Повесть о молодом царевиче и его старых врагах

 

Мне сказали однажды, что юный царевич вошел

В дальней области Мерва на старый отцовский престол.

Как ему докучало вельможных наместников племя!

Был в смятенье весь край, словно вихрем летящее время.

Были старые в споре с горячей его новизной.

Он в опасности был: старики управляли страной.

Размышляя о смуте, уснул он тревожною ночью,

И безвестного старца увидел он будто воочью.

Молвил старец: «О месяц, ты башню старинную срой,

Юный цвет! Не давай старой ветви сплетаться с тобой,

Чтоб цвело это царство, чтоб эти весенние долы

Озарил ты собой, чтобы взор твой не меркнул веселый».

Шах подумал, проснувшись: «Совет полуночный хорош».

И лишил прежней власти он многих старейших вельмож.

Светлый сад он вознес надо всем обветшалым, суровым,

И при новом царе царство старое сделалось новым.

* * *

Разрушителям царства почета не следует знать.

О присяге забывшие надо войска разогнать.

Надо новым ветвям вскинуть головы. В чем же преграда?

В устаревших ветвях. Отрубить всем им головы надо.

Коль не будет упор ненадежному берегу дан,

На сыпучем песке укрепиться не сможет платан.

Чтобы течь родникам, прорубить мы должны им проходы.

Как иначе земля нам подарит подземные воды?

Есть в душе у тебя напитавший твой пламенный дух,

Есть советчик — твой разум, — к нему да склонится твой слух!

Почему же ты медлишь, зачем же, внимая укорам,

Этот меч из ножон ты не вырвешь движением скорым?!

Кто зажег этот разум? Не наш, разумеется, прах.

Кто велел этот меч нам держать постоянно в ножнах?

Для того, кто достоин, мы многим пожертвовать можем.

Пусть тебя называют с великою щедростью схожим.

Тот, кто честь приобрел и богатства обширные, тот

Приобрел и блаженство, своих не смиряя щедрот.

Семя щедрости нашей — запас дорогой: созревая,

В судный день он для смертных послужит в преддвериях рая.

Из сокровищ твоих ты немного, господь, устреми
В дом раба своего: покорился тебе Низами.

 

РЕЧЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ —

О БЫСТРЕЙШЕМ ПРОХОЖДЕНИИ ПУТИ

 

Ты, при ветре благом высоко поднимающий стяг!

Ты, пред низменной пылью в испуге бросающий стяг!

Ты, стучавший в ворота дехканства, села не имея,

Ты, воздвигший престол Соломона, ничем не владея!

Ты не меч — что же значат удары один за другим?

Ты не бубен — зачем оглушаешь нас громом своим?

Рассыпай же дирхемы, как искры мечом, из кармана,

Будь надменным, вздувайся, как звонкий живот барабана!

Дэв влечет, но держись на ногах, сколько дэв ни влеки!

Ты не мертвый, — живой: не протягивай дэву руки!

Не склоняйся, не гнись пред каким-нибудь магом лукавым,

Не стремись быть хатиба мечом, притупленным и ржавым.

Государю хутбу возглашать златоустым дано.

Чти чиханье Адама — дошло до мессии оно[110].

Если кто полюбил, словно бабочка, пламя живое,

Так и целое войско его не смутит огневое.

Обретешь себе душу, коль с радостным сердцем вздохнешь.

Сбрось с себя власяницу — и целый ты мир обретешь.

Каждый дар твой, по сути, — грабеж на проезжей дороге, —

Не от бога, и богом клянусь, что забыл ты о боге.

Львом ты царственным будь и не бойся на кухне кота,

Тальком будь — ив аду не истлеет твоя лепота.

Если весь ты — подделка, пускай истребит тебя пламя,

Если ж злато и яхонт, тогда пощадит тебя пламя.

Долго ль будешь заносчив, поддельный, чей в прахе чертог?

Долго ль будешь ты занят собой, с требухою мешок?

Но с подобным стремленьем бывали до нас и другие,

До возвышенных санов хотят досягнуть не впервые.

Но взгляни: что же людям приносит возвышенный сан?

Вместо прибыли убыль, один лишь ущерб и обман.

