Колониальная экономика в XVIII веке

 

Британия могла себе позволить минимально вмешиваться в политическую жизнь колоний, ведь она имела иной, более действенный механизм для регулирования процесса. Коммерция служила тем хитрым составом, который метрополия – в обход политики – использовала для цементирования своей империи. Британия была уверена, что колонистам вполне по силам разрешать повседневные политические проблемы: они сделают это честно и профессионально. А империя пока сконцентрируется на более достойной цели – будет накапливать мощь и богатство.

Следуя примеру своих соперников, Британия выстроила «меркантильную» систему, в рамках которой правительству отводилась важная роль – создание и укрепление рынка, обеспечивающего мощь и богатство государства. В данной системе колониям отводилась роль жизненно важного элемента, призванного служить специфическим интересам метрополии. В частности, они поставляли необходимое сырье, которое иначе бы пришлось закупать у других государств. Также они обеспечивали рынок сбыта для британских товаров, тем самым поддерживая уровень рабочей занятости (и политический мир) в самой Англии. Регулируя спрос и предложение в колониях, Британия формировала благоприятный торговый баланс. Пока экспорт превышал импорт, метрополия благополучно накапливала капитал. Чем больше капитала – тем больше власти. А увеличение власти автоматически приводило к расширению и укреплению империи. Чтобы эта схема действовала, в 1650–1750 годы был выработан целый комплекс правил и ограничений. Он регулировал деятельность коммерческого флота Британии, ориентируя его на перевозку ценного сырья из колоний и, напротив, британских товаров обратно в колонии. Английские же чиновники следили за налогообложением всех торговых операций. Все это было сложно и хлопотно, но в конечном счете окупалось с лихвой, так как позволяло удерживать большую часть торговли (а следовательно, и прибылей) в империи, подальше от рук иностранных конкурентов.

Можно сказать, что до определенного момента заокеанские колонии вполне оправдывали ожидания Лондона. Вся американская торговля была ориентирована на Британию: туда, на родину, колонисты отсылали большую часть своих товаров, умудрившись за 70‑летний срок (1700–1770 гг.) практически удвоить экспорт. Что касается обратного потока, то и здесь основная масса готовой продукции, необходимой для жизнедеятельности колоний, поступала из Англии. Объем импорта за тот же период вырос в 4 раза. Большинство колонистов были самостоятельными фермерами и снабжали метрополию сельскохозяйственной продукцией, которая не могла выращиваться на Британских островах. Южане торговали табаком, рисом, индиго и шкиперским имуществом. Новая Англия и среднеатлантические колонии продавали Британии пиломатериалы, рыбу, пушнину, выполняли кораблестроительные заказы. Кроме того, они поставляли зерно и домашний скот в южные колонии и Вест‑Индию. «Меркантильная» экономическая политика обеспечивала колонистам важные преимущества, открывая дорогу к доходным рынкам. Она гарантировала покупателям необходимые товары, причем, что важно, в необходимых количествах. И она же поддерживала и защищала корабли военного флота Великобритании в международных водах. Возможно, самым главным преимуществом было то, что Британия не слишком строго ужесточала законы мореходства. Основным объектом ее административного внимания являлись «сахарные» острова Карибского бассейна – и немудрено, ибо этот регион обеспечивал империи максимальные прибыли. По сравнению с ним южные и тем более северные колонии играли куда меньшую роль в системе «меркантильной» экономики.

Увы, как показала практика, эта система была далека от совершенства. Продукция сельскохозяйственного Севера не отличалась уникальностью: ее перечень чаще дублировал, чем дополнял британский ассортимент. Вдобавок даже эти продукты – плохо продававшиеся в метрополии – становилось все труднее производить из‑за истощения и без того небогатых почв. В результате колонисты Новой Англии перешли от фермерства к мелкооптовому промышленному производству, организуя различного рода мануфактуры. Подобная перемена не могла обрадовать английских промышленников, которые обрели неожиданных конкурентов в заморских колониях. Парламент отреагировал введением всевозможных ограничений на производство и экспорт таких американских товаров, как железо, шерстяные изделия и головные уборы. В южных колониях тоже не все шло гладко. Владельцы табачных плантаций на Чесапикском побережье испытали немало переживаний – куда там «русским горкам»! – вследствие колебаний цен на их товар. Ситуация осложнялась и тем, что рынок сбыта табака и табачных изделий практически полностью контролировался европейцами. Плантаторам, чтобы хоть как‑то выжить, приходилось спешно расширять плантации, закупать новых рабов, производить все большие объемы табака. И каждая из перечисленных мер еще больше дестабилизировала цены на их товар.

