Глава 5. Межличностные отношения как предмет терапевтического анализа

Понятие объектных отношений

Отношения с людьми чаще всего служат источником психологических трудностей и проблем. Существует из­вестная закономерность, связанная с ситуацией социаль­ной неуспешности. Как правило, "сложные" в общении личности обычно жалуются на то, что во всех неприятно­стях виноваты окружающие: они-де и невнимательны, и эгоистичны, и грубы. В то же время люди с высоким уровнем социального интеллекта и компетентности в об­щении привыкли рассматривать межличностные отноше­ния как жизненную сферу, качество которой всецело оп­ределяется их собственной активностью. Во множестве социально-психологических исследований установлено, что существует прямая зависимость между внутренним локусом субъективного контроля ³⁵ и успешностью в обще­нии, внешним локусом и коммуникативными проблемами.

Ряд психотерапевтических школ рассматривает меж­личностные затруднения как результат процессов соци­ального взаимодействия людей. Предметом терапевтиче­ского воздействия при этом выступают целые системы или ансамбли связей и отношений, для их гармонизации широко используются групповые методы (например, психодрама или системная семейная терапия). Усилия те­рапевтического анализа сосредоточены на поиске внутриличностных, глубинно-психологических причин нару­шения общения и отношений с людьми. Ведь очень часто именно бессознательные намерения или коммуникатив­ные мотивы вносят основной вклад в социальную дезадаптацию индивида, а межличностные конфликты явля­ются прямым продолжением интрапсихических.

[156]

Психоаналитическая традиция склонна рассматривать межличностные отношения индивида как функцию все­цело субъективную. Развиваемые Фрейдом и его последо­вателями (О.Ранком, Ш.Ференци, П.Федерном и др.) представления об изначальном базовом единстве Я и ми­ра в форме безграничного "океанического чувства" общ­ности выводят специфику развития отношений с дейст­вительностью и другими людьми из способов первичной дифференциации Я на основе принципа удовольствия и избегания страданий, причем именно трудности межче­ловеческих отношений Фрейд полагает основным источ­ником горестей индивидуальной судьбы:

"Младенец еще не отличает своего Я от внешнего мира как источника приходящих к нему ощущений. Его постепен­но обучают этому различные импульсы... Самый желанных из них — материнская грудь, призвать которую к себе можно только настойчивым криком. Так Я противопоставляется не­кий объект, нечто находимое вовне, появляющееся только в результате особого действия. Дальнейшим побуждением к вычленению Я из массы ощущений, а тем самым к призна­нию внешнего мира, являются частые, многообразные и не­устранимые ощущения боли и неудовольствия. К их устране­нию стремится безраздельно господствующий в психике принцип удовольствия. Так возникает тенденция к отделе­нию Я от всего, что может сделаться источником неудоволь­ствия. Все это выносится вовне, а Я оказывается инстанцией чистого удовольствия, которому противостоит чуждый и уг­рожающий ему внешний мир...

Так Я отделяется от внешнего мира. Вернее, первоначаль­но Я включает в себя все, а затем из него выделяется внеш­ний мир. Наше нынешнее чувство Я — лишь съежившийся остаток какого-то широкого, даже всеобъемлющего чувства, которое соответствовало неотделимости Я от внешнего мира...

С трех сторон нам угрожают страдания: со стороны наше­го собственного тела... Со стороны внешнего мира, который может яростно обрушить на нас свои огромные, неумолимые и разрушительные силы. И, наконец, со стороны наших от­ношений с другими людьми. Страдания, проистекающие из последнего источника, вероятно, воспринимаются нами бо­лезненнее остальных; мы склонны считать их каким-то изли-

[157]

шеством, хотя они ничуть не менее неизбежны и неотврати­мы, чем страдания иного происхождения" [79, с.68-77].

