Внутренние йоги и стадия завершения

После «стадии зарождения», или «стадии развития», (утпат-тикрама: utpattikrama), визуализации божеств практикующий Тантру переходит к «стадии совершенства», или к «стадии за­вершения» (сампаннакрама: sampannakrama), — целому спект­ру внутренних йог, затрагивающих тонкие каналы и «капли», которые тантрический практик созерцает в своем теле, чтобы достичь самых высоких состояний ощущения блаженства. Энер­гии циркулируют в теле, дабы очищать «психическое тело», или ваджрное тело (ваджрадеха: vajradeha), тонкое, но, тем не менее, ощутимое тело, которое обнаруживается по изменениям в жизнеспособности, температуре и ряду тонких ощущений, для которых тантры разработали специальный словарь. Вадж­рное тело называют «несокрушимым телом» или «алмазным телом», потому что благодаря внутренним йогам достигают пол­ного телесного, психического и эмоционального очищения и от­крывают для себя уровень бытия, которое лучезарно и безуп­речно чисто, как бриллиант идеальной огранки. Внутренние йоги развязывают узлы, возникающие в силу устоявшихся не­гативных и ориентированных на собственное «я» откликов на жизнь, очищая внутренние каналы для беспрепятственного те­чения энергии и силы. Считается, что такое очищение внутрен­них каналов, замещая грубую материю частицами света, дела­ет тело всё более утонченным и нематериальным, пока оно не станет прозрачным, но, тем не менее, зримым «радужным те­лом». О Бандхе рассказывали, что она довела до совершенства внутренний жар, развязала все узлы в своих психических ка­налах, была способна проводить в медитации шесть месяцев подряд и обрела радужное тело.

При необходимости внутренние йоги можно практиковать без телесного партнера, хотя классическая система Тантры рекомендует на определенных стадиях и для конкретных ритуа­лов выполнять эту практику с партнером. Так или иначе, знание внутренней йоги неотъемлемо от практики сексуальных йог, которые включают в себя тонкий обмен энергией и взаим­ный резонанс между психическими телами двух партнеров. Внутренние йоги способствуют такому увеличению чувствитель­ности партнеров, что они могут отмечать неуловимые сдвиги, движения энергии и взаимный обмен ею. Поэтому свидетель­ства о познаниях женщин в этой области опровергают широко распространенное утверждение о том, что женщины были тем­ными, невежественными прислужницами, которые не получа­ли и не могли получить от таких практик никакой пользы.

Свидетельства знания женщинами внутренних йог включа­ют в себя и сохранившиеся сочинения на эту тему. Среди них мы находим наставления Сиддхараджни по йогам стадии за­вершения практик Будды Бесконечного Света (Амитаюса) и Владыки, Танцующего на Лотосе, о которых пойдет речь в следующей главе. В нескольких текстах из Тибетского канона содержатся афористичные устные наставления (упадеша: upadesa) на ту же тему, оставленные Нигумой (Niguma). Другой при­мер — это длинный текст о стадии завершения, написанный Кашмирской Лакшми Великой (т. е. бхикшуни Лакшми: bhiksunl Laksmi). Это подробное сочинение представляет собой специ­альный анализ пяти стадий (панчакрама: pancakrama) стадии завершения практики Гухьясамаджи. Среди других работ по внутренним йогам, написанных женщинами, мы находим ру­ководство по йоге стадии завершения практики Обезглавлен­ной Ваджрайогини, авторы которого — сестры Мекхала и Канакхала. Джалахари, ученица Канхи, в совершенстве овладела йогой внутреннего жара и была учителем «бесчисленного мно­жества» учеников на протяжении многих лет жизни. Известно, что она написала руководство по стадии завершения, озаглав­ленное «Ряд картин», которое, по-видимому, не сохранилось. По смерти ее тело растворилось в радугу, что явилось оконча­тельным свидетельством ее йогических достижений. Возмож­но, что касается внутренних йог, последнее слово остается за женщиной. Ваджравати, которая предназначала практику гнев­ной Красной Тары специально для женщин, объявляла внут­ренние йоги бесспорным достоянием женщин. Она называет их «практикой йогини».

