Самосознание в мире сознания

Обсуждение проблемы мира, или миров, сознания необхо­димо для того, чтобы обосновать необходимость и достаточ­ность выделенных в структуре сознания компонентов, его образующих. В классической парадигме «сознание в мире со­знания» вопрос о его образующих, а соответственно, и о его структуре, не возникал. В более новой парадигме «сознание в мире мозга» при всей рафинированности экспериментальных методов исследования само сознание понимается вполне жи­тейски, вне философских и психологических традиций его понимания. Ведь сами ученые, в том числе и те, которые зани­маются сознанием, являются носителями, а то и жертвами, массового сознания.

Попытаемся условно выделить презентированные ему миры и соотнести с ними выделенные в структуре сознания компоненты. Мир идей, понятий, житейских и научных зна­ний соотносим со значением как образующей рефлексивного слоя сознания. Мир человеческих ценностей, переживаний, эмоций, аффектов соотносим со смыслом как следующей об­разующей рефлексивного слоя. Мир производительной, пред­метно-практической деятельности соотносим е биодинамиче­ской тканью движения и действия как образующей бытийного слоя. Наконец, мир представлений, воображения, культурных символов и знаков соотносим с чувственной тканью как сле­дующей образующей бытийного слоя сознания.

Конечно, сознание нельзя свести ни к одному из выделен­ных миров, как нельзя свести ни к одному из его компонентов.

В то же время сознание рождается и присутствует во всех этих мирах. Оно может метаться между ними: погружаться в какой-либо из них, инкапсулироваться в нем, менять» переделывать, претворять его и себя самое, подниматься или витать над всеми ними, сравнивать, оценивать, восхищаться, страдать, судить их. Поэтому-то так важно, чтобы все перечисленные миры, вклю­чая и мир сознания, были открыты ему. Если же этого нет, то мы называем сознание узким, ограниченным, неразвитым, несовер­шенным. Вся эта жизнь сознания может разыгрываться на пред­ложенной структуре, когда тот или иной ее компонент приоб­ретает доминирующую роль, что происходит за счет развития других компонентов структуры. Структура может развиваться и более гармонично, что, впрочем, не обязательно влечет за со­бой ее равновесности. Тем не менее при вовлечении в деятель­ность сознания всех компонентов оно приобретает бытийный и рефлексивный опыт и соответствующие ему черты. Потенци­ально оно может стать надмирным и подлинно творческим.

Выделение миров сознания и образующих его компонентов, установление соответствия между мирами и образующими сознания при всей своей полезности все же не дает ответа на вопрос, а что такое сознание. Здесь нужно оговориться, что этот вопрос; не совпадает с вопросом о сущности сознания. Последний вообще выходит за рамки психологии. В настоя­щей статье идет речь не о сущности, а о существовании созна­ния. Как это ни странно, но для понимания бытия сознания по­лезно вернуться к классической парадигме «сознание в мире сознания». Если мир сознания нам известен, известны и его образующие, то, может быть, имеет смысл модифицировать эту парадигму следующим образом: «самосознание в мире со­знания». Эпицентром сознания и самосознания является сознание собственного «Я». Без его включения в жизнь созна­ния не только остается непонятным, что же такое сознание, но и отсутствует субъект, нуждающийся в ответе на этот вопрос. Можно привести следующую аналогию. Нам известны анато­мия, морфология, физиология нашего телесного организма. Но сам этот организм не может быть сведен ни к одному из своих органов или процессов, которые в нем протекают. Орга­низм как таковой должен определяться в другой системе поня­тийных координат, поскольку организм есть целое.

Допустим, нам известны анатомия, морфология, синтак­сис, семантика деятельности духовного организма. Мы знаем, что в нем поселилось сознание, которое, как и организм, явля­ется целостным. Значит, для определения того, что же есть сознание, недостаточно указания на органы или деятельности, осуществляющиеся в духовном организме. Необходимо обра­щение к другой системе координат. Это могут быть координа­ты типа Я-концепции, или координаты «самопознание лично­сти», или какие-либо другие. В любом случае для облегчения понимания необходима не только объективация структуры со­знания, но и персонификация сознания. Последняя представ­ляет собой своего рода форму, вне которой сознание не может существовать. Мало того, как говорил М. К. Мамардашвили, так или иначе понимаемое сознание открывает философу воз­можность его личностной реализации в виде не просто достиг­нутой суммы знаний, а именно реализованной мысли и спосо­ба бытия. Нужно надеяться, что сказанное относится не только к философу. Едва ли можно представить себе самореализацию личности, лишенной сознания. Такое встречается только в психологии личности. Без персонификации сознание может раствориться или утонуть в собственной структуре, хотя ин­туитивно ясно, что оно может подниматься над собственной структурой, рефлектировать по поводу нее, освобождаться или разрушать ее, строить или заимствовать новую. Об определенной автономии души (и сознания!?) от телесного организма хорошо писал Н. Гумилев:

