Эдипова стадия и эдипов комплекс

Если психодинамика оральной и анальной фаз более-менее наглядна и очевидна, эдипова стадия намного сложнее. Кроме того, как правило, именно эдипова про­блематика в той или иной степени определяет трансферентные отношения терапевта и клиента. А если добавить к этому сложные перипетии реальных жизненных отно­шений, обусловленные эдиповым комплексом, проблемы зрелой сексуальности и особенности супер-эго, также формирующегося преимущественно на эдиповой стадии, то станет понятно, как непросто разобраться в перипети­ях эдиповых проблем взрослых людей. "Трудности пони­мания эдипова комплекса, — пишет Гельмут Штольце, — связаны с двумя типами тесно переплетенных между со­бой проблем: возникающих в процессе полового развития маленького ребенка итех, что обусловлены переходом ду­альных отношений "мать-ребенок" на стадию сознатель­ных отношений со многими людьми" [93, с.621].

Эдипова или фаллическая стадия развития личности — то, что называется у нас "дошкольное детство", период с трех до пяти-шести лет. В этом возрасте, по мнению боль­шинства психоаналитиков, складываются основные фор­мы сексуального поведения и формируется супер-эго — главная контролирующая инстанция человеческого пове­дения, местопребывание чувства вины, идеалов, совести и морали. На эдиповой стадии происходит развитие основ­ных паттернов (образцов) мужественности и женственно­сти (маскулинности и фемининности); ребенок усваивает принятую в культуре женскую или мужскую роль, более или менее успешно разрешая связанные с ними главные невротические проблемы — страх кастрации (у мальчи­ков) и зависть к пенису (у девочек). Совершенствуется си­стема психологических защит личности, развиваются и усложняются ее отношения с миром.

Даже из этого беглого перечня видно, насколько эдипо­ва стадия сложна и неоднородна по своему психологичес-

[136]

кому содержанию. Если же попытаться хотя бы в первом приближении учесть (и хоть как-то согласовать, чтобы не слишком запутывать читателя) разнообразные постфрей­дистские трактовки содержания и функций фаллической стадии, обращая внимание на отдельные нюансы понима­ния различными специалистами, скажем, роли кастрационной тревоги или смены сексуального объекта, то стано­вится ясно, что изложить весь этот материал в рамках одного раздела или главы чрезвычайно трудно. Поэтому я коснусь лишь основных аспектов эдиповой стадии, отда­вая предпочтение материалу, непосредственно связанному с практикой психоаналитического анализа.

Специфика фаллической стадии, по Фрейду, определяет­ся тем, что частичные (связанные с различными эрогенны­ми зонам и участками тела) влечения подчиняются генита­лиям, сосредоточиваясь у мальчиков вокруг пениса и его аналога — клитора — у девочек. "На этой стадии, — указы­вает авторитетный психоаналитический словарь — в отли­чие от генитальной организации пубертатного периода, ре­бенок любого пола признает лишь один половой орган — мужской, так что различие полов для него тождественно противопоставлению фаллического и кастрированного" [37, с. 506]. Многочисленные наблюдения за детьми подтверж­дают, что в этом возрасте они активно интересуются свои­ми гениталиями, играют с ними и проявляют любопытство к аналогичным частям тела сверстников и взрослых.

Классический психоанализ считает, что в результате этого любопытства и сравнения себя с другими детьми мальчик начинается гордиться своим пенисом, а девочка испытывает разочарование и зависть. Однако нарциссиче­ская гордость мальчика сопровождается страхом потерять столь важное отличие (кастрационная тревога), а пресло­вутая "зависть к пенису" (наличие такого чувства активно оспаривают многие аналитики, в особенности Карен Хорни) становится залогом нормального женского варианта психосексуалъного развития. Оба эти момента связаны с эдиповым комплексом.

Содержание эдипова комплекса, этого центрального феномена детского развития, лучше всего выразить фор-

[137]

мулировками самого Фрейда. Я приведу достаточно про­странную цитату (с небольшими пропусками, убрав арха­измы и повторения), чтобы можно было в дальнейшем описать различные уточнения и дополнения, внесенные его последователями и критиками. В "Лекциях по введе­нию в психоанализ" Фрейд говорит:

"Легко заметить, что маленький мужчина один хочет обла­дать матерью, воспринимает присутствие отца как помеху, возмущается, когда тот позволяет себе быть нежным с нею, выражает удовольствие, если отец уезжает или отсутствует. Часто он выражает свои чувства словами, обещая матери же­ниться на ней... Ребенок одновременно (при других обстоя­тельствах) проявляет большую нежность к отцу; только такие амбивалентные эмоциональные установки, которые у взрос­лого привели бы к конфликту, у ребенка прекрасно уживают­ся, подобно тому как позднее они постоянно находят рядом в бессознательном... Когда малыш проявляет самое неприкры­тое сексуальное любопытство по отношению к матери, тре­буя, чтобы она брала его ночью спать с собой, просится при­сутствовать при ее туалете или даже предпринимает попытки соблазнить ее, как это часто может заметить и со смехом рас­сказать мать, то в этом, вне всякого сомнения, обнаруживает­ся эротическая природа привязанности к матери...

У маленькой девочки все складывается (с необходимыми из­менениями) совершенно аналогично. Нежная привязанность к отцу, потребность устранить мать и занять ее место, кокетство, пользующееся средствами зрелой женственности, именно у ма­ленькой девочки образуют прелестную картину, которая застав­ляет забывать о серьезности и возможных тяжелых последстви­ях, стоящих за этой инфантильной ситуацией" [75, с.211-212].

Итак, основоположник психоанализа подчеркивает прежде всего негативные последствия эдиповой привя­занности. Это не значит, будто эдипов комплекс являет­ся чисто невротическим образованием (типа комплекса неполноценности или комплекса вины). Это нормальное, свойственное всем людям переживание, а патологические последствия оно приобретает вследствие неспособности справиться с проблемами данной стадии, разрешив ос­новные эдиповы противоречия (любовь к одному родите­лю, ненависть и желание смерти другому) ³⁰. Противоре-

[138]

чивую спутанность эмоций и чувств ребенка к родителям, сопровождающую невозможность отделиться от них, пре­одолев страх и тревоги фаллической стадии, Фрейд счи­тает основой так называемого [см. одноименную рабо­ту— 81, с.135-138] семейного романа невротиков. Именно последний в большинстве случаев влияет на структуру невроза взрослой личности.

Рассмотрим эдипову проблематику на конкретном при­мере. В этой части книги я буду опираться на опыт дли­тельной работы с пациентом, чьи жизненные трудности хо­рошо иллюстрируют основные перипетии невротического развития личности, обусловленного фаллической стадией. Разумеется, весь приведенный материал был получен не сразу, и существенную часть его составляют мои аналити­ческие интерпретации и реконструкции. Чтобы не перегру­жать текст, пришлось сократить обоснования тех из них, которые не касаются прямо проблем эдиповой фазы. Ну и, разумеется, не все разнообразие последних представлено у конкретного клиента. Тем не менее, я не стала привлекать недостающие примеры из терапевтической работы с други­ми людьми, чтобы сохранить (насколько получится) очаро­вание целостного изложения "случая из практики".

Господин Р. — молодой человек 25 лет. Производит впе­чатление вполне уравновешенного и хорошо приспособлен­ного юноши без особых жизненных проблем. Выглядит, правда несколько тучным, считает, что у него лишний вес, страдает одышкой и жалуется на аритмию. Последнее и послужило непосредственной причиной обращения за по­мощью, хотя в процессе психотического анализа была обнаружена дисгармония в отношениях с людьми, экзис­тенциальные трудности, одиночество, а вовсе не тревога, связанная с лишним весом, или кардионевроз.

Господин Р. подробно рассказал о своих отношениях с матерью и отцом, и постепенно черты его "семейного ро­мана" прояснились. Отношение к матери у него было ам­бивалентным и весьма сложным: он нежно любил ее в детстве и одновременно понимал, что мать "ненадеж­на" — по-видимому, она структурировала отношения с сыном так, что он часто ощущал себя брошенным без вся-

[139]

кой причины. Точно так же мать вела себя и с отцом, и классическая эдипова ситуация (любовь к матери и зави­стливая ревность к отцу) трансформировалась следующим образом: и сын, и отец постоянно ощущали себя винова­тыми и плохими, недостойными уважения и любви. "Я думаю, — заметил как-то господин Р., — что главное для матери было показать нам обоим, что мы ничего не стоим и ничего для нее не значим. Я уже лет в пять, на­верное, понимал, что я ее "крест", а для отца это было ис­ходной предпосылкой отношений в семье. Я не ревновал ее к отцу, мы оба были плохими. Мать была довольна, только если мы были несчастны. Помню, что в детстве, если я чему-то радовался, она не успокаивалась, пока не объясняла, что причин для веселья нет. А если я плакал, она говорила, что я нюня, и отец у меня такой же".