РЕАЛИЗАЦИЯ И ПРОСВЕТЛЕНИЕ

Завершение сложных ритуалов, визуализаций и внутренних йог буддийской Тантры — заключительное состояние реализа­ции — приходит как свежее дуновение ветра в пустом небе. Окончательное достижение, наступающее после всех сложных визуализаций, — это божественная простота, способность быть естественным и полностью присутствовать в каждый миг в состоянии изначальной ясности. В буддийской Тантре достигли просветления многие женщины. Их описания состояния про­светления можно найти в виде тантрических песен, спонтанных восхвалений просветленной осознанности, которые были про­петы или произнесены как стихи и записаны кем-то из присутствовавших. Одни песни просты и описательны, в других ис­пользуются метафоры, а третьи прибегают к загадочным или парадоксальным выражениям.

В индийской литературе буддийской Тантры термин маха-мудра используется для обозначения абсолютного, просветлен­ного состояния ума. Именно это естественное состояние при­сутствует в каждый миг восприятия, но не налагает никакой мелены рассудка или эмоций, которая затмила бы ясность сле­дующего мига восприятия. Нигума, легендарная основательни­ца линии шангпа (shangs-pa), написала (или процитировала) несколько кратких сочинений по Махамудре. Ее комментарий, озаглавленный «Махамудра как спонтанное освобождение», со­четает в себе описание и наставление, поскольку она учит, как пребывать в этом состоянии бдительной расслабленности:

Ничего не делай умом —

Пребывай в подлинном естественном состоянии.

Собственный однонаправленный ум и есть

Тело Дхармы (Дхармакайя).

Ключ — созерцать так, не отклоняясь;

Испытай переживание великого безграничного равенства.

Как на окенской глади

Возникают и в ней же исчезают пузыри,

Так и мысли не отличны от конечной реальности,

А потому не ищи изъяна, пребывай вольно.

Что бы ни возникало, что бы ни происходило,

Не хватайся — оставь его на своем месте.

Глава четвертая

Видения, звуки и предметы — это твой собственный ум;

Нет ничего, кроме ума.

Ум запределен крайностям рождения и смерти.

Природа ума, осознанность,

Наслаждается объектами пяти чувств, но

Не отклоняется от реальности.

В состоянии вселенского равновесия

Нет ничего, что следует отвергать или применять,

Нет ни практики медитации, ни периода после нее.

Нигума дает описание состояния бдительного покоя ума. Она подчеркивает, что, хотя ум не вовлекается в рассудочное мыш­ление, Махамудра — это не пустое, ничем не наполненное со­стояние. Пять чувств продолжают воспринимать свои объекты, а мысли — спонтанно всплывать, как пузыри пены на поверх­ности волн, чтобы затем с той же легкостью исчезнуть. Можно оставаться в этом состоянии до тех пор, пока не начнешь пы­таться ухватить непрерывный поток разнообразных пережива­ний. Оставить мысль или ощущение «на своем месте» означает, что нужно позволить ему оставаться как есть, поскольку оно длится лишь миг, если не удерживать его суждениями и оцен­ками, не страшиться его, силясь принять или отвергнуть. Этот процесс можно сравнить с состоянием, когда безмятежно ле­жишь на речном берегу и наблюдаешь, как выпрыгнет из воды рыбка, сверкнет в лучах солнца и, грациозно изогнувшись, нырнет обратно. Здесь нет никакой нужды заниматься умствен­ным диалогом о достоинствах и недостатках этой рыбки, про­являть по отношению к ней какие-то эмоции или прыгать в воду, пытаясь ее поймать. Когда рыбка скрылась из виду, она также должна пропасть и из ума. А потому Нигума дает на­ставление: «ничего не делай умом».

Нигума утверждает, что, перенеся внимание от мимолетных порождений ума на сам не рождающийся и не исчезающий ум, можно найти позицию, при наблюдении с которой видишь че­реду преходящих ощущений. Тот, кто достигает такого состоя­ния, не испытывает никакого перехода от формального занятия медитацией к обыденной жизни, потому что возросшая ясность, которая обретена благодаря медитации, становится неотъемле­мой частью обычного повседневного сознания.