Только змеи сбрасывают кожи, Чтоб душа старела и росла Мы, увы, со змеями не схожи, Мы меняем души — не тела. Можно предположить, что определенной автономией от ду­ховного организма и от сознания обладает самосознающее «Я», выступающее в отношении собственного сознания в качестве деятеля, или наблюдателя, или того и другого вместе. Отсюда идеи о существовании сверхсознания, Сверх-Я, сверхчелове­ка, приобретающего власть не только над сознанием, над са­мим собой, но и над собственной волей. Как заметил М. Хайдеггер: «Сущность-сверхчеловека — это не охранная грамота для действующего произвола. Это основанный в самом же бы­тии закон длинной цепи величайших самоопределений...»[45]. Такие самоопределения составляют основу самостоянья чело­века, которое, по словам А. С. Пушкина, залог величия его.

Персонификация сознания — это не редукция сознания к «Я». Это лишь методический прием, с помощью которого можно лучше понять жизнь и свойства сознания, стремление челове­ка к свободе, понять волю и путь к власти над самим собой.

Но пока человек слаб. Сознание его ограничено, далеко от совершенства и целостности, взаимоотношения души и тела далеки от гармонии, самосознающее «Я» не может властвовать в полной мере ни над душой, ни над телом, оно мечется между ними в поисках если не гармонии, то более удобного жилья. Все это, с одной стороны, печально, а с другой придает смысл научным поискам в сфере деятельности, сознания, личности, дает шансы понять их взаимоотношения. Совершенный чело­век, если таковой существует,— это предмет восхищения, а не научного исследования. Несовершенно и самосознающее «Я», чем, видимо, можно объяснить трудности, связанные с лока­лизацией его в телесном и духовном организме, в том числе и в предложенной структуре сознания.

Эти трудности не случайны. Дело в том, что культурно-ис­торическая традиция в изучении психики и сознания оставила за пределами своих поисков проблему телесности. Несколько схематизируя, можно сказать, что Л. С. Выготский был занят проблемой преимущественно духовного «Я». С точки зрения общей психологии, в высшей степени интересно расширение традиционной проблематики сфер сознания и самосознания, которое предпринимается психологами-практиками, в частно­сти патопсихологами, психотерапевтами. В этих исследовани­ях детально рассматривается проблема физического «Я», распространяется культурно-исторический подход на сферу телесности. Последняя влияет на сознание и самосознание личности порой в значительно большей степени, чем сфера духовная. Производят большое впечатление описания случаев, когда самосознание, напряженно работающее в поисках смыс­ла жизни, судьбы или причин заблуждений и крахов, замыка­ется.или погружается в телесность собственного «Я». Проис­ходит смещение центра сознания. Оно ищет смысла не во вне­шних предметностях, не во внутренних деятельностях, а в переживаниях собственной телесности. Сознание и самосо­знание покоряется телу, лишаются свободы в своем развитии. Е. Т. Соколова приоткрывает читателю, как телесность может вытеснить бытийные или рефлексивные слои сознания, пока­зывает не только ее формирующую, но и драматическую де­формирующую роль в становлении сознания и самосознания личности. Тело становится не только внешней формой, но и полновластным хозяином духа. На экспериментальном и кли­ническом материале это выступает как контраверза между ре­альным и идеальным «Я» (последнее, как правило, заимству­ется у другого) и их телесными и духовными переживаниями. На одно и на другое могут надеваться защитные или разруши­тельные, иногда самоубийственные, маски.

Мы специально обращаем на это внимание в контексте дан­ного параграфа, чтобы показать возможности развития и рас­ширения изложенных в статье представлений о мирах и струк­туре сознания, возможности их жизненной верификации, оживления достаточно абстрактной структуры. Конечно, мы далеки от решения вопросов о том, как самосознающее «Я» живет и ориентируется в широком мире сознания, как потен­циально бесконечное широкое сознание сжимается до точки физического «Я» индивида. Мы хотели лишь показать, что об этих сложнейших проблемах человеческого бытия и бытия со­знания можно размышлять и так, как это сделано в статье.

