Повесть о подвижнике, нарушившем зарок

 

Некто, чтивший мечеть, был в беде неожиданной. Он

Стал с притонами темными в тяжкой тоске обручен.

Лил он в чашу вино, лил из глаз он обильные слезы,

«О, беда, — он стенал, — я возмездья предвижу угрозы.

Птицу страсти мне в сердце вселил непредвиденный рок.

Стали четки мои, словно пойманной птицы силок.

Мне Кааба запретна, — неслись его тяжкие стоны, —

Мне, как видно, судьбою назначены только притоны.

Знаки звезд надо мною поплыли проклятием злым —

Каландаром я был — а остался гулякой пустым.

На меня уж никто не посмотрит почтительным взором,

И притоны, где я, еще большим покрылись позором.

Ах, уйти бы от мира! Не знать его горестной мглы!

Пыль дороги земной пусть моей не коснется полы!

Эта воля судьбы, что я здесь, где языческий идол!

Это рок мою душу притонам неправедным выдал!»

Но ведь свет милосердья от смертных людей недалек.

Некто юный, укрытый за темной завесой, изрек:

«Не считай, что дела твои злобным ниспосланы роком,

Сотни схожих с тобой этой жизни влекутся потоком.

Ведь раскаянья двери, ты знаешь, открыты для всех.

Перед нами омой ты слезами свой тягостный грех.

Если к нам ты пойдешь, то прощенья заслужишь. Когда же

Не пойдешь — поведут; ты суровой достанешься страже.

Твое пастбище — луг, то холмистый, то гладкий. И всё.

Небеса — твой тростник, изумрудный и сладкий. И всё.

Собирай свой припас, не дремли и не спи ты ни часа,

В даль, где нет бытия, не иди, не имея запаса.

Для чего эти слезы? Кровавые слезы таи.

Для чего эти сны, эти сладкие дремы твои?

Встретит вера тебя погруженным в дремоту, усталым,

И укроет свой лик под печальным она покрывалом».

Царь воссел на коня: дух в поход собрался, Низами!

Не промедли! Свой взор ты в просторную ночь устреми.

 

РЕЧЬ ДЕСЯТАЯ

О КОНЦЕ МИРА

 

Ты последний свой круг не спеши совершить, небосвод!

О земля! Отдали ты беды неизбежный приход!

После золота дня вечер стелит багряную ризу.

То, что было вверху, неуклонно склоняется книзу.

Дышат недра земли, смутный ужас во мраке храня.

Будет страшно земле сотрясение судного дня.

Забушует,безумье; и вот не пройдет и мгновенья, —

И небесных цепей разотрет оно крепкие звенья.

Вихри взвихрят весь мир, набежав из нездешних степей,

И земля, обезумев, сорвется с небесных цепей.

Так безумна земля (кто иначе о бешеной скажет?),

Что на стане своем пояс неба мгновенно развяжет.

Вечер цвет позабудет, а утренний час — аромат,

Небосвод от чоугана, земля от мяча отлетят.

И ударит земля по лазури тяжелым ударом,

Небосвод ей ответит ударом и ловким и ярым.

И, пылая огнем, он ударит опять и опять,
Он захочет всю землю, удар за ударом, разъять.

Разорвет он свой плащ в этой смене гремящих событий,

И жемчужины звезд разорвут свои светлые нити.

И падет небосвод, и земные взметет он поля,
И, крутясь в исступленье, поднимется кверху земля.

Небосвод и подлунную люди томить перестанут,

Под стопами людей все дороги пылить перестанут.

Высь не будет в заботах о людях и ночью и днем,

И забудет земля о безумном коварстве людском.

Будет стыдно созвездьям за то, что почтительны были

К малой горстке земли — к человеку, подобному пыли.

Как змея, небосвод изовьется лазурным кольцом,

Чтобы землю пожрать пред своим неизбежным концом.

Страждет печень земли: ей безмерно наскучили люди!

Да, одни только вы эту землю измучили, люди!

Почему же земля в этой чаше печали лежит?

Почему эта чаша, синея, о смерти твердит?

Если вам не дано, в вашей скорби тревожной и бурной,

Этот прах ненадежный исторгнуть из чаши лазурной, —

То в потоках семи от нее вы омойте полу,

Чтобы стать непричастными черным невзгодам и злу.

Рвите рубище звезд вы с лазурных высот. Во мгновенье

Зачеркните весь мир. Да настанет его разрушенье!

И под черной землей в быстрых звездах крутящийся свод,

Не промедлив, укажет великих событий приход.

Для всего, что грядет, для прощений, для грозных возмездий

Мы найдем указанье в круженье горящих созвездий.

Если голову рубят, она отлетает, — и вот

Уж готова земля в этот страшный и мрачный полет.

В черной ракушке неба немало жемчужин, но скрыла

Эта мгла в черном сердце грозящего нам крокодила.

