Танцовщицы, куртизанки и женщины низких каст

Танцовщицы, куртизанки и различные представительницы низ­ких каст, как например прачки, ткачихи, торговки вином, охот­ницы, рыбачки, ремесленницы и даже неприкасаемые — зани­мают видное место в тантрических жизнеописаниях, поэзии и ритуальных руководствах. Наличие этой группы женщин в литературе приводится как свидетельство эксплуатации жен­щин в тантрических сообществах. Западные ученые обычно пред­лагают такое объяснение: женщины этих классов были невеже­ственны, неразборчивы в половых связях и доступны для мужчин-тантристов, которые нуждались в них для выполнения практик, подразумевающих сексуальное соединение:

Практические соображения... также требовали использова­ния [sic] женщин низких каст... неприкасаемые девушки [sic] были более неразборчивы в связях и не соблюдали законов Ману.

Они появляются здесь потому, что женщины этих каст пользо­вались этим [sic] и, предположительно, ими тоже пользова­лись всегда, когда «безумцы» реально выполняли подобные ритуалы.

Роль, которую девушки [sic] низких каст и куртизанки испол­няли в тантрических «оргиях» {чакра: сакга; тантрическое ко­лесо), хорошо известна. Чем более развратна и разнузданна была женщина, тем лучше она подходила на эту роль.

Эта линия толкований объясняет присутствие таких женщин в тантрических сообществах их пригодностью для целей мужчин и их социальной незащищенностью от сексуальных посягательств. Чуть более благопристойная теория касательно женщин низ­ких каст в тантрических источниках — это предположение о том, что связь с такими женщинами давала мужчинам возмож­ность преодолеть свои классовые предрассудки. Общение с су­ществом, стоящим в самом низу социальной лестницы, — жен­щиной низкой касты, — могло заставить практикующего мужчину отказаться от классовой гордости и опасений риту­ального загрязнения:

Если получавший посвящение индиец принадлежал к касте дважды рожденных, у гуру были очевидные основания для использования [sic] неприкасаемой женщины в ритуале по­священия: такая связь могла послужить уничтожению соци­альных условностей, уменьшению гордости и развитию муд­рости равности.

Согласно влиятельной версии этой теории, поскольку женщи­ны низких каст занимают самую нижнюю ступень социальной иерархии, в практике Тантры их возвышение и символика при­водят к обретению духовного прозрения вследствие переверты­вания или coincidentia oppositorum совмещения противополож­ного того, что считается низким в социальной сфере, и того, что считается возвышенным в духовной сфере:

Главное значение имеет символика «прачки» и «куртизан­ки», и мы должны считаться с фактом, что, в соответствии с учениями Тантры о тождестве противоположностей, «самое благородное и самое драгоценное» кроется именно в «самом низменном и самом заурядном».

Сторонники этих теорий не выдвигают предположений о том, что могут от такой ситуации получить сами женщины, посколь­ку, по их мнению, речь идет лишь просто об «использовании» женщин в качестве орудий для достижения мужчинами своих целей.

Эти объяснения касательно присутствия женщин низких каст в тантрических сообществах несостоятельны по многим причи­нам. Они строятся на поверхностных признаках женщин и не­адекватных обоснованиях их участия в тантрических ритуа­лах. Нас уверяют, что при выборе духовного партнера мужчина выбирает женщину, ориентируясь на ее касту, а не на основа­нии истинной причины: практикует ли она Тантру, как и он сам. В йогини-тантрах всегда выдвигают истинные основания для выбора партнера по практике. Самое главное требование для женщины — иметь тантрическое посвящение и соблюдать свои обеты. Важно также и каково ее продвижение в практике, уровень духовного прозрения, а также знание ритуалов, йоги и медитации.81 Если мужчина происходит из высокой касты или был монахом, то зачастую ради долговременных, открыто проявляемых отношений с такой женщиной он жертвует мно­гим — социальным положением, монашеским престижем, бо­гатством, репутацией, а бывает, и троном. Маловероятно, что­бы мужчина мог приносить столь большие жертвы ради невежественной, развратной женщины, лишенной и тонкого ума, и изысканности, и духовных добродетелей. Было известно и о таких случаях, когда женщины из высоких каст, представи­тельницы царского или жреческого рода отказывались от свое­го кастового статуса, чтобы взять в супруги мужчину из низкой касты, хотя в таком случае никто не считает, что она поступала так потому, что мужчина был социально ущербен, развратен, простоват или глуп.

