Повесть о двух поспоривших мудрецах 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Повесть о двух поспоривших мудрецах



Жили двое мыслителей некогда в доме одном

И полны были гнева, поспорив о доме своем.

Долго спорили мудрые. С распрею не было слада.

«Хоть премудрость одна лишь — сказать о премудрости надо.

Правды две не нужны: лишь одной пожелают внимать,

Две главы вознесутся, — одну не придется ли снять?

Для храпенья двух сабель я кожаных ножен не видел.

Я ведь пир двух Джамшидов — ну как он возможен? — не видел».

Двое мудрых твердили об этом не раз. Потому

И решили, что дом надлежит передать одному.

Каждый в схватке слепой был исполнен вражды и упорен

И желал, чтобы дом стал удобен ему и просторен.

И однажды в ночи голоса возвышали они,

Будто клича людей, общий дом продавали они.

И решили мужи после спора пред самым рассветом,

Что друг друга они угостят ядовитым «шербетом»,

Чтоб узнать, кто сильней и кто явит познанье свое

И сумеет создать наиболее злое питье.

Тотчас разума два одному они отдали делу,

Будто два устремленья вручили единому телу.

Первый муж создал яд, потрудившись немало над ним.

Этот яд черный камень прожег бы зловоньем своим.

И врагу подал враг свой состав и сказал: «Мой напиток

Укрепляет все души, и сахара в нем преизбыток».

А другой, эту чашу, влекущую в царство теней,

Выпив смело, сказал: «Только сладость я чувствовал в ней».

Нуш-гия в нем таился; врагу причиняя досаду,

Прекратил бы он доступ любому смертельному яду.

Муж обжегся, как мошка, но тотчас он крылья раскрыл

И, как светоч сияя, к другим мудрецам поспешил.

На лугу, мимоходом сорвав темно-красную розу,

Он заклятье прочел, и подул на прекрасную розу,

И врагу ее дал. Словно скрытый заботливо яд

Лепестки ее нежные в пурпурной чаше таят.

Взяв заклятую розу, поддавшись безмерному страху,

Недруг взялся за сердце, и душу вручил он Аллаху.

Тот премудрый отраву из тела исторгнуть сумел,
А другой из-за розы подлунный покинул предел.

Друг мой, каждая роза, горящая пурпурным цветом, —

Капля крови людской, пурпур сердца. Ты помни об этом.

Ты из сада времен: и весна и цветение ты,

Но ведь сад увядает; его отражение ты.

Острый камень всади в этот прах, взгроможденный слоями.

Прахом воду осыпь, что подвешена кем-то над нами.

Эту воду покинь, эти марева злые забудь!

Ты над прахом взлети, от притона подалее будь.

Ты от месяца с солнцем свое отстрани размышленье.

Ты убей их обоих, как их убивает затменье.

Златоблещущий месяц — его восхвалять я могу ль? —

На дорогах любви — человека смущающий гуль.

Небосвод, полный зла, наше утро призвавший к ответу,

Из великого света привел тебя к этому свету.

Если светлого сердца услышишь благой ты совет,

То из этого света возьми его в канувший свет.

Слезы лей и мечтай, чтобы слезы надежды смывали

Все, что явлено людям на этой двухцветной скрижали,

Чтобы этой надеждой ты душу смущенную спас

В день Весов, в судный день, в неизбежный торжественный час.

Укрепи свою руку, призвав благотворную веру,

Чтоб она на весах указала надежную меру.

Кто, печалясь о вере, возносится в светлую даль,

Тот свободной душой забывает земную печаль.

Ты, чьей жажде к земле и подлунному миру я внемлю,

Ты мне веру отдай, а себе ты возьми эту землю.

 

РЕЧЬ ТРИНАДЦАТАЯ

О ПОРИЦАНИИ МИРА

Миру тысячи лет, тесен миром раскинутый стан,

В юность мира не верь, многокрасочность мира — обман.

Схожий с юношей старец, исполненный темной угрозы,

Держит пламень в руке. Этот пламень ты принял за розы.

Воды мира — лишь марево жаждой охваченных мест.

Что он сделал кыблой? Христианский неправедный крест.

Скудны розы земли, но колючек на свете немало,

Небо розы земные всегда у людей отнимало.

Отрешись от всего, что тебя соблазняло года.
И, уйдя, унеси то, что сам же принес ты сюда.