Злая ракушка — небо. Не радость — ее жемчуга.

Звезды взор наш отводят: созвездья — лукавей врага.

Посмотревший на них, как на блеск непонятного чуда,

Как змея, спрячет взор за зеленую мглу изумруда.

Да, прозрения мира у взора воздетого нет.

Сотни раз поглядит, знанья все ж и от этого нет.

Путь в неведомый край ты всегда, человек, ненавидел,

Потому что глазами его — не своими ты видел.

Ноги только свои утомляй ты в нелегком пути;

Ведь нельзя по дорогам ногами чужими идти.

Пусть высоко взойдет, сыпля золото, мощный, но хмура

Будет участь его: смертный час наступил и для Гура.

Не закроешь ворота на улицу смерти; нельзя

Избежать ее кровли. Твоя неизбежна стезя.

Пребывай в этом доме, где заперты окна и двери,

Что на пользу болящим, по слову старинных поверий.

Хочешь ведать о мире? Загадкой, совсем не простой,

Видишь небо и прах. Что томиться надеждой пустой?

Млечный Путь позабудь, хоть в безмерности так он узорен.

Три зерна ты сочтешь. Что сказать о бессчетности зерен?

Водяным колесом купол неба поднялся[103], но ты,

Тесный круг оставляя, безмерной желай высоты.

Разум самый подвижный и самый пытливый и строгий

Пристыжен и смущен вечной тайной безвестной дороги.

Размышленья бессильны: ты зорок, внимателен будь,

Разгадать попытайся для взора неведомый путь.

Ты за.волосом каждым другой не разглядывай волос:

Все земное прими, иль разлуки послышится голос.

Коль тебе благодатное в звездной завидится мгле,
Станет грустно тебе оставаться на темной земле.

Мир! О, глиняный холм! Где тут верность и где тут услада?

И глядеть на него вожделеющим взором не надо.

Для чего твой венец? Он сверкнет над поникнувшим лбом,

В ярком поясе ты, но покорным ты станешь рабом.

Дарование каждое тяжкие слышит укоры.

Даже в сахаре яд. Посмотри, как сверкают узоры

Этих зорь. Яркий пурупур — пылающий ад.

Из поварни подземной на землю подняться он рад.

Месяц поднял светильник, но, нищий, сверкая над миром,

Не своим он, а солнечным полон украденным жиром.

Влага облака, травам неся благодатный расцвет,

Кровь людей разбавляя, приносит им тягостный вред.

Хоть вкушают у вод утешенье спокойные души,

Корабли знают беды вдали от спасительной суши.

Мастерская земная великих изъянов полна.

Посмотри, ведь она тяжких бед и обманов полна.

На пороки свои ты не смотришь, и людям порочным

Служишь зеркалом ты, перед ними поставленным, точным.

Недостатки других не лови, словно зеркало. Ты

Помутишься, приняв отраженных пороков черты.

Что ж, доволен собой, ты своих не таишь недостатков?

Лучше всем покажи, что своих не хранишь недостатков.

От пороков других ты поспешно глаза отведи,

На себя поглядев, от пороков своих отойди.

Всюду доблести скрыты, и всюду пороков немало,

Ты пороки забудь, чтоб достоинство видимо стало.

Разве яркий светильник не можешь найти ты в ночи?

Если сладостен день, то о вороне темном смолчи.

Видя перья павлина, покрытые блеском, о строгий,

Разве можно твердить про его некрасивые ноги?

Перья ворона мрачны. Красив его блещущий взор.

Ты о перьях забудь. На глаза погляди ты в упор.

 

ПОВЕСТЬ 0В ИСЕ

 

После многих дорог, по которым скитался Иса,

На базар неизвестный его привели небеса.

Там собака валялась; душа уже в ней не ютилась,

Как Юсуф из колодца, из мертвой она удалилась.

И прохожие люди — сказанья о том говорят —

Перед павшей стояли, как сумрачных коршунов ряд.

Молвил кто-то: «О тлен! Удивляться, приятели, надо ль,

Что в наш мозг веет мраком пред нами лежащая падаль?»

И добавил другой: «Здесь не только для разума мгла,

Мне глаза она жалит, и душу она мне сожгла».

Каждый песню пропел все того же печального лада.

Поношенье в ней было, и горечь была, и досада.

Но Иса понимал, что людская толпа не права,

И сказал не о мрачном — о светлом сказал он слова.

И сказал он, с красой сокровенной, невидимой дружен

«Эти белые зубы прекраснее светлых жемчужин».

Улыбнулись прохожие: мрака распался покров, —

И блеснули их зубы от света услышанных слов.

* * *

Ты других не кори и себя не считай без порока.

Опусти свои очи. В злоречии много ли прока!

Держишь зеркало ты, отраженье родное любя.
Ты разбей это зеркало. Надо ли славить себя?

Ты в наряде весеннем, стоишь ты с весельем во взоре.

