Сведения о положении обороны

Декабря

В 7 часов утра — 6°, ветер стих, ясно. Всю ночь грохотали пушки на правом нашем фланге, сейчас довольно тихо. [498]

Сообщают, что в Новом городе горели опять какие-то склады и канонерская лодка «Бобр» и японцы стреляли только по пожарищу.

3 часа дня. Около 9 часов утра ненадолго загрохотали на позициях орудия. Около 10 часов японцы начали долбить Курганную батарею и укрепление № 311-дюймовыми бомбами. С 12 часов 20 минут до 3 часов бомбардировали Золотую гору, порт и Старый город. И наши батареи стреляли все это время.

Встретил Р., Ж. и К-ва. Пристал к ним с расспросами, правда ли, что сдан форт III и как наши дела вообще.

Говорят — правда, но вчера на военном совете решено держаться до крайней возможности и не затевать никаких переговоров о сдаче — не посрамить имени русского.

Узнал интересные подробности об этом совете, который состоялся вчера после обеда, в шестом часу. На совете открыто выступил за сдачу один полковник Рейс, уверяя, что так как эскадра наша погибла, то не для чего стало держать крепость, а нужно позаботиться о том, чтобы на улицах города не произошло резни, чтобы не гибли при этом мирные жители{289}. Замечательно то, что офицеры дивизии генерала Фока (4-й) высказывались, что наступил большой недостаток снарядов, что состояние крепостных верков плохое и солдаты изнурены, что оборона становится очень трудной. Офицеры же дивизии генерала Кондратенко (7-й), артиллеристы, инженеры, саперы, минеры и моряки — все твердо высказались за то, чтобы держаться до последней крайности, не отдавать даром ни пяди земли. Из генералов: Смирнов, Горбатовский, Надеин, Никитин и Белый стояли за оборону. При этом выяснилось, что у нас хватит еще снарядов на два общих штурма, а патронов того больше (миллионов 5 или 6).

На вопрос, ухудшилось ли положение нашей артиллерии с падением форта III, полковник Мехмандаров ответил, что он не находит никакого ухудшения, что форт III не имеет никакого влияния на артиллерийскую обстановку. Только генерал Фок уклонился от прямого ответа — наговорил много слов, из которых [499] нельзя было вывести никакого заключения. Когда очередь дошла до генерала Стесселя, то он встал и сказал приблизительно следующее:

— Итак, господа, вы высказываетесь почти единогласно... что тут, скажем единогласно, за защиту крепости до крайности. Благодарю вас за это. Другого решения я и не мог ждать от русских офицеров.

На том и закончилось заседание совета. Мои собеседники думают, что полковник Рейс высказал мнение своего патрона, так сказать, зондировал почву. Они сообщили, что уже с 12-го числа мастеровые 14-го полка работают в доме генерала Стесселя по упаковке имущества, на всякий случай...

На вопрос, как дела на позициях, сказали мне, что с месяц еще можно будет продержаться; будто комендант надеется, что даже больше{290}. [500]

Когда я возвращался домой, то по направлению арсенала разгорался пожар, началась трескотня, похожая на частую перестрелку — вероятно, в арсенале взрываются хранящиеся там китайские патроны; между трескотней слышны не то выстрелы, не то взрывы чего-то более крупного. Взрывы все учащаются, будто идет отчаянный штурм. Белый, красиво клубящийся [501] дым, как вата, освещен заревом, но картина эта удручает: знаешь, что где уж и так тонко, там и рвется.

Сообщают, что будто сами зажгли в арсенале склад с китайскими снарядами и патронами, а теперь японцы стреляют по пожарищу.

5 часов 40 минут. Трескотня прекратилась.

6 часов 35 минут. Сейчас по направлению арсенала произошел протяжный взрыв — тррррр!.. Поднялось большое облако белого дыма — будто взорвался пироксилин или порох.

7 часов 13 минут. Взрывы, более или менее короткие, продолжаются все еще через некоторые промежутки времени.

Говорят, что там рвутся старые китайские снаряды.

