Аналитика событий в Южной Осетии

ИСАВ И ИАКОВ

Судьба развития в России и мире

 

Том 2

«ПОСТ» и «СВЕРХ»

 

ЧАСТЬ V. ИСАВ И ИАКОВ

Глава I. Конец «шоколада»

 

Гораздо проще написать книгу с чистого листа, чем превратить в книгу совокупность – даже если они далеки от публицистичности – газетных статей. Но чем дальше я продвигаюсь в деле написания книги, тем больше убеждаюсь в том, что замысленная мною исследовательская игра, в которой газетные статьи, сохраняясь в виде «интеллектуальных статуэток», превращаются в фигурки, расставленные на шахматном поле, обладает гносеологической ценностью. Одно дело – изящно выточенный слоник. А другое дело – этот же слоник на шахматной доске, не правда ли?

Любая метафора, что-то разъясняя, в чем-то уводит в сторону.

Осуществляя тогдашний газетный марафон, я, конечно же, не вытачивал каждую статью, как отдельную фигурку. Да, я двигался в потоке событий, реагируя на каждое из них. Но эти реакции и на том этапе были подчинены единой сверхзадаче – исследованию развития. И на том этапе присутствовала некая шахматная доска. А значит, велась игра.

Что изменилось? То, что в игру может быть по-новому введено время. То время, которое в момент написания статей имело статус настоящего, превратилось в прошлое. Если бы я стал писать книгу заново, то время, которое в игре моей фигурирует отнюдь не только в роли шахматных часов, указывающих на близость к цейтноту, стало бы однокачественным. «Только прошлым» – в противовес «только настоящему», которое фигурировало в моих газетных статьях.

Я же хочу лишить время этой однокачественности, сделать его разнокачественным, соединяющим в себе качество прошлого и качество настоящего. Достаточная экзотичность отправного газетного начинания (мало кто писал неделю за неделей в течение девяти месяцев подряд по газетной полосе на одну и ту же тему развития) дает шансы на такую игру со временем. Если эти шансы удастся реализовать, то получится не просто книга, а нечто наподобие книги о книге. Поскольку любая книга классична именно в том, что касается времени (автор пишет ее в такой-то локальный период, относясь определенным образом к событиям и проблемам, которые размещены за рамками этого локального периода), то книга о книге в большей степени, чем обычная книга, может быть ответом на вызовы постмодерна, для которого любая книга – это по определению нонсенс.

Требовательный читатель возразит, указав, что существуют книги, в которых автор рассматривает события, одномоментные с творческим процессом написания своего произведения.

Я соглашусь с читателем. Но, наверное, и он согласится со мной и признает, что такие книги – скорее исключение, чем правило. И что речь тогда идет о так называемой дневниковой литературе. При том, что чаще всего – даже в рамках этих исключений из правила – дневник пишет герой. И синхронность событий процессу их изложения является игрой. Если же дневник пишет автор, то... То это и есть дневник. Только дневник, и ничего более. Набор моих газетных статей является аутентичным интеллектуальным дневником. Что такое интеллектуальный дневник, знает каждый, кто занимался так называемыми полевыми исследованиями (геологическими, географическими, историческими, культурологическими).

Ты выезжаешь в поле, сталкиваешься с артефактами, которые тебе надо осмысливать, описываешь эти артефакты, фиксируешь возникающие у тебя соображения, связанные с первыми (и иногда очень ценными) впечатлениями, которые эти артефакты на тебя произвели. В определенных случаях ты фотографируешь или делаешь зарисовки. Все это образует совокупный, иногда очень ценный в интеллектуальном смысле полевой материал. Иногда ты сочетаешь полевые исследования с первичной, так называемой камеральной, их обработкой.

А потом, уже вернувшись из экспедиции, ты пишешь отчет или книгу. Совершенно необязательно при этом стирая полностью черты первоначальных полевых данных и их первоначального осмысления. Ты можешь (а иногда даже и должен) приводить цитаты из собственного дневника, причем развернутые. Ты, приводя эти цитаты, сопоставляешь даты. А ну, как, например, в момент, когда в такой-то точке с тобой разговаривал такой-то полевой командир, в другой точке произошел конфликт? Тогда разговор с этим полевым командиром приобретает новые, незафиксированные тобою обертона.

