Причины политического разделения

 

Несмотря на факторы, способствовавшие сплочению, главные вопросы оставались нерешенными, и касались они целей нового правительства и границ его власти. Любимый герой нации Вашингтон вряд ли являлся подходящей фигурой для проведения активной политики. «Билль о правах», при всей его важности, сосредоточивался на том, чего правительство не может делать. А что произойдет, если правительство все же примет какое‑нибудь решение и постарается последовательно проводить его в жизнь? Как выяснилось, ничего хорошего: при первой же серьезной попытке разразился настоящий политический ад.

Поводом послужила серия экономических докладов Александра Гамильтона, занимавшего должность министра финансов в кабинете Вашингтона. Многие коллеги недолюбливали этого человека, считая его амбициозным негодяем. Многие, но только не Вашингтон! Совместная деятельность в годы Войны за независимость помогла Гамильтону завоевать любовь и уважение президента и получить солидные дивиденды в виде высокого министерского поста. Беда в том, что Гамильтон рассматривал свою должность как некий эквивалент кресла премьер‑министра и самонадеянно полагал, что его дружба с президентом дозволяет вмешиваться в работу других ведомств. Действительно, Вашингтон настолько доверял своему секретарю, что практически перепоручил ему формирование внутренней политики государства. Результатом и стала экономическая программа, которую Гамильтон разработал в 1790–1791 годах и представил вниманию Конгресса в виде упомянутых докладов. В программе рассматривались такие злободневные вопросы, как государственный кредит, основание единого национального банка и развитие отечественного производства. Казалось бы, обычная тематика министерства финансов, скучная рутина. Однако выступление Гамильтона вызвало бурю ожесточенных споров, так как, по сути, он поднимал все те же извечные вопросы: для чего существует федеральное правительство и что оно может?

Прежде всего следовало решить, каким именно образом молодая республика должна распорядиться принадлежащими ей деньгами. Неизбежным следствием недавней войны были многомиллионные долги отечественным и зарубежным кредиторам. Гамильтон предлагал рассматривать их не как тяжкое бремя, от которого любое правительство стремится поскорее избавиться, а как счастливую возможность укрепить финансовый и политический базис страны. Не стоит спешить в данном вопросе, доказывал министр, ведь «национальный долг (если он, конечно, не чрезмерно велик) может стать для нас национальным благословением». Надо только все правильно устроить. Гамильтон предлагал всех держателей долговых расписок связать с федеральным правительством – чтобы они были кровно заинтересованы в его успехах. Если это правительство потерпит крах, то кредиторы потеряют свои средства. Таким образом, возникнут основания для поддержки правительства, особенно в среде наиболее обеспеченных граждан республики.

Если говорить конкретно о механизме «связывания» кредиторов, то Гамильтон считал целесообразным провести операцию консолидирования, отменив старые формы долговых расписок и введя вместо них государственные обязательства в виде процентных облигаций. Также он призывал федеральное правительство принять на себя долги штатов, чтобы всем вместе заняться их погашением. Изюминка плана заключалась в том, что все кредиторы получали деньги из одного источника; а имея общий интерес, они неминуемо должны были объединиться в поддержке финансово‑кредитной программы правительства.

Возможно, Гамильтон и был гением политэкономии, но вот реакции общественного мнения он не учел. Многие с возмущением восприняли предложение о консолидировании, считая, что эта схема сыграет на руку спекулянтам ценными бумагами в ущерб честным и патриотически настроенным гражданам. План перевода долгов штатов на федеральный уровень тоже не встретил понимания, особенно у тех штатов, которые уже успели погасить большую часть своих финансовых обязательств. С их точки зрения, предложение Гамильтона выгодно тем штатам, которые бессовестно пренебрегали своими обязанностями, а добросовестные штаты будут наказаны вторичной выплатой по старым долгам.

Так или иначе, Конгресс одобрил операцию консолидирования, а план по передаче долгов был временно забаллотирован. Главные его противники – представитель штата Виргиния Мэдисон и госсекретарь Джефферсон – соглашались изменить свою негативную позицию лишь при условии некой политической сделки, которой предстояло на многие годы вперед изменить жизнь американских политиков (а заодно и многочисленных туристов). Джефферсон и Мэдисон обещали поддержать предложение Гамильтона, если он, в свою очередь, поддержит их собственный план по переносу федеральной столицы дальше на юг. Они предполагали построить город в самом центре Чесапикского региона – так сказать, на задворках Виргинии и Мэриленда. Чтобы протолкнуть свой проект, Гамильтон согласился разместить особый «округ Колумбия» на болотистых землях вдоль реки Потомак – там, где федеральное правительство США и поныне борется с бесконечными национальными долгами.