«Песни свершения», которые пели йогини на своих тантрических пиршествах, представляют собой праздник поэтических выражений просветленного состояния. Многие из этих песен были исполнены на тантрических пиршествах, на которых при­сутствовали исключительно женщины; иногда среди них был один мужчина. Одно из собраний обязано своим появлением пиршеству, проводившемуся в Шитаване, расположенном в Бихаре — месте сожжения трупов, — одном из самых извест­ным мест тантрических встреч. Согласно колофону, одна из йогини, имя которой было Блаженная Пожирательница Тру­пов, устроила пиршество, на котором присутствовали тридцать пять «высоких йогини, постигших абсолютную реальность» (дхатвишвари, букв, «царицы пространства»). После внешних подношений божеству Блаженная Пожирательница Трупов раз­дала участницам «внутреннее подношение» — виноградное вино — и попросила каждую из них спеть песню свершения, выразив свое прозрение абсолютной реальности. Легко вооб­разить себе эту картину далекого прошлого, которая разыгры­валась в холмах Бихара, вырисовывающихся на фоне розово-фиолетового закатного неба, украшенного лунным серпом. Женщины, опьяненные духовным экстазом, радовали друг друга спонтанными песнями, выражающими глубокое прозрение.

Подобная же картина происходила на пиршестве, устроен­ном дакинями в месте сожжения трупов Аттахаса; оно тоже подарило Тибетскому канону свою антологию. На этой встрече присутствовала двадцать одна в высшей степени духовно со­вершенная женщина; их песни свершения представляли собой метафорические и парадоксальные «символы дакинь» (дакини-нимитта: dakinl-nimitta). Краткие и освежающе яркие, эти песни передают дух просветленных прозрений и свершений этих женщин.

На одном из пиршеств дакини по имени Камбала (Kambala) спела песню, которая содержит в себе квинтэссенцию столетий метафизических поисков:

КЬЕ ХО! О чудо!

В сердце пробуждается лотос —

Сияющий цветок не знает грязи.

Откуда же его цвет и благоухание?

Разве нужно их отвергать или добиваться?

Ее песня выражает одно из философских положений Махаяны в образной форме, поэтической, но рационалистически точной. Дакини обращается к понятию татхагатагарбхи (tathagatagarbha) — учению о том, что чистое семя состояния буд­ды пребывает в сердце каждого существа, — сравнивая состоя­ние будды с лотосом, таящимся в глубине сердца. Согласно воз­зрению Тантры, едва лишь возникнув, чувственные ощущения и эмоции обладают блаженной исконной ясностью, но ее сразу же затмевает прикрепление ярлыков и оценок, которые заслоняют блаженную ясность истока переживания. Ясность состояния буд­ды никогда не бывает запятнана мыслями и эмоциями, как цве­ток лотоса не затрагивает грязь, питающая его корни. Мысли и эмоции — это цвет и благоухание ума, а потому нет никаких причин их отвергать или принимать: следует только отметить для себя их непостижимое мимолетное существование. Нет ника­кой нужды не допускать возникновения мыслей или стараться с помощью медитации направить их в нужное русло. К тому вре­мени, когда практикующий достигает уровня Махамудры, он уже освоил многие практики медитации. Теперь настало время прямо пережить истинную природу ума.

Во многих из созданных женщинами песен свершения гово­рится об иллюзорной природе эмпирического мира. В поэме, автор которой женщина по имени Блаженный Алмаз, говорит­ся, что мир реально вовсе не существует так, как его восприни­мают:

КЬЕ ХО! О чудо!

Всё, что видишь или слышишь,

Что обдумываешь и ощущаешь — мириады вещей, —

Лишь отражения

В ясной мудрости ума:

Пустые, они вовсе не существуют!

Блаженный Алмаз сравнивает эмпирический мир с отражения­ми в зеркале. Хотя мириады объектов и людей отражаются в зеркале, там они не существуют. Подобным образом мир обыч­ного восприятия на самом деле есть мир отраженный, развер­тывающийся на сцене человеческого ума; действующие лица, декорации и сюжет определяются чувствами человека, его ха­рактером, лингвистическими категориями и культурным вос­питанием. Просветленный ум становится ясным зеркалом муд­рости, точно отражающим всё, что бы перед ним ни явилось. Сама его ясность уничтожает двойственность «ума здесь» и от­дельных от него, материализуемых, конкретных «вещей там». Если объекты не населяют так называемый внешний мир, где же развертывается эта завораживающая иллюзия? Одна из песен женщины по имени Трилистник посвящена этой теме:

Кто произносит звуки эха?

Кто рисует образы в зеркале?

Где происходят зрелища сновидения?

Никто! Нигде!

Такова природа ума!

Эти стихи привлекают внимание к невозможности указать ис­точник и местоположение феноменального мира. Даже ум не является творцом или местом переживания, потому что он не больше, чем внешний мир, является независимым источником воспринимаемого. Никто и ничто не производит звук эха и не рисует образы в зеркале. Они возникают вследствие сложного взаимодействия причин, и просветленная способность познать позволяет понять это тонкое переплетение взаимозависи­мости.

