Английское вторжение и колонизация

 

Король Генрих VII также верил, что кратчайший путь к вожделенным рынкам Дальнего Востока следует искать на западе. Для реализации этой задачи он последовал примеру испанских монархов и обратился за помощью к генуэзскому мореплавателю Джованни Кабото (или Джону Кэботу, как его называли в Англии). Тот в 1497 году совершил плавание к острову Ньюфаундленд и побережью Нова Скотии. Разделяя заблуждение Колумба, он считал, что побывал на восточных рубежах Азии, то есть буквально в двух шагах от конечной цели своего путешествия. Однако на этом сходство с Колумбом, увы, и исчерпывалось. В дальнейшем удача отвернулась от несчастного Кэбота: следующая экспедиция на запад закончилась его смертью и крахом всего предприятия. Англия, в отличие от своих испанских соперников, не потрудилась закрепить уже достигнутые успехи в исследовании Нового Света и законодательно оформить свои территориальные притязания.

Внутренние политические и религиозные проблемы англичан более чем на восемьдесят лет отсрочили вступление страны в исследовательскую гонку в Новом Свете. В конце концов королева Елизавета осознала, что Американский континент – обширные неосвоенные земли – сулит несметные сокровища Британской державе. Ведь это и новые рынки, позволяющие реализовывать английские товары, и огромное жизненное пространство, куда можно перенести столь актуальную для протестантской Англии борьбу с католической церковью. После 1565 года англичане уже имели ценный опыт ирландской «колонизации», который очень пригодился при освоении новых земель. Схема достаточно проста: первым делом необходимо подчинить себе местных «дикарей», а затем уже можно безнаказанно присваивать их земли. При этом следовало надежно оградить английские поселения от исконного индейского населения и безжалостно подавлять малейшие попытки сопротивления с его стороны. Ветераны ирландской кампании заняли первое место в рядах изыскательской экспедиции сэра Уолтера Рэли, которая в 1585 году стартовала с побережья Каролины и направилась на остров Роанок. Англичане намеревались основать там поселок и заняться разработкой полезных ископаемых. Однако их постигла неудача. Этому способствовали и трения, возникшие с местным индейским населением, и сложности горного дела. В результате в 1586 году переселенцы вынуждены были покинуть остров. В следующем, 1587 году Рэли предпринял еще одну попытку. Высадив добровольцев на Роаноке, он отправился в метрополию за провиантом. Так случилось, что корабль с припасами смог вернуться лишь три года спустя, в 1590 году. Когда команда высадилась на острове, то обнаружилось, что поселок опустел. Все его население – более ста колонистов – исчезло. Тайна острова Роанок остается неразгаданной до сих пор.

После серии неудач, преследовавших британцев в последней четверти XVI века, им наконец‑то удалось в начале XVII века закрепиться в Северной Америке. Причем благодарить за это следовало не государство с его военной мощью и централизованным управлением: первое постоянное поселение англичан в Новом Свете возникло благодаря краеугольному камню американской демократии, который и по сей день свято чтится в американской традиции, – частному предпринимательству. Таким предприятием стала акционерная компания, основанная группой бизнесменов, которые финансировали создание первой английской колонии. Они организовали продажу земельных участков, и инвесторы охотно вкладывали деньги в надежде получить богатые прибыли за счет развития американского рынка. В 1606 году король Яков I даровал хартию Виргинской компании. Предполагалось, что ее плимутское отделение будет управлять поселениями, которые располагаются в северной части Североамериканского континента; соответственно, южные территории вместе со всеми колониями отойдут в ведение лондонского отделения компании.