Прочие экономические доклады Гамильтона не имели столь заметных политических последствий, но по части яростных политических дебатов никак не уступали первому. В одном из своих выступлений министр предложил конгрессменам учредить национальный банк, имевший целью стабилизацию экономики страны посредством накопления и выпуска денежной массы, кредитования организаций и частных лиц и контроля за деятельностью банков штатов. Самому Гамильтону эта идея виделась вполне разумной и своевременной, в то время как оппоненты расценивали его предложение как опасное безрассудство. Они доказывали, что проект Гамильтона вдвойне порочен: во‑первых, он копирует Банк Англии, давно дискредитировавший себя в глазах американцев; а во‑вторых, создание банковской структуры вообще является противоправным деянием, поскольку это не входит в функции Конгресса. Бесспорно, нынешнему правительству – в том виде, в каком оно задумано конституцией, – под силу множество разумных и славных деяний, но все же его власть не распространяется на всё и вся. Иначе придется признать правоту скептиков, которые в конце 1780‑х годов высказывали опасения по поводу чрезмерных полномочий Конгресса и всего федерального правительства.

Джефферсон, Мэдисон и другие указывали, что в конституции четко сказано: Конгресс может только использовать определенные, уже существующие рычаги власти. То, что не «перечислено», не входит в число законных средств. «Достаточно сделать лишь шаг в сторону, – предупреждал Джефферсон, – …и это будет расценено как попытка захвата беспредельной власти… власти, не поддающейся никакому определению». Узкая интерпретация документа представляет собой лучший путь к ограничению власти правительства и защите демократических свобод населения.

Гамильтон в ответ указывал на ту часть конституции, где были обстоятельно прописаны права Конгресса. Восьмой раздел I статьи (конкретно последнее предложение) гласит, что Конгресс «может издавать любые законы, которые он сочтет необходимыми и надлежащими» для осуществления полномочий, предоставленных ему конституцией. В частности, за Конгрессом оговорено право собирать налоги и регулировать торговлю; а банк является тем самым механизмом – «необходимым и надлежащим», – который требуется для выполнения этих задач. То есть учреждение банка является актом вполне конституционным. Есть и другие положения конституции – пусть менее четко сформулированные, но подразумевается, что они имеют отношение к федеральным полномочиям; полномочия эти «следует интерпретировать либерально во имя общего благоденствия». Именно такое прочтение конституции обеспечивает гражданам ответственное правительство, которое гибко откликается на постоянно изменяющиеся государственные нужды.

В конце концов Конгресс при почти равном делении голосов принял предложение Гамильтона и выдал лицензию на 20 лет первому национальному банку Соединенных Штатов. По истечении этого срока встал вопрос о возобновлении лицензии, и снова между политическими лидерами разгорелся горячий спор о целесообразности существования подобного банка. Страсти бушевали вовсю. И вновь «строгие истолкователи» под знаменами Томаса Джефферсона объявили войну гамильтоновскому лагерю «свободных истолкователей». Надо сказать, что даже в наши дни не стихают споры между американцами по поводу прочтения конституции.

Еще одной темой для обсуждения (ставшей едва ли не национальной навязчивой идеей) был подходящий экономический курс; и вновь Александру Гамильтону удалось внести свежую ноту в дискуссию. В 1791 году он представил Конгрессу «Доклад о мануфактурах», в котором наметил собственный путь к процветанию страны. Вопреки американской традиции, предполагавшей предпочтительное развитие сельского хозяйства, Гамильтон делал основную ставку на развитие торгово‑промышленной деятельности. Он доказывал, что при всех успехах американских фермеров (достаточно скромных, по правде сказать) государство в целом продолжает занимать подчиненное положение по отношению к европейским странам, обладающим куда более многоликой и развитой экономикой. Они‑то могут себе позволить производить дорогостоящие промышленные товары, которые и поставляют молодой американской республике наряду с коммерческими услугами. Вот и получается, что, несмотря на политическую независимость, в экономическом отношении Соединенные Штаты сохраняют колониальный статус.

Гамильтон настаивал на том, что нация должна расширять свои экономические горизонты путем строительства промышленных предприятий, причем не менее продуктивных, чем поля и плантации. Но подобная метаморфоза произойдет лишь в том случае, если правительство проявит активность и пробудит граждан от их заурядных сельскохозяйственных грез. Настало время распроститься с позицией невмешательства и обратиться к новому меркантилизму. То, что предлагал Гамильтон, являлось, по сути, рыночной революцией. Он разработал целую систему мер: протекционистские тарифы были призваны инициировать развитие отечественной промышленности, акцизные сборы – обеспечить повышение доходов государства, поощрительные государственные премии должны были поддерживать прибыльные отрасли сельского хозяйства, рыболовов и китобоев тоже ожидали государственные субсидии. Кроме того, Гамильтон разработал ряд мер, направленных на развитие транспортной системы, необходимой для развития внутреннего и внешнего рынка. Он искренне верил, что правительство может (и должно) играть активную роль в экономике страны, способствуя ее расцвету и обогащению.