Эти теории строятся на фундаменте неправильного понима­ния культурной роли тех женщин в индийском обществе. Пред­ставление о «тантрическом перевертывании», предложенное для объяснения присутствия женщин низких каст, на основании этнографических данных подвергла критике Фредерик Марлен, которая доказывает, что, хотя женщины низких каст, та­кие как танцовщицы, куртизанки и прачки, могли стоять на нижней ступени социальной лестницы, их общественное значе­ние этим не исчерпывалось. В индийской культуре женщины этих категорий традиционно считались обладательницами пло­дородных и благодатных сил. Присутствие этих женщин в контексте Тантры нельзя объяснить лишь структурной оппози­цией, или «перевертыванием ценностей», потому что Тантра явно отрицает социальную иерархию, стоящую на страже инте­ресов власти. Женская способность рождать, давать рост и ду­ховное преображение не находится в каком-либо соотношении с двойственными принципами иерархии, правящими обществом. Эту преображающую силу (в буддийском контексте — адхиш-тхана) невозможно обрести ни опираясь на социальную иерар­хию, ни пытаясь ее перевернуть или нарушить. Эта сила заме­няет собой иерархию и выходит за ее пределы, потому что ее действенность не зависит от социального статуса того, кто ею наделен. Благодаря своим занятиям, женщины низких каст об­ладают преображающей силой, или женской энергией, и воп­лощают ее. Было бы естественным, чтобы Тантра — традиция, которая сосредоточена на энергии и считает женщин ее вмести­лищем, — привлекала и приветствовала женщин, которые уже чувствуют в себе уверенность, силу и духовную мощь или стре­мятся их обрести.

Другая причина, по которой подобные теории не способны в полной мере объяснить присутствие женщин низких каст в тантрических сообществах, заключается в том, что они не при­нимают во внимание субъективной, внутренней стороны моти­вации самих женщин. Это серьезное упущение для теории, пре­тендующей на то, чтобы пролить свет на динамику полов в традиции, которая явно привлекала и делала своими сторонни­цами огромное число женщин. Для таких женщин тантричес­кое движение было естественным образом привлекательно бла­годаря их высокому статусу в таком культурном контексте, где духовная сила ценится выше ритуальной чистоты. То, что в этой традиции их сила признавалась и почиталась, могло толь­ко поощрять женщин присоединяться к ней. В индийском об­ществе женщины этих сословий часто имели довольно высокий уровень финансовой независимости и свободы действий и пере­движения. Буддийская Тантра была близка таким женщинам в силу отсутствия иерархии, основанной как на разнице полов, так и на разнице сословий, которая могла бы или исключать их присутствие или его ограничивать. Присущее этим женщи­нам внутреннее чувство силы и независимости отражалось и приумножалось в тантрической философии пола. Кроме того, перед этими женщинами не стояли препятствия в виде касто­вых структур, которые могли бы помешать их участию.84 Со­циальное происхождение этих женщин означало, что они были свободны делать независимый выбор своей религиозной при­надлежности и своего партнера, а зачастую принимать неорди­нарный образ жизни тантрической йогини.