Понимание иллюзорной природы всего воспринимаемого — мощный растворитель привязанности: ведь проснувшись, человек уже не питает привязанности к тому, что увидел во сне. Он не застраховывает драгоценности, приобретенные в сновидении, не бежит за водой, чтобы погасить огонь, пылавший в сновиде­нии, и не будет днем заниматься сгребанием листьев, опавших в сновидении. Он понимает, что всё это в конечном счете нере­ально. Точно так же, если понять, что объекты бодрствующего сознания — это просто порождения личного или коллективно­го воображения, то станешь меньше поглощен ими. Так начи­наешь осознавать исконное совершенство, лежащее за предела­ми двойственного принятия и неприятия, как поется в песне женщины по имени Победоносный Ум:

КЬЕ ХО! О чудо!

Пустота с помощью творческой энергии осознанности

Творит волшебное зрелище того, что не рождено,

но явилось. Не принимай и не отвергай то, что совершенно

как оно есть, — Не нахожу причин что-то в нем изменять!

Другая женщина, чтобы описать, как мысли возникают, не затрагивая исходную ясность ума, использует метафору обла­ков в небе:

КЬЕ ХО! О чудо!

Волшебные проявления появляются в небе

Благодаря действенности самого неба,

Возникая сами собой из его состояния,

— Не ищи в этом никаких изъянов!

Для мыслей естественно возникать, как для облаков естествен­но собираться в небе. Небо — символ пространства, в котором вещи могут возникать, но само по себе оно не есть действующая причина. Поэтому всё, что возникает в небе, от облаков и радуг до волшебных призраков, которыми полны истории о тантри­ческих практикующих, следует считать лишенными корня, ко­нечной причины, или базиса. Облака, радуги и мысли возни­кают из чего-то такого, что само по себе, по сути, не существует, и в нем же они исчезают. Нет никаких оснований принимать или отвергать предметы, бытие которых столь эфемерно, спон­танно и невещественно.

В поэме дакини по имени Крылья Дыхания говорится, что всё возникает и растворяется таинственным, непостижимым об­разом:

КЬЕ ХО! О чудо!

Все вещи лишены основы, как сновидение.

Возникающие по стечению обстоятельств,

как отражения, Появляющиеся и исчезающие,

как пузыри на воде,

Лишенные корня и необъятные, как небо!

Ее поэма перекликается с классическим анализом философов школы мадхьямака Нагарджуны и Чандракирти, которые по­казали логическую невозможность воли случая, бытия и небы­тия. Эта дакини присоединяется к указанным философам, ука­зывая, что способ бытия абсолютно невыразим и непостижим, запределен логическим крайностям бытия и небытия. Отголо­сок этого анализа — песня Львиноликой дакини:

КЬЕ ХО! О чудо!

Можешь назвать его «бытием», но его не схватишь!

Можешь назвать его «небытием», но ведь возникают разнообразные проявления!

Оно — за пределами пространства бытия и небытия!

Я его знаю, но не могу указать!

Многие из песен женщин содержат наставления по практике Махамудры, признавая парадоксальную природу того, что, в сущности, есть «усилие без усилий». В одной из них сообщает­ся, что «особенность этого пути в том, что его невозможно пройти. То есть высшая форма медитации заключается в том, чтобы не прилагать никаких усилий и ничего не прибавлять к чистому восприятию. В песне женщины Поднимающая Трупы говорится о необходимости направлять на это состояние сосре­доточенную внимательность, но вместе с тем утверждается, что»то не медитация в обычном смысле:

Не отвлекайся, но и не медитируй;

В умении так практиковать заключается искусность.

Как это прекрасно, когда мириады переживаний

не оставляют никакого следа! Практиковать так — значит быть свободным!

Автор песни говорит «не медитируй», потому что это состояние предельно медитации, это «путь без медитации». Он требует расслабленной открытости для всего, что возникает в поле вос­приятия. На этой стадии нет формальной практики медитации, которую нужно применять, потому что повседневная жизнь ста­новится ареной непрерывных духовных откровений. Ныне «всё — всё! — становится путем освобождения».

Тот, кто достиг этого уровня реализации, обнаруживает, что реальность по своей природе полна и завершена. Восприя­тие ее совершенства происходит само по себе и больше не требует усилий:

КЬЕ ХО! О чудо!

Великое изначальное осознание — высший путь.