Если кладь унесут в море судного дня, — нашу душу

Унесут, и она так же в море забудет про сушу.

Хочешь — деньги разбрасывай, хочешь — припрячь их под спуд:

Все, что ты получил, все равно у тебя отберут.

Знаю: «Купля-продажа» — название этого света.

Пусть дает он одно, — но другое берет он за это.

Хоть разводится червь на листве, порождающий шелк,

Но ведь водится червь в сундуках, поедающий шелк.

В светоч масла подлив, чтобы ты не угас от нагара,

Как светильник, сжигай пышноцветную розу Джафара[105].

Ты разбей эту плоть, эти девять ненужных дверей.

Шестигранного золота слитки забудь поскорей.

К ним рукой не тянись, ставь на них ты с презрением ногу,

Чтоб никто не сказал, что к поживе ведешь ты дорогу.

Ведь на золоте нет послушанья чекана, — и так

Нечестивое золото разве не тот же мышьяк?

Если золота блеск — беспокойной корысти причина,

Вспомни: блеск золотой на хвосте у любого павлина.

Можно только железом.блестящее золото брать,

Потому кузнецом должно каждого шаха назвать.

Только к золоту влекся могучий Карун и, не щедрый,

Потому-то был ввержен в земные, потайные недра.

Ведай: золото — груз, коль оно жадных мыслей огонь,

Коль оно под ногами, оно — твой оседланный конь.

Если золото взял, возвращать его разве приятно,

Для чего ж его брать, коль нести его надо обратно?

Целый мир ты возьмешь жаркой жадности властной рукой,

От всего отказавшись, добудешь отрадный покой.

Если золото взял — разбросать его ты приготовься.

Но ведь было бы лучше не брать это золото вовсе.

Если золото копишь — в тебе воспаляется желчь.

Если золото тратишь — в тебе усмиряется желчь.

Посылают нам золото только восточные дали,

Знайте: «западным» люди его без причины назвали.

Там, на западе, в людях возвышенной щедрости нет,

На востоке же в щедрости видят отраду и свет.

То, что радостным утром подарит сиянье востока,

Запад вечером спрячет; дождавшись урочного срока,

Существо рудников только в золоте силу нашло,

Хоть безруки пернатые — им даровали крыло.

Хоть бы камнем дамасским проверено золото было,

Хоть бы качеством лучшим оно ненасытных манило,

Это золото брось, разглядев его вечный изъян:

Хоть оно и сверкает, но это сверканье — обман.

Кто же был не обкраден вот этим блистательным вором,

Не смущен этим гулем, снующим по нашим просторам?

ПОВЕСТЬ О ХАДЖИ И СУФИИ

 

Некий муж правоверный задумал к Каабе идти.

Приготовил он все, что должно пригодиться в пути.

Но один кошелек, из ниспосланных старцу всевышним,

Полный звонких динаров, хаджи показался излишним.

И подумал хаджи: «Некий суфий, святой человек,

Проживающий здесь, все мирское покинул навек.

Чует сердце мое: умиление в суфии этом,
Благонравье, и мир, и смирение в суфии этом».

И пошел он за ним, и привел его в дом, и извлек

Свой запас из ларца, и вручил он ему кошелек,

И сказал: «Сберегай ты под сенью безлюдного крова

Мой излишек. Вернусь, — и кошель будет нужен мне снова»,

И хаджи вышел в путь, что идет всем паломникам впрок.

Суфий принял кошель, чтобы целым вернуть его в срок.

Но помилуй, создатель! Уж долгие годы динары
Насылали свои на нестойкого суфия чары.

И сказал он, смеясь: «Хороши мои стали дела.

Звал судьбу золотую, — судьба золотая пришла.

Стану золото тратить, ведь с ним наслаждение слито,

Как легко получил я богатство, творцом не забытый!»

Потянул он за узел, раскрыл он добротный кошель,

Стал он славить ночами и песни, и негу, и хмель.

Золотую мошну он истратил на радости чрева,

Раздобрел, насыщаясь под рокоты струн и напева.

Наложил пятерню он на звонкого золота жар.

Черный локон красавца обвил его, словно зуннар.

За деяньем худым совершал он худое деянье.

Разодрал он хырку, — свой почет, не свое одеянье.

Всю добычу он съел, не оставил себе и тавра[106]

И жиров для лампады. И злая настала пора:

Возвратился хаджи. На индийца, влекомого к негам,

Он, как тюрок, нагрянул, нагрянул внезапным набегом.