Мало ли что еще происходит, когда есть дневник – да еще и интеллектуальный дневник – и есть возможность надстроить нечто над дневником. Например, включить в осмысление данные химических анализов образцов, которые ты в дневнике описал только визуально.

Сочетание интеллектуального дневника как аккумулятора одного времени (настоящего) и позднейших осмыслений этого дневника как аккумулятора других времен (тогдашнего дневникового настоящего, ставшего прошлым, других уровней прошлого, нынешнего настоящего и так далее) позволяет вести исследование совсем иначе. На мой взгляд, гораздо более эффективно. И это первый плюс, содержащийся в предлагаемом читателю проекте.

Второй плюс – преодоление классичности одномоментно написанной книги без превращения преодоленной классичности в постмодерн. Это ответ на вызов постмодерна, причем ответ, находящийся за рамками ретро и потому для меня особо ценный.

А тут еще возможность использовать статьи как зарегистрированные воздействия, аналоги экспериментов, о невозможности которых в гуманитарных исследованиях так много написано. Словом, плюсов много.

Минусы тоже очевидны. Создаваемый продукт не должен быть слишком сложным, слишком гетерогенным, слишком эклектичным. И он должен, не отменяя результат, полученный в ходе написания первичного интеллектуального дневника, давать новый результат. Причем такой, который не воспрепятствует встрече читателя с тем первичным результатом, на который этот вторичный результат должен накладываться.

Первичный результат для меня бесконечно ценен. Как по причинам социальным, так и по причинам интеллектуальным. Социальные причины состоят в том, что я тогда нечто уловил и отразил. И это нечто имеет далеко не ситуационный характер. Речь идет о запросе нашего общества – не власти, а общества – на определенный разговор о проблеме развития.

Общество тогда откликнулось на мой интеллектуальный дневник. И не потому, что власть тогда флиртовала с развитием. А по совсем другим, воистину нетривиальным причинам.

Можно было бы воскликнуть: «Неисповедимы пути твои, российское общество!» Можно было бы, но не хочется. И ближе другие, вполне кондовые и беспафосные, строки барда-семидесятника:

 

И под дых, и под глаз –

Ставит из себя!..

И дубьем, и добром,

И отдельно, и гуртом,

И галоперидолом –

Ставит из себя!..

 

Общество вопреки огромной силы ударам, которые по нему нанесли, вопреки регрессу, порожденному этими ударами, «ставит из себя». И на это «ставит из себя» – иначе это называется «остаточные амбиции» – признаюсь, все мои упования. Так зачем же я буду стирать фактуру и текстуру того интеллектуального дневника, вызвавшего отклик «ставящего из себя» общества (прошу не путать этот отклик с откликами элитной пустоты, которые я ввожу в текст)?

Что же касается интеллектуальных причин, по которым я особо ценю тот дневник, то каждый, кто вел подобные полевые дневники, поймет меня с полуслова. Есть огромная разница между зафиксированным тобою процессом мысли on-line (то есть процессом мысли, одномоментным нетривиальным встречам с людьми, событиями, памятниками культуры etc.) и процессом мысли post factum. Любой исследователь знает, что это разные процессы. И психологически, и культурно, и социально, и когнитивно разные.

А тут еще самопроверка. Да и проблема построения отношений с читателем. Кто из пишущих будет пробрасываться возможностями построения более доверительных отношений? Если ты к этому не стремишься, зачем писать? А ведь одно дело – элементы on-line, отслеживая которые читатель может убедиться в том, что автор не задним умом крепок, как многие, а способен нечто уловить и даже предвидеть, а другое дело – post factum.

Короче – после очень долгих раздумий (которые я очень кратко воспроизвожу в этой книге из соображений сугубо методологического характера) я решил-таки не изымать из книжного текста тот драматизм, который наличествовал в моем газетном марафоне. Драматизм же этот (а если хотите, то и трагизм) связан в том числе (и даже по преимуществу) с живыми событиями, вторгшимися в мои размышления о развитии и фактически образовавшими еще один слой сплетенной с моими рассуждениями текстуальной периферии. Текстом на этот раз стала сама жизнь. Я поясню.

В течение долгого времени все разговоры о развитии были порождением (а) крайней степени благополучия, того самого, которое позже назовут «путинские тучные годы», и (б) некоей политической игры между Путиным и Медведевым, привлекшей мое особое внимание.