Нет нужды идти — это поле таковости;

Нет нужды практиковать — и без усилий оно совершенно.

Э МА! Поистине счастливы те, кто практикует йогу!

Буддийская философия учит, что всё пустотно, то есть лишено собственной реальности. Это верно и по отношению к воспри­нимаемому миру, и по отношению к мнимому «я», которое его но воспринимает. На стадии Махамудры этот философский прин­цип подтверждается опытным путем. Признание общей пустотности и себя и других позволяет восприятию проникнуть в та­нец энергии — искрящуюся, блистающую игру света и цвета, звука и осознания, как по волшебству мгновенно вспыхиваю­щую в открытом пространстве, порожденном одновременным растворением себя и других:

КЬЕ ХО! О чудо!

Распознай волшебное зрелище разнообразных проявлений

Как отражения собственных мыслей.

Познай собственный ум как пустой по природе —

Нет нужды искать блаженство реальности где-то еще!

Эти песни женщин привлекают внимание к главенству ума в формировании переживания, выражая один из центральных постулатов философии йогачары, а именно: качество способно­сти познавать, которым обладает человек, определяет качество его восприятия. На высоком уровне осознания, свойственном Махамудре, чувственное восприятие обретает качество крис­тальной прозрачности. Для того, кто обрел пробуждение, игра чувственных восприятий украшает состояние чистой осознанно­сти. Перестав быть источником страдания, такие восприятия превращаются в блистательное волшебное зрелище, источник наслаждения:

КЬЕ ХО! О чудо!

Всё, что является и существует, есть Махамудра,

Украшенная объектами пяти чувств.

Невозможно ни войти в естественное состояние

ни его покинуть — Беги же в долину великого блаженства!

Некоторые авторы подчеркивают естественность этого состоя­ния и необходимость пребывать в нем вольно и расслабленно, дабы не нарушить его спонтанную ясность, другие же воспева­ют пьянящее чувство свободы от темницы эго. Одна женщина сравнивает свою свободу с небесным полетом:

Когда видишь то, что увидеть невозможно,

Ум становится самоосвобожденным

Телом Дхармы. Покинув своего скакуна

— телесный ветер, Всадник — ум — парит в небе!

Это качество — свободно парить — не поддается никаким рассудочным формулировкам, точно так же, как, по словам одной из женщин, «летящая в небе птица не нуждается ни в какой опоре». Другая женщина в своих песнях выражает упоение невыразимым блаженством этого состояния:

КЬЕ ХО! О чудо!

Когда переживаешь реальность,

Целое небо не может вместить твое блаженство.

Можешь ли это выразить? Так говори!

Я узрела в высшей степени невидимое!

Некоторые авторы просто дивятся неописуемости просветления:

КЬЕ ХО! О чудо!

Не постигнув это саморожденное великое блаженство

изначальной мудрости, Невозможно его описать! А если постиг, — к чему слова?

Вкуси его, и станут безмолвны твои уста!

Поскольку состояние пробуждения неописуемо, мистику при­ходится прибегать к метафорам. В следующей песне использу­ется ряд образов, рисующих широкую картину, которая охва­тывает и вмещает в себя все остальные переживания и воззрения:

ХУМ! Достигнув вершины горы Меру

Во всех направлениях видишь меньшие вершины.

Оседлав породистого скакуна,

Перенесешься к любым пределам.

Пчела собирает сок множества цветов

И смешивает его в единый вкус...

Видение, объемлющее все пространство,

Уничтожает пристрастие к однобокому воззрению.

Нигума считает, что блаженное состояние Махамудры по своей природе бескорыстно и естественным образом порождает про­явления сострадания и стремление привести существ к освобож­дению:

Когда обретаешь реализацию,

Все достигается само собой.

Осуществляешь все чаяния и надежды живых существ,

Подобно волшебной драгоценности, исполняющей желания.

Как и в классической Махаяне, действенное сострадание оттал­кивается от осознания пустотности учителя, ученика и учений. Йогини Экаваджра посвятила этой теме следующую песню:

В книге небесной пустоты

Запечатлей письмена чистой осознанности

и исконной мудрости.

Поделись наставлениями о разнообразных методах

— Излей неиссякаемый поток учений!

Если есть понимание иллюзорной природы всех явлений, то даже действия сострадания принимают качество магических проявлений. Просветленное существо использует иллюзорное качество бытия и овладевает этой магией, чтобы освобождать живых существ:

В неизменном несокрушимом небе

Возникают чудесные явления, подвижные и изменчивые.

