На протяжении этого мучительного периода я остро осознаю Себя, надеясь, что она не замечает, что я избегаю ее, не замеча-

Духовная осознанность может оказаться существенным фак­тором, дающим возможность избегать ловушки слияния с общим полем и поддерживать чувство отдельной идентичности во взаим­ном переживании поля. Однако даже самая интенсивная духовная пробужденность обычно не излечивает ни разорванное тонкое тело, ни травмы, сотворившие подобные нарушения в контейнере.

В каком-то смысле индивидуальная духовная осознанность есть необходимый, но не достаточный элемент исцеления на этих психических уровнях. Когда духовные переживания воплощаются и создают внутреннюю структуру самости, и даже тогда, когда эта структура претворяется в жизнь, это ценное и трансформирую­щее переживание вовсе не обязательно захватывает и исцеляет все раны психики. Да, травмированные области могут поддаваться из­лечению, или же их интенсивность уменьшается, но все же часто такие области оказываются вне сферы сотворенной самости, и все еще требуют наличия «суррогатных кож» для контейнирования. Если же духовный опыт сочетается со взаимным переживанием поля, то может иметь место гораздо более глубокое исцеление, осо­бенно если иметь в виду восстановление тонкого тела.

Стало быть, моя задача состояла в том, чтобы, опираясь на опыт работы с Наоми, попытаться понять, что олицетворяла ночная рубашка:

«Я странным образом привязан к ней, чувствителен к любому изменению тона ее голоса, ко всему, что она произносит или не произносит, и в то же самое время я отделен, разъединен с нею, хоть и притворяюсь, что мы связаны. Это притворство прино­сит мне боль, но есть еще и более глубокая боль. Я чувствую себя обернутым чем-то, и это не твердый контейнер, не стекло, поскольку я могу испытывать чувства и временами восприни­маю ее чувства. И все же я завернут во что-то такое, что унич­тожает мой разум. Похоже, часть моего мозга отсутствует, или повреждена. Всякое чувство воплощенности отсутствует. Тело чувствуется ригидным и невидимым; я не в нем. Меня нет ни для себя, ни для нее. Я могу быть какого угодно возраста.

ет моей отвлекаемости. Обычно у меня нет никаких мыслей. Я лишь нахожусь в режиме ожидания до тех пор, пока не пройдет это что-то, похожее на заклятие».

Черная Ночная Рубашка оказалась еще одним защитным контейнером, который и служил Наоми щитом против опасных, хаотичных состояний, характерных для ядра комплекса слия­ния, и изолировал ее от других людей, даже если она пыталась завязать отношения. Без него она могла «провалиться» в абсо­лютно невообразимую тревожность и панические состояния. Эта «замещающая кожа» была ужасным компромиссом, но ком­промиссом, спасающим жизнь.

На сессиях в следующие после сна месяцы Наоми смогла описать, как она воспринимала Ночную Рубашку.

«Когда я ощущаю тесноту [Ночной Рубашки], я чувствую месть. Кожа моя натянута и болит. Я делаю то, что, знаю, неверно для меня и моего здоровья. Я цепляюсь за что угодно: я хочу этого, того, сего... и никак не остановлюсь. Когда останавливаюсь, начинается паника. У меня нет контейнера, все грозит провалиться; это как психичес­кая диарея. Я чувствую, что регрессирую, но не разрешаю себе этого. Я рьяно пытаюсь удержаться, остаться целой. Мне негде отдохнуть».

Черная Ночная Рубашка — символ ключевого переживания комплекса слияния: это контейнирование со стороны ригид­ной формы тонкого тела, защищающее от ужаса сепарации. Без Черной Ночной Рубашки, без «цепляния за все» Наоми, похоже, грозит полная дезинтеграция.

Ужас Наоми перед сепарацией повлиял на ее способность выра­батывать свою позицию даже в самых очевидных, ясных ситуациях этической, моральной или логической определенности. Например, замечательно развив способности к доверию, она сформировала серьезные отношения с мужчиной, «Брюсом». Они уже собирались съехаться в одну квартиру и начать жить с общим бюджетом.

Когда Брюс позвонил ей, «чтобы сказать, что он изначально неверно подсчитал свои расходы, и попросил Наоми увеличить ее долю вложений в общее хозяйство, она нашла этому рацио-