Эта обширная цитата хорошо иллюстрирует базовые положения психоаналитической теории объектных отно­шений, в рамках которой получает свое объяснение взаи­модействие человека с миром и другими людьми. Основы объектной теории сформулированы Фрейдом, а свое даль­нейшее развитие она получила в работах Мелани Кляйн, Уинфреда Р.Байона, Михаэля Балинта, Дональда В. Винникотта, Отто Ф.Кернберга, Рене А.Спитца, Вильгельма Р.Д.Фэйрберна и многих других. Кроме того, в 40-е годы американский психиатр-психоаналитик Гарри Стэк Салливан предложил интерперсональный подход к пониманию природы психических расстройств как обусловленных прежде всего проблемами в отношениях с людьми.

Большинство психоаналитиков исходят из предположе­ния о том, что все разнообразие отношений взрослого чело­века к людям в значительной степени обусловлено опытом ранних отношений ребенка с матерью (или, как у М.Кляйн, с материнской грудью). Безусловно, попытки некоторых ис­следователей воскресить в памяти пациентов столь ранние впечатления (будь то гипноидный анализ Дж-Франкла [69] или широко известные эксперименты Ст.Грофа), тем бо­лее — принимать полученные в гипнозе рассказы о форме материнского соска за достоверные факты*, особого доверия

В переведенной на русский язык книге Джорджа Франкла значится:

"Я разработал метод гипноид-анализа, дающий пациенту возмож­ность вернуться к самому раннему периоду своей жизни и вновь пе­режить младенческие ощущения первых недель и месяцев своего су­ществования. В состоянии внушенной регрессии пациент чувствует себя младенцем и нс только переживает младенческие ощущения, но и передает их звуками и движениями, характерными для этого воз­раста... Далее я разработал новую технику, которая помогала переда­вать довербальные ощущения младенца в речевую зону коры голо­вного мозга и позволяла выразить их, таким образом, в форме речи. Взрослый пациент способен получать сигналы своих младенческих ощущений и передавать их словами" [69, с. 45]. Далее на нескольких страницах идут описания опыта взаимодействия 2-3-месячных мла­денцев с материнской грудью, якобы данные ими самими. Это куда похлеще не только переживаний, связанных с перинатальными мат­рицами, как они представлены у Ст. Грофа, но и отчетов НЛО-на-втов и прочих "межзвездных скитальцев".

[158]

не вызывают.Тем более наивно представлять себе широкий спектр отношений взрослого человека как состоящий из простых копий его первых детских опытов общения с людь­ми. И все же психотерапевту полезно иметь представление об основных стадиях развития объектных отношений и воз­можностях влияния этих паттернов на поведение и общение взрослого человека.

Объектным отношением в широком смысле этого тер­мина называют отношение субъекта к миру в целом, а также к отдельным частям и аспектам окружающей дей­ствительности. Это способ восприятия реальности, осно­ва для формирования эмоционального и когнитивного опыта личности, устойчивый порядок взаимодействия с другими людьми. В такой интерпретации объектные от­ношения выступают модусом целостной личности и мо­гут использоваться в качестве единицы анализа ее актив­ности. Тип или форма объектного отношения могут быть обусловлены стадией психосексуального развития (ораль­ное отношение) или специфической психопатологией (нарциссическое отношение). В наиболее продвинутых теориях (у М.Кляйн, Г.С.Салливана) понятия "депрес­сивный" или "шизоидный" тип объектных отношений фиксируют оба эти признака, поскольку между фиксаци­ей на той или иной стадии и психическим расстройством существует взаимосвязь.

В узком смысле слова объектные отношения — это отношения с другими людьми, особенно близкими и зна­чимыми, родственниками и друзьями.На самом деле от­ношения с людьми являются главной сферой онтологизации, "овеществления" объектных отношений, так что реальные эмоциональные связи с другими и понимание их чувств, мыслей и мотивов поведения (проблема кау­зальной атрибуции, т.е. приписывание причин действиями и поступкам другого человека) чаще всего обусловлены двумя основными интенциями личности — проективной и возвратной.

Проективная реакция или собственно проекция, как уже было сказано в главе 2 (стр. 62), состоит в том, что другой человек рассматривается как вместилище, "сосуд"

[159]

для тех содержаний собственного бессознательного, ко­торые стремятся вырваться наружу. Чаще всего это раз­личные страхи, агрессивные и сексуальные импульсы. Если же содержание вытесненного обусловлено фрустра­цией (например, тщательно скрываемая или латентная гомосексуальность), то используется возвратная реакция, и другой участник отношений рассматривается с точки зрения возможности удовлетворения фрустрированных желаний. Разумеется, сам он об этом ничего не знает.