Что же касается тучных лет, то любые предупреждения о предстоящем неблагополучии, которые посылали власти в многочисленных публикациях я сам, мои соратники, другие обеспокоенные интеллектуалы, натыкались на формулу «у нас всё в шоколаде». Я описал этот «шоколад» еще в 2005 году. И тогда же сказал, что нет ничего страшнее самоуспокоения, что «шоколад» кончится и к этому надо готовиться заранее. Никто готовиться не хотел и не мог. А потом... Потом «шоколад» кончился. Он кончился резко и одномоментно.

В ночь с 7 на 8 августа 2008 года грузинские войска по приказу президента Грузии М.Саакашвили напали на Южную Осетию и наших миротворцев. События стали развиваться стремительно. Пожелание Медведева о многих годах спокойствия, необходимых для России, являющееся парафразом столыпинского высказывания, оказалось поразительно похоже на столыпинское пожелание и в том, что касается несбыточности. Кстати, уже в марте 2008 года, начиная свой газетный марафон, я предупредил о бессмысленности благопожеланий по поводу долгих лет благополучия, сопоставив их со столыпинскими. Эти мои предупреждения оставлены в книжном тексте.

Но дело не в том, кто о чем и когда предупреждал. А в том, что реально случилось. На момент, когда это случилось, я как раз готовился уйти от той «работы с откликами», которую я описал выше и за счет которой мне удалось сформировать отдельный слой текстуальной периферии. В сущности, уже тогда я был готов к изменению исследовательской траектории, резкому углублению проблематики, ее отрыву от всякой сиюминутности. У меня было скверное предчувствие, что мне этого не дадут сделать. Так и случилось. Началась пятидневная война. А затем и все остальное.

Я не могу доказать читателю, что эта война была откликом глобальных игроков на заявленную Путиным и Медведевым тему развития. То есть я бы мог попробовать это сделать. Но это потребовало бы таких спецаналитических рефлексий, которые полностью подменили бы собой всякое осмысление сущностных вопросов.

Поэтому я только могу сказать, что не я один так считаю. То есть – далеко не я один. Так считают многие международные аналитики, в том числе и те, кто не слишком тяготеет к публицистической или научной деятельности.

Война на Кавказе... Признание Абхазии и Южной Осетии... Угроза перерастания кавказской войны в войну глобальную... Мировой кризис... Допустимо ли считать все это звеньями одной цепи? И уж тем более – откликами глобальных игроков на какую-то там тему развития? Я считаю, что допустимо. Что даже самые слабые импульсы власти, касающиеся развития, улавливаются определенной частью мира как невероятно опасные. Причем те, кто улавливает, думаю, не могут даже объяснить себе, почему российские властные импульсы, чья слабость и суррогатность слишком уж очевидны, им кажутся столь опасными.

Для кого-то слишком страшен любой разговор о развитии в России, а уж разговор, инициированный и поддержанный властью, – тем более. Словом, у меня есть основания для того, чтобы считать кавказскую войну (а точнее, реализованную США замену конфликта с Ираном конфликтом на Кавказе) стратегическим решением, связанным с этими самыми слабыми импульсами, касающимися развития.

Подчеркиваю – я совершенно не хочу сказать, что мировой кризис стал ответом мировых игроков на российские заходы по поводу какого-то там развития. Связь, конечно же, много более сложная. Но она есть.

Война на Кавказе потребовала ответа от загнанной в тупик российской политической власти.

Российская власть, дав этот ответ, резко вывела мировой процесс за определенные рамки.

США, для которых этот вывод был наиболее болезненным, не решились и не сумели ответить. Этим подорвали имидж – имидж Акелы, который не промахивается (образ из «Маугли» Киплинга, очень часто используемый англосаксонской элитой). Промахнувшийся Акела – это как бы и не Акела. Мировая финансовая стабильность держалась на том, что Акела – это Акела. И что он, Акела этот, все еще о-го-го. Сомнения начались после Ирака. События на Кавказе и в Черном море (где чудом не началась российско-украинская война, способная перейти в войну мировую) подтвердили, что Акела – это не Акела. А уж если не Акела – то почему не экстраполировать политические сомнения в финансово-экономическую сферу? Такая экстраполяция более чем естественна. В какой мере именно она поспособствовала мировому кризису? Размышления на эту тему, опять-таки, увели бы нас далеко. Но в какой-то степени явно поспособствовала. Кризис проблематизировал очень многое. И этот самый пагубный «шоколад», и возможность развития в том виде, в каком его замысливала власть.