Из рассказов клиента вырисовывался образ деспотичной, "кастрирующей" матери, которая постоянно ставила под сомнение маскулинные качества и сына, и мужа. Кроме то­го, в этой роли после символической кастрации мать сама не претендовала на лидерскую роль или хотя бы компетентную позицию — она уходила в сторону и начинала упрекать мужчин в том, что несчастна, нуждается в помощи и т.д.

Родители развелись, когда г-ну Р. было десять лет. Отец вскоре женился вторично, а мать осталась в одиночестве. Вторая жена отца, по словам клиента, — нормальная жен­щина, которая любит своего мужа и хорошо относится к пасынку. "Но, понимаете, — говорил клиент, — я не мог ей по-настоящему доверять, просто потому, что она ведь не моя родная мать. Я всегда помнил, что мать одинока. Но даже когда вырос и с радостью уехал в другой город, я чувствовал себя виноватым за то, что бросил мать. Хоть и знаю, что я ей не нужен. Ей вообще никто не нужен, кро­ме себя. Я чувствую, какой я неблагодарный негодяй, но я не могу любить -ее — это всегда кончалось одинаково. Я понимаю, что это какое-то моральное уродство — не лю­бить родную мать. А как ее любить? Я знаю, что ей нужна не забота, а возможность упрекать всех, но больше всего меня и отца в том, что мы оба ее бросили".

[140]

Фрейд считал, что страх кастрации является главным фактором преодоления эдипова комплекса. Мальчик дол­жен отказаться от матери, признать власть отца и отождест­вить себя с ним, а девочка — смириться с отсутствием пе­ниса и обратить внимание на мужчину, который в качестве обладателя этого вожделенного предмета способен (разуме­ется, в будущем) наделить ее ребенком как символической заменой мужского органа. Таким образом, происходит "раз­рыв" с родителями как первичными объектами эротическо­го влечения и одновременное утверждение их в качестве ав­торитетных и властных образцов для подражания.

Поведение матери и отца на фаллической стадии слу­жит тем неосознаваемым эталоном, с которым взрослый будет сравнивать других мужчин и женщин; отношения с родителями (эмоционально насыщенные, порой неодно­значные и сложные) в той или иной степени станут осно­вой для формирования объектных отношений.Те аспек­ты, которые непосредственно влияют на зрелую любовную и сексуальную активность, — это продукт так называемой эдиповой триангуляции, становления триады "мать-отец-ребенок". Практически всегда они представ­лены также в отношениях с психотерапевтом (трансфер).

В рассматриваемом случае эдипова триангуляция была осложнена активной (распространяющейся и на отца, и на сына) кастрирующей позицией матери. Отец, в свою очередь, не мог противостоять ей, испытывал чувство ви­ны как "плохой муж" и в силу этого не смог стать полно­ценным "любящим, но суровым" родителем для мальчи­ка. Клиент, таким образом, оказался в довольно сложной ситуации выбора, о которой Фрейд в работе "Гибель эди­пова комплекса" пишет так:

"Эдипов комплекс дает ребенку две возможности удовлетво­рения, активную и пассивную. Он может, как мужчина, поста­вить себя на место отца и относиться, как последний, к мате­ри, причем отец учитывается тогда как стоящее на его пути препятствие, или же он стремится заменить мать и быть люби­мым отцом, причем мать становится излишней. В чем состоит удовлетворяющее любовное отношение, об этом ребенок име­ет лишь очень неясные представления..." [80, с.545].

[141]

Господин Р. очень рано усвоил, что мать ненадежна, бо­лее того — любая попытка построить с ней близкие, дове­рительные отношения обречена на провал. Это болезнен­ное ощущение предательства и переживания собственной ничтожности, слабости, незначительности связались с ма­теринской фигурой и фемининностью в целом. Поиск ма­теринской любви и заботы в зрелых генитальных отноше­ниях и стал одной из главных проблем г-на Р. У него был выраженный бессознательный страх перед женщиной, от­ношения с которой он мог строить, только предваритель­но обесценив ее как личность. "Я не могу любить женщин, тем более — доверять им, — говорил клиент, — но я могу их использовать. Если женщина молодая и привлекатель­ная и видно, что я ей симпатичен, — то пожалуйста". Но отношения с мужчинами нравились ему гораздо больше.