Обе интенции совершенно бессознательны, они часто спутаны друг с другом и присутствуют у обоих участни­ков. Чем больше рассогласованы взаимные ожидания, тем сильнее нарастает напряжение и усиливаются взаимные претензии. Число проекций и возвратных реакций увели­чивается — стороны начинают "догадываться" о скрытых мотивах и осыпать друг друга оскорблениями и упреками. В такой ситуации (к сожалению, весьма типичной) воз­можность узнать, что в действительности думает партнер или чего он хочет, почти невозможно. Хотя для этого до­статочно просто спросить, услышать ответ и поверить ему, а не своим бессознательным ожиданиям. Объектом психоаналитического анализа как раз и является разбор всей этой путаницы, после чего клиенту предлагают более эффективную модель межличностного общения, основан­ного на понимании и доверии Значимому Другому.

Объектные отношения в качестве фактора, определяю­щего социальные взаимодействия, принадлежат к сфере бессознательного. Их анализ удобнее всего начинать с по­нимания трансферентных отношений, поскольку терапевт в той или иной степени всегда выступает как заместитель или символический аналог матери или отца. Уже при пер­вой встрече, на которой обычно обсуждаются ожидания клиента и его представления о том, в чем, собственно, бу­дет заключаться психотерапевтическая помощь, можно выяснить, какой тип выбора объекта у него доминирует. Если клиент видит в аналитике помощника и защитника, пытается опереться на его знания и авторитет, рассматри­вает его как человека, у которого можно попросить сочув­ствия или совета, это указывает на аналитический (или

[160]

опорный) тип выбора объекта. Противоположный (нарцис­сический) тип выбора представлен в тех случаях, когда ана­литик ценится клиентом в зависимости от сходства с соб­ственной личностью. В этом случае пациент высоко оценивает моменты общности во вкусах и предпочтениях, активно интересуется внутренним миром терапевта, стре­мится к партнерству в отношениях и бывает сильно удив­лен и разочарован тем, что последний не склонен зани­мать позицию его Я-идеала.

Теория М.Кляйн

Мелани Кляйн, наиболее авторитетный теоретик в обла­сти исследования объектных отношений, полагает, что в основе их формирования лежит базальный конфликт меж­ду стремлением к удовольствию и стремлением к безопас­ности. С самого начала младенцу присущи два основных влечения: либидное и агрессивное, равновесие между кото­рыми постоянно колеблется. Развивающееся Я (сознание) стремится овладеть влечениями и получать удовольствие от их удовлетворения в безопасных условиях. Материнская грудь, этот, по образному выражению Кляйн, "неограни­ченный источник молока и любви", является для младен­ца главным объектом, а мать — "всесильным существом, которое может избавить от любой боли и зла".

Однако далеко не всегда грудное кормление и мате­ринская забота идеально соответствуют запросам ребен­ка. У матери может быть мало молока, или ребенку труд­но сосать, а порой он захлебывается жидкостью. Мать может невольно оттолкнуть малыша, причинившего ей боль, она не склонна давать грудь во всех случаях, когда ребенок капризничает.

"В результате получается, что грудь, в виде психического представления, связанного с удовольствием и удовлетворени­ем, оказывается любимой и ощущается как "хорошая"; по­скольку же она является и источником фрустрации, она не­навидится и ощущается как "плохая". Этот сильный контраст между ''хорошей" и "плохой" грудью существует

[163]

благодаря недостаточной интегрированности Эго и процес­сам расщепления внутри него. Однако есть основания пред­полагать, что в течение первых 3-4 месяцев жизни ребенка "хорошие" и "плохие" объекты не полностью отделены друг от друга в его психике... Картина объекта, внешнего и пере­веденного во внутренний план, в психике ребенка сильно ис­кажена фантазиями, тесно связанными с проекцией его импульсов на объект. "Хорошая" грудь — внешняя и внут­ренняя — становится прототипом всех полезных и удовлетво­ряющих объектов, "плохая" же грудь — прототипом всех пре­следующих и угрожающих объектов" [52, с.62, перевод отредактирован мною — Н.К.).