Они приносят благо различным живым существам,

А затем растворяются в небе спонтанной свободы!

Понимание иллюзорной природы действий освобождения при­надлежит не исключительно одной Тантре. В традиции Махаяны тема просветленного учителя как чародея имеет долгую историю, как можно судить по Вималакиртинирдеша-сутре (Vimalaklrtinirdesa-sutra), в которой мирянин Вималакирти вызы­вает волшебные проявления и иллюзии, чтобы сначала пора­зить, сбить с толку своих слушателей, а затем углубить их мудрость. Высокий бодхисаттва может в буквальном смысле играть с реальностью, создавая иллюзии, творя вселенные («страны Будды») и порождая столько своих тел, сколько ато­мов во вселенной, дабы служить освобождению живых существ. Махамудра представляется блаженным состоянием естествен­ной ясности, но она открывает врата в мир волшебных превра­щений. Когда восприятие высвобождается из предопределен­ных схем, прорываются такие качества, как безудержность, игривость, непредсказуемость. Махамудра, состояние свободы от оков обычного восприятия, становится уровнем осознаннос­ти, при котором возможно всё. Во многих песнях женщин вступ­ление в мир высшей свободы и безграничных возможностей вос­певается поразительно неожиданными образами. Выдвигая с виду нелепые вопросы и утверждения, автор может указать на область восприятия, где обычные законы логики и природы не имеют силы:

ХУМ! Что ты думаешь, когда вскрикиваешь от удивления?

Что может отвлечь тебя, когда застынешь в изумлении?

Как начистить небо?

О чем мыслит масляный светильник?

Не найти следа пузыря на воде.

Когда пробудишься, мысли-сновидения улетучиваются.

Кого лелеет мать умершего дитяти?

Какой из шести вкусов имеет вода?

Какова речь немой женщины?

Мишень, по которой бьют прямые вопросы, не имеющие отве­тов, — здравый смысл слушателя. Такие поэмы трудно рас­шифровать, и любая подобная попытка не достигает цели, по­тому что подразумевается, что образы непостижимы, а вопросы не имеют ответов с точки зрения обычной логики. Строки этих песен порождают миг ошеломления и потери привычной опоры, что дает почувствовать проблеск недвойственной, не­рассудочной ясности.

Эти поэмы существуют в более широком русле индийской мистической поэзии, которая применяет загадочный образный ряд, абсурдные выражения и ошеломляющие перевертыши, что­бы пробудить состояние озарения. Этот жанр парадоксаль­ной образности мы видим в следующей песне Лакшминкары:

Положи голову на плаху из масла и руби

— Сломай лезвие топора! Дровосек смеется! Лягушка глотает слона!

Это удивительно, Мекхала, Не сомневайся.

Если это смущает тебя, йогин, Брось понятия немедля!

Мой учитель мне не сказал,

Я не поняла —

Цветы расцвели в небе!

Это чудесно, Мекхала, Не сомневайся!

Если ты недоверчив, йогин, Брось свои сомнения!

Бесплодная женщина рожает! Стул танцует!

Хлопок так дорог, Вот голый и плачет!

Изумительно! Слон сидит на троне,

Покоящемся на двух пчелах! Невероятно!

Слепой ведет, А немой говорит!

Изумительно! Мышь гоняется за кошкой!

Слон спасается бегством от взбесившегося осла!

Это чудесно, Мекхала, Не сомневайся!

Если ты ошеломлен, йогин, Брось свои сомнения!

Изумительно! Голодная обезьяна ест камни!

Чудесно! Переживание ума — Кто может его выразить?

Лакшминкара в своей песне обращается к Мекхале, одной из своих учениц, записавшей эту песню, и к ученику, практикую­щему внутреннюю йогу, которая заставляет ветер войти в цент­ральный канал. Просветленный автор этой песни дарит эту песню своим ученикам, чтобы помочь им избавиться от рассу­дочного мышления и ввести в недвойственное состояние созна­ния. Рисуя такие невероятные образы и невозможные ситуа­ции, как танцующий стул и обезьяна, поедающая камни, Лакшминкара показывает неспособность логики проникнуть в сферу переживания. Произведения этих женщин свидетельству­ют о том, что философы и приверженцы практик медитации, войдя в область Махамудры, выходили из нее магами, лицеде­ями, но прежде всего поэтами, воспевающими просветление.

