Зарождение политических партий

 

Экономические программы Гамильтона, вызвавшие столько споров у конгрессменов, имели еще один побочный эффект: они способствовали образованию двух политических лагерей различной направленности. Что интересно, члены и одного и другого почитали себя патриотами, поддерживали существующее правительство и проповедовали конституционные принципы. Имелись у них и другие общие черты: во‑первых, обе группировки отказывались рассматривать себя как постоянно действующую партию, а во‑вторых, обвиняли противников в отступлении от революционных идей. На том сходство кончалось, и начинались различия, каковых насчитывалось немало. Так, представители обоих направлений не опровергали тезиса об опасности, которую несет с собой власть, но вот месторасположение власти рисовалось им по‑разному. Точно так же и те и другие признавали конституцию, но трактовали ее статьи по‑разному. Все желали видеть свою страну великой и могучей, но пути к этому величию видели различные.

Камнем преткновения, как всегда, являлся вопрос о власти. Одна из групп, во главе которой стояли Гамильтон, Джон Адамс и Томас Пинкни, делала ставку на сильное и энергичное федеральное правительство, потому их и называли «федералистами». Они полагали, что идеальное правительство должно проявлять максимальную активность в своем служении общественному благу. Их оппоненты – «демократы‑республиканцы» из лагеря Джефферсона, Мэдисона и Джорджа Клинтона, напротив, настаивали на ограничении полномочий централизованного правительства и усилении позиций местных институтов. С их точки зрения, чем меньше федеральное правительство будет вмешиваться в жизнь страны, тем лучше.

Обе соперничающие группы, окончательно оформившиеся к 1794 году, испытывали тревогу за будущее молодой республики, и обе предлагали собственные рецепты преодоления трудностей. Таким образом, ожесточенные политические дискуссии, которыми было отмечено последнее десятилетие XVIII века, не стихли и на рубеже нового столетия. Каковы пределы власти национального правительства и что считать превышением таковых? Как надежнее обеспечить защиту прав населения? И что, собственно, важнее для укрепления республики – единство или свобода граждан?

Как выяснилось, оба лагеря очень далеко разошлись в своих политических взглядах, а виной тому стали различные представления о человеческой натуре и наилучшем способе устройства человеческого общества. Глава одной из групп, Александр Гамильтон полагал, что американцам приходится иметь дело с весьма заманчивой, но совершенно не апробированной политической системой. И главная проблема связана не с самим правительством, а с объектом его управления. Он рассматривал фермеров (которые на тот момент составляли большую часть населения страны) как неустойчивую массу с ограниченными политическими устремлениями, скованную мелочным провинциализмом и подверженную взрывам необузданных страстей. Этих людей мало интересует необъятная страна с ее соблазнами и проблемами, круг их забот замыкается сельской околицей. Они с недоверием относятся к правительству, которое заседает в далеких городах, и ни за что не согласились бы покинуть свои родные поля – даже будь у них подобная возможность. Разве может такое «болото» вершить политику? Лучше всего, полагал Гамильтон, если небольшая группа талантливых и свободных от национальных предрассудков политиков возглавит энергичное правительство, которое и поведет народ к грядущему процветанию.

В том, что касается «соблазнительной, но непроверенной модели государства», Джефферсон вполне разделял мнение своего политического оппонента. Но вот опасности республиканской формы правления он видел совсем в другом: не в тех, кем управляют, а в самих правителях. По‑настоящему опасны хитрые, амбициозные лидеры, приносящие национальные интересы в жертву собственному властолюбию. Великая удача, рассуждал Джефферсон, что большинство граждан все‑таки хранят верность революционным принципам. Они понимают, как должен работать новый конституционный порядок, и готовы «защищать свободу, которую завоевали годами упорных трудов и тяжких лишений». Именно осмотрительность и мудрость местных правительств (а также просвещенных граждан) спасает от беззакония и позволяет удерживать федеральную власть в отведенных ей пределах.

Вот из таких различных (порой прямо противоположных позиций) и выросли первые в Америке политические партии. Причем следует отметить, что никто из их вождей не стремился к такому результату – все боялись возможного раскола в республике. И тем не менее политические лидеры не могли не видеть, как спонтанные объединения единомышленников неожиданно для всех перерастают в стабильные организации. И хотя их возникновение не было предусмотрено конституцией и не приветствовалось республиканской традицией, со временем политические партии стали играть заметную роль в американской политике. На протяжении двух столетий их борьба разворачивалась вокруг вопроса, поставленного еще в 1790‑х годах: каким должно быть федеральное правительство – всемогущим или с ограниченной властью?