Увы, плимутские агенты не слишком преуспели в заселении далеких американских земель. Зато лондонская группа добилась видимых успехов, организовав колонию на южном побережье Чесапикского залива. В 1607 году на берегу реки Джеймс вырос городок с названием Джеймстаун. На первых порах казалось, что затея обречена на провал: прибывшие из Англии колонисты не обнаружили ни залежей драгоценных металлов, ни вожделенного северо‑западного прохода в Индию. Сидевшие в метрополии инвесторы испытывали вполне понятное разочарование, поскольку не видели никаких источников быстрого обогащения. Самим колонистам тоже приходилось несладко: перебои в продовольственном снабжении, враждебное окружение индейских племен, повторяющиеся вспышки малярии – все это естественным образом снижало боевой дух поселенцев. Но в 1610–1620 годах дела начали налаживаться: колонисты обнаружили для себя перспективную сельскохозяйственную культуру – табак, и с энтузиазмом принялись ее возделывать; они отстояли свои права на землю в многолетней борьбе с аборигенами и добились самоуправления посредством представительной ассамблеи (палаты представителей). В условиях относительного экономического подъема в сельском хозяйстве остро ощущался недостаток в рабочей силе. Колонистам приходилось привлекать к работе наемных работников (их называли сервентами) и даже использовать в небольших масштабах рабский труд. Что касается промышленности, Виргинская компания на протяжении 15 лет пыталась организовать добычу и переработку меди, но так и не смогла добиться удовлетворительных результатов. Предприятие пришлось свернуть, и в 1624 году «корпоративная» колония превратилась в «королевскую».

А на западе решением британской короны в 1632 году была сформирована «частная» (или «собственническая») колония. Король Карл I даровал хартию первому лорду Балтимору, сэру Джорджу Калверту, на владение территорией «Мэриленд» в качестве личной собственности. В колонии, где нашли себе убежище католики, единоверцы Калверта, воспроизводилась средневековая модель манориального общества, в котором вся жизнь концентрировалась вокруг помещичьего поместья и обеспечивалась трудом фермеров‑арендаторов. Однако здесь, как и в Виргинии, все пошло вкривь и вкось. Протестантская доля населения неуклонно росла, и в какой‑то момент католики, как и у себя на родине, вновь оказались в меньшинстве. Да и вообще выяснилось, что в мире, где земли в избытке, а рабочих рук не хватает, манориальная система себя не оправдывает. Постепенно, вопреки первоначальным намерениям основателей, Мэриленд из тихой, надежной гавани превратился в оживленный деловой центр на Чесапикском побережье. Жестокая конкуренция (как в экономической, так и политической сфере) не могла помешать притоку рабочей силы, которую как магнитом притягивало в Мэриленд: сначала это были тысячи сервентов, а затем и чернокожие рабы.

В 1620 году в Америку прибыла еще одна группа англичан, представителей религиозных меньшинств. На сей раз речь шла не о католиках, а о протестантах – так называемой секте «пилигримов». Эти люди предпочли покинуть лоно англиканской церкви, будучи недовольными ее религиозной иерархией, догмами и ритуалами, которые, на их взгляд, чересчур напоминали католические. Изначально они планировали основать свою колонию в северной части Виргинии, но их корабль под названием «Мэйфлауэр» сбился с курса и причалил к берегу в 200 милях от намеченного пункта – в местечке Плимут на берегу Массачусетского залива. Очутившись вне зоны влияния Виргинской компании, пилигримы вынуждены были выработать собственный кодекс правил жизни в Новом Свете.

Еще находясь на палубе «Мэйфлауэра», все совершеннолетние мужчины, члены будущей колонии, подписали документ, известный в истории как «Соглашение на "Мэйфлауэре"». В нем они договорились «объединиться в гражданский политический организм для поддержания лучшего порядка и безопасности» и поклялись «следовать и подчиняться сформированным законам, ордонансам, актам, установлениям и учреждениям… служащим всеобщему благу колонии». Как пояснил политический лидер колонистов Уильям Брэдфорд, важность поддержания порядка усугублялась «ужасной и пустынной дикостью, полной страшных зверей и нецивилизованных людей», в которой предстояло жить его подопечным. Существовала еще одна причина для объединения этих людей. Дело в том, что они рассматривали себя как часть некоего божественного плана, направленного на очищение религии (причем, без ложной скромности, конечной целью было объявлено полное совершенство, на меньшее новоявленные пилигримы не соглашались).