Сейсмические толчки и их осмысление – вот что стало последним слоем текстуальной периферийности, который мне удалось выстроить. Выстроив его (а этому будет посвящена V часть моей книги), я оторвался от газетного марафона. Но не от публицистики как таковой. Просто наступило время, когда соединять политически актуальное с темой развития уже было нельзя. Ибо политически актуальное стало чересчур горячим и донельзя конкретным.

Одновременно наступил этап работы, на котором такое соединение уже не требуется. Потому что существуют фазы исследования, на которых уже не нужно и даже вредно опираться на злобу дня, осуществляя проработку фундаментальной тематики.

Данная, V по счету, часть моего исследования посвящена, как и IV часть, откликам на тему «развитие». Но если IV часть посвящена анализу и структурированию откликов субъекта, который я назвал «элитная пустота», то V часть посвящена откликам другого субъекта – Истории.

В IV части отклики одного субъекта формируют один слой текстуальной периферии. В V части отклики другого субъекта формируют следующий по счету – и последний – слой все той же текстуальной периферии. Соответственно, в V части завершается формирование Текста как системы из ядра и нескольких слоев периферии. Формируя этот Текст, я одновременно его исследую. И это один тип исследования.

Другой тип исследований, к которому я намерен перейти после завершения работы по созданию (и первичному осмыслению) Текста, предполагает отстраненный взгляд на созданный (и первично осмысленный) Текст. И сопоставление этого Текста с проблематикой фундаментального характера.

Два слоя текстуальной периферии, рассмотренные (и сформированные) в IV и V части этого исследования, связаны друг с другом очень прочно. Можно даже сказать, что один слой не существует без другого. В самом деле, если бы История не откликнулась, то все разговоры об откликах «элитной пустоты» были бы слегка умозрительными. Или – безнадежно мрачными: мол, пустота-то откликается, а Истории как ее антагониста нет вовсе. Оказалось, что она есть, эта самая история. Что ее отклики сплетаются воедино с откликами элитной пустоты, образуя особый жизненно-текстуальный пласт.

Первым откликом истории стала сама кавказская война. Она многое проявила. Равно как и последовавшее за ней признание Южной Осетии и Абхазии. Я категорически отказался с первых же строк этой книги от прямого следования осуществленному мною газетному марафону. Но есть моменты, когда такое следование необходимо. И есть причины – как исследовательского, так и политического характера, – по которым именно в этой части книги надо соединить процесс историко-хронологический с процессом исследовательским. Чуть позже станет ясно, зачем это нужно делать. Начни я сейчас объяснять, я сделаю еще одно слишком развернутое методологические отступление. А чувство ритма и жанра подсказывает мне, что отступать уже некуда. Да и незачем.

События в Южной Осетии я отслеживал из далекой костромской деревни, куда уехал как раз для того, чтобы перерабатывать статьи в книгу. Но и из этой деревни улавливалась глубокая двусмысленность происходящего. Двусмысленность, в которой сплетались очень разнокачественные ниточки. В том числе – и ниточки весьма коварной международной игры. Эти ниточки я успел тогда и обнаружить, и описать.

Через несколько месяцев я зачем-то оказался участником очень дежурного телемоста между Москвой и Парижем. Телемоста, не рассчитанного на показ по российскому телевизору. Да и по французскому, по-видимому, тоже. И при этом телемоста «второстепенно-официального». Это было очевидно по присутствию на телемосте французских журналистов (в Париже), да и российских (в Москве). Журналистов было много, выражение скуки на их лицах однозначно говорило о том, что их послали с тем, чтобы они не участвовали, а присутствовали. И что мероприятие хоть и второстепенное, но официальное.

В ходе мероприятия мне задали прямой вопрос: «А как это случилось, что 20 августа 2008 года вы опубликовали свою статью, а 26 августа произошло нечто неожиданное, имевшее далеко идущие последствия, то бишь признание Южной Осетии и Абхазии?»

Я ответил, что внешнее совпадение необязательно должно обладать глубинной логикой. И что, как все знают, совпадение по времени само по себе ничего не доказывает. Я в любом случае ответил бы так, но в данном случае, видимо, мой ответ был особенно убедительным, поскольку я действительно говорил в точности то, что думаю.