Если даже на небе, горсть пыли, достигшая сана,

Словно солнце иль месяц упрочишься, поздно иль рано,

Может быть, с небосвода ты вниз не мгновенно падешь, —

Но ты создан из праха и вниз непременно падешь.

Сам себе не отрежь головы лезвиями гордыни!

Стать побойся ногою на гребень подобной твердыни!

Ты не птица, тебе недоступен высокий полет, —
Только душу исторгнув из тела, достигнешь высот.

С небосводом иди по высокой духовной дороге, —

Дивно молвить! — тебе даже небо поклонится в ноги.

Ты вином отравился — но в этом виновен ли яд?

Ты проступок свершил: кто ж — судьба или ты — виноват?

Добрый ты человек! Что судьбу попрекаешь?

От века Зла судьба не творила за нас, — так вини человека.

Постаралась судьба, проявила она мастерство,

Чтобы в нас над пороком достоинствам дать торжество.

Если сами с тобой деревенские мы простофили,

На судьбу не напрасно ль взыскание мы наложили?

Если цветом не чист, не всецело прозрачен рубин,

В склад сокровищ его ни один не возьмет властелин.

Много в мире камней, но таких обретается мало,

Из которых родится багрец благородного лала.

И жасмин и колючка — растенья. Хоть в этом их связь, —

В глаз вопьется она, из него же готовится мазь.

Если роза есть роза, она и без влаги фонтана

Будет лить аромат, неизменно свежа и румяна.

Знаю сам, что от влаги прекрасней и мягче цветок,

Но в жасмин обратить кто б колючку и плевелы мог?

Если б был этот мир на ином установлен законе,

То назад времена побежали б, за прошлым в погоне.

Трудно счастья достигнуть, на это нам не дано сил.

Хлеб едим ежедневно, — а много ль ты счастья вкусил?

Кто несчастен — принижен, во власти беды неминучей.

Ничего не боится попавший уверенно в случай.

Тот, кто случаю верит, живет под счастливой звездой.

Будь же счастью рабом, где б ни встретилось счастье с тобой.

Не метафора то, что ласкает могучего случай,

Власть, что случай дает, — не тождественность слов и не случай.

Тех держись, кто могуч, — и беды не изведаешь ты,

И о нуждах насущных избегнешь тогда суеты.

В уголке не сиди ты с какими-то нищими вместе,

Действуй в первом ряду ради славы и подлинной чести.

Под четой Близнецов для удачи родись ты на свет

И орех расколи: обещает он счастье иль нет?

В дверь удачи стучась, ты пади на колени у входа,

Узел низменных дел развяжи, — это будет свобода!

Простодушна вода, что веселой волной притекла,

Что к огню из страны, где узлистый алой, притекла.

Не делись своим сердцем, но следуй за сердцем всецело,

Ведь обуза и так — на пути твоем бренное тело.

Долго ль будешь ты руку протягивать к ветви иной:

«Мне бы счастья побольше, так мало испытано мной!»

Ты захватишь весь мир — и прекрасно! — но только отчасти:

Ты из мира уйдешь — так зачем устремляешься к власти?

Брось же алчность, — она преградила твой праведный путь.

Нестяжанье над нею готово секирой взмахнуть.

Этот купола центр, бирюзой осененный небесной, —

Для тебя он широкий, для мыслей возвышенных — тесный.

Или вовсе не думай и силой весь мир полони,

Иль возвышенной мыслью его от себя отгони!

В человеческом прахе совсем не осталось познанья,

«Человека души» не осталось во всем мирозданье.

И в «скрижалях достоинств», в двух книгах писцов девяти,

Ни единого нет, кто бы к тайному мог подойти[111].

Знай, что недругу смысла не должно протягивать руки,

Знай, живая вода не находится в пасти гадюки.

Враг разумный — -пускай твою душу он горем потряс —

Лучше друга, который в невежестве грубом погряз.

 

ПОВЕСТЬ О РАНЕНОМ РЕБЕНКЕ

 

На кремнистом дворе, где играла, смеясь, детвора,

Мальчик, навзничь упав, окровавил каменья двора.

Был надломлен хребет от неловкого быстрого шага,

И, ребят устрашая, лежал неподвижно бедняга.