Селение пилигримов, 1627 год

Довольно скоро к массачусетской колонии присоединилась новая группа церковных реформистов – еще более амбициозная, с собственным проектом жизни в новых краях. Называя себя «пуританами», они, по сути, являлись конгрегационалистами, которые не порвали окончательно с англиканской церковью и с надеждой очистить ее изнутри – пусть и на расстоянии в 3 тыс. миль. Проявив большую предусмотрительность, чем пилигримы, они озаботились организовать в 1629 году Компанию Массачусетского залива, и со следующего года началось массовое переселение пуритан в Америку. Их корпоративная хартия постепенно преобразовалась в правительственную структуру, утверждавшую важность экономической калькуляции даже в религиозно‑духовных начинаниях. Моральный кодекс пуритан отнюдь не отвергал материального благосостояния. В конце концов быть пуританином вовсе не обязательно означало вести тяжелое и полунищее существование фермера; ты мог быть и преуспевающим финансистом. Для каждого человека важно следовать своему призванию, то есть занимать место, которое в этом мире определил ему Господь. Помимо того жители колонии Массачусетского залива ощущали себя «связанными договором» с Богом, носителями особой миссии, предполагавшей изменение хода истории – не только земной, но и искупительной. Что касается конкретных задач, то пуритане видели их в том, чтобы построить гармоничное христианское общество, всячески сопротивляться проискам Сатаны и восстановить «первоначальную» чистоту церкви. Таким образом, их община представляла собой не обычную колонию, а своеобразное «святое общество всеобщего благоденствия». Руководители колонии, естественно, не собирались отменять такие понятия, как индивидуальные различия поселенцев, систему социальных рангов, частную собственность и местную автономию, но вместе с тем они постоянно напоминали своей пастве о совместном существовании, обязательствах перед обществом и коллективных интересах. Ничто так не радует Бога, декларировали они, как единство. Он желает, чтобы его дети жили дружно, как одна семья, избегали раздоров и противились разделению. Говоря о своей колонии, губернатор Джон Уинтроп объявил: «Будем мы подобны Граду на Холме, взоры всех народов будут устремлены на нас». Итак, колонисты Массачусетского залива стали первыми американцами, осознавшими свою особую миссию и позиционировавшими себя как часть спасительной нации, которая призвана стать образцом для всего мира.

Подобная модель не допускала инакомыслия. Пуритане не отвергали идею религиозной свободы, но признавали ее только для самих себя – чтобы жить и поступать в соответствии с велениями собственного Бога. Они знали, что в мире полным‑полно ошибочных, абсурдных учений. И если лжепророки проникнут в твердыню на Массачусетском заливе, то их святое дело – возможно, самое значимое со времен зарождения Реформации – обречено на провал. В 1635 году правление колонии объявило вне закона и изгнало Роджера Уильямса, который настаивал на полном отделении церкви от государства (дабы оградить чистоту конгрегации от грязи и греховности политики). Еще через два года, в 1637 году состоялось судилище над Анной Хатчинсон. Официально ей вменялось в вину заявление о том, что она якобы напрямую общается со Святым Духом; на самом деле это была борьба против женщины, которая посмела бросить вызов церковным властям, традиционно представленным мужчинами. Данное событие дало импульс небывалой истерии, в 1680 – начале 1690‑х годов охватившей все пуританские общины. Началась печально знаменитая «охота на ведьм», которая достигла своего пика в Сейлемском процессе. В этом маленьком массачусетском городке перед судом предстали свыше 100 человек (большей частью пожилых женщин), 20 из которых были казнены.