Таким образом, "удовлетворяющее любовное отноше­ние" (см. предыдущую цитату) было для клиента скорее гомо-, чем гетеросексуальным. Однако и в этих связях г-н Р. продолжал бессознательно "отыгрывать" недоверие к матери и поиск любящей заботы. Тотальное недоверие, страх зависимости и невозможность построить здоровые (равноправные, по-настоящему близкие, свободные от желания держать под контролем автономность Значимо­го Другого) отношения и были основной невротической проблемой Р.

В процессе психоаналитического анализа клиент осо­знал следующий бессознательный паттерн. В качестве по­тенциальных партнеров его привлекали зрелые, сильные и автономные личности, которые, как ему казалось, могли бы ценить и любить его, заботиться о его нуждах. Но с та­кими людьми он чувствовал себя "использованным", бо­ялся любых проявлений их личной свободы и сразу раз­рывал отношения. Заботливый партнер или партнерша, которых он контролировал, были более безопасными, но отношения с ними представляли сомнительную ценность, так что их можно было легко "использовать и бросить". В конечном счете господин Р. оказывался одинок и чув­ствовал себя никому не нужным, нелюбимым и ничтож­ным. Соответственно, чужая автономия несла угрозу, а

[142]

люди в целом казались ненадежными, эгоистичными, не­способными на любовь и заботу.

Вся эта бессознательная динамика бурно проявлялась в трансферентных отношениях. В качестве женщины и мате­ринской фигуры я, разумеется, не могла быть надежной, а моя автономность как аналитика попросту пугала г-на Р. В то же время на сознательном уровне его отношение ко мне было и доверительным, и очень позитивным. Чувствова­лось, что клиент ценит анализ, воспринимает его как забо­ту и помощь, верит мне как специалисту. В то же время он всячески пробовал контролировать аналитическую рабо­ту — например, пытался оговаривать, что я могу делать в качестве аналитика (давать интерпретации, быть надежной, иронизировать), а что нет (использовать его случай в каче­стве клинической иллюстрации, свободно формулировать аналитическую задачу, быть терпеливой, доверять).

На одном из сеансов господин Р. очень рассердился, когда я заметила, что его желание контролировать глуби­ну и направление аналитического вмешательства невы­полнимо, так как это все равно зависит от меня — моей проницательности, терапевтического мастерства, намере­ний и целей и т.п. Далее состоялся такой диалог:

К: Но я всегда могу прервать анализ.

Т: Это вряд ли. Вы цените анализ, он Вам нравится, Вы хорошо понимаете, сколько от него пользы.

К: Ну, все-таки...

Т: К тому же, если так случится, я не буду сердиться, а терпеливо подожду, покуда Вы одумаетесь и вернетесь, чтобы продолжить работу. Мне понятны причины такого поведения, и я не стану Вас за это обесценивать.

К: И что, даже не разозлитесь?

Т: Моя задача — интерпретировать и анализировать, а не сердиться на клиента.

(Г-н Р. долго молчит).

Т: Мы уже говорили о том, что Вы переносите на от­ношения со мной опыт взаимодействия с матерью в ран­нем детстве. Вам нужно сначала научиться доверять мне, а потом это получится и с другими людьми. Если я ока-

[143]

жусь надежной, значит, и другие женщины могут быть надежными. Я буду демонстрировать свою надежность столько, сколько нужно. Кроме того, если Вы научитесь, что называется, "терпеливо сносить" мою автономность как аналитика, Вы, наконец, перестанете бояться силь­ных и самостоятельных людей. Вам не нужно будет от них убегать, разрывая отношения.

К: И что?

Т: И Вам не придется так жестко контролировать своих друзей и возлюбленных ради чувства безопасности. Ис­чезнет альтернатива "использовать или быть использован­ным". Вы постепенно научитесь быть вместе в значимых отношениях, а не бороться за власть — кто кого.

К: Но Вы все равно не должны на лекциях приводить в пример мой случай!

Т: Соблюдая всю необходимую конфиденциальность — вполне могу. И Вам от этого никакого вреда не будет. Это не значит, что я Вас использую — просто я Вам доверяю. Это нормальная работа, которую мы делаем вместе — аналитик и клиент. Для общей пользы и с полным дове­рием друг к другу.

После этого господин Р. перестал пытаться контроли­ровать свой анализ. Однако проблемы эдиповой стадии отнюдь не разрешились вышеописанной "борьбой за фал­лос" (в лакановском смысле этого выражения, см. главу 6 настоящей книги).