Вопрос этот показал, что газету «Завтра» читают не только в России. И что тогдашняя статья – первая моя попытка осмыслить такой отклик на заявленную Россией тему развития, как кавказская война, – была воспринята с предельным вниманием теми, кто вел глобальную игру. И делал новый ход в игре на Кавказе.

Уже одного этого достаточно, чтобы я воспроизвел один к одному тогдашнюю статью, посвященную последствиям нападения Саакашвили на Южную Осетию и российских миротворцев.

Итак, следующая глава – это статья «Слагаемые победы», опубликованная в газете «Завтра» 20 августа 2008 года, то есть за 6 дней до признания Россией Южной Осетии и Абхазии, и написанная в костромской деревне еще неделей ранее.

А затем я дам пояснение и двинусь дальше, используя и эту статью, и следующие материалы, как физик использует им же проведенные эксперименты, осуществляя их теоретическое осмысление.

 

 

Глава II. Внимание – капкан!

 

СЛАГАЕМЫЕ ПОБЕДЫ

Два–три звена, – и уж ясны

Заветы темной старины...

(А. Блок)

 

Есть эти соединенные два–три звена – есть заветы и есть семья. Сочетаемо ли соединение звеньев с деисториософизацией? Конечно, нет.

 

 

ЧАСТЬ VI. ВОЙНА С РАЗВИТИЕМ

Глава I. «Скверна» развития

 

Мы отвлеклись на политически актуальное... Это отвлечение может или помочь, или помешать нам разобраться в проблеме развития. Помочь оно может только в одном-единственном случае: если мы, сохранив метафизическое начало в недрах политически актуального, сумеем теперь, не отрекаясь от политики, высвободить это начало. При таком высвобождении политическая метафизика должна естественным путем превратиться в метафизику развития как такового. Но значит ли это, что мы можем от политически актуального перейти к чему-либо неактуальному?

Ни в коем случае! Если мы, перейдя к метафизике развития как таковой, потеряем «политический нерв», это будет невосполнимой потерей. Выигрыш же мы можем получить, только если:

– во-первых, от политически актуального перейдем не к какой попало метафизике (будь то даже метафизика развития), а к чему-то метафизически актуальному,

– во-вторых, политически актуальное и метафизически актуальное окажется взаимосвязано.

Но может ли быть найдено такое метафизически актуальное содержание? Разве корректно говорить о метафизически актуальном? Совместима ли вообще метафизика и актуальность?

Размышляя об этом, я предъявил определенный счет себе самому. «Вот ты, – сказал я себе, – говоришь, что никто из находящихся на чужом для тебя (ну, скажем так, белом) поле не говорит о развитии. А собственно, почему ты так считаешь? И на основании чего? На основании того, что об этом не говорят высокие чины, что нет соответствующих выступлений по телевидению и разворотов в известных политических изданиях? Но разве это достаточный повод для столь огульного утверждения?»

А если все же что-то есть? Я собрал своих коллег, попросил их сделать мониторинг высказываний на данную тему лиц (не только высокостатусных), принадлежащих к не разделяемой, но уважаемой мной белой идеологии. Причем высказываний – за рамками обычного круга популярных СМИ, ориентированных все-таки на политику.

Собранный урожай вряд ли можно назвать обильным. Однако должен признать, что в очень важной для белой идеологии православной среде давно идет вполне содержательная дискуссия о развитии. Только вот эту дискуссию... то ли не замечают, то ли держат в загашнике. А она, между прочим, очень тонко сопряжена с рядом других метафизических дискуссий, которые вроде бы развития не касаются. И при этом имеют некий специфический обертон, вполне не чуждый всему сразу – и политике, и теории развития.

Но вначале все же о том, как разворачивается православная дискуссия на тему развития. Самую глубокую и содержательную аналитическую разработку я прочел не в политических газетах и политических же журналах, а в «Московском психотерапевтическом журнале» (№3 за 2005 год), где М.Миронова очень внятно разбирает альтернативные подходы к столь важному для нас всех вопросу в своей статье «Категория "развитие" в психологии и христианской антропологии».