С берегов Массачусетского залива пуритане расселялись по всем уголкам региона под названием «Новая Англия». Одни переезжали в Коннектикут, другие оседали в Нью‑Хэмпшире и Мэне. Усилиями изгнанного Уильямса возник Род‑Айленд – единственная на тот момент колония, где гарантировалась веротерпимость приверженцам всех религиозных учений. Квакеры – самая радикальная из всех сект, боровшихся за чистоту веры – бежали из Англии, чтобы найти себе пристанище в одной из «частных» колоний среднеатлантического региона. В 1681 году король Карл II своей хартией подарил свыше 45 тыс. кв. миль Уильяму Пенну, руководителю английских квакеров. Тем самым он убил сразу двух зайцев: помог отцу Пенна погасить долг и освободил свое королевство от досаждавшей секты. Ведь вызов, который квакеры бросали иерархической власти и общественному порядку – наряду с их непонятными разговорами о «внутреннем свете» истинно верующих и духовном равенстве женщин, – представлял собой зримую угрозу покою и стабильности в Англии. Пусть себе плывут за океан, рассудил король Карл. На предоставленной ему земле Пенн затеял «Священный эксперимент» по внедрению принципов квакеров в повседневную жизнь. Он создал собственный мир, в котором жители были защищены от произвола автократии, получали возможность удовлетворить свои неотложные нужды и даже могли попытаться жить в мире с индейским окружением. Опыт колонии Пенсильвания можно считать успешным, хотя этот успех следует отнести, скорее, к области экономики, чем теологии. Сюда хлынул поток самой разношерстной публики. К 1701 году пенсильванцы создали такую форму правления, которая поставила под сомнение даже власть самого семейства Пеннов.

Щедрость Карла II распространилась и на Каролину. Получив в 1663 году землю в дар, ее владельцы в 1669 году выработали многообещающий проект новой колонии. С помощью своего талантливого помощника Джона Локка Энтони Эшли Купер, лорд‑протектор колонии, подготовил «Фундаментальную конституцию Каролины». В ней закреплялись пожелания собственников колонии, а они стремились воссоздать в Новом Свете модель, которую мы видели в Мэриленде. По сути, это была традиционная британская модель, сохранявшая помещичьи поместья, титулованную знать и строго иерархическое общество. Однако, как и в Мэриленде, эксперимент по насаждению феодализма на американской почве провалился. Старая схема не прижилась в мире ожесточенной коммерческой конкуренции. К 1729 году Каролина распалась на две части.

В 1664 году Карл II пожаловал колониальные владения своему брату Джеймсу, герцогу Йоркскому. В самый разгар Голландской войны небольшой английский флот захватил Новые Нидерланды и превратил эту голландскую колонию в часть королевских владений, получивших название Нью‑Йорк. Новые хозяева сделали все для того, чтобы голландские поселенцы не покидали насиженных мест; одновременно они финансировали усиленную эмиграцию из Англии. В конце XVII века герцог вознаградил своих политических сторонников в Нью‑Йорке огромными земельными участками, тем самым заложив основу для еще одного манориального общества. Не остановившись на достигнутом,

Джеймс еще больше урезал собственные владения: в 1664 году он передарил Нью‑Джерси Джорджу Картерету и Джону Беркли, а в 1682 году большую территорию к западу от реки Делавэр передал Уильяму Пенну.

В 1733 году на Атлантическом побережье выросла Джорджия, еще одна колония с довольно необычной историей. В отличие от других английских поселений – где движущим мотивом служили политические проекты британской короны, личные амбиции знати, финансовые расчеты инвесторов или духовные устремления религиозных диссентеров, – Джорджия изначально имела целью удовлетворение экономических нужд английской бедноты. Заручившись хартией короля Георга II, генерал Джеймс Оглторп и другие попечители намерены были создать здесь убежище для несостоятельных должников. Согласно плану Оглторпа, вновь прибывшие получали небольшие земельные участки, которые обрабатывали собственноручно и при помощи законтрактованных сервентов. Предполагалось создать в поселении совершенно уникальную атмосферу: дух воздержания и здравомыслия обеспечивался благодаря ограничениям на алкоголь; трудолюбие поощрялось запретом на использование рабов; чтобы избежать раздоров и конфликтов, из числа поселенцев исключались католики и чернокожие. Помимо своей основной функции, Джорджия должна была играть роль военного форпоста против испанцев во Флориде. С сожалением приходится признать, что социальный эксперимент, столь заманчиво выглядевший в проекте, провалился. Беглые должники не слишком стремились в колонии. Те же, кто все‑таки переселялся, проявляли открытое недовольство ограничениями на размеры земельных участков и привычное потребление рома. Еще большее возмущение вызывал запрет на рабовладение. В результате в середине XVIII века территория Джорджии вернулась в собственность британской короны.