ЖЕНЩИНЫ-ГУРУ

Поскольку женщины владели всеми уровнями практики и реа­лизации буддийской Тантры, они могли брать на себя роль лидеров и авторитетов, становясь просветленными учителями и гуру, дающими посвящения. В этом неограниченном поле духовной деятельности не существовало никаких барьеров, пре­пятствующих лидерству женщин, например, жреческой иерар­хии или церковных кругов, стремящихся не допустить, чтобы женщины занимали высокое положение, обладали богатствами и престижем. Духовный авторитет опирался на личные духов­ные достижения, на своевременно проявленные сверхъестествен­ные способности или духовные прозрения. А этими качествами женщины ни в коей мере не были обделены. На протяжении всей истории Тантры в Индии женщины обладали авторитетом и принимали на себя духовное руководство другими людьми на том же самом основании, что и мужчины, — благодаря муд­рости, магическим способностям и духовному опыту.

Многие женщины-гуру описаны в тантрической литературе как странствующие учителя, которые появляются на сцене, чтобы дать своевременный урок, а затем продолжить свои странствия. Другие обитали в одном месте, где ученики могли их найти. Большинство женщин, о которых шла речь в предыдущих гла­вах, обладали правом действовать как гуру, а многие из них им пользовались. Хотя в большинстве случаев у нас мало дан­ных о том, как они вели своих учеников, (что верно и в случае гуру-мужчин) само их присутствие в литературе подтверждает сведения об их деятельности как учителей.

Женщины были вольны создавать неповторимые стили уче­ния, которые подходили к их темпераменту, выражали особые прозрения и отвечали потребностям их учеников. Например, есть свидетельства того, что Кумудара относилась к своему уче­нику с материнской нежностью:

Сынок, страшась жизни и смерти,

Ты упорно бился за истину.

Как чудесно!

Поэтому я дам тебе подобную алмазу колесницу Тантры,

Которая необычна и безошибочна.

Дитя мое, прими ее почтительно, словно корону

возложив на голову!

Затем она исполнила священную обязанность гуру вверить уче­ние ученику и даровала своему духовному сыну посвящение, поставив ногу ему на голову.

Яркий образец своеобразного стиля женщины-гуру — при­мер с йогини, которая жила в деревне Ямбу (возможно, Катманду), что в Непале, самом северном месте распространения буддийской Тантры. Она была немногословна и не нуждалась в речах. Она предпочитала давать не учения, а посвящения, и ее неортодоксальные посвящения обладали силой погружать получившего их в глубокое состояние блаженства и мудрости. Ее ученик Раручен (Rwa-ru-can) взял с собой своего друга Дам-пакора (Dam-pa skor), отправившись навестить ее в маленьком храме, где она жила, питаясь или подношениями, или отброса­ми — что попадется.

Образ ее жизни и поведение обнаруживали преодоление ею мирских условностей. Когда йогины нашли ее, она сидела на­гая на статуе лежащего Будды. Ее поза целиком открывала груди и половой орган, а она торжествующе улыбалась, ни­чуть не смущаясь и не стыдясь. Ее поведение явно произвело сильное впечатление на Дампакора, потому что он попросил у нее духовных учений. Раручен объяснил, что она предпочитает давать посвящения, и рассказал, как она дала ему посвящение, швырнув в него пригоршню грязи. Привлеченный ее раскрепо­щенностью, он решил пойти к ней в ученики. Йогини приказа­ла ему раздать все свое имущество и владения и вернуться к ней, поэтому он роздал всё, что имел, и вернулся за дальней­шими указаниями. Тогда она дала ему следующее посвящение, плюнув ему на ладонь и положив свою руку ему на голову, в результате чего он погрузился в глубокое состояние созерца­ния. Раручен был в восторге от действенности ее необычного метода: «Теперь мне не нужны наставления: она дала мне осво­бождение!» Ее неортодоксальное посвящение, подкреплен­ное презирающим условности, поражающим внешним видом и бунтарским поведением, было чрезвычайно сильным, дав уче­нику возможность обрести те духовные свершения, которых он долго добивался.

Самая высшая форма посвящения, которое дают после того, как ученик завершил основательный курс медитации, — это прямое знакомство с самой природой ума, которое иногда на­зывают «прямым указанием» на природу ума. Такая разно­видность посвящения не следует никакой заданной схеме, но отвечает потребностям каждого ученика в каждом конкретном случае. Учитель показывает природу ума спонтанно и непо­средственно, применяя слова, жесты, символы или песни свер­шения. Это знакомство считается прямой передачей от ума к уму, потому что гуру воплощает смысл в слова, делая их для ученика живой реальностью.