М.Миронова очень тактично и одновременно аналитично рассматривает точки зрения, существующие внутри того сообщества православных интеллектуалов, в которое она сама очевидным образом входит. Как психолога, М.Миронову интересует, по ее собственным словам, прежде всего, «проблема переосмысления категории "развитие" в контексте христиански ориентированной психологии». Однако ее аналитика, как мне представляется, важна не только для психологов, но и для всех, кого волнует проблема развития как такового.

Ведь не зря М.Миронова уже в заглавии своей статьи говорит не только о соотношении проблемы развития с психологией (христиански ориентированной, как она уточнит ниже), но и о соотношении той же проблемы развития с христианской антропологией.

Я уже упоминал, что не раз наталкивался в своей деятельности на очень серьезные и отнюдь не либеральные политические элитные группы с корнями в советской высшей страте, для которых вообще ненавистно или, по крайней мере, совершенно чуждо развитие как таковое. Само слово «развитие» вызывает в этой среде глубочайшее психологическое отторжение. Поскольку я никогда не злоупотребляю сведениями, почерпнутыми в частных беседах и на узких «круглых столах», то в открытой печати я и мог ограничиться только указанием на наличие подобных групп. Без всяких конкретизации, которые я никогда себе не позволю как по причине элементарного человеческого такта, так и из политических соображений.

Ведь группы, о которых я говорю, искренне патриотичны и к государственности (как к советской, так и пред- и постсоветской) относятся с глубоким трепетом. То, что в этих группах укоренилось такое отношение к развитию, никак их не демонизирует. Напротив, я и оговаривал-то наличие таких групп потому, что они для меня индикативны. Обладая и политическим опытом, и обостренной чувствительностью к угрозам государственной целостности, эти группы, видимо, имеют свои основания для подобного отношения к развитию.

Весь вопрос для меня состоял и состоит в том, сводятся ли эти основания к тому, что лозунг «развитие», провозглашенный в «эпоху перемен», привел к разрушению страны и глубочайшему социальному регрессу? Или же все-таки у этого крайне негативного отношения к развитию есть более глубокий и фундаментальный генезис?

М.Миронова (еще раз подчеркну – с глубочайшим тактом и деликатностью) артикулирует некие возражения против развития, которые кто-то высказал публично, а кто-то, как она говорит, «в частных разговорах». В том-то и беда, что данная тема прорабатывается в основном в этих самых частных разговорах. И, соответственно, не может быть предъявлена в качестве одного из пунктов национальной повестки дня.

Но М.Миронова обращает внимание на то, что тема развития обсуждается все же не только в частных разговорах. Она предлагает к рассмотрению работу священника и психолога Андрея Лоргуса «Методологические проблемы идеи развития». Отец А.Лоргус дал свое понимание этих проблем в докладе на совещании «Преподавание в православных школах вопросов творения мира, жизни и человека». Совещание проводил 29 октября 1999 года Отдел религиозного образования и катехизации Московского Патриархата, доклад о. А.Лоргуса был опубликован в 2000 году в сборнике «Шестоднев против эволюции» (издательство «Паломник»).

Суммируя возражения против развития, почерпнутые из указанного сочинения о. А.Лоргуса и своих частных источников, М.Миронова формулирует тезисы православных теоретиков, рассматривающих развитие со знаком минус. В большинстве случаев М.Миронова основывается на прямых цитатах из о. А.Лоргуса.

Тезис 1 сформулирован в виде такой прямой цитаты: «Существуют явления, прямо противоположные развитию: явления деградации и регресса. И именно православная мировоззренческая точка зрения больше всего склоняется к ним. Представления о мире, разрушающемся и распадающемся, представления о личности человека, деградирующей, и истории человеческой, находящейся в непрерывном регрессе, свойственны православному пониманию мира и прямо противоположны идее развития».

Тезис 2 сформулирован тоже в виде прямой цитаты: «Духовный опыт показывает, что в настоящее время большинство людей находится в состоянии падения». Комментируя эту цитату, М.Миронова дополнительно указывает, что в кругах тех, кто против развития, много говорится о том, что феномен падения во всей его полноте будет наблюдаться в самые последние времена, о которых повествует Откровение Иоанна Богослова. И что, с точки зрения этих кругов, данное обстоятельство служит дополнительным подтверждением тому, что человечество лишь регрессирует в процессе истории.