 

 

Особенности общественно‑экономической жизни в английских колониях

 

Население английских колоний на американской земле медленно, но верно росло: если в 1625 году оно составляло 2 тыс. человек, то в 1650 году выросло до 50 тыс., а к 1700 году уже составляло четверть миллиона. Виргиния и Массачусетс являлись крупнейшими английскими поселениями, к началу XVIII века в них проживала почти половина всех колонистов. Еще треть совокупного населения приходилась на Мэриленд, Коннектикут, Нью‑Йорк и Пенсильванию. В Новой Англии люди предпочитали селиться в городах с плотной застройкой; на юге преобладали малонаселенные, разбросанные графства; среднеатлантические колонии сочетали оба типа поселения.

Нетрудно представить себе условия, в которых оказались переселенцы, прибывшие в Новый Свет. Земли было много, и она почти ничего не стоила. Зато рабочих рук решительно не хватало – так же, как, впрочем, и свободного капитала. Подобные условия – необъятные просторы пригодной для обработки земли и острый дефицит работников и денег для покрытия неизбежных расходов – порождали ряд проблем. Жителям Новой Англии приходилось иметь дело с относительно тонким слоем каменистой почвы, чье плодородие быстро истощалось из‑за нерачительного подхода к ее обработке. В этом регионе не существовало условий для широкомасштабного земледелия, посему нормой стали небольшие семейные фермы, на которых трудились все члены многочисленного семейства, традиционного для здешних краев. Однако экономика Новой Англии все же не была узкоспециализированной. Средства к существованию обеспечивались также за счет судоходства и судостроения, мукомольного производства, разнообразных ремесел и торговли. Причем местные купцы наладили торговые связи не только (и не столько) с далекой метрополией, но и с английскими коллегами на Карибских «сахарных» островах.

На первых порах Мэриленд, Виргиния, Каролина и Джорджия представляли собой весьма нездоровые (а порой и откровенно опасные) для европейцев места. Нелегкий труд, суровые условия жизни, неизбежно укорачивающие ее длительность, – все это привело к тому, что население на Юге, во‑первых, было немногочисленным, а во‑вторых, преимущественно мужским. Климат и сам характер почвы способствовали возникновению больших плантаций, на которых возделывались преимущественно рис и табак. Рассматриваемые в совокупности экономические и природные предпосылки создавали условия, которые в перспективе воздействовали как на развитие самих южных колоний, так и всей нации в целом.

Не имея в достаточном количестве свободной рабочей силы, первые колонисты Чесапикского залива очень скоро оказались в полной зависимости от рабского труда. Изначально источником рабочих рук являлась Англия, которая поставляла в регион законтрактованных сервентов. В рамках этой системы молодые мужчины (и в меньшей степени женщины) в возрасте 15–25 лет, не сумевшие реализовать себя на родине, соглашались переехать в Америку, покрыв все дорожные издержки трудом на новом месте в течение 4–7 лет. Все это время их контракт оставался на руках у хозяина, на которого они работали, получая взамен кров и пищу. По окончании срока контракта им нередко выдавали небольшой клочок земли, инструменты, домашнюю скотину или другие «атрибуты свободы». Служба на чужбине была нелегким делом, но многие молодые люди шли на это, желая в конечном счете изменить к лучшему условия своей жизни. Это был их выбор в борьбе с незавидной судьбой. Большая часть новоприбывших – от ²/3 до ⁴/5 – приехала на берег Чесапикского залива в качестве наемных рабочих. Если же говорить об американских колониях в целом, то половина всех европейских иммигрантов разделила их участь.