Можно найти немало женщин, которые давали эту высшую форму посвящения. Например, одна йогини открыла для Сарахи природу его ума. Падмалочана и Джняналочана от­крыли природу ума для Майтрипы. Гангабхадри (GahgabhadrT) была одной из десяти гуру, которые познакоми­ли Дампа Сангье (Dam-pa Sangs-rgyas; XI в.) с природой его собственного ума. Имена остальных йогини, которые дали ему прямые учения о природе ума, — Кумуда (Kumuda), Лакшми (Laksml), Падмапада (Padmdpada), Чинта (Cinta), Сукхакара (Sukhakari), Сукхасиддхи (Sukhisiddhl), Шабари (Sabari), Ви-мала (Vimala) и Врикшапарни (VrksaparnI). Само собой разу­меется, что, если эти женщины могли помогать другим пости­гать природу их ума, каждая из них полностью постигла природу своего ума.

В буддийской Тантре не было такой области, в которой женщины не принимали бы участия и не достигали бы мастер­ства: это и приемы магии, и заклинания, и исполнение ритуа­лов, визуализация божеств и мандал, и высшие методы внут­ренней йоги, и высочайшие сферы чистого созерцания и философских размышлений. Их познания, несомненно, нахо­дили выражение в том, что они передавали учения и были приз­нанными авторитетами как гуру, дающие посвящения. В тант­рической литературе занятие женщин практикой, их достижения и принятие на себя обязанностей учителей никоим образом не считаются необычными или исключительными случаями. Нет никаких свидетельств существования внешних ограничений на деятельность женщин как гуру, указаний на то, что женщины не должны учить, давать посвящения или иметь иные полномо­чия, подразумеваемые статусом гуру. Когда рассказывается о деятельности женщин, ведущих людей по пути освобождения, об этом говорится как о чем-то само собой разумеющемся. Если в текстах нет упоминаний о том, что выполнять определенные практики или обретать определенные достижения для женщин было делом несвойственным или из ряда вон выходящим, то для историков нет никаких оснований считать женщин, выведенных в этой литературе, редкими исключениями. Следова­тельно, данный обзор практик женщин в буддийской Тантре может служить руководством для освещения деятельности жен­щин, духовные практики которых в литературе не упомянуты.

Поскольку буддийская Тантра была движением, в котором женщины участвовали на всех уровнях, заявления, что женщи­ны просто служили помощницами в ритуалах, совершенно не­верны. Представленные здесь доказательства опровергают ут­верждение о том, что женщины на задворках томились ожиданием, надеясь быть допущенными на какой-нибудь ри­туал. Женщины не были незаинтересованными участницами, которые по случаю оказались поблизости, когда где-то прово­дился ритуал, и каким-то образом на него попали. В свете про­веденного анализа буддийская Тантра не соответствует пред­ставлению о ней как о движении мужчин, аскетов и ученых, которые всеми силами избегали и не допускали женщин, если только те не были подневольными, невежественными, безза­щитными существами, используемыми для целей сексуальной эксплуатации. В цитировавшихся текстах ничто не указывает на то, что женщины выступали как ритуальные прислужницы мужчин или что они были «потаскушками», просто «орудия­ми», «посторонними предметами», «пассивными участницами» или «ритуальными помощницами». Напротив, женщины-тантристки были единоверками тантристов-мужчин, выполняя тот же ряд практик и обретая те же сверхъестественные способнос­ти и достижения, включая и конечное свершение.

Представляется, что буддийская Тантра, подобно появив­шимся в тот же период бхактистскому и индуистскому направ­лению Тантры, могла гордиться отсутствием препон для учас­тия и успешного продвижения в них женщин. Эти духовные направления стали новыми живыми альтернативами установив­шимся жреческим, монашеским и аскетическим традициям. Среди их выдающихся представителей и руководителей мы находим женщин всех каст и отвергнутых кастами, ремеслен­ниц и членов местных племен. Эти социально открытые движе­ния, в свою очередь, черпали жизненную силу из потока новых духовных прозрений, символов и практик. Прежние отвержен­ные не просто были «допущены» к участию, но действительно сделали большой творческий вклад, открыв новые пути разви­тия. Учитывая, что женщины принимали участие во всех аспектах практики буддийской Тантры и обретали благодаря ее методам магические силы и медитативные достижения, а также то, что женщины достигали выдающегося положения как уч