Толкования, в которых упор делается на внешние причины участия женщин низких каст, также игнорируют соответствие социального происхождения этих женщин тантрическим зада­чам. Подчеркнутое внимание к низким кастам показывает, что мудрость Тантры не ограничивается отдельным социальным сословием, будь оно высоким или низким. Присутствующий в тантрах упор на женщин низких каст и низкие касты в це­лом — это сложная тема, которая не только находит свое под­тверждение в онтологических положениях Махаяны о том, что всё одинаково чисто и ценно, но и несет в себе мысль о том, что мудрость следует искать в любом социальном классе, потому что люди низких каст нисколько не менее, чем другие, способ­ны обладать учениями и посвящениями и передавать их. Жен­щины, происходящие из этой среды, именно благодаря ее раз­нообразию обладали собственными духовными прозрениями, способными обогатить тантрическую практику. Женщины низ­ких каст приходили в Тантру не будучи сами «чистым лис­том», но принося с собой навыки и духовное знание, которые могли быть непосредственно применены к тантрической мето­дологии. Танцовщицы принесли телесную науку: знания о свя­щенных жестах и движениях, способы воплотить в себя боже­ство. Куртизанки принесли эротическое искусство и утонченные приемы. Виноделы и торговки вином — основы перегонки спирт­ного, столь важного для тантрических таинств. Домби — зна­комство с местами сожжения трупов, где часто устраивались тантрические пиршественные подношения. Люди из местных племен принесли с собой умение изготовлять из кости украше­ния и музыкальные инструменты, ритуальное использование черепов, искусство магии, начитывания мантр, поклонение бо­гиням и ритуальные способы общения с духами и божествами, умение вселять их в себя.

Сословия, к которым принадлежали женщины низких каст, служили источниками культурной энергии, из которых черпали в то время силы буддизм и другие классические традиции. Сли­яние буддийского учения об освобождении с архаическими рели­гиозными практиками и символами — неотъемлемая особенность тантр. Делая упор на эти сословия, буддийская Тантра указыва­ет на ту часть общества, от которой она получила многие из отличительных черт своих ритуалов и иконографии. Возможно, выдвигая на первый план женщин из этих сословий, буддийские источники указывали на свои собственные корни.

Если рассмотреть все эти факторы, становится ясно, что присутствие женщин низких каст в движении Тантры объясня­ется не их сексуальной доступностью, а намного более сложны­ми факторами. Эти женщины были обладательницами духов­ной энергии и кладезем культурного знания. В буддийской Тантре они могли найти сферу приложения своих возможнос­тей, где им не нужно было приносить в жертву свою независи­мость, инициативность или силу своей личности. Они были вольны заниматься тантрическими практиками как серьезные самостоятельные практикующие. Их открыто вызывающее по­ведение было вполне уместно в тантрических сообществах, и, вместо того чтобы играть скромную роль, прислуживая мужчи­нам, они могли заставить мужчин уважать и почитать себя.

ТАНЦОВЩИЦА И ЦАРЬ

Обычные представления о женщинах в буддийской Тантре во­обще, а в частности о женщинах низких каст, грубо упрощают их духовную жизнь и неверно отражают интимные отношения, речь о которых идет в тантрах. Пример духовного жизненного пути женщины-тантристки, происходящей из низкой касты, может помочь прояснить, насколько верны такие выводы. Рас­смотрим историю, в которой царь отказался от своего трона, чтобы связать судьбу с танцовщицей. Ее звали Домбийогини (Domblyoginl), царь же остался в истории только под именами Домбипа (Domblpa) или Домбихерука (Domblheruka), которые он получил благодаря связи с ней. В начале этой истории царь, правитель Ассама, был уже опытным практиком Тантры, а учи­телем его был Вирупа (Virupa). Царь уже достиг достаточной зрелости, чтобы выполнять одну из высоких йогических практик, для которой требуется взаимодействие с партнершей, а не­избежное появление его кармической посвященной спутницы было открыто ему в видении. Впервые они встретились, когда она пришла во дворец со своими родителями среди других певцов и танцоров, собиравшихся дать представление при дворе. В то вре­мя ей было двенадцать лет, и у нее был неземной нрав и склон­ность к духовной практике. Чтобы получить у семьи танцовщи­цы разрешение оставить ее у себя, царь предложил щедрую плату, а именно количество золота, равное ее весу.