Однако в последней четверти XVII столетия наметились тенденции, изменившие не только лицо колонии Чесапикского залива, но и навсегда переориентировавшие американское общество. Во‑первых, владельцы земельной собственности в Южных колониях ускоренными темпами объединяли свои участки, формируя крупномасштабные хозяйства, для которых, соответственно, требовалось значительно больше рабочей силы. Во‑вторых, цены на табак, главную сельскохозяйственную культуру Юга, в 1660‑х годах упали и оставались на низком уровне, вынуждая всех плантаторов продавать дешевле. В‑третьих, по мере того как прирост населения в Англии снижался и одновременно улучшались условия жизни, число людей, желавших уехать в Америку в качестве законтрактованных рабочих, уменьшалось – таким образом, количество сервентов также сократилось. В‑четвертых, законы Виргинии и других колоний были направлены на ухудшение положения чернокожих работников и в конечном счете привели к узакониванию системы рабского труда. Хотя теоретически чернокожие рабочие являлись свободными людьми, на деле им приходилось мириться с ущемлением своих гражданских, юридических и имущественных прав. Теперь белые хозяева получили возможность продлевать срок службы негров и активно этим пользовались. В результате продленная служба очень скоро превратилась в бессрочную. Более того, потомство чернокожих рабынь автоматически наследовало статус своих матерей, то есть тоже превращалось в рабов. В‑пятых, в 1697 году Королевская африканская компания утратила монополию на работорговлю, что развязало руки ее конкурентам и привело к расширению торговли невольниками. И, наконец, в‑шестых, среди американских колонистов получил распространение расистский миф о неполноценности чернокожих, ставший моральным основанием (многие белые американцы с готовностью им воспользовались) для узаконивания института рабства.

С чисто экономической точки зрения плантаторам также было выгоднее использовать чернокожих рабов, чем сервентов, ведь это надолго решало проблемы с рабочей силой. Тем более что с расширением рабовладельческого рынка цены на живой товар, поначалу довольно высокие, стремительно падали. С улучшением условий жизни в южных колониях увеличился и срок жизни рабов, другими словами, их дольше можно было использовать в качестве бесплатных работников. В таких условиях надобность в сервентах попросту отпадала: какой смысл заключать контракты с временными работниками, когда под рукой бесплатные пожизненные рабочие? К тому же рабы были абсолютно бесправны и беспрекословно подчинялись белым хозяевам. Их можно было заставлять работать от зари до зари, продавать, наказывать и даже убивать. А поскольку дети рабов также поступали в собственность хозяина, то рабовладелец получал идеальный самовоспроизводящийся источник рабочей силы.

Изначально торговлю рабами в Новом Свете осуществляли испанцы и португальцы. Позже к ним присоединились голландцы, англичане и французы. В этой отвратительной торговле живым товаром принимали участие и сами чернокожие: одни африканцы продавали других в обмен на европейские товары. Жертвами, как правило, становились жители западного побережья Африки – от Анголы до Сенегамбии.[5]В этом регионе проживало множество народностей, каждая со своей религией, культурой, языком и типом семейных связей.

Закованных в кандалы невольников грузили в трюм, и рабовладельческое судно пускалось в путь длиной в 5 тыс. миль – вдоль «срединного перехода»[6]из Африки в Америку. Жадные до прибыли капитаны запихивали в крошечные, душные помещения по 100, 200 и больше человек. Примерно пятая часть рабов погибала по пути к покупателям в Новом Свете. Подсчитано, что с начала XVI века до середины XIX века европейские работорговцы насильно вывезли из Африки 10–12 млн человек. Ситуация была такова, что к концу XVIII века из всех иноземцев, прибывших в Северную и Южную Америку, большую часть составляли вовсе не европейцы, а выходцы с Африканского континента.

Восемьдесят процентов невольников, прибывших в западное полушарие, оседали в Вест‑Индии и Бразилии. И лишь небольшая часть (4–5% от общего числа) отправлялась в будущие Соединенные Штаты. Значительную часть этих рабов приобретали плантаторы Южных колоний, занимавшиеся выращиванием риса и табака. Надо сказать, что в конце XVII века условия жизни на табачных плантациях Чесапикского залива были более здоровыми, а труд менее мучительным, чем на рисовых полях. Помимо работоспособных мужчин, хозяева часто покупали женщин‑рабынь. Таким образом они восстанавливали половое равновесие в популяции рабов и давали возможность хотя бы попытаться воссоздать некое подобие семейной жизни, от которой те были насильно оторваны. Хоть какое‑то утешение! Однако плантаторами двигало отнюдь не человеколюбие: дело в том, что все потомство чернокожих рабынь (независимо от цвета кожи отца) становилось «собственностью» рабовладельца. На рисовых полях Каролины окружающая среда была куда более враждебна человеческому организму, соответственно, условия труда суровее, а вероятная продолжительность жизни короче. Да и женщин‑рабынь здесь было гораздо меньше. Таким образом, чем дальше на Юг, тем тяжелее складывалась жизнь рабов.