Сообщают, что около 4 часов японцы атаковали Китайскую стену и Скалистый кряж (между фортом III и Заредутной), атаки отбиты, но японцы засели под Скалистым кряжем и фланкируют Китайскую стену.

9 часов 56 минут. Пожарище догорает, взрывы прекратились. Изредка грохочут пушки, редкая перестрелка.

12 часов ночи. Стрельба на позициях то затихает, то снова возгорается, но ненадолго.

Тяжелый день

Декабря

В 7 часов утра — 3°, тихо, солнечно.

Редкий артиллерийский огонь около батареи литера Б и правее.

Сообщают, что кроме пожара в арсенале вчера взорвался пороховой погреб около пивного завода Ноюкса, за бухтой Лун-хе; там, кроме пороха, погибли и снаряды. В арсенале погибли китайские маузеровские (или манлихеровские) патроны и снаряды.

Вчера сильно обстреляли «Севастополь»; утром бомбардировали мелкими снарядами Новый город, но не слыхать ни про человеческие жертвы, ни про особые разрушения.

Слух будто 15-го числа было морское сражение.

9 часов 40 минут утра. Пошел в Новый город горной дорогой — через Соборную гору и овраг с резервуарами-водоемами, мимо штаба полковника Семенова; эту дорогу я нашел в [502] последнее время более интересной, так как с нее видно больше морского горизонта, чем с нижней дороги, и хотелось бы скорее увидать суда Балтийской эскадры... Кроме того, морская даль действовала всегда успокаивающе на нервы в противовес тесному кольцу обложения с суши; шествуя этой дорогой, забывал об осаде, любовался красивым видом.

Не успел еще дойти до штаба полковника Семенова, как вдруг совсем близко в воздухе тиукнула неприятельская шрапнель. Пошел поближе вдоль домов, чтобы не получить шальную пулю. Другая, третья... Что это такое?

Но только что минул я штаб, как вдруг открылась адская бомбардировка всех батарей Северного фронта левого фланга. Вынул часы, посмотрел — ровно 9. Заговорили и наши орудия, зарокотало также на правом фланге.

Мелькнул вопрос: что нам грядущий день готовит?

Начался ужасный хаос звуков, сливающийся в непрерывную, отвратительную, леденящую какофонию; выстрелы наших орудий, дальше выстрелы неприятельских, шипение, вой и взрывы бомб, таканье шрапнели, жужжание на разные лады осколков... Только что повернул за угол — дорога вела еще с полверсты вдоль батарей по открытому месту, так как тут нет домов, за которыми находишь хотя бы некоторое прикрытие.

Вновь испытал то же самое чувство, как 27 января во время первой бомбардировки — во всем теле почувствовал холод. Но тогда подавляли звуковые эффекты и некоторые взрывающееся вдали снаряды, а сейчас снаряды рвались тут же, вблизи, на батареях и перелетные, шрапнель фукала почти над головой, а осколки то и дело шуршали и жужжали через дорогу по всем направлениям и падали, подымая пыль, то там, то сям. Бежать ото всего этого вниз, без дороги, по круче и рытвинам не хотелось, так как в этом не было смысла — опасность была всюду одинаковая. Прошел спокойно по дороге, сознавая, что в любой миг могут быть покончены все расчеты с жизнью; с этой мыслью пришлось мириться ежедневно, начиная с 25 июля, и она уже не вызывала новых чувств. «От судьбы не уйдешь» — это поддерживало некоторую бодрость. Пока шел вдоль батарей и видел все, что творится, не было так жутко, как тогда, когда дорога повернула в [503] город и пришлось идти спиной к батареям. Думаешь — вот-вот хватит тебя сзади кусок чугуна или стали и изуродует или положит на месте, а то шрапнельная пуля пронижет череп... В это время невольно пощупал шапку и убедился... что она не может защитить. Казалось, что прошло много времени, пока я вышел из сферы огня; вздохнул свободно лишь тогда, когда дошел до цели и сел за свой стол.