Вернемся, однако, к описанной выше проблеме эдипо­вой триангуляции. Все, что связано с этим моментом пси­хического развития личности, не нужно понимать как па­тологию или (что встречается гораздо чаще), как момент предыстории возникновения различных "пикантных" проблем. Психологическое объяснение и гораздо шире, и гораздо сложнее:

"Все мы эдипы, прошедшие в ходе развития и проявления Я всю эдипову ситуацию.Но — и это представляется мне са­мым важным — мы проходим ее отнюдь не единожды, как это многие считают в соответствии с психоаналитической теори­ей. Мы переживаем ее, всегда по-новому, в любых трехсто-

[144]

ронних отношениях, формировать которые призваны. В этом состоит эдипова ситуация, постоянно представляющаяся в образе впервые пережитых нами трехсторонних отношений, отношений Я, находящегося между материнским и отцов­ским. Поэтому нетрудно понять, почему эдипова констелля­ция имеет столь широкое распространение в образах души, сновидениях и фантазиях" [93, с.623].

Эта формулировка, принадлежащая Гелъмуту Штольце, хорошо иллюстрирует то, как по-разному понимают эди­пов комплекс профессиональные психоаналитики и просто интеллигентные люди, в той или иной степени знающие, что он собой представляет. Типичные расхождения касают­ся не столько содержания эдиповых проблем, сколько нюансов, связанных с их влиянием на проблемы взаимоот­ношений между полами. К сожалению, многие психотера­певты неаналитической ориентации склонны игнорировать эдипову детерминацию терапевтического процесса, забы­вая, что "эдипова ситуация всегда имеет место в том слу­чае, если перед человеком стоит сложная задача включить себя в качестве Я в трехсторонние отношения, дабы утвер­диться в них — между тем, что остается, и тем, что движет­ся вперед" [93, с. 624]. Психотерапевтический процесс при этом будет стоять на месте, а отношения терапевта и кли­ента — все больше и больше запутываться, так что раньше или позже терапия сменится бессознательным "отыгрыванием" эдипова конфликта обоими участниками.

Развитие Сверх-Я

Рассмотрим теперь вторую важную сторону фалличес­кой стадии, тесно связанную с эдиповым комплексом, — формирование Сверх-Я*. Это довольно сложное психиче-

* В данном параграфе я буду рассматривать становление супер-эго как происходящее на эдиповой стадии, хотя среди психоаналитиков су­ществуют разные мнения относительно того, когдаоно возникает. М.Кляйн относит формирование отдельных сторон Сверх-Я к перво­му году жизни, Х.Хартман и Р.Лсвенштейн [110] — наоборот, сдвига­ют завершение этого процесса к концу пубертата. Точка зрения Фрейда мне кажется более справедливой.

[145]

ское образование, контролирующее желания и влечения личности и все поведение человека в целом. Принято считать, что развитие супер-эго есть результат внутренне­го конфликта между чувством вины и идеальным пред­ставлением о себе, который связан с усвоением родитель­ских запретов на данной стадии личностного развития.

Для начала следует разобраться в том, что представля­ет собой этот третий высший уровень психического аппа­рата: из чего он состоит, каковы его функции и что кон­кретно в человеческом поведении можно считать проявлением супер-эго. Обычно к Сверх-Я относят мо­ральные и нравственные нормы и правила, в том числе и религиозные, совесть, вину, принципы и различные за­преты, а также идеалы и ценности личности — одним сло­вом, все то, что позволяет ей отличать добро от зла (в са­мом широком смысле) и вести себя в соответствии с представлениями о плохом и хорошем, должном, допусти­мом и непозволительном. Диалектику этой личностной инстанции хорошо выражает стихотворение немецкого поэта Эриха Фрида:

Я свободу отдал за надежду.

Надежду — за благоразумие.

Благоразумие — за покой,

Покой за долг.

Я долг отдал за любовь,

Любовь — за свободу...

 

Короче стало дыхание,

А жизнь так длинна*.

Было бы неправильным представлять, что эта часть психики, задающая направление нашим поступкам, пол­ностью осознается. Многое в содержании Сверх-Я бессоз­нательно (например, почти все, что относится к коллек-

* К сожалению, я нс смогла найти сборник с переводом этого стихотворения. Цитирую по памяти, наверняка неточно и, возможно, это Пауль Целан, а нс Эрих Фрид.