В 1680 году общее количество рабов в американских колониях составляло примерно 7 тыс. человек (из них в одной только Виргинии жили 3 тыс.). К 1700 году это число более чем утроилось и достигло 25 тыс. человек, что составляло 20 % всего населения Юга. Однако приведенные цифры маскировали непомерно большую концентрацию рабов в отдельных областях. Например, в 1720 году число чернокожих рабов насчитывало 70 % от общего числа проживавших в Южной Каролине. Негры также доминировали практически во всех прибрежных поселениях Виргинии – именно там, где 100 лет назад обосновались первые европейцы.

Рабство существовало во всех английских колониях, но в различной степени. Самая высокая потребность в рабском труде была на Юге, самая низкая – в Новой Англии. В среднеатлантических колониях с их характерным составом почв, способствовавшим широкомасштабному возделыванию зерновых культур, число рабов (точно так же, как прежде число законтрактованных сервентов) вдвое превышало таковое в Новой Англии. Это и понятно, ведь Нью‑Йорк, Пенсильвания, Нью‑Джерси и Делавэр обладали более разнообразной экономикой, чем южные колонии: в качестве альтернативы широкомасштабному земледелию здесь имелась развитая торговля и небольшие частные мануфактуры, не требовавшие применения рабского труда. Поэтому количество рабов в этих колониях было значительно ниже, чем на Юге – от Мэриленда до Джорджии.

Среднеатлантический регион имел еще одну отличительную особенность: именно здесь возникли такие процветающие города, как Филадельфия и Нью‑Йорк, – к концу XVIII века они затмили Бостон и превратились в крупнейшие центры деловой жизни Америки. Характерной чертой этих колоний стал чрезвычайно пестрый этнический состав населения: здесь оседали прибывшие из Европы англичане, ирландцы, шотландцы, валлийцы, немцы, голландцы, швейцарцы, французы, норвежцы, шведы и финны. Следует отметить одну из центральных колоний – Пенсильванию – за ее совершенно необычное для того времени отношение к коренному населению Америки: Уильям Пенн открыто признавал за индейцами право собственности на землю.

Пока он руководил колонией, пенсильванцы жили в мире с коренным населением. Некоторые индейцы, как, например, тускарора и шоуни, даже прибегали к помощи Пенсильвании, чтобы уладить конфликты с другими, более воинственно настроенными колониями. Пенн считал, что белые поселенцы должны выплачивать индейцам компенсацию за их исконные земли. Его правительство регулировало и прочие отношения с индейскими племенами, в том числе торговые. К сожалению, когда Пенн оставил свой пост, в колонию хлынул поток европейских иммигрантов, которые практиковали насильственные меры в отношении коренных обитателей.

Это неизбежно привело Пенсильванию к военным конфликтам, подобным тем, что ранее случались в других колониях. Самые жестокие столкновения между белыми и индейцами имели место в 1675 и 1676 годах. Так, в середине 1675 года индейцы племени вампаноаги под предводительством своего вождя Метакома (европейцы называли его «королем Филипом») напали на колонистов Новой Англии, которые самовольно захватили общинные индейские земли. В ходе «войны короля Филипа» более половины пуританских поселений подверглись нападению. Четыре тысячи человек погибли в ожесточенных схватках, которые закончились лишь со смертью Метакома (он умер на исходе лета 1676 года).

В то же самое время в Виргинии разразилось «восстание Натаниэля Бэкона»: возглавляемые Бэконом жители приграничных территорий развязали военные действия против индейских племен с целью захвата их земель. Губернатор колонии Уильям Беркли всячески пытался погасить конфликт – особенно с теми племенами, с которыми правительство в свое время заключило договоры. Однако его старания не дали результата: сторонники Бэкона отказывались подчиниться колониальным властям, обвиняя их в полном безразличии к проблемам колонистов‑пионеров. В результате столкновения с индейцами продолжались, восстание набирало силу. Дело дошло до того, что мятежные отряды атаковали Джеймстаун. Лишь смерть Бэкона осенью 1676 года положила конец этому кровавому эпизоду американской истории.