Как бы время тебя не заметило в этом уборе!

Чтоб укрыть твой порок, чтоб от ангелов был он вдали,

Девять синих завес милосердно тебя облекли.

Где в лазурном кругу утоленье найдешь и веселье?

Многозвездная цепь — не твое, человек, ожерелье.

Ты — не пес, не тебе предназначен ошейник Плеяд[104],

Ты — не ослик Исы, что же вьюки тебя тяготят?

Небосвод — вдовий плащ; над земным он склоняется лугом.

Что есть видимый мир? Это плод, пораженный недугом.

Мир, со всем, что придет, и со всем, что исчезло давно, —

Преходящ. Это — малое, это — пустое зерно.

Горький мир ты вкушаешь, Хаджа! Разве есть в нем услада?

Не с тобой Низами: для меня его больше не надо.

РЕЧЬ ОДИННАДЦАТАЯ

О НЕВЕРНОСТИ МИРА

 

Если все ты постиг, ты сверни многозвездный ковер.
Не для нардов простерт этот синий неверный простор!

Пожеланья твои не исполнятся небом. Напрасно

С небом честно играть. Ведь лукавит оно ежечасно.

Ставить ногу свою на неверное море — зачем?

Кладь везти по волнам, предвещающим горе, — зачем?

Сокол утке сказал: «Как отрадно в степи!» — «До свиданья, —

Так ответила утка, — нужны ль мне такие скитанья?»

Ты в печальной ладье. И, грустя, я того не таю,

Что поклажа твоя подготовит погибель твою.

Выкинь тягостный груз — ведь ладью он безжалостно давит.

Не подав тебе хлеба, тебя он воде предоставит.

В этом хрупком сосуде — увы! — безопасности нет.

В этой кости, увы, мозга веры и властности нет.

Мир тебе не потатчик. С тобою идет он не в ногу.

От него отойди, отыщи ты иную дорогу.

Что на этом столе? Не напрасно ль он смертному дан? —
Оскверненная чаша, унылый, пустой дастархан.

Ты на мир поглядишь, и твой рот он зашьет, негодуя.

Коль его укоришь, он язык твой сожжет, негодуя

Паланкин его пуст, бубенцы хоть и радуют слух.

Чаша мира пуста, но над чашею множество мух.

Только малость испивший из чаши неверного пира

С головою утонет в кольце ненадежного мира.

Жить в подобном селенье — твоя и беда и вина:

В нем смятение мысли и в нем — треволнение сна.

Там, где нет бытия, там свою обретешь ты обитель.

Этот край ты покинь, о развалин обманчивых житель!

Пусть над краем неверным встает и расходится дым.

В нём ведь станешь ты старым, не будешь всегда молодым.

Что ты тянешься к миру, к нему простираешь ты руки?

Не тобой он рожден, и рожден он для горькой разлуки.

Этот мир зачеркни, и печали умчатся, как сон.

Ты покой обретешь, позабыв о вращенье времен

В дальний путь ты идешь, так иди в этот путь спозаранок.

Снедь в дорогу сбирай, и сбирай ты ее для стоянок.

В этой скудной пустыне, наполненной дэвами, — ад.

В ней сгорают от зноя, от жажды в ней души горят.

Жизни влага нужна, а пустынной что горестней доли?

В ней источником солнечным созданы области соли.

Как вино для неверных — ужасный ее солончак.

Не кебаб в ней находят, а взора недоброго мрак.

Нет в пустыне воды; от ее голубеющей соли,

Как вода, льется желчь человеческой скорби и боли.

По страшащему сердце, по злому, пустому пути

Караван человека спокойно не может идти.

о зное жаркой пустыни, где дэвы нас кружат упорно,

Сердце — в тесном кругу, но томлениям сердца просторно.

Тот, кто к этой пустыне душою приладился, — тот

В своем сердце застывшем одну только горечь найдет.

Вся земля — словно ад. Ты, от страха на ней замирая,

Темный ад отстрани и достигни желанного рая.

Прах земной распадется, но время, живых не любя,

Шаг за шагом ступая, заране растопчет тебя.

И руками своими тебя оно вырвет из праха,

И тебя потеряет, куда-то метнувши с размаха.

Снова к праху вернется из праха исторгнутый прах.

Так зачем же по праху бредешь ты, как будто впотьмах?

Под подошвой своей никого не топчи ты, блуждая;

Мир подобных тебе растоптал без конца и без края.

В мир пришедший не может из мира души унести.

Ведь никто не узнал о безмерном, о тайном пути.

Так зачем же ступать по шипам, по колючим дорогам?

Лучше встать, и уйти, и не медлить в решении строгом.

Из ужасного края ты все же уйдешь. Не пойму,

Что же медлишь ты здесь? Почему не спешишь, почему?

Мир — привал. Эту область считать вековечной не надо.

Злую осень считать нам весною беспечной — не надо.