Таким образом, меркантилизм поставил американских колонистов – причем как северян, так и южан – перед лицом серьезной, можно сказать, неразрешимой проблемы: являясь слабым звеном системы, они вынуждены были собственными силами расхлебывать кашу, которую заварили в Лондоне.

Метрополия выкачивала деньги из колоний, которые экспортировали главным образом сырье, а ввозили в страну товары промышленного производства. В то время как Британия пожинала плоды положительного торгового баланса, несчастным колонистам едва удавалось сводить концы с концами. Золото и серебро уплывали в Британию, Америке решительно не хватало денег, а долги колонистов неуклонно росли. Чтобы как‑то облегчить свое положение, американцы предпринимали отчаянные шаги: они бойкотировали даже самые мягкие из «меркантильных» законов; вопреки сложившейся традиции, начали торговать с другими странами; закупали запрещенные товары; уклонялись от уплаты налогов и пошлин. Таким образом, сегодня можно смело сказать: меркантилизм вряд ли облагородил американскую экономику. Напротив, он содействовал формированию таких негативных традиций, как перманентная задолженность и контрабанда.

 

Вопрос Кревекера

 

Мы уже установили моменты соответствия и расхождения между британской и американской действительностью в политической и экономической сферах. Но их точно так же можно было наблюдать и в прочих областях жизни, в том числе и в культуре. Связь с далекой родиной не прерывалась, она пропитывала всю жизнь провинций – касалось ли дело таких возвышенных материй, как литература, архитектура и юриспруденция, или же повседневных реалий в виде языка колонистов, топографических названий или предпочтительных товаров потребления. Можно сказать, что Британия задавала тон, формируя вкусы как простонародья, так и высокопоставленных кругов населения. И все же, сохраняя ностальгическую привязанность к родной стороне, колонисты уже начали исследовать иные пути – пусть медленно и неуверенно, но формируя собственный, американский стиль жизни.

Взять, к примеру, религиозные устремления колонистов. Если оставить в стороне небольшую группу католиков и евреев, бóльшая часть американцев имела общие духовные корни с британцами. И те и другие отрицали принцип филиокве[7]и полагали, что Святой Дух исходит от Бога‑отца; страшились осуждения на вечные муки и веровали в милосердие Господне, ведущее к спасению. Оба народа разделяли протестантскую традицию жесткой церковной иерархии и принимали сформулированный Лютером принцип о непосредственной связи любого верующего с Богом. Оба следовали указаниям Библии короля Якова, признавая ее за достоверную запись Божьего слова. И оба во второй четверти XVIII века стали свидетелями подъема религиозного учения «возрожденцев».

Однако наряду с общими чертами существовал и ряд отличий американской религиозной жизни от британской. И отличия эти касались в первую очередь положения самой англиканской церкви. Хотя официально англиканство считалось основным вероисповеданием во всех южных и отдельных северных колониях, на деле оно охватывало совсем небольшую часть верующего населения. Позиции англиканской церкви в значительной степени подрывались пассивностью ее британского руководства, которое, по сути, не оказывало никакой административной поддержки своему отделению в колониях. Если какие церкви и преуспевали в Америке, то это отколовшиеся от англиканства пресвитериане, конгрегационалисты, баптисты и квакеры, объединявшие в своих рядах куда большее число колонистов. Их «догмой» являлось инакомыслие или, во всяком случае, диссидентские традиции, которые предполагали протест и требование очищения вместо покорного следования догматам англиканской церкви. Даже великий пожар «возрожденческого» движения разгорелся не без помощи религиозного огня в Америке (пусть это пламя имело несколько другой оттенок). Инспирированная выступлениями такой церковной знаменитости, как английский проповедник Джордж Уитфилд, в 1730‑1740‑х годах сначала в Новой Англии, а затем и в других колониях возникло учение о «Великом Пробуждении». Оно стало той основополагающей идеей, которая звала колонистов к сплочению и укреплению во имя истины и чистоты. По мнению некоторых историков, горячая полемика, сопровождавшая феномен «Пробуждения», сыграла свою роль в приобщении американцев к традиции конфронтации, причем не только в религиозных вопросах. Ибо, начав противоречить, очень легко переключиться с религии, например, на политику. Таким образом, столь любимая колонистами «свобода», получила широкое распространение как в церковной, так и в мирской областях.