Детвора трепетала, не смела она и вздохнуть,

И у каждого мальчика стыла от ужаса грудь.

Друг упавшего молвил: «Как видно, ребята, придется

Нам припрятать его в глубь любого, чужого колодца.

Иль о том, что стряслось, догадается каждый глупец,

И что скажет, ребята, его разъяренный отец!»

Лишь один мальчуган, что с упавшим бранился порою,

Был разумен, — и он так промолвил пред всей детворою:

«Нет, всем будет известно, что с ним были в этот мы час,

И во всем обвинять будут старшие только лишь нас.

Я же с ним враждовал — мы ведь ссорились с ним то и дело.

Все падет на меня!» И к отцу злополучному смело

Он пошел. Всё сказал, словно в срок подоспевший гонец.

И несчастному сыну помог поспешивший отец.

* * *

Полный мудрости будет во всяком деянье умелым,

И, ничем не смущенный, с любым он управится делом

Кто поймет небосвод? Кто к всезвездному близок огню?

Только тот, кто свою на него опирает ступню.

Пусть безмерно движенье небесного звездного хода,

Но полет Низами превышает полет небосвода.

 

РЕЧЬ СЕМНАДЦАТАЯ

О ПОКЛОНЕНИИ И УЕДИНЕНИИ

 

Не ревнивый о боге, своим пренебрегший уделом,

Пребывающий в скорби душевной и страждущий телом!

Говорящая «я» в оболочке земной заперта, —

Но безмолвствуй о тайне! Предел говорящей — уста[112].

Не охватывай мир, ибо ты не изгиб небосвода.

Не бери себе то, чем твоя не владеет природа.

Мир, единый и вечный, сильнее, чем наша рука,

Для земного безмена всемирная гиря тяжка.

Помни: веса горы от пылинки дорожной не требуй

И огня для казана от искры ничтожной не требуй.

Если пояс довольства немногим надел человек,

От служения плоти себя отрешил он навек.

Алчность в росты ссужает тому, кто и так обездолен.

В лучезарном венце — кто мирское отверг и доволен.

В этом узком проходе[113] срезают воры кошельки, —

Так спокойнее тем, кошельки у которых легки.

Знатен ты и богат — так не сетуй, что голову больно.
А не хочешь — уйди, нищету избери добровольно.

Безбородый, в унынье, что волосы плохо растут,

Увидал, как друг друга за бороды двое дерут,

И сказал: «Хоть лицо у меня, как у жителя ада,

Я спокоен, и мне — безбородому — в этом награда».

Пользу вящую видели люди разумные в том,

Чтоб изведал ты бедность, лишился бы вьюка с ослом

И к духовным вратам, Иисусу подобно, проник бы,

Без осла и без вьюка конечной стоянки достиг бы.

Если ты мусульманин, то гебром и в мыслях не будь.

Ты пекись о душе и заботы о грубом забудь.

Хлынул гибели вал — о, скорее спасай свою душу!

В волны кладь побросай, торопись, устремляйся на сушу!

Лучше с мозгом свободным в своем разорении стой,
Чем на пенистых гребнях подскакивать тыквой пустой.

Сан возвышенный в том, чтобы много не спать и поститься.
Величайшее благо — с земным достояньем проститься.

Не стервятник же ты, ведь не станешь дохлятины жрать, —

Стань же вороном — кровью не следует ног обагрять[114].

Если ж ты обескровлен — как пишут тела на картинах, —

В безопасности ты от свирепых когтей ястребиных.

Знай, что кровь — это печень, что стала жидка, как вода,
Иль огонь посрамившийся, ставший водой от стыда.

Если в теле желаешь уменьшить давление крови,.
Хоть железо ты сам, будь к удару его наготове.

Будь воздержан, но сразу привычку к еде не бросай.

Ешь всегда понемногу и кушанья впрок припасай.

Ест по малости лев и привычкою горд благородной.

Всё — без толку притом — лишь огонь пожирает бесплодный.

Круглым хлебцем одним удовольствован день[115], — потому

Стал он светом очей мудрецам, отвергающим тьму.

Ночь же — та напилась заревого вина[116], охмелела:

Кровь сгустилась у ней, почернело нетрезвое тело.

