очевидно, и невербальные значения, являясь элементами различных семиотических систем, имеют различ­ные уровни категоризации. Априори, однако, можно полагать следующее: образы, символы сохраняют отношение подобия с отражаемыми объектами. В силу этого, входя в некоторую се­миотическую систему как носители определенных значений и личностных смыслов, они выступают как иконические знаки, где часть информации раскрывается через отношения с други­ми символами (через интенсиональные связи), а часть опреде­ляется через «субстрат», «тело» иконического знака. Возмож­ность синонимических трансформаций, перифраз, произволь­ных путей движения мысли от одного значения к другому, выступающей, согласно Л. С. Выготскому, коррелятом осо­знанности, для таких систем заведомо ниже, чем для вербаль­ных; отсюда и ниже их уровень осознания.

С другой стороны, в отличие от естественного языка, име­ющего в структуре предложения как пропозицию (часть вы­сказывания, несущую основную информацию), так и модаль­ный компонент (отражающий временные и коннотативные аспекты содержания), в иконической (символической) семи­отике эти два аспекта семантики оказываются более тесно вза­имосвязанными. Экспрессивная окраска образов позволяет точнее передать содержание, но одновременно несет в себе и отношение к нему. Иначе говоря, для иконической семиотики оппозиции «значение—личностный смысл», «познание—искус­ство" оказываются снятыми.

Для естественного языка соотношение плана выражения и плана содержания конвенционально, и нет однозначной связи между звуковым или графическим образом знака и его содер­жанием. Так, в русском языке стол называется «столом», в ан­глийском — table, в немецком — tisch и т. д. Исключением из этого правила являются случаи звукового символизма (Жу­равлев, 1981;Узнадзе, 1961), когда звуковой образ слова соот­ветствует по эмоционально-экспрессивным характеристикам содержанию, которое оно обозначает, или случаи графическо­го символизма, как, например, иероглифическая письмен­ность Древнего Египта, где сохраняется некоторое отношение подобия образов означаемого и означающего. Феномен звуко­вого символизма проявляется, например, в первых словах ре­бенка (ср. «мама» — в русском языке, mother — в английском, «мадар» (в русской транскрипции) на фарси и т. п.), где соот­ветствие образа слова и его содержания облегчает ребенку его понимание и дает дополнительную опору в его овладении. Широко используется звуковой символизм в поэзии: «Пол­ночной порой в болотной глуши чуть слышно, бесшумно шур­шат камыши» (Бальмонт). Шуршащие звуковые образы слов хорошо передают шелест самой природы. Естественность свя­зи звукового образа слова с его содержанием не подвергается сомнению в детском сознании или сознании человека «дет­ства» нашей культуры (ср.«...давать имена нужно так, как в соответствии с природой следует давать и получать имена, а не так, как нам заблагорассудится...»[55]). Только в XVI в. в связи с дискуссией номиналистов и реалистов была четко осознана конвенциональная природа языкового знака (ср. «...Имя есть слово, произвольно выбранное в качестве метки с целью воз­буждения в нашем уме мыслей...»[56]). Для исследования есте­ственного языка в логическом пределе (вынося за скобки фе­номен звукового символизма, обусловленный механизмами синестезии), очевидно, справедливо развитое Ельмслевым по­нимание языка как системы отношений. Именно благодаря развитию структурных методов анализа лингвистика оказа­лась в числе динамически развивающихся наук и «языковой» (лингвистический) подход становится эвристической моде­лью, переносимой в целый ряд родственных наук. Например, структурные, лингвистические методы используются в этно­графии (Леви-Стросс, 1972), в психоанализе (сб.: Психоана­лиз и науки о человеке, 1996; Лакан, 1995) и т. д. Структурные методы исследования языка, оставаясь в плоскости самой зна­ковой системы, являются объективными методами, так как ре­зультаты их применения не зависят от субъекта (личности исследователя). Иконические семиотические системы, к кото­рым мы относим невербальную коммуникацию, живопись, архитектуру, балет, музыку и т. п., характеризуются тем, что план выражения и план содержания оказываются взаимосвя­занными, и чисто структурные методы не могут полностью раскрыть содержание иконического знака. Например, анализ невербального поведения как специфического языка (иссле­дования в духе Бодвистела [Birdwhistell, 1966,1971]) оказыва­ется затрудненным тем, что содержание жеста раскрывается не только в контексте других жестов, но и тем, что жест значим сам по себе как редуцированное движение (отсюда бихевио-ральный, натуралистический подход к «значению» жеста в работах Экмана (Ekman, 1955)). Именно в силу насыщенности иконической семиотики эмоциональными, образными компо­нентами, включенными непосредственно в «тело» знака, для ее исследования требуются не только объективные (структур­ные) методы исследования. Необходимость эмоционального «проигрывания», эмпатии требует активного моделирования субъектом (исследователем) эмоций и образов коммуникатоpa — пусть не присутствующего персонально — и является не­обходимым звеном в понимании иконической семиотики. Применение «объективных математических методов при по­строении семантических пространств не должно заслонять для нас того факта, что вся эта мощная операциональная тех­ника применяется к результатам оценки, шкалирования — тому, что пионер в области построения семантических про­странств Ч. Осгуд назвал «поддержанной интроспекцией». Симбиоз объективных и субъективных методов анализа есть, очевидно, необходимое условие развития исследований ико­нической семиотики — области непосредственного интереса психолога, работающего не с печатными текстами, а с реаль­ным вербальным и невербальным поведением человека.

III

Сознание и бессознательное