 

Политические бури 1790‑х годов

 

Как мы видели, гамильтоновская программа развития страны стала причиной горячих дебатов в стане американских политиков. Однако эти дебаты не шли ни в какое сравнение с той реакцией, которую вызвала международная обстановка, сложившаяся в 1790‑х годах – тут уж разгорелась настоящая бескомпромиссная война, охватившая все слои населения Соединенных Штатов. И немудрено: под угрозой оказался сам дух американской революции, равно как и ее достижения. Если экономический доклад министра финансов поставил перед американцами задачу соответствующим образом реагировать на действия собственного правительства, то Французская революция и разразившаяся в Европе война противопоставили американский народ власти чужих правительств. Со всей непреложностью встал вопрос: как выжить и сохранить в неприкосновенности революционное наследие перед лицом внешней угрозы?

Военно‑политический конфликт в Европе обострил противостояние политических партий в Америке. С одной стороны находился Томас Джефферсон со своими единомышленниками, симпатизировавшими революционной Франции. Их позиция выглядела вполне обоснованной. Во‑первых, Франция оказала неоценимую поддержку Соединенным Штатам в Войне за независимость. И как же теперь они будут выглядеть в глазах всего света, если нарушат договор о дружбе и взаимопомощи, заключенный с Францией в 1778 году? А во‑вторых, верность революционным принципам не позволяла Америке бросить в беде братскую республику, которая сражалась в попытке сбросить иго ненавистной монархии. Соединенные Штаты и Франция должны выступить единым фронтом против погрязшей в коррупции и абсурдной иерархии Британской империи. Партии Джефферсона противостояли гамильтоновцы, стоявшие на стороне Британии как гаранта стабильности и порядка в мире. Они доказывали, что бывшая метрополия является их главным экономическим партнером, обеспечивающим процветание молодой республики, а после признания независимости Америки также и важным политическим партнером, помогающим поддерживать существующий порядок. Британия и США должны вместе противостоять Франции с ее анархической лжереспубликанской революцией.

Обе партии приводили весомые доводы, спорили, не жалея сил, но при этом предпочитали помалкивать о скрытых мотивах. А таковые, несомненно, имелись у каждой из сторон. Профранцузская политика Джефферсона имела немало сторонников среди жителей приграничных штатов, которые давно уже с вожделением поглядывали в сторону неосвоенных западных территорий. Они рассчитывали, что французская военная авантюра существенно облегчит им задачу. Англия и Испания будут вынуждены сконцентрировать внимание на Европе, ослабив позиции на Североамериканском континенте и волей‑неволей открыв путь на Запад для тысяч и тысяч американских переселенцев. В свою очередь, судовладельцы и торговцы поддерживали пробританскую политику Гамильтона, поскольку она идеально соответствовала их нуждам. Британия по‑прежнему оставалась главным торговым партнером Соединенных Штатов. Она безотказно (и практически в любых масштабах) потребляла все, что Америка могла предложить на продажу, а взамен поставляла готовую продукцию всевозможных мануфактур, в которой так нуждались американцы. Таким образом, хорошие отношения с Британской империей сулили постоянную занятость и немалые прибыли всем, кто был связан с торговлей и транспортировкой грузов.

Каждая из заинтересованных сторон пыталась приукрасить европейских союзников, чтобы склонить на свою сторону общественное мнение. Демократы‑республиканцы пытались всячески замаскировать и приуменьшить кровавые деяния Французской революции. Они предпочитали не говорить о радикальном перевороте якобинцев, о пленении и последующей казни королевской четы. Совсем уж несподручно было поминать террор 1792–1794 годов и войны, которые Франция вела с Великобританией, Испанией, Австрией и Пруссией. Ситуация еще больше осложнилась в 1793 году, когда в Штаты пожаловал с визитом французский дипломат Эдмонд Жене. Он без всякого стеснения напомнил американцам об их обязательствах согласно договору 1778 года и призвал к участию в военной кампании против Британии и Испании. И снова – в который уже раз – американское общество оказалось расколотым надвое реакцией на это воззвание. Члены демократических обществ, которые с самого начала радостно приветствовали Французскую революцию, поддержали Жене, в то время как со стороны федералистов посыпались насмешки и издевательства. Нимало не смутясь, ретивый французский посланник продолжал агитацию даже после того, как президент Вашингтон официально объявил, что Соединенные Штаты будут придерживаться «мирного и беспристрастного курса». В конце концов гражданин Жене пустился во все тяжкие: занялся подготовкой американских каперов для нападения на английские суда; попытался снарядить военную экспедицию с территории США, но потерпел неудачу; и окончательно дискредитировал своих покровителей (в первую очередь Джефферсона) «неприличными» нападками на правящую администрацию.