Ум обжоры скудеет, ответа не даст на вопрос,

Сердце ж — словно осока, в нем око страдает от ос.

Разум — та же душа, ей зиндан — твое бренное тело,

Меж сокровищ ее талисман — твое бренное тело.

Свет хранилища тайн на тебя изольется ль теперь,

Коль еще не разбит талисман, замыкающий дверь?

Мир земной ненадежен, и с ним разобщиться полезней,

Ненадежному миру скажи не колеблясь: «Исчезни!»

Если жизнь проведешь ты печальную в мире земном, —

Нет печали ему, да и ты не печалься о том.

Сыну негр говорил: «Что смеешься? Утратил ты разум:

Лучше слезы бы лил, что родился таким черномазым!»

Сын ответил ему: «В этом мире отчаялся я, —

Пусть на черном лице хоть сверкает улыбка моя!»

Смех на черном лице — необычного тут ничего нет:

Туча, если и черная, молнии всё ж не заслонит.

Если ты не пленился узилищем бренным своим,

Смело молнией стань и рассмейся над миром земным.

Всем известно: как сахар, улыбка сладка попугая,

Куропатка ж хохочет, сама себе рот затыкая[117].

Если только развяжется твой не ко времени смех,

Лучше плакать начни, чем такой не ко времени смех.

В гореванье горенье со смехом во время горенья

Человеку и молнии жизнь превращает в мгновенье[118].

Что в безрадостном смехе, подобном сгоранью свечи?

Этот горестный смех ты обильно слезой омочи!

Если ты, рассмеявшись, начнешь обнаруживать зубы,

Поскорей спохватись и зубами прикусывай губы.

Плачь для глаз «е полезен, за частый, однако же, смех

Не похвалит никто, осужденье услышишь от всех.

Созерцаешь ты многое в мире, что старо и ново, —

Знай, что должная мера в дурном и в хорошем — основа.

Встань, сперва погорюй, а веселью предайся потом, —

Есть потребность и в этом, бывает потребность и в том.

Слышны стоны и в сердце, веселостью светлой богатом,

День соседствует с ночью, жемчужина — с черным агатом.

Нет счастливца, кого, лишь за то, что испил он воды,

По башке бы не треснули — долго ль дождаться беды!

Хоть богат караван, колокольчик не радует слуха.

Если сахар возьмешь, непременно на сахаре — муха.

Коль судьба твоя стала кормилицей мудрой твоей,

И в дурном и в хорошем предайся единственно ей.

Если уксусу даст, не кипи, как вино молодое.

Помолчи! Может быть, ожидает тебя и благое.

Лишь устойчивый может дорогою шествовать сей.

В путешествии с Хызром попутчик один — Моисей.

Принужден выполнять ты желанье любого вельможи,

Чтоб, подобно ему, в этом мире возвыситься тоже.

Только истинный друг, при несчастье о друге скорбя,

Устранит все ловушки и сам не покинет тебя.

 

ПОВЕСТЬ О СТАРЦЕ И МЮРИДЕ

 

Как-то шествовал старец-подвижник пустынной дорогой,

И мюриды при старце, и было мюридов премного.

Каждый думал из них, что от бренного мира отвык.

И, чтоб их испытать, громко выпустил ветер старик.

Отмахнулись они рукавами, замелькали их ноги, —

Лишь один возле старца остался на пыльной дороге.

И сказал ему старец: «Один ты остался. Зачем?

Все другие ушли, — почему не сопутствуешь всем?»

«Будь жилищем тебе мое сердце! — мюрид отвечает. —

Прах от ног твоих, старче, пусть голову мне увенчает!

Не принес меня ветер, решил я остаться с тобой, —

Из-за первого ж ветра могу ли расстаться с тобой?»

Всякий, ждущий подарка, уйдет, как подарок получит, —

Принесенное ветром его же порыв улетучит.

Быстро пыль подымается, быстро садится опять.

Это свойственно пыли: места постоянно менять.

Укреплялась гора на основе своей постепенно, —
Потому долговечна, на месте едином бессменно.

Тот лишь предан распутству, кто с божьего сбился пути.

Может верности бремя один терпеливый нести.