Таковы первичные формы объектных отношений, ко­торые способен развить человек в течение жизни. Разу­меется, спутанные представления о "плохом" и "хоро­шем" ведут к недифференцированным отношениям поглощения и отвержения (интроекции и проекции). Аг­рессия и зависть мешают младенцу установить стабильно позитивные отношения с хорошими объектами, тогда как чувства благодарности и любви формируют устойчивость к фрустрациям. Это способствует образованию сильного Эго, но главную роль в процессе развития личности иг­рает мать. Хорошая мать может вмещать любые, сколь угодно агрессивные и деструктивные проекции младенца, не разрушаясь и не наказывая (не повреждая) его самого. Она стремится придать смысл любым действиям ребенка, демонстрируя когнитивную, интеллектуальную реакцию на его отрывочные и хаотические движения и помещая их тем самым в осмысленный контекст интерперсональ­ного взаимодействия. Аналогичным образом ведет себя и психотерапевт, демонстрируя надежность и устойчивость, способность разъяснять любые, в том числе бессозна­тельно-агрессивные импульсы клиента, направленные на разрушение терапевтического альянса.

Мелани Кляйн полагает, что психотерапевтические от­ношения во многом аналогичны ранним формам объект­ных. Так, начальные стадии развития переноса соответст­вуют описанной выше параноидно-шизоидной позиции, при которой клиенту трудно сформировать устойчивое отно-

[162]

шение к действиям и интерпретациям терапевта. Доволь­но часто случается, что удачные и конструктивные тера­певтические действия сначала принимаются, а потом сразу же обесцениваются, так что объем выполненной ра­боты увеличивается, а терапия не движется вперед. Иногда наблюдается иная картина. Так, одна из моих клиенток вполне адекватно воспринимала на сеансе ана­литические интерпретации и догадки по поводу собст­венных проблем, а после этого настолько идеализирова­ла их и меня саму, что следующую встречу приходилось более чем наполовину посвящать ее нереалистическому трансферентному отношению. Слушая разъяснения по поводу нарциссических идеализации, клиентка выглядела растерянной и смущенной и не могла понять, в чем ее вина — то ли она недостаточно меня ценит и восхищает­ся моей работой, то ли сама она недостаточно хороша и не заслуживает моего внимания и заботы. Все это в ко­нечном счете приводило к тому, что "очень полезные и такие проницательные" интерпретации терапевта остава­лись невостребованными — клиентка бессознательно считала, что они слишком хороши, чтобы ими можно бы­ло пользоваться.

Классическую картину параноидно-шизоидной спу­танности демонстрировала пограничная клиентка с исте­рической организацией личности. Госпожа М. пришла на ознакомительный семинар по глубинной психологии и сразу привлекла внимание чрезмерным макияжем и не совсем адекватным поведением. Попытка работать с ней в группе обнаружила характерное для истерических лич­ностей желание все время находиться в центре внимания. Она просто не позволяла другим участникам что-либо го­ворить и делать, а особенно сильное негодование выра­жала в тех случаях, когда не удавалось навязать другим свое понимание происходящего.

Процесс индивидуальной терапии клиентка начала с перечисления множества проблем и трудностей собствен­ной жизни. Суммарная картина выглядела следующим образом: г-жа М. вышла замуж за человека, который оказался законченным эгоистом, не желал материально

[163]

обеспечивать семью, не любил своего сына, бил его, а жену сделал инвалидом. Он чудовище, настоящий монстр, которого клиентка, тем не менее, не хочет остав­лять и боится, как бы он не ушел по собственной иници­ативе. Чуть позже оказалось, что г-жа М. вышла замуж "назло" человеку, который не ответил взаимностью на ее чувство, а мужа она совсем не любила. Сын, "этот несча­стный ребенок", буквально через три-четыре фразы тоже превращался в главную жизненную обузу, неблагодарно­го, упрямого лентяя.