Он сказал: «Эй, мудрец, принеси мне немедленно...» — «Что?» —

Тот спросил. — «Да динары». — «Молчи, все динары — ничто!

Щедрым стань, о достойный! Настойчивость брось. Ведь на­лога

Не взимают с развалин. У нищего стал ты порога.

Твой кошель опустел. Воздух в воздухе. Скорбный бедняк

И тугой кошелек! Совместит их лишь только простак.

Кто посмел бы по-тюркски на тюркские мчаться кибитки?!

Кто бы мог у индийца на время оставить пожитки?!

Столп достоинств моих и рукни искрометного шквал!

Столп не выдержал, нет, он под тягостным грузом упал».

С сотней возгласов буйных смеялся он, все раздавая.

С сотней стонов печальных он пал, о прощенье взывая.

Он стенал: «Я стыжусь! Да простит меня милость твоя.

Пусть неверным я был, мусульманином сделался я.

Мир не в вечном цветенье, с ущербом он горестным смешан,

Но в ущербе твоем только я, заблудившийся, грешен».

И хаджи молвил бог грозным голосом судного дня:

«Он скорбит. Все прости, тяжкой злобы в душе не храня».

И владелец динаров, услышавший бога, динары

Не хотел вспоминать. Мудрой щедрости понял он чары.

И подумал хаджи: «Я смирюсь. Я в убытке — ну что ж!

С неимущего шейха динаров своих не возьмешь.

У него ни зерна, у него нет иного залога,

Кроме веры в добро да надежды на милости бога.

Не богач этот суфий, он вечной нуждою томим,

Он имеет лишь «нет», лишь «алиф», что стоит вслед за «мим»[107].

И промолвил хаджи: «Если хочешь, я буду не строгим,

И проступок твой тяжкий не тяжким покажется многим,

Но, притворщик, скажи: «Мне отшельником быть не с руки», —

И рукою своей ты чужие не трогай мешки.

Независтливых нет, вожделений людских не измерить,

Горсти праха, о шейх, никому мы не можем доверить.

Прячь от дьявола веру. Храни этот клад, говорю,

Богдыхана запястье никто не дарует псарю.

Если веру отдашь, на тебя не наложат ни пени,

Разоренным глупцом на последней ты станешь ступени.

Полон жара иди. Мир — стоянка, влекущая к злу.

Должный край ты найдешь, только веру держа за полу.

Небосвод не на нищих во мраке ночей нападает,

На большой караван, на вельмож, богачей нападает.

На дорогах грабитель он, грабить ему нипочем.

Помни: быть неимущим отрадней, чем быть богачом.

Постигая весь мир, проходя его многие долы,

Я узнал: из-за сладости ведают бедствия пчелы.

Горек лев. Но заранее стал он таким для чего?

Чтоб, когда он погибнет, зверье не съедало его.

Ввысь стремится свеча и затем оседает, и хочет

Полнолунья луна, полнолунье же убыль пророчит.

Ветер борется с прахом, его ударяя сплеча,

Но в бессилье стихает, его понапрасну влача.

Разве водные птицы, скажи, догадаться могли бы,

Что цветные чешуйки являются бедствием рыбы?

Те червонцы мои, что твою искушали нужду,

Стали зовом к молитвам, твою победили беду».

Чтоб сиять в чистоте, чтоб от нужд отказаться не ложно,

Подражай Низами; проиграл ведь он все, что возможно.

 

РЕЧЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ПОРИЦАНИЕ БЕСПЕЧНОСТИ

 

О довольный! Ты к миру, в спокойствии сладком, привык.

Ты — осел на лугу, ты к кормушке склонившийся бык.

Что тебе это солнце, лазурных высот сердцевина,
Что тебе эта синь, эта выси просторной равнина!

Это только для тех, в чьем познанье сияющий свет.

У незнающих мира — о нем помышления нет.

Подними же свой взор, не довольно ль ты тешился дремой?!

Ты назначен идти по дороге, тебе незнакомой.

Почему же ты спишь, иль засада тебе не страшна?

Смертных, полных раздумья, всегда устрашала она.

Очи вскинь, рассмотри эти синие своды печали,

На ничтожность твою не они ли тебе указали?

Твой рассудок — старик, он рассеян. Предался он снам,

Он тебя позабыл. Ну так что ж! Призови его сам.