П. В. Симонов

СОЗНАНИЕ И СОПЕРЕЖИВАНИЕ [46]

Среди всех существующих определений наиболее адекват­ным для естественно-научного анализа нам представляется такое, где сознание определяется как знание, которое с помо­щью слов, математических символов и обобщающих образов художественных произведений может быть передано, став до­стоянием других членов общества. Сознание — это знание вме­сте с кем-то (сравни с сочувствием, сопереживанием, со­трудничеством и т. п.). Осознать — значит приобрести потенци­альную возможность сообщить, передать свое знание другому, в том числе другим поколениям, в виде памятников культуры. Ряд авторов разделяют представление о коммуникативной при­роде и коммуникативном происхождении сознания. О сознании у другого мы можем судить только благодаря коммуникации с помощью речи или двигательной реакции, утверждают Дончин с соавторами (1983) и Клюттербук (1993). Ж. Годфруа (1988) в своем учебнике «Что такое психология» считает, что созна­ние — это способность отвечать на внешние стимулы и расшиф­ровывать их так, как принято большинством группы, к которой мы принадлежим. Подобной точки зрения придерживался и 3. Фрейд: «Действительное различие между бессознательным и предсознательным представлениями заключается в том, что первое совершается при помощи материала, остающегося неиз­вестным (непознанным), в то время как второе связывается с представлениями слов»[47].

О решающей роли функционирования речевых структур головного мозга в феномене сознания свидетельствуют иссле­дования нейрофизиологов, проводимые в Институте нейрохи­рургии им. Н. Н. Бурденко под руководством О. М. Гриндель. Они показали, что восстановление сознания у больных с тяже­лой черепно-мозговой травмой совпадает во времени с восста­новлением связей между моторно-речевыми зонами левого полушария (у правшей) и другими областями коры. На осно­ве своих систематических экспериментов Э. А. Костандов при­шел к выводу о том, что «активация связей гностических кор­ковых участков с двигательной речевой зоной является реша­ющим звеном в структурно функциональной организации механизмов, обеспечивающих осознание раздражителя»[48].

С помощью магнитоэнцефалографии Р. Салвелин с соавтора­ми (1994) показал, что активация структур, относящихся к речи, происходит не только при мысленном назывании демон­стрируемого объекта, но и при пассивном его созерцании. <...>

Психическое (высшее нервное) есть процесс, где объектив­ное и субъективное сосуществуют на основе принципа допол­нительности. С точки зрения внешнего своего субъективного восприятия мира с восприятием «других» благодаря сопере­живанию, например чувству красоты, переживаемому разны­ми людьми при восприятии одного и того же объекта. Если основу сознания составляет процесс трансформации интер­психического в интрапсихическое, то сопереживание позволя­ет осуществлять прямо противоположный процесс трансфор­мации сугубо личного интрапсихического впечатления в интерпсихическое, лишь частично вербализуемое восприятие действительности. Дополнительность объективного и субъек­тивного познания мира лежит в основе двух главных способов этого познания, двух основных ветвей культуры: науки и ис­кусства. Закон природы может быть открыт (осознан) несколь­кими лицами, оставаясь неизменным. Произведение искусства уникально и неповторимо так же, как его творец. <...>

Уже само коммуникативное происхождение сознания де­лает его неизбежно социальным. Интериоризованный «дру­гой» (точнее: «другие»), субъективно воспринимаемый как мое внутреннее «Я», порождает не только способность мыс­ленного диалога с самим собой, но и принципиальную возмож­ность лжи, т. е. возможность думать одно, а говорить другое. Психоаналитик Ф. Дольто остроумно заметила: «...нельзя лгать подсознанию. Оно всегда знает правду». Напомним,,что к подсознанию принадлежит все то, что было осознаваемым или может стать осознаваемым в определенных условиях, а именно: хорошо автоматизированные и потому переставшие осознаваться навыки, вытесненные из сферы сознания моти-вационные конфликты, глубоко усвоенные субъектом соци­альные нормы (Фрейд обозначил их термином «Сверх-Я»), регулирующая функция которых переживается как «зов серд­ца», «веление долга» и т. п. Имеется и прямой канал воздей­ствия на подсознание в виде подражательного поведения. Так, ребенок в ходе имитации неосознанно фиксирует эталоны по­ведения, находимые им в своем ближайшем окружении, кото­рые со временем становятся внутренним регулятором его по­ступков.