Тезис 3 сформулирован опять же в виде прямой цитаты: «Библия не может смириться с таким представлением о человеческом существе, в котором интеллект, психика, речь и иные, собственно человеческие проявления жизни, возникли постепенно в результате развития».

Тезис 4... И вновь – прямая цитата из А.Лоргуса, приводимая М.Мироновой: «В христианском мировоззрении нет места представлению о развитии, в котором некая сущность может порождать и изменять себя "из себя же", не идет здесь речи и о необходимости развития более сложных форм из более простых».

Тезис 5 (который, в отличие от предыдущих, М. Миронова формулирует не в виде прямой цитаты, а, значит, опираясь еще и на свои частные источники): человек не изменился со времен Адама, так как образ Божий был вложен в него при сотворении. Поэтому ни о чем новом в человеке – а следовательно, о его развитии – не может идти речи; правильнее говорить о совершенствовании того, что уже было заложено.

М.Миронова никоим образом не пригвождает А.Лоргуса к позорному столбу в духе перестроечного агитпропа, которому мне пришлось уделить такое большое внимание. Она без тени иронии выражает благодарность о. А.Лоргусу за то, что он «заострил внимание на действительно существующих противоречиях между традиционными психологическими и богословскими представлениями».

Я могу только присоединиться к позиции М.Мироновой во всем, что касается оценки сочинения А.Лоргуса. И впрямь, надо выразить благодарность православному интеллектуалу, внятно сформулировавшему то, что в размытом виде существует и обсуждается в определенных интеллектуальных кругах, чье влияние отнюдь не ограничено (заявляю об этом со всей ответственностью) психологами, с которыми общалась М.Миронова. Я с психологами, увы, в отличие от М.Мироновой, общаюсь мало. А с политиками и близкими к политике интеллектуалами – много. И утверждаю, что группы, оценивающие развитие в полном соответствии с тезисами, которые были приведены выше, и широки, и влиятельны.

Вести полемику с такими группами на публицистическом уровне совершенно бессмысленно. Столь же бессмысленно, более того, пошло и унизительно, восклицать: «Ах, у нас и Путин, и Медведев призывают к развитию, а вы его отметаете с порога, называете фантомом, химерой, заблуждением, в лучшем случае, ложной ученостью!» Члены указанных групп могут не разделять представлений Путина и Медведева даже по самым ключевым вопросам, но при этом быть лояльными гражданами, государственниками, патриотами, имеющими право как на высказывание своей позиции, так и на ее отстаивание.

Кроме того, всегда можно сказать, что Путин и Медведев высказались по поводу развития с политических и технократических позиций, а здесь речь идет о рассмотрении развития с позиций духовных. И это не одно и то же.

И, наконец, вашему покорному слуге одно внятное слово (например, процитированного выше А.Лоргуса) дороже любого лояльно-размытого словоблудия тех, кто будет лепетать про развитие потому, что это созвучно указаниям руководителей партии и правительства. Но...

Но любой специалист по общественному сознанию скажет вам, что наличие вышеназванных тезисов, коль скоро они имеют весомую элитную и общественную поддержку, не позволяет выдвинуть идею развития в виде идеи консенсусной.

Вы призываете все общество и всю элиту отбросить идеологические разночтения и поддержать, казалось бы, очевидную в своей позитивности и безальтериативности идею развития, а вам говорят: «А откуда вы взяли, что эта идея очевидна? Тем более безальтернативна и позитивна? У нас, например, совершенно другая точка зрения. И вы своей плетью национально-государственнической аргументации наш духовный обух не перешибете. Вам надо какое-то там развитие во имя победы в противостоянии с врагом государства. Мы тоже хотим противостоять врагу государства. Но мы знаем, что есть еще враг человеческий и что выше задачи спасения государства стоит задача спасения души. И вы нам это самое развитие не подбрасывайте! Ишь ты, "позитивное", "безальтернативное", "консенсусное". Что нам ваши мирские приоритеты? У нас есть приоритеты совсем иного порядка!»

А тут из-за спины этой аргументации (в принципе АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНОЙ И ВНЯТНОЙ) слышится второй, собственно политический, так сказать, голос: «Хватит, хватит... Доразвивались при Михаиле Сергеевиче...» И опять-таки – что скажешь? И впрямь доразвивались.