Вот характерный пример работы с госпожой М.:

К: Я думаю, главной причиной всех моих проблем с му­жем является отношение к мужчинам вообще. Я их всех ненавижу. Дело в том, что в детстве у меня было две по­пытки изнасилования, причем вторая была оправданной.

Т: Была оправданной? Вы дали повод к этому?

К: Да нет, я имела в виду, что она была состоятель­ной...состоявшейся то есть... Это осуществилось.

Т: Мы говорили на занятиях о том, какое значение придает психоанализ оговоркам и речевым ошибкам. Кроме того, Вы начали фразу с оборота "да нет", марке­ра скрытой амбивалентности.

К: Как Вы не понимаете! Я просто ошиблась, оговори­лась, вот и все.

Т: Но эту фразу следует интерпретировать как призна­ние в том, что Вы в какой-то степени спровоцировали происшедшее.

К: Ничего подобного!

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что насильник преследовал госпожу М. в течение длительного времени, она "дразнила" его, а затем "совершенно случайно" ока­залась полураздетой в общежитии, где на этаже не было ни одного человека. Дверь комнаты тоже была почему-то не заперта... и так далее. Ее поведение было в высшей степени виктимным ³⁶, но г-жа М. упорно сопротивлялась интерпретациям и не хотела признавать очевидные вещи.

Т: Хорошо, давайте обсудим первый случай, который произошел в детстве.

[164]

К: Мне было десять лет, и старик сосед, слепой, кото­рому я читала, неожиданно попытался меня повалить на кровать. Я убежала, сильно испугалась. Просто удивитель­но, как я догадалась, что он хотел от меня чего-то нехо­рошего. Я дома несколько часов проплакала. А мать даже не спросила, почему, а когда я ей рассказала, не повери­ла мне, стала на меня кричать, вместо того, чтобы защи­тить. И снова заставляла идти к нему на другой день, но я уперлась и не пошла. Только тогда она поверила. Разве это не ужасно? До сих пор не могу ей этого простить.

Т: Раньше Вы говорили, что у Вас прекрасные отноше­ния с матерью, что она — единственный человек, кото­рый Вас понимает и любит.

К: Ну да. Знаете, она просто не поверила, что такое могло случиться, не могла себе представить.

Т: Вы прибежали домой испуганная, долго плакали...

К (перебивая): У меня была просто истерика!

Т: Странно. Десятилетняя девочка прибегает домой вся в слезах, в истерике, а мать не обращает на это никакого внимания.

К: Ну, как Вам сказать... Просто ее дома не было. Вид­но, уходила куда-то.

Т: Но потом, когда вернулась, она увидела, что дочка не в себе, глаза от слез припухли...

К: Ну... Она вечером пришла, поздно, ей было не до меня.

Т: Но Вы рассказали матери о том, что случилось?

К: Нет, я не рассказала. Я на другой день только рас­сказала, когда меня снова туда хотели послать.

Т: И тогда мать поверила Вам и разрешила не ходить к соседу?

К: Ну...да... Но сначала не поверила.

Т: Сначала не поверила, а потом поверила?

К: В первом разговоре — нет, стала кричать, что я глу­пости придумываю.

В этот момент я осознала свой контрперенос — мне то­же захотелось, чтобы госпожа М. перестала придумывать глупости и сопротивляться не только интерпретациям, но

[165]

хотя бы признанию очевидных, ею же самой рассказан­ных фактов. Кричать я не стала, а продолжала расспра­шивать клиентку.

Т: Значит, все-таки было два разговора?

К: Нет, один.

Т: Но перед этим Вы утверждали противоположное.

К: Ну, значит, два. Какая разница, в конце концов!

Т: Я хочу понять, насколько обоснован Ваш упрек, ад­ресованный матери. Действительно ли она не поверила в этот страшный случай и не защитила Вас.

К: Как это не защитила! С чего Вы взяли? Мать меня любит, я — поздний, желанный ребенок, она всегда бы­ла на моей стороне. Вы меня совершенно неправильно поняли!

Т: Но Вы только что рассказывали, как она не повери­ла, что старик-сосед к Вам приставал...