Если ты не распутствуешь, бремя неси отреченья,

Бремя плотское сбрось, если ты не осел от рожденья.

Если ты не притворщик, слеза умиленья видна

У тебя на глазах, и смиренье твое — без пятна.

Благочестье в султанской одежде, расшитой богато,

Это — царь Соломон, мастеривший корзины когда-то.

Та свеча восковая, что золото сыплет во тьму, —

Это скрытый аскет, только сбросить бы роскошь ему[119].

Благочестие ценно особенно в винном подвале.

Коль в развалине клад, то ценнее найдется едва ли.

Низами благочестье красою немалой блестит,

Но отшельника подвиг парчой златотканою скрыт.

 

РЕЧЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В ОСУЖДЕНИЕ ДВУЛИЧНЫХ

 

Вот фальшивомонетчики, — чтобы продолжить обман,

Для новейшей подделки они смастерили чекан.

Знай: у них и живот и спина из латуни дешевой.

От нечистой руки береги свое каждое слово.

Пред тобою они — лицемеры — открыты как день.

За спиной у тебя они скрытны, как темная тень.

Будто прямы как свечи, а спутанней веток алоэ.

Хоть наружность проста, да запутано в них основное.

В милосердье откажут, насильно же волю дадут.

Недостатки считают и жалобам книгу ведут.

Научились любви, — про любовь им другие сказали.

Сколько злобы скопили — узлы на узлы навязали!

Горячи они, — всё же прохладней, чем печени их[120].

Хоть живые, — мертвы и сердец холоднее своих.

Пробным камнем души не испытывай дружбу их ныне.

Ты как будто не пьян, — не скользи же ногою по глине.

Тайны им не вверяй: эти люди — что отгулы гор,

Бойся их клеветы, опасайся вступать в разговор.

Все они — болтуны, от тебя они ждут уваженья,

Все лишь выгод хотят, лишь свое укрепить положенье.

Ищем мира с двуличными, от нищеты присмирев, —

Но на эдакий мир да обрушит всевышний свой гнев!

Если в дружбу людей хоть немного корысти проникнет,

В тот же миг меж друзьями враждебное чувство возникнет.

Если с виду и дружба, но каждый твердит про свое, —

Это ложная дружба, враждебность — основа ее.

Почему ты, о сахар, считаешься другом отравы?

Кто друзья твои, грех? Добродетель и добрые нравы.

Друг для близкого друга — как нежный целебный бальзам.

Если ж это не так, перестань с ним беседовать сам.

Правда, с кошкой бывает, — но это зверей недостаток! —

Что она от любви поедает своих же котяток.

Если друг ты неложный, так накрепко тайну храни.

А предатели тайны — судьбы переменней они.

Все добиться хотят над тобой своего превосходства,

У тебя потихоньку похитить чекан производства.

Коль извне поглядеть, — будто дружбу с тобою ведут,

А как будешь в беде, сами с просьбой к тебе подойдут.

Если дружбу ты сам замечаешь в другом человеке

И отвергнешь ее — ты врага наживешь, и навеки.

Разве могут глаза в этом множестве друга найти?

Угадает лишь сердце, кто верность умеет блюсти.

Но хоть сердце одно, его много печалей печалит,

Вянет роза одна, но шипов ее тысяча жалит.

Много царств на земле — Фаридун же один меж царей,

Много смесей душистых — да мало мозгов у людей.

Соблюдающих тайну не сыщешь и в целой вселенной,

Только сердце одно — вот поверенный твой неизменный.

Если вверенной тайны не держит и сердце твое,

Как ты можешь хотеть, чтоб другие держали ее?

Коль уста твои тайну везде раззвонили не сами,

Как же стала она очевидной, как день над полями?

Тайну ты раззвонил, не сдержал ее в сердце своем, —

Что же, тайны свои выдает и бутылка с вином[121]!

Все ж иметь сотоварища всякому в жизни придется, —

Не гони же того, кто с тобою дружить соберется.

Уж поскольку приходится в этом судилище жить,

Ты найди себе друга, с которым возможно дружить.

Но пока не узнал ты доподлинной сущности друга,

Тайн ему не вверяй, заболтавшись в минуту досуга.