Поскольку я убежден, что оба эти голоса – духовный и политический – суть одно целое, то возникает крайне сложная ситуация. Ну и слава богу, что она крайне сложная! Иначе нам пришлось бы избыточно политизировать обсуждение развития и слишком разбавлять это обсуждение собственно политической проблематикой... Разрушительность дебольшевизации... Рамки политической рациональности в вопросе об убийстве царской семьи... Все это, конечно, важно. Но только вкупе с настоящей теоретической проблематикой.

Наличие такого внятного оппонирования развитию, которое заявлено отцом А.Лоргусом, позволяет нам сделать шаг вперед и начать обсуждать развитие как таковое, переходя от прикладной – к общей политической метафизике.

Внимательно ознакомившись с работой А.Лоргуса «Методологические проблемы идеи развития», я обратил внимание на некоторые моменты, которые М.Мироновой, в силу ее профессиональной ориентированности, не показались особо существенными. Мне же представляется, что без рассмотрения этих моментов беседа о метафизических pro и contra в вопросах развития рискует погрязнуть в частностях. Очень интересных, в том числе и для меня, но в политическом отношении не имеющих решающего значения.

Прежде всего, речь идет о построении работы А.Лоргуса. Он делает свой доклад в связи с дискуссией о дарвиновской теории эволюции, развернувшейся в определенных религиозных кругах и породившей совещание Отдела религиозного образования и катехизации Московского Патриархата на тему «Преподавание в православных школах вопросов творения мира, жизни и человека». В теории Дарвина есть ряд моментов, болезненных для христианского сознания. Причем именно для сознания не слишком, так сказать, усложненного. И при этом обремененного всеми сомнительными приобретениями нынешней российской эпохи, к числу которых, конечно, относится абсолютное пренебрежение ко всему, что сформировало на настоящий момент человечество.

Такое современное российское сознание (к сожалению, его приходятся объективно оценивать как регрессивное), взяв на вооружение что угодно – от радикального демократизма до своеобразно понимаемой религиозности («а почему бы нет, у нас плюрализм, могу выбрать и такой прикид»), – категорически отметает все остальное: «У меня новые ценности, а тут лезут с каким-то Дарвином, получается, что я от обезьяны произошла, а мне при моих новых ценностях это ну никак не подходит».

По сути именно это, как мне помнится, заявила одна школьница, подав вместе с отцом судебный иск с требованием, чтобы школа прекратила навязывать учащимся, имеющим религиозные ценности, Дарвина. Позиция школьницы и ее отца не случайно оказалась в фокусе внимания ряда телевизионных каналов. Все это явным образом отдавало пиаром с политической окраской.

Беспокойство вызывает не сама эта позиция, а способ ее обсуждения. Ведь российская школьница и ее отец – не первооткрыватели в данном вопросе. Таких исков в мире было множество, особенно в конце XIX – начале XX века. Вызов дарвинизма мучительно осваивался христианством. Одним способом этот вызов осваивал Ватикан, другим – Российская империя и Русская Православная Церковь. И в том, и в другом случае существовала церковная иерархия, чей вердикт был обязателен для верующих. И тут надо говорить не о способе, а о способах принятия вызова, который и впрямь был достаточно болезнен для религиозного сознания.

У протестантов иерархии, способной вынести окончательный вердикт, не было. Именно поэтому наиболее яростно против Дарвина ополчились некоторые течения в протестантизме, особенно американском. И вели бои против Дарвина очень долго. А иные ведут до сих пор, хотя большинство вполне религиозного американского общества воспринимает это как мракобесие. Но за то время, пока шли эти бои против дарвинизма, «воюющими сторонами» было столько сказано, что, казалось бы, навеки усвоено: такие бои не нужны никому. Ни науке, ни церкви.

Что касается Ватикана, то он, в свойственной ему гибкой манере, очень быстро справился с вызовом. Конечно, всегда («всегда» – это до второй половины XX века) сохранялись радикальные клерикальные круги, которые отрицали Дарвина. Но это уже не было мнением всего церковного Института.

Скажут: «Ватикан нам не указ». И я полностью соглашусь. Хотя... На уровне МЕТОДОВ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РАБОТЫ – почему бы и не поучиться (сохраняя при этом и систему ценностей, и аутентичность православной позиции)? Но и впрямь ведь не указ. Заемным опытом сыт не будешь. Однако есть же и свой опыт! Он для нас тоже не указ?