Подсознание тяготеет к витадьным потребностям, инстин­ктивному поведению. Это особенно ярко проявляется в экс­тремальных ситуациях угрозы индивидуальному и видовому (родительский инстинкт) существованию, когда нет времени для рационального анализа обстановки, но необходимо дей­ствовать, опираясь на врожденный и ранее накопленный опыт, мгновенно используя автоматизированные навыки. Что каса­ется сверхсознания (творческой интуиции), то оно, по-види­мому, монопольно принадлежит идеальным потребностям по­знания и преобразования окружающего мира. Нейрофизиоло-гическую основу деятельности сверхсознания представляют трансформация и рекомбинация следов (энграмм), хранящих­ся в памяти субъекта, первичное замыкание новых нервных временных связей, чье соответствие или несоответствие дей­ствительности выясняется лишь в дальнейшем. В сущности, именно деятельность сверхсознания есть движитель прогрес­са. Подобно тому как в эволюционирующей биологической популяции новое возникает через отбор отдельных особей, эволюция культуры наследует в ряду сменяющихся поколе­ний идеи, открытия и социальные нормы, первоначально воз­никшие в голове отдельных первооткрывателей и творцов. Сверхсознание участвует в поиске средств удовлетворения витальных и социальных потребностей только в том случае, если им присущи элементы идеального. Осознанное идеаль­ное становится все более социальным, ярким примером чему может служить судьба идеологий.

Если сознание вооружено речью, символикой математиче­ских формул и образным строем художественных произведе­ний, то неосознаваемое психическое сообщает ему о результа­тах своей деятельности переживанием чувств, т. е. эмоцией. Я имею в виду три основных «языка» сверхсознания: чувство красоты, чувство юмора и так называемый «голос совести». Каждый из них требует ответа на два вопроса: 1) в чем заклю­чается информационный компонент данной эмоции, будь то возрастание вероятности достижения цели при положитель­ной эмоциональной реакции или ее снижение при отрицатель­ном эмоциональном переживании; 2) с удовлетворением ка­ких потребностей мы имеем дело в данном случае.

Красота есть всегда сюрприз, открытие, радостная неожи­данность. Ощущение красоты возникает всякий раз, когда по­лученное превышает неосознанно прогнозируемую норму. Эстетическое наслаждение — положительная эмоция, связан­ная с удовлетворением трех потребностей: познания, эконо­мии сил и вооруженности теми знаниями, навыками и умени­ями, которые наиболее коротким и верным путем ведут к до­стижению цели. Не случайно И. Кант определял прекрасное как «игру познавательных способностей». Способность к вос­приятию красоты необходима для любого творчества. По мне­нию физика В. Гейзенберга, «проблеск прекрасного в точном естествознании позволяет распознать великую взаимосвязь еще до ее детального понимания, до того, как она может быть рационально доказана»[49]. Человек обнаруживает красоту в яв­лениях природы, воспринимая их как творения Природы, т. е. перенося на явления природы критерии собственных творчес­ких способностей, своей творческой деятельности. Рассогла­сование между ожидаемым и полученным мы находим и в чув­стве юмора: не случайно все анекдоты непременно состоят из двух частей. В чувстве юмора мы, как правило, имеем дело с интеллектуальным превосходством, с превосходством в пони­мании, в оценке событий, лиц, положений. Юмор связан с удовлетворением идеальной потребности познания (понима­ния) и социальной потребностью самоутверждения. Он спо­собствует преодолению устаревших норм, отказу от тривиаль­ных решений. Э. Фромм рассматривал неспособность смеять­ся как одну из черт деструктивного, нетворческого характера.

Наконец, совесть есть способность эмоциональной реакции на результат своих предполагаемых или реализуемых дей­ствий в той мере, в какой они затрагивают удовлетворение двух фундаментальных потребностей: в объективной истине и альтруистическом желании добра. Совесть есть способность к самооценке собственных действий, не зависящей от норм, при­нятых в окружающей субъекта социальной среде. Вот почему совесть принципиально отлична от чувства долга. Норм и по­рожденных ими представлений о долге может быть много, но невозможно себе представить несколько «совестей». Голос со­вести — это голос истины в той мере, в какой она оказалась доступна данному человеку, голос сочувствия в той мере, в какой эта способность присуща конкретной личности.