К (перебивая, изменив агрессивные интонации на слезли­вые): Ничего подобного! Я просто рассказала, как меня в детстве чуть не изнасиловали, а Вы не верите.

Т: Мы можем сейчас прослушать аудиозапись этого разговора.

К: Нет, не нужно. Может, Вам просто так показалось. Знаете, у меня в результате опухоли мозга болезнь Миньяра, и когда говорят несколько голосов, я плохо разбираю Ваши вопросы.

Т: Но нас только двое в кабинете.

К: И вообще... Какое все это имеет значение? Давно дело было.

Т: Но это действительно важно. И потом, Вы сами ска­зали, что это событие сильно повлияло на Вас, на Ваше отношение к мужчинам.

К: Вот-вот, а Вы меня про мать спрашиваете.

Т: Просто Ваше отношение ко мне и к анализу такое же двойственное — Вы ждете от меня помощи и в то же время обвиняете в нечуткости, в недоверии. Вы в какой-то степени перенесли на меня чувства, которые испыты­ваете к своей матери.

[166]

К: Ничего подобного! Я люблю мать и благодарна ей за все, что она сделала.

Т: Чуть раньше Вы говорили, что не можете простить матери того, что...

К (перебивая, истерично вскрикивая): Ничего я такого не говорила и сказать не могла! С чего Вы так решили? Вы мне просто не верите, ни про первый случай, ни про второй!

Т: В Вашем рассказе очень много противоречий.

К: Просто Вы мне не верите, как и все, с самого детства!

Как видно из этого примера, поведение госпожи М. полностью соответствует картине, обрисованной Мелани Кляйн:

"Пациенты отщепляют завистливые и враждебные части себя и постоянно предъявляют аналитику те аспекты, которые они считают более приемлемыми. Другие пациенты избегают критиковать аналитика, погружаясь в состояние спутанности. Эта спутанность — не только защита, но и проявление неуве­ренности в том, останется ли аналитик такой же хорошей фи­гурой, или и он сам, и та помощь, которую он предоставляет, станут плохими из-за враждебной критики пациента. Эту не­уверенность я вывожу из тех чувств спутанности, которые яв­ляются последствиями нарушений самых ранних отношений с материнской грудью. Младенец, который благодаря силе па­раноидных и шизоидных механизмов и остроте зависти не может разделить и успешно сохранить в отдельности любовь и ненависть и, следовательно, хороший и плохой объекты, склонен чувствовать спутанность между хорошим и плохим и в других обстоятельствах" [31, с. 23].

Проработка параноидно-шизоидной позиции заняла долгое время. Г-жа М. постепенно научилась не обесце­нивать терапевтическую работу, однако разрушительные тенденции в переносе время от времени продолжали воз­никать.

Следующая стадия развития объектных отношений на­зывается депрессивной. Кляйн. считает главным итогом этого периода способность младенца справляться с трево-

[167]

гой, подготавливающую его к противоречиям и сложнос­тям эдипова комплекса. Ребенок учится адекватно реаги­ровать на внешнюю агрессию (понимание смысла наказа­ний), обретает способность переносить негативную стимуляцию или отсутствие позитивной, усваивает пред­ставление о том, что путь к удовлетворению влечения не всегда пролегает по линии наименьшего сопротивления. Переход (преодоление) депрессивной позиции включает в себя чувство благодарности, обусловленное способностью к любви, а не виной. Это связано с формированием пред­ставления об устойчиво "хорошем" объекте, которое по­том служит основой интеграции чувства собственного Я.

Принято считать, что преодоление порога депрессив­ной позиции позволяет субъекту проводить четкое раз­граничение между собой и миром в любых эмоциональ­но окрашенных ситуациях. Если же такого преодоления не произошло, то утраты, которые переживает человек на протяжении жизни, он воспринимает как разрушение собственной личности и потерю важных частей собствен­ного Я. В работе "Печаль и меланхолия" (1917) Фрейд, описывая отличия обычной скорби от депрессии, говорит о величественном оскудении Я: "При скорби мир стано­вится бедным и пустым, при меланхолии же таким ста­новится само Я. Больной изображает свое Я мерзким, ни на что не способным, аморальным, он упрекает, ругает себя и ожидает изгнания и наказания" [81, с. 253].