Сорок лет спустя в Каролине вновь возник вооруженный конфликт, на сей раз касавшийся торговли с индейцами. Племена ямаси, кри и чоктавов, доведенные до крайности бесчестными и жестокими методами белых торговцев, напали на расположенные в глубине континента поселения колонистов и вынудили тех бежать на Атлантическое побережье. «Война ямаси» принимала угрожающие размеры, и чтобы покончить с ней, англичане заключили союз с индейцами чероки, давними противниками кри. Только таким образом – играя на разногласиях между различными индейскими племенами – белым поселенцам удалось выйти победителями в этой борьбе с коренным населением.

К концу XVII века англичане наконец оценили по достоинству свои колониальные владения на Карибах: спрос на сахар неуклонно повышался (выяснилось вдруг, что вся Европа населена сладкоежками), островные плантации сахарного тростника обещали легкий и надежный путь к обогащению. На фоне сказочных перспектив, открывавшихся в Вест‑Индии, Атлантическое побережье Североамериканского континента явно проигрывало. Охочие до быстрой прибыли инвесторы предпочитали вкладывать средства в безопасную «сахарную торговлю». Прошло немало времени, прежде чем у лондонских политиков вновь открылись глаза на истинную ценность материковых владений Британской империи.

Пока же колонии мало радовали английскую корону. Во всяком случае по сравнению с тем, что досталось ее более удачливым соперникам – Испании и Португалии. Надежды на богатую прибыль от добычи полезных ископаемых не оправдались, зато проблем хватало. Начать хотя бы с населения колоний! Если на испанских территориях белое население представляло собой компактную (и удобную для управления) группу купцов и конкистадоров, то в английские колонии валом валил самый разнообразный народ. Эти люди приезжали в Новый Свет, чтобы остаться там навсегда. Решив заняться сельским хозяйством, они постоянно испытывали потребность в земле, которую приходилось отвоевывать у индейцев. Это приводило к бесконечным вооруженным конфликтам с коренным населением. Те из колонистов, кто успел обзавестись семьей или просто белой подружкой, не желали даже смотреть в сторону индейских женщин. Сексуальные и дружеские контакты с местными жителями не поощрялись в среде английских поселенцев. Индейцы рассматривались как грубые дикари, с которыми дозволено не чиниться. Их считали досадной помехой на пути «цивилизованных» европейцев, и эту помеху надлежало устранить как можно скорее.

С географической точки зрения, освоение нового континента шло медленно и неохотно: большинство переселенцев не желали двигаться в глубь материка, а оседали на побережье. С религией все обстояло еще тревожнее: колонисты не только сохраняли разрыв с официальной англиканской церковью, но и проявляли к ней открытую враждебность. В вопросах политики лондонское правительство предпочитало не вмешиваться в дела колоний – по крайней мере, до тех пор, пока те представляли собой отдельные разрозненные поселения и не объединились в государство с жесткой координированной властью. Аналогичную позицию метрополия занимала и в отношении экономики – Лондон практически не ограничивал свободу колонистов, большая часть которых прибыла в Новый Свет по трудовым контрактам.

Некоторые колониальные проекты, например в Мэриленде и Каролине, изначально задумывались как попытка возродить на американской почве нравы и порядки Старого Света. Другие – как Род‑Айленд, Пенсильвания и Джорджия – пытались установить новые, утопические по своей сути порядки. Следует отметить, что и в том и в другом случае первоначальные замыслы потерпели крах, и заокеанские колонии в развитии приобрели уникальные и совершенно неожиданные формы. Многие американские переселенцы гордились своей мифической, возможно, даже эпической историей. Они верили, что их жизни с переездом в Америку получили новое, совершенно необычное продолжение и их героический опыт станет важным и значимым для всего человечества.

 

 

Глава 2