[146]

тивным социально-этническим правилам и обычаям, об­щественным табу, передающимся из поколения в поколе­ние профессиональным или семейным ценностям и т.п.). Само это понятие Фрейд впервые сформулировал в рабо­те "Психология масс и анализ человеческого Я" (1921), подчеркивая, что по природе своей Сверх-Я является ско­рее коллективным, нежели индивидуальным образовани­ем. Психотерапевтам не следует забывать, что супер-эго, хотя и контролирует бессознательные импульсы (и созна­ние тоже), в значительной мере не осознаваемо.

Психоаналитический словарь Ж.Лапланша и Ж.-Б.Понталиса [37] в число понятий, связанных с су­пер-эго (Сверх-Я), включает также "Я-идеальное", "Идеал-Я" и "просто Я"; ряд авторов говорят о синтетической функции эго, формирующей Сверх-Я (Г.Нунберг), о межличностной природе этого образования (М. и Э.Балинт, Г.С.Салливан); наконец, юнгианские и постъюнгианские (Э.Нойманн, Э.Самуэлс, А-Гуггенбюль-Крейг и др.) представления о Самости тоже довольно близки к понятию Сверх-Я ³¹. Отечественные переводчики в боль­шинстве своем употребляют указанные термины произ­вольно, кому как нравится. Поэтому нужно сделать неко­торые пояснения.

Идеал-Я — это образец, эталон личностных качеств и поведения, которому стремится следовать субъект. В него входят мечты о могуществе и различных чудесных способ­ностях, похожих на те, что есть в волшебных сказках. Ж.Лампль де Гроот, описавшая две формы построения идеала, полагала, что в формировании этой части супер-эго большую роль играют идеализированные представле­ния о родителях — всемогущих, всезнающих и совер­шенных. Я-идеальное — это "идеал нарциссического своевластия, созданный по модели детского нарциссизма" [37, с.609], иначе говоря, те запреты и представления, ко­торые исходят от родителей и учителей и усваиваются ре­бенком в качестве требований, выполняя которые, он бу­дет хорошим.

Иначе говоря, Идеал-Я — это мои представления о со­вершенстве, а Я-идеальное — то, как его представляют

[147]

Значимые Другие. В структуре Сверх-Я обе стороны идеа­ла отвечают за послушание, стремление к достижениям и участвуют в формировании самооценки, однако их конк­ретный вклад в поведение может быть разным. Например, эго слушается Сверх-Я под страхом наказания, а ид (Оно) слепо любит Идеал-Я и поэтому подчиняется ему. Ведь последнее формируется по образу объектов любви (люби­мые родители, герои сказок), а Сверх-Я — по образцу строгих родителей и учителей, судей и полицейских.

Из сказанного видно, что Сверх-Я — довольно-таки противоречивое образование, так как различные идеаль­ные образы, усвоенные (интроецированные) из разных источников, могут конфликтовать. Ребенку нелегко при­мирить противоречия, особенно если мнения и ценности заимствуются у авторитетных лиц. Можно вспомнить си­туации, когда родители и воспитательница в детском саду (или первая учительница) высказывают противоположные суждения и оценки — это может привести к истерическо­му срыву. Нередко конфликты внутри супер-эго ³² снижа­ют самооценку или чреваты недоразвитием так называе­мых "мягких" компонентов Сверх-Я.

Последние формируются через усвоение образа доэдиповой любящей матери. Этот поддерживающий и забот­ливый, "гуманный" аспект супер-эго противостоит жест­кому садистическому контролю и чувству вины. Его слабость делает Я беспомощным перед Ид, и ребенок, а потом и взрослый, утрачивает способность любить, защи­щать, утешать и руководить с чувством гордости за себя. Клиенты с дефицитом "любящей и любимой" части су­пер-эго всегда готовы к упрекам и критике, воспринимая их как должное, и совершенно теряются, когда им оказы­вают поддержку или хвалят.

Господин Р. был именно таким. При внешнем эмоци­ональном благополучии и оптимистичном поведении, которые он сам называл "маской", он очень нуждался в защите и поддержке, высоко ценил заботу о себе и сво­их нуждах — настолько, что был готов платить за них любую экзистенциальную цену. Он около двух лет про­жил с нелюбимым и даже физически отталкивающим че-

[148]

ловеком, который заботился о нем и был ласковым и внимательным.

Успешное становление супер-эго обеспечивает мощный потенциальный источник благополучия и психологичес­кого комфорта. Личность все меньше зависит от внешних источников нарциссической поддержки и способна справляться с разочарованиями и фрустрацией благодаря собственным идеалам и стандартам Сверх-Я. Внешняя оценка и критика принимаются во внимание, причем без крайностей — не вытесняются и не возводятся в абсолют. Такого рода стабильность и была выбрана одной из целей терапевтического анализа.