Однако у Гамильтона нашлось немало противников. Например, государственный секретарь Томас Джефферсон считал, что занятие сельским хозяйством больше всего подходит для Америки и американцев. Он доказывал, с экономической и политической точек зрения, что право на землю обеспечивает человеку богатство, положение в обществе, избирательный голос и страховку на случай рыночных пертурбаций. Именно земля «взрастила» идеи свободы и независимости. С моральной точки зрения Джефферсон рассматривал фермеров как «божьих избранников». В 1785 году он писал: «Те, кто обрабатывают землю, являются народом, избранным Богом, если таковой когда‑либо существовал. Он сделал их души своеобразным хранилищем неподдельной и прочной добродетели». Фермерство, по мнению Джефферсона, не только стоящая работа для отдельных индивидов, но и полезное занятие для всех республиканцев, заинтересованных в стабильности сообщества. Мануфактуры же, напротив, отрывают людей от земли, скучивают их в грязных городах, делают рабами непредсказуемой воли хозяев и стихийного рынка. Тотальная индустриализация общества вместо свободы и добродетели порождает зависимость и порок. Разве станет разумное республиканское правительство преследовать подобную цель? Правда, Джефферсон признавал, что мелкомасштабное, децентрализованное производство может отвечать нуждам нации при условии, что оно базируется на республиканском хозяйстве.

Таким образом, экономическая программа Гамильтона натолкнулась на серьезное сопротивление оппозиции. В качестве уступки Конгресс согласился незначительно повысить тарифы на импорт и ввести небольшие акцизные сборы на некоторые виды продукции, в том числе на виски. Но и этого хватило, чтобы вызвать недовольство у населения. Фермеры юго‑западной Пенсильвании больше всего возмущались именно акцизами на виски, которые подрывали их привычный уклад жизни. Испокон веков в американской сельской глубинке, безнадежно удаленной от рынков и железных дорог, выращивали пшеницу. Но тяжелые мешки с зерном неудобно (и накладно!) транспортировать за тридевять земель; куда проще перегнать пшеницу на спирт и уже компактные бутылки виски доставлять к местам продаж. Надо ли говорить, что введенные государством акцизы больно ударили по кошельку местных жителей, для которых торговля спиртным являлась чуть ли не единственным источником доходов. К 1794 году обстановка в штате накалилась до предела. Фермеры бойкотировали ненавистное постановление, угрожали федеральным чиновникам и мстили своим более покладистым землякам. Разъяренный Гамильтон настаивал на применении силы, и Вашингтон отправил на запад 13‑тысячную армию, чтобы в корне задавить «Бунт виски». Однако к тому времени, как войска добрались до Пенсильвании, беспорядки стихли. Как водится, арестовали небольшую группу заводил, двоих из них приговорили к смертной казни, но позже помиловали. Казалось, инцидент был исчерпан, но стычки между таможенными инспекторами и непокорными самогонщиками продолжались еще на протяжении ряда лет и прочно вошли в народный фольклор в качестве темы для многочисленных анекдотов. Хотя, если разобраться, ничего веселого в «Бунте виски» не было. Напротив, то, как в данной ситуации повело себя федеральное правительство – а именно, пренебрегло интересами граждан, – наводило на тревожные выводы: отныне и впредь оно будет навязывать населению свои законы с позиции силы.

Собственно, именно к этому и стремился министр финансов Гамильтон, и победа в Пенсильвании стала значительным (хоть и не окончательным) шагом на пути к всевластию правительства. Свободолюбивым и независимым американцам предстояло на собственном опыте выяснить, каково жить под властью сильного централизованного правительства. Многие выражали недовольство, но, увы, обратного пути уже не было. Точно так же одержала победу и экономическая модель Гамильтона – общество, построенное на рыночных отношениях. Правда, по злой иронии судьбы, произошло это во время президентства его политического оппонента Томаса Джефферсона. Самому же Гамильтону не суждено было насладиться триумфом. В 1804 году он был убит на дуэли своим злейшим врагом – беспринципным политиком Аароном Бэрром, занимавшим должность вице‑президента при Джефферсоне.

Заслуги Александра Гамильтона перед Америкой велики: именно его разработки в экономической и политической областях подарили стране сильное и активное правительство, а также развитую, многоликую экономику. Несомненно, такой человек заслужил памяти потомков как национальный герой. И он ее получил. Напрасно вы будете искать портрет Гамильтона на портале какого‑нибудь общественного храма или на замысловатой печати, зато каждый день миллионы американцев видят его лицо на 10‑долларовой купюре; тут же, на обратной стороне бумажки, изображено здание государственного казначейства США. Согласитесь, достойный памятник для министра финансов. Прах Гамильтона покоится не на тихом сельском кладбище, а неподалеку от Уолл‑стрит, в церкви Святой Троицы. Великий экономический реформатор похоронен в приятной компании биржевых маклеров и спекулянтов.