Утрата объекта, равнозначная разрушениюЯ, приводит к невозможности смириться с потерей, пережить ее и жить дальше. ФактическиЯ, рассматривающееся как по­терянный объект, чувствует себя одновременно плохим (недостойным любви), виноватым (заслуживающим на­казания) и ущербным (неспособным привлечь и удержать любимый объект). Особенно тяжелыми бывают случаи, в которых Я с самого начала не обладало объектом, не на­ходилось с ним в реальных отношениях, замещая послед­ние иллюзиями неразделенной любви. У моей клиентки К. тяжелое депрессивное состояние наступило после то­го, как она набралась смелости объясниться в любви сво­ему избраннику. Госпожа К. имела несчастье влюбиться

[168]

в одного из своих молодых коллег, привлекательного юношу, пользовавшегося большим успехом у женщин.

Почти год г-жа К. провела в мечтах и фантазиях, кото­рые их объект прервал резко, в одночасье. Госпожа К., бывшая к тому времени одиннадцать лет во вполне благополучном браке, мать двоих детей, стала последова­тельно разрушать свою семью. На терапии она объяс­нила, что не заслуживает счастья, не имеет права обма­нывать своего мужа и должна быть наказана. Потеря объекта не привела к разрыву воображаемых отношений с ним, поскольку г-жа К. собиралась заполнить свою жизнь знанием того, что возлюбленный счастлив (с дру­гими женщинами), а раз так — понимание этого поможет ей жить в одиночестве. Клиентка не только активно фан­тазировала о любви, которую она прочла в глазах объек­та своего чувства, но и вела долгие телефонные беседы с подругами на тему того, какие "роковые" обстоятельства не позволяют ему "открыться".

Еще одна форма депрессивной травмы связана с чрез­мерной тревогой и страхами разрыва объектных отноше­ний. "Столкнувшись со множеством ситуаций тревоги, — пишет М.Кляйн, — Эго стремится отрицать их, а когда тревога достигает наивысшего предела, Эго даже отрица­ет факт того, что оно вообще испытывает любовь к объ­екту. Результатом может стать длительное подавление любви" [52, с. 77]. Такое часто случается с подростками, тревожными в сфере межличностных отношений. Отри­цая чувство любви, они ведут вызывающе агрессивно по отношению к объекту своей любви, получают в ответ пре­небрежение или отвержение и критику, убеждаются в от­сутствии ответных эмоций и расширяют это переживание до невозможных пределов, считая себя абсолютно непри­влекательными, а других людей — неспособными любить.

Многие психоаналитики полагают, что главную роль в преодолении депрессивных и параноидно-шизоидных страхов в раннем детстве играют так называемые обсес­сивные механизмы или навязчивые действия. С их помо­щью ребенок сдерживает тревогу, а его Я усиливается и крепнет. Многократно повторяемые фразы, движения и

[169]

действия (желание много раз слушать одни и те же сказ­ки и истории, стереотипные игры, привычные, неукосни­тельно соблюдающиеся ритуалы одевания, купания, от­хода ко сну и т.п.) вселяют уверенность, дают чувство стабильности мира и собственного Я. В дальнейшем во взрослой жизни люди склоняются к навязчивым ритуа­лам всякий раз, когда их отношения с окружающими да­леки от благополучия.

Дети и взрослые, слишком часто прибегающие к обсессивным защитам, не могут эффективно справляться с тревогами психотической природы. Слишком сильные чувства вызывают у них ощущение вины, а навязчивость становится эффективной формой контроля влечений. Как правило, у навязчивых невротиков сформировано жесткое, ригидное Супер-эго с ярко выраженными наказующими и запрещающими функциями. Человек, строящий объектные отношения по навязчивому типу, испытывает разнообразные трудности в общении из-за "ненадежности и непредсказуемости" своих партнеров. Уверенность в себе у такой личности невысокая, и это находит отражение в социальной сфере.