Присутствие Домбийогини во дворце хранилось в тайне в течение двенадцати лет, пока подданные царя не обнаружили их связи. Изгнанные из царства, они удалились в безлюдные места и медитировали в уединении в течение следующих две­надцати лет. Тем временем благополучие покинуло страну, ос­тавшуюся без правителя, и, наконец, раскаявшиеся подданные решили позвать царя обратно. Когда министры пришли в лес, чтобы вернуть царя, они увидели, что танцовщица плавает по озеру на листе лотоса. В своей уединенной практике и танцов­щица, и царь явно достигли больших успехов. Они сели вер­хом на тигрицу и направили ее в город, размахивая ядовитой змеей вместо хлыста, чем показали свои мистические достиже­ния. Позднее Домбийогини и царь преобразились в чету будд — Найратмью (Nairatmya) и Хеваджру (Hevajra) — одну из числа тех, которых они созерцали, и царь, которому довелось найти более возвышенное времяпрепровождение, от­казался снова принять свое царство.

Обычно из истории их партнерства на протяжении более чем двадцати лет делают вывод, что царь использовал в своих интересах танцовщицу, роль которой сводилась к тому, что она помогла царю избавиться от его кастовых предрассудков.86 Однако, как явствует из самой этой истории, отличительными чертами Домбийогини были не доступность или принадлеж­ность к касте, и даже не то, что она соответствовала всем ин­дийским канонам красоты. Ведь только такое ее личное каче­ство, как тонкая духовность, заставило царя узнать в ней его предназначенную судьбой спутницу. Она не была просто пред­ставительницей низкой касты, маргинальных слоев общества, а потому «доступной» для подобных практик, как и не была невежественной и грубой. Будучи танцовщицей, достойной вы­ступать при дворе, она обладала обширной артистической подготовкой. К двенадцати летнему возрасту она уже не один год проходила обучение, поскольку обучение танцу начинается в самом юном возрасте, особенно в семье танцоров. Следователь­но, Домбийогини была образованным, культурным и утончен­ным человеком, владевшим высоким мастерством, которое дос­тигалось многими годами суровой физической подготовки. Главным образом благодаря этим качествам царь узнал в танцов­щице возможную тантрическую партнершу. Царская плата ее семье была знаком искренности его намерений и уважения к их дочери, а также залогом того, что он будет хорошо заботиться о ней. Царь не покупал ее, а скорее возмещал ее родителям ущерб от утраты ее будущих заработков. Царь отрывал ее от прежней жизни и семьи, но он не ждал от нее жертв больших, чем приносил сам. Они оба порвали с прежним образом жизни, чтобы вступить на новый совместный путь.

Едва ли можно утверждать, что царь «эксплуатировал» танцовщицу, поскольку они прожили вместе более двадцати лет. В течение этого времени она получила множество буддий­ских учений для подготовки к йогической практике тантричес­кого соединения, которая, как утверждает сам Домбихерука в трактате на эту тему, «не для новичков».87 Первые двенадцать лет он продолжал жить во дворце и мог видеть или не видеть множество танцовщиц, но с течением времени они стали на­столько близки с Домбийогини, что, выбирая между своим цар­ством и своей подругой из низкой касты, он выбрал ее, и мож­но предположить, что просветление они обрели вместе. Их взаимные чувства проявились в решимости отправиться вместе в изгнание, вверив друг другу свое телесное выживание и ду­ховную судьбу. В течение следующих двенадцати лет, когда ей было вначале двадцать четыре года, они, находясь в без­людной глуши, могли видеть только друг друга — ситуация, требующая исключительного взаимопонимания, взаимодоверия и преданности одним и тем же религиозным идеалам. К тому времени Домбийогини уже много лет практиковала медитацию и достигла в ней такого уровня, который был сравним с уров­нем ее супруга, а потому они могли предаваться высшим йоги-ческим практикам вместе. Танцовщица и царь нуждались друг в друге, чтобы вступить в мир видений Тантры. Они поровну делили трудности и озарения духовного пути.