Кто бы знал о тебе, если б разума свет величавый

О тебе не вещал? Только с ним и добился ты славы.

Разум светлый — мессия; всегда он к познанию вел.

Без него ты — погрязший в дорожную глину осел.

По дороге ума ты иди за сияющим светом

Иль домой возвратись и забудь о скитальчестве этом.

Не пьяни мирный разум, его на пирушках поя,

Разве соколом ловчим ты будешь кормить воробья?

Даже там, где вино восхваляется словом приветным,

Разум сделал его нелюбезным тебе и запретным.

О вино! В пьяной чаше людская качается честь,

Но припомни о том, что вино древней мудрости есть.

Хоть сжигает вино все земные печали, но все же

Не вкушай ты вина; ясный разум сожжет оно тоже.

Вина — разум лозы, но вкушать огневое вино

Для утехи души лишь одним неразумным дано.

Всё желая постичь, не вкушай ты в томлении томном

То, что может все в мире таинственным сделать и темным.

Неразумным считай человека, вкусившего то,

Что каламом неведенья все обращает в ничто.

Ослепи ты глаза -всех мечтаний непрошеных, чтобы

Вправить ноги в колодки глупцам, устремленным в трущобы.

Ты «алиф», что влюблен в свой высокий пленительный стан,

Ты безумною страстью к себе самому обуян.

Коль с «алифом» ты схож, — птицей будь, потерявшею крылья

Ты склонись буквой «ба», своего не скрывая бессилья.

Украшая собранье, стоишь ты, «прекрасный алиф»,

И к себе ты влечешь благосклонности общей прилив.

Не подобься шипу, что в лазурь устремился спесиво,

Ты склонись кроткой розою: роза смиренна на диво.

Не стремись поиграть, будь разумен. Ведь ты не дитя.

Помни: дни пробегают, не вечно блестя и цветя.

День уходит, и радостных больше не будет мгновений.

Солнце юности гаснет, и длинные тянутся тени.

Это ведомо всем, — ведь когда удаляется день,

Все, что в мире, бросает свою удлиненную тень.

Чтить не следует тени, как чтут ее заросли сада.

Будь светильником: тень уничтожить сиянием надо.

Эту тень побори, а поборешь — и в этот же день

Твой порок от тебя мигом скроется, будто бы тень.

Что сияет в тени? Чья во мраке таится основа?

Мы в тени трепетанье источника видим живого.

О поднявший колени, в колени склонивший лицо,

В размышленье глубоком себя обративший в кольцо!

Солнце таз золотой на воскресшем зажгло небосклоне,

Чтоб омыть от себя ты свои смог бы тотчас ладони.

Если в этом тазу будешь мыть ты одежду свою,

Из источника солнца в него наливай ты струю.

Этот таз для мытья, на который приподнял я вежды,

Стал кровав, стал не чист от твоей заскорузлой одежды.

От большого огня, что в тебе злые выжег следы,

В сердце жизни твоей не осталось ни капли воды.

Если плоть не чиста и томилась алканием страстным,

Что ж! Не всякое золото может быть самым прекрасным.

Если каждый вешать будет только лишь истину рад,

То с утробой пустой ненасытный останется ад.

Прямота не защита пред холодом иль перед жаром,

Но прямой не сгорает -в аду, в этом пламени яром.

Если будешь кривить, будешь роком подавлен ты злым.

Беспечален ты будешь, покуда ты будешь прямым.

Будь подобен весам, будь в деяниях точен, размерен.

Взвесив сердце свое, в верном сердце ты будешь уверен.

Все крупинки, что ты будешь в жизни бегущей готов

Бросить в мир, их снимая с твоих благородных весов, —

Обретут свое место, и страшное будет мгновенье:

Пред тобой их размечут в грохочущий день воскресенья.

Надо всем, что ты прятал, суровый послышится глас.

Как немного ты роздал! Как много хранил про запас.

Так не трогай весов — все на них указуется строго —

Иль побольше раздай, а себе ты оставь лишь немного.

Стебель розы согнулся, и шип в эту розу проник.

Лишь своей прямотой добывает усладу тростник.

Водрузи прямоту, — это знамя, угодное богу.

И протянет он руки, склоняясь к тебе понемногу.

 



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-06-26; просмотров: 184; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.235.130.73 (0.128 с.)