Г-н Р. фактически никогда не был уверен в собствен­ной ценности. Бессознательную динамику, связанную с переоценкой и/или обесцениванием автономии и заботы, он переносил на других людей, приписывая юл свои стра­хи и желания. Вклад кастрирующей матери и чересчур мягкого, слабого отца способствовал формированию сверхкритичного супер-эго, всегда готового услужливо предоставить аргументы в пользу "ничтожности" своего Я. Поэтому ситуации жесткого внешнего оценивания бы­ли для него более комфортными, чем те, в которых он должен был положиться на собственную самооценку. Бес­сознательные ожидания упреков и критики со стороны значимых других действовали как самоактуализирующееся пророчество, и господин Р. редко был доволен своей жиз­нью и отношениями с людьми.

Основа для взаимоотношений с другими людьми за­кладывается на эдиповой стадии по образцу того, как ре­бенок "решает" для себя основную проблему зависимос­ти от матери. Ведь мальчик этого возраста зависим не столько от матери, сколько от ее любви к нему, или, в тер­минологии Ж.Лакана, от ее желания. Г-ну Р. было чрез­вычайно трудно отождествить себя с объектом желания матери, поскольку ее отношение к сыну было пренебре­гающим и жестоким (кастрирующая мать). В полном со­ответствии с этим он усваивает не анаклитический ³³, а гомосексуальный (нарциссический) выбор объекта и, со-

[149]

ответственно, испытывает трудности при отождествлении с маскулинной (мужественной) сексуальной ролью.

Дальнейшая аналитическая работа позволила вскрыть мазохистические компоненты характера этого клиента. Г-н Р. чувствовал сильную тревогу в ситуациях, чреватых возможностью внешней агрессии (например, в присутст­вии нетрезвых, громко разговаривающих мужчин). Ему казалось, что их возбуждение и злоба направлены имен­но против него, что его поведение каким-то образом про­воцирует враждебность. В то же время излюбленный сек­суальный сценарий клиента представлял собой гомосексуальный акт с участием нескольких партнеров, ведущих себя грубо и агрессивно.

Осознавая близость этих двух паттернов (тревоги и на­слаждения), господин Р. признал наличие мазохистически окрашенных переживаний удовольствия. Однако его трудно было счесть представителем Мазохистского харак­тера, описанного, например, В.Райхом в следующих вы­ражениях: "субъективное хроническое ощущение страда­ния, объективно представленное тенденцией жаловаться;

хроническая склонность к нанесению себе вреда и само­уничижению (моральный мазохизм); навязчивое стремле­ние мучить других, которое заставляет пациента страдать не меньше, чем объект его действий... специфическая не­ловкость поведения" [56, с.234]. Господин Р. выглядел и вел себя совсем иначе.

Понять глубинную динамику его переживаний помог­ла постмодернистская трактовка мазохизма, предложен­ная Ж.Делезом. Делез связывает мазохизм с патологиче­ским развитием Сверх-Я, полагая, что садомазохистские переживания обусловлены расколом между Я и Сверх-Я. Этот раскол ведет к подчинению мазохистического эго садистскому Сверх-Я и дальнейшему разрушению един­ства и цельности личности. "Мазохизм, — пишет Де­лез, — есть некая история, рассказывающая о том, как и кем было разрушено Сверх-Я и что из этого вышло. Слу­чается, что слушатели плохо понимают историю и дума­ют, будто Сверх-Я торжествует в тот самый момент, ког­да оно агонизирует" [16, с. 309].

[150]

В данном случае становление супер-эго клиента было нарушено фрустрирующей матерью. В детстве единствен­ным способом сохранить отношения с ней было Мазо­хистское подчинение. Господин Р. отчетливо помнил, что мать могла в любой момент сменить заботливое и опека­ющее отношение строгим и критичным, резко оттолкнуть ребенка, которого только что приласкала. Садомазохистские переживания и стали для него основным эмоцио­нальным паттерном, сопровождающим ситуацию удовле­творения влечений.Г-н Р. в целом был депрессивной личностью, а сфера его интимных отношений соответст­вовала скорее Мазохистскому (пораженческому, самораз­рушительному) типу.