Продвижение Домбийогини в практике медитации проявилось в ее магических силах, таких как способность ходить по воде и владение четырьмя взглядами. Таранатха так­же сообщает, что она сочинила песни свершения (ваджрные песни), большинство из которых для нас утрачено.88 Одна из ее песен случайно уцелела в собрании тантрических песен, со­хранившихся в Непале. В песне говорится о ее способности хо­дить по воде, сверхъестественной способности, свидетельствую­щей о том, что танцовщица постигла пустоту. В песне она предстает созерцающей чету будд: Ваджрайогини и ее супруга Чакрасамвару:

На озере Домбийогини становится двумя,

Как же сидят они посреди озера?

Эти двое пребывают во дворце наслаждения,

Танцуя в сфере явлений,

В стране незапятнанной чистоты.

Естественно, чарующе они покоятся

На знании Будды.

Ваджрайогини являет себя в двух образах

И выходит за пределы мира.

Та, что с головой дикой свиньи, Ваджраварахи,

Обнимает (своего возлюбленного).

Она сидит на четырехугольной мандале, даруя сострадание.

Порой бывая в одном облике, порой — в другом,

Она обнимает синеликого владыку.

Озеро, о котором идет речь, это и место, откуда Домбийогини брала воду во время пребывания в отшельничестве, но это так­же и метафора, подразумевающая весь мир, который, в зави­симости от точки зрения наблюдателя, предстает или как юдоль страдания, или как обитель блаженства. Чистота видения танцов­щицы позволила ей играть с явлениями, не утопая в них под тяжестью таких весомых аспектов относительной реальности, как законы физики и сила притяжения. В первой половине песни Домбийогини представляет чету будд в слиянии. Она воображает себя Ваджрайогини, проявляющейся в разнообраз­ных обликах, дабы удовлетворить желания живых существ во всем мире. Обнимая своего супруга, которого она видит как будду херуку, танцовщица игриво воображает себя сначала в одном облике, а затем — в другом, чередуя образы четырех божественных йогини тайной мандалы Чакрасамвары. Их соединение, пусть само по себе исключительно блаженное, в ко­нечном счете осуществляется из сострадания к миру. Тайное единение будд в мужском и женском обликах порождает вол­ны блаженства и гармонии, которые обращают мир в мандалу и орошают его потоками нектара, утоляющего духовный голод в сердцах живых существ, где бы они ни были.

Песня Домбийогини — луч блистательного видения, уст­ремляющийся из ее ума, подтверждает изысканное совершен­ство ее духа. Эта единственная сохранившая песня свидетель­ствует об утраченном богатстве, хотя не исключено, что некоторые из ее стихов были ошибочно приписаны Домбипе. Эта песня также свидетельствует о том, что танцовщица полностью погру­зилась в эстетическую вселенную Тантры и в совершенстве по­стигла йогу тантрического соединения.

Пример Домбийогини подтверждает, насколько ошибочны­ми могут оказаться западные суждения о женщинах низких каст. В западных толкованиях подчеркивается их предполо­жительная униженность; однако в произведениях Тантры они изображаются не как низкие и по происхождению и по нраву, а как прекрасные и наделенные артистическими дарованиями йогини. Долгожданная духовная спутница царя сама достигла значительных успехов и в конце концов стала духовным учите­лем и просветленным поэтом. После смерти Домбихеруки Дом­бийогини, которой тогда шел по меньшей мере четвертый деся­ток, учила самостоятельно как тантрический гуру. Она давала посвящения, а также тайные устные наставления по тонким вопросам эзотерических йог, и от нее или через нее идут две линии передачи Хеваджры.

Внимательное чтение жизнеописания тантрической йогини, происходившей из низкой касты, показывает, что никакой речи о развратности в нем нет, и вряд ли царю понадобилось бы проводить с ней двадцать лет только для того, чтобы преодо­леть свои кастовые предрассудки. Скорее, мы видим серьезное долговременное идейное партнерство, посвященное эмансипа­ции обоих участников. Домбийогини выполняла практики и развивалась духовно на протяжении всей истории их взаимоот­ношений, о чем свидетельствует тот факт, что она стала гуру. Эту танцовщицу не эксплуатировали: она стремилась к про­светлению — и она его обрела.