Тем временем федералисты тоже чувствовали себя в высшей степени неуютно в связи с неразумным (чтобы не сказать вызывающим) поведением своих британских протеже. Казалось, те делали все, чтобы разжечь антибританские настроения в Соединенных Штатах. Англичане силой удерживали за собой форты на северо‑западных территориях, провоцировали столкновения между индейцами и белыми поселенцами, запретили Американской республике торговать с Вест‑Индией, захватывали американские суда и проводили насильственную вербовку их матросов в британский флот. В такой ситуации президент Вашингтон решил повести наступление на дипломатическом поприще, спасти путем переговоров то, что невозможно было отстоять силой.

Эта разумная тактика принесла свои плоды в 1795 году, когда в Лондоне был подписан договор о дружбе, торговле и мореплавании, получивший название Договора Джея. Помимо туманных заявлений о «нейтралитете», британцам пришлось согласиться на вывод своих войск из западных фортов и возвращение захваченных на море грузов. Зато американцам запрещался самостоятельный ввоз хлопка, сахара, кофе, какао и некоторых других товаров. Кроме того, американцам разрешалась торговля с Британской Вест‑Индией лишь на судах водоизмещением менее 70 тонн. Подобные ограничения дали партии Джефферсона повод для возмущения. Они во всеуслышание объявили, что подобный договор равнозначен двойному поражению – это урон американским интересам и принципам свободы во всем мире.

Тем не менее федералистское большинство в сенате обеспечило ратифицирование договора. И действительно, это было лучшее, на что молодая американская республика могла надеяться в сложившихся обстоятельствах. Договор Джея создал условия для серьезного расширения американской торговли в последние годы XVIII века. Помимо него в 1795 году было заключено еще два соглашения, значительно укрепивших позиции Соединенных Штатов на границе. Речь о договоре Гренвилла, вынуждавшем индейские племена уступить ряд земель на северо‑западных территориях, и договоре Сан‑Лоренцо, по которому Испания предоставила американским судам право плавать по реке Миссисипи. Если учесть сложные условия, в которых приходилось работать администрации Вашингтона (с одной стороны, война в Европе, а с другой – политические разногласия дома), то следует признать: ей удалось добиться почти невозможного – совместить успехи на дипломатическом поприще с укреплением американского суверенитета на Западе.

Однако за эти успехи пришлось заплатить немалую политическую цену. Члены демократических обществ не уставали поносить правительство за его внутреннюю и внешнюю политику. Федералисты обвиняли своих противников в радикализме, демагогии и прочих смертных грехах. Уставший от этих гонений госсекретарь Томас Джефферсон подал в отставку в 1793 году. Самому Вашингтону довелось немало вынести, особенно в последние годы пребывания на президентском посту. Ему приходилось постоянно участвовать в провокационных дискуссиях по поводу внешней политики кабинета, заключенных договоров, введенных (или отмененных) налогов, виски и всего прочего. Дошло до того, что Том Пейн обозвал президента беспринципным лицемером.

Изнуренный бесконечной борьбой Вашингтон отказался баллотироваться на третий срок. Он удалился в свое имение в Маунт‑Верноне, предварительно опубликовав «Прощальное послание», в подготовке которого участвовали Мэдисон и Гамильтон. В этой речи Вашингтон предостерегал соотечественников против фракционизма, «губительного воздействия партийного духа» и опасностей, связанных с запутанной ситуацией в Европе. Сложившийся союз – оплот свободы – является весьма хрупким и уязвимым явлением, и спорные региональные связи, за которыми тянется целый шлейф давних раздоров и претензий, легко могут его разрушить. Местнические эгоистические интересы и дьявольские ловушки, проистекающие из «нерушимых альянсов», также угрожают интересам республики. Уходя в отставку, Вашингтон оставил наставления нации как относительно внутриполитических дел, так и в отношении международной политики. Внутри страны он советовал крепить единство, позабыв мелкие распри. С другими государствами Вашингтон рекомендовал расширять коммерческие связи, но по возможности не впутываться в политические коалиции. Казалось, прощальная речь президента нашла отклик у большинства американцев, однако прошло совсем немного времени – и страна снова погрузилась в пучину разногласий, как внутренних, так и внешних.