Чтобы лучше понять ход терапевтического процесса, нужно разобраться в процессах становления супер-эго. Фрейд, излагая общую динамику разрешения эдиповых противоречий, различает нормальный и патологический ход развития Сверх-Я:

''Я ребенка отвращается от эдипова комплекса... Интроецированный в Я отцовский или родительский авторитет об­разует там ядро Сверх-Я, которое заимствует строгость отца, подтверждает исходящий от него запрет инцеста и таким об­разом предотвращает возврат Я к либидной (материнской) объектной привязанности. Эдиповы стремления частью десексуализируются и сублимируются, а частью превращаются в нежные побуждения...

Я не вижу никаких оснований для того, чтобы отказать от­чуждению Я от эдипова комплекса в названии "вытеснение", хотя более поздние вытеснения осуществляются при участии Сверх-Я, которое лишь теперь образуется. Однако описанный процесс является чем-то большим, нежели вытеснение; в слу­чае идеального осуществления он равнозначен разрушению и упразднению комплекса... Если же Я на самом деле не доби­лось ничего, кроме вытеснения комплекса, то последний про­должает бессознательно существовать в Оно и впоследствии обнаружит свое патогенное влияние" [80, с.546].

Пойдем дальше. Едва ли не главной составляющей су­пер-эго обычно считают совесть. А иногда эти понятия во­обще приравниваются друг к другу, и о человеке с разви-

[151]

тым Сверх-Я говорят "совестливый", противопоставляя таких индивидов бессовестным сопиопатам. Совесть отно­сится к числу таких нравственных сущностей, которые до­статочно хорошо определяются психоаналитически.

У истоков совести лежит разделение функций эго, свя­занных с восприятием и оценкой собственной личности. Часть внутренних импульсов и влечений ребенку необхо­димо подавлять — из-за того, что Я-идеальное и Идеал-Я не совпадают. Психологические защиты искажают реаль­ность в той мере, в какой это необходимо для психичес­кого благополучия индивида. Однако внутреннюю приро­ду нельзя изменять до бесконечности. Рано или поздно и ребенок, и, тем более, взрослый могут оказаться перед вы­бором: что лучше — соответствовать требованиям окружа­ющих или выражать свою собственную сущность? Пра­вильно ли руководствоваться подлинными чувствами, или нужно пренебречь ими ради соблюдения условностей?Не скрывается ли за таким самоотречением обыкновенная трусость или подлость? Совесть в качестве критерия внут­ренней реальности способна не только "грызть" человека за серьезные проступки и мелкие грешки, но и контроли­ровать чрезмерную социальную желательность, болезнен­но воспринимая разрыв между внутренней реальностью и поведением.

Известный психоаналитик Герберт Нунберг [46] рас­сматривает возникновение Сверх-Я как проявление так называемой синтетической функции эго. По его мнению, импульсы либидо изначально стремятся к ассимиляции, воссоединению, примирению противоположностей. По­требность объяснять причины (т.е. устанавливаться связи между событиями, объединять их), фантазия и творчес­кое мышление — все это относится к области синтетиче­ской функции. "Эго создает, — пишет Нунберг, — из бесконечного количества восприятии, впечатлений, чувств, из эмоциональных образов объектов — новую не­зависимую структуру, которую мы называем "супер-эго". Этот новый психический механизм формируется благода­ря ассимиляции и интеграции огромного количества сле-

[152]

дов, оставленных в эго внешними и внутренними раздра­жителями" [46, с. 145].

Такое понимание Сверх-Я хорошо согласуется с его функциями не только критика и цензора, но и организую­щего начала в личности. Супер-эго с легкостью заполня­ет пробелы, созданные вытеснением, проверяет, "доста­точно ли хороши" рационализации, создает прихотливые фантазии на моральные темы. Эта инстанция активно со­трудничает с психотерапевтом — во всех случаях, когда интерпретации и действия последнего не расходятся с идеалами Сверх-Я.

Большинство оценок и суждений супер-эго касаются собственной личности, его восприятие действительности всегда опосредовано самооценкой. Данная часть психики больше связана с бессознательным, нежели с реальнос­тью. "Сверх-Я погружается в Оно, — писал Фрейд, — как наследник эдипова комплекса оно имеет с Ид интимные связи; оно дальше от системы восприятия, чем Я. Супер-эго сообщается с внешним миром только через Я" [75, с.348]. Поэтому восприятие и понимание мира, наука, техническое творчество и социальный прогресс являются полем деятельности Эго, а на долю Сверх-Я остаются лишь судьбы влечений.

После эдиповой стадии в психосексуальном ра<