 

Преподобный Джордж Уитфилд (1769 г.)

 

И что в результате? Следует признать: существовало в Америке нечто такое – и это касалось как высоких сфер духа, так и повседневной действительности, – что отдаляло (и отвращало) ее обитателей, вчерашних англичан, от их бывшей родины. Нашелся человек, который попытался дать определение этому неуловимому «нечто», уникальным чертам характера американцев. Им стал переселенец из Франции по имени Мишель‑Гийом‑Жан де Кревекер. В 1770‑х годах он написал серию статей, в которых исследовал природу американской жизни. В одной из своих работ, опубликованной в 1782 году и озаглавленной «Письма американского фермера», он поставил весьма непростой вопрос: «Так что же собой представляет американец, каков этот новый человек?» И вот как Кревекер отвечал:

 

Он либо европеец, либо потомок европейцев, и отсюда столь необычное смешение разных кровей, какого вы не найдете ни в одной другой стране… Он американец – тот, кто, расставшись со всеми прежними привычками и предрассудками, приобретает новые, продиктованные новым укладом жизни, которая его окружает. Американцы – западные пилигримы, принесшие с собой огромный багаж искусств, наук, законов и индустрии, задолго до того зародившихся на востоке; и они завершат этот большой круг.

 

Действительно, американцы сначала усвоили и взяли на вооружение трафареты европейской жизни, а затем вынужденно от них отступили. Но, не сумев вписаться в схему старого мира и не найдя себя в новых условиях, колонисты вынуждены были смешивать привычки и ценности обоих миров. Кревекер наблюдал вокруг себя колонистов в удивительной связи с их родиной.

 

Напряжение назревает

 

В середине XVIII века в колониях складывалась настолько запутанная ситуация, что сейчас уже трудно установить, каковы же были главные проблемы и неприятности, с которыми столкнулись белые американские поселенцы. Так или иначе, но в 70‑х годах XVIII века они оказались на грани восстания. Что же такого должно было случиться, чтобы столь разительно изменить положение дел в стране – от исключительно благоприятного до нестерпимо раздражающего? Как это возможно: иметь благоденствие и спокойствие, а получить в результате революцию?

Ответ (если не вдаваться в подробности) звучит следующим образом: дело в том, что в колониях настали новые времена. Британия поменяла правила игры, да так круто, что американцы не смогли принять эти изменения. После десятилетий достаточно вольготного администрирования они ощутили резкое ужесточение колониальной политики. Вместо того чтобы консолидировать колонии при помощи коммерческого механизма, британские власти сделали ставку на политический деспотизм. И вместо того чтобы честно расплатиться по счетам за колониальные операции, англичане решили, что настало время платить самим американцам (уж больно хорошо живут в своих колониях!).

Для чиновников, ведавших колониальными делами, изменения казались вполне честными, разумными и необходимыми. Объекту управления те же самые перемены виделись непродуманными, злокозненными и тираническими. Британцы отказывались признавать себя суровыми деспотами, а напротив, претендовали на роль рачительных хозяев, которые решили наконец‑то навести порядок в колониальном хаосе. Американцы, в свою очередь, видели себя не бездумными бунтовщиками, а подлинными консерваторами, охраняющими традиционные права англичан от посягательства недобросовестного правительства. И обе стороны отказывались понимать позицию противника. Бросались безосновательные оскорбления. После десяти лет бессмысленных пререканий терпению обоих оппонентов пришел конец, и былой союз рухнул. Попытка Британии реорганизовать империю натолкнулась на скрытое сопротивление американцев, которое затем переросло в вооруженное восстание.