Что касается души и духовности, то в современном не-религиозном употреблении этих понятий они обозначают инди­видуальную выраженность в структуре данной личности двух фундаментальных потребностей человека: идеальной потреб­ности познания и социальной альтруистической потребности «для других». Под духовностью подразумевается преимуще­ственно первая, под душевностью — вторая. Именно подобное сочетание истины и добра ценил Л.Н. Толстой, по мнению которого самый лучший из людей живет преимущественно своими мыслями и чужими чувствами, а самый худший — чу­жими мыслями и своими чувствами. Изразличных сочетаний этих четырех основ, мотивов деятельности, складывается все различие людей.

Принципиальная «двойственность» сознания, возмож­ность рефлексии, взгляда на себя изнутри порождают сомне­ния в целостности психологии как единой науки. Психоло­гия — междисциплинарная область знания с несовместимыми ориентирами, утверждает Г. Кендлер из Калифорнийского университета в Сайта-Барбаре. Результаты интроспективно­го наблюдения несовместимы с интерсубъектным анализом поведения. Дедуктивное объяснение и поведенческий конт­роль соответствуют критериям естественных наук. Непроти­воречивые интерпретации и интуитивное знание — гумани­тарным. Принятие одних критериев исключает принятие дру­гих. Развод двух областей психологии не только желателен, но и неизбежен. Более оптимистично настроен М. Йела, работаю­щий в Мадридском университете. По его мнению, предмет психологии — поведение, т.- е. биологически или личностно осмысленное действие, а ее метод — экспериментально вери­фицируемое знание. Поэтому единство психологии в принципе

достижимо. С ним солидарен и П. Фресс (Университет Р. Декарта), который утверждает, что существует парадигма, единая для всех психологов, ибо они исследуют поведение, учитывая ситуацию и личность субъекта.

Признание дополнительности объективного и субъективно­го анализа поведения человека (эту идею в свое время высказал Н. Бор) позволяет снять реально существующее противоречие между детерминизмом и свободой воли. Человек несвободен (детерминирован), с точки зрения внешнего наблюдателя, рассматривающего поведение как результат генетических за­датков и условий воспитания. Вместе с тем и в то же самое время человек свободен в своих поступках с точки зрения его рефлексирующего сознания. Именно так решал данную про­блему А. Шопенгауэр: «Если брать его (человека) поведение объективно, т. е. извне, то бесспорно придется признать, что оно, как и действия всего существующего в природе, должно быть подчинено закону причинности во всей его строгости; субъективно же каждый чувствует, что он всегда делает лишь то, что он хочет»[50]. Аналогичная мысль принадлежала Л. Н. Тол­стому: «Вопрос состоит в том, что, глядя на человека как на предмет наблюдения мы находим общий закон необходимо­сти, которому он подлежит так же, как и все существующее. Глядя же на него из себя, как на то, что мы сознаем, мы чув­ствуем себя свободными».

Субъективно ощущаемая свобода выбора и порождаемое ею чувство личной ответственности включает механизмы все­стороннего и повторного анализа последствий того или иного поступка, что делает окончательный выбор более обосно­ванным. Мобилизация из резервов памяти такого рода инфор­мации ведет к усилению потребности, устойчиво главенству­ющей в иерархии мотивов данной личности, благодаря чему она обретает способность противостоять ситуативным доми­нантам, т.е. потребностям, экстренно актуализированным сложившейся обстановкой. При выборе поступка деятель­ность сверхсознания может представить в качестве материала для принятия решения такие рекомбинации следов ранее на­копленного опыта, которые никогда не встречались ранее ни в жизни данного субъекта; ни в опыте предшествующих поколе­ний. В этом и только в этом смысле можно говорить о своеоб­разной «самодетерминации» поведения как частном случае реализации процесса самодвижения и саморазвития живой природы. Истинная свобода воли осуществляется исключи­тельно в творческой деятельности человека. Н. Заболоцкий писал: «Два мира есть у человека — один, который нас творил, другой, который мы от века творим по мере наших сил».

Некоторые суждения о непростых отношениях между со­временной психологией и наукой о деятельности мозга хочет­ся завершить словами И. П. Павлова, обсуждавшего эту про­блему на 12-м съезде естествоиспытателей и врачей в декабре 1909 г.: «Я не отрицаю психологии как познания внутреннего мира человека. Тем не менее я склонен отрицать что-нибудь из глубочайших влечений человеческого духа. Здесь и сейчас я только отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественно-научной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кон-чаетсяэтавозможность!»

В. Ф. Петренко

ПРОБЛЕМЫ ЗНАЧЕНИЯ. ПСИХОСЕМАНТИКА СОЗНАНИЯ [51]