Примером может служить случай господина Л. Этот серьезный и добросовестный молодой человек обратился за помощью в связи с неудовлетворительным развитием отношений со своим научным руководителем (Л. учился в аспирантуре, но в последний год был приглашен на должность штатного сотрудника университета и заканчи­вал работу над диссертацией параллельно с началом пре­подавательской деятельности). Г-н Л. жаловался, что ни­как не может представить окончательный вариант текста диссертации, из-за чего руководитель недоволен и сты­дится его как одного из худших своих учеников. Госпо­дин Л. выглядел печальным и удрученным, в его речах было много самокритики. Однако его опасения и страхи были чрезмерными даже на первый взгляд.

Руководитель г-на Л. был моим хорошим знакомым, мы часто обсуждали с ним профессиональные вопросы, и я точно знала, что дело обстоит совсем не так. Руководи­тель считал его исполнительным и добросовестным и

[170]

время от времени ставил в пример другим сотрудникам. Как-то он упомянул, что господин Л. трижды приносил ему варианты первой главы диссертации, каждый из ко­торых по объему намного превышал норму. Кроме того, коллега говорил о Л. как об одном из самых надежных своих помощников и был инициатором его приглашения на штатную должность.

Когда я стала расспрашивать клиента о конкретных не­урядицах с руководителем, быстро выяснилось, что их большая часть на самом деле является предположениями и опасениями. Господин Л. не смог привести конкретных примеров недовольства и критики и подтвердил мои сло­ва о том, что руководитель высказывает ему скорее одоб­рение, чем неприятие. Наш разговор складывался так:

Т: В чем конкретно упрекает Вас Леонид Петрович?

К: Ну, как Вам сказать... Я все никак не закончу свою диссертацию. Застрял на третьей главе. Точнее, на первой.

Т: Как это?

К: Да я никак не могу ее оставить, все время переделы­ваю. Хотя давно пора писать все остальное. Леонид Пет­рович как-то сказал, что он не переживет, если я снова принесу ему 200 страниц первой главы. Понимаете, я на­писал страниц 80, а он сократил больше чем наполовину и сказал, что этого вполне достаточно. Но я хотел сделать лучше, стал ее совершенствовать — и опять получилось около ста страниц. Он прочел и заметил, что этот вариант хуже. Я снова переделываю, и объем все увеличивается.

Т: А почему Вы не работаете над следующими разделами?

К: Хочется сделать лучше.

Т: Но ведь руководитель уже одобрил написанное Ва­ми, когда сократил Ваш текст.

К: Ну да. Но, я думаю, он недоволен тем, как я рабо­таю. Я все так затянул. Мне кажется, Леонид Петрович не считает меня по-настоящему способным.

Т: Он говорил или намекал на это?

К: Нет, но... Я сам чувствую, что делаю не то.

Т: А как Вы относитесь к Леониду Петровичу?

[171]

К: Я его очень уважаю. И боюсь, знаете, боюсь что я не то делаю, и медленно слишком.

Т: Он суровый человек? Жестко с Вами разговаривает?

К: Да нет, наоборот скорее. Часто шутит и подбадрива­ет меня.

Т: Давайте обобщим все это. Получается, все то, что Вас страшит и огорчает, — большей частью Ваши предпо­ложения, так ведь? Леонид Петрович не столько Вами не­доволен, сколько Вы думаете, что это так?

К: Гм... Мне это и в голову не приходило.

Как видно из этого фрагмента, проблема господина Л. состоит в сильной тревоге по поводу своих действий и от­ношений со значимым лицом. Желание выполнять свои обязанности как можно лучше привело к навязчивому стремлению без конца переделывать то, что уже сделано, и превратилось в объективное препятствие. Дальнейшая те­рапевтическая работа с г-ном Л. была сосредоточена вокруг его мнительности и неуверенности в себе. Она принесла видимые результаты — через какое-то время его руководи­тель отметил, что отношения с Л. стали приносить ему больше удовольствия: "Этот парень перестал меня бояться. С ним теперь приятно поговорить, он не дергается так из-за своей работы, даже стал понимать шутки. А то раньше я мог его только хвалить — правда, было за что. Я могу боль­ше не заниматься тотальной профилактикой и перестал по­стоянно объяснять ему, что с ним все в порядке".