Бомбардировка продолжается с той же силой.

Здесь П. А. говорит мне, будто катера и миноносцы стоят под парами, чтобы встретить Балтийскую эскадру, и что сегодня, наверное, будут штурмовать район батареи литера Б, на правом фланге.

«Бобр» все еще дымится. Удивляешься, что могло там гореть так долго; говорят — краска, остатки смазочных жиров и уголь.

До сей поры забыл отметить, что во время каждой сильной бомбардировки борется во мне — думаю, также и в других, — уверенность, что уцелею, с сомнением — работаешь, записываешь все, что видишь и узнаешь, а вдруг... что-то такое, еще не испытанное: тупой ли удар, жгучая ли боль, или тебя раздерет на клочья и... все кончено. Вероятность эта становится с каждым днем больше и больше, но и привыкаешь к ней, сам того не замечая.

10 часов 16 минут. Канонада на батареях сильно поредела, но слышны взрывы снарядов в городе.

10 часов 44 минуты. Снова наступило сравнительное затишье — пушки грохочут изредка.

11 часов 17 минут. Бомбардировка батарей левого фланга будто совсем прекратилась. Зато на правом фланге, по направлению Курганной батареи слышен рокот орудий и непрерывный ружейный и пулеметный трескоток{291}.

Электрическая и Крестовая мортирные батареи, которые отсюда хорошо видны, стреляют усердно.

11 часов 30 минут. Наступило почти полное затишье, редко где то вдали грохнет орудие. [504]

К. принес известие, будто в 9 часов японцы взорвали бруствер укрепления № 3, при этом будто детонировали наши фугасы или минные галереи; погиб весь гарнизон укрепления, спаслось всего 8 человек, и те ранены...

В то же время японцы сильно бомбардировали Перепелочную батарею 11-дюймовыми снарядами; на ней в половине десятого взорвался пороховой погреб и она замолчала.

Сейчас будто штурмуют Курганную батарею.

Это известие произвело на всех тяжелое впечатление: брешь в первой линии обороны, образовавшаяся после падения форта III, становится шире; в этом районе остается лишь вторая и третья линии обороны.

Полковники Ирман и Третьяков говорят, что можно еще и в таком случае держаться и что это еще не значит, что японцы уже взяли крепость.

В редакции «Нового края» не получено никаких точных о положении дел. Там показали мне присланный В. Ж-ко некролог генерала Кондратенко, возмутительный по своей тенденции; это скорее дифирамб генералу Стесселю, чем некролог нашего славного начальника обороны. Из этого «некролога» вытекает, что если и Кондратенко заслужил лавры героя, то только благодаря ближайшему руководству им со стороны генерала Стесселя... До чего может дойти искусство подслуживанья!

Решил отправиться в Морской госпиталь, навестить М.Л. Делакура. Иду по улице вниз, гляжу — то тут, то там так и блестят свежие мелкие осколки. На тротуаре городского управления несколько таких осколков. Спрашиваю сторожа, когда стреляли сюда. Говорит, что совсем недавно, должно быть, в то время, как я пробирался обедать.

З. увидал меня и кричит мне издалека, чтобы я не шел в Старый город, так как дорога сильно обстреливается шрапнелью. Сказал ему, что иду совсем в другую сторону.

На базарной площади и около казарм всюду видны осколки от мелких снарядов. Набрал было горсть более интересных, но потом бросил — ну их!

Михаила Львовича сегодня вновь оперировали; его только что принесли из операционной и нужно было не давать ему заснуть, пока не пройдут пары хлороформа. К нему пришел еще [505] гость — капитан 2 ранга князь Кекаутов; и товарищи по палате старались не давать ему уснуть. Он больше того огорчался тем, что ему не давали и курить. Шутит, что теперь у него останется большая экономия — не придется покупать обуви, потому что не на что ее надевать (у него ампутированы обе ноги) и жалуется, что у левой ноги часто чешется пятка, а ее нету{292}.

В 2 часа отправился обратно на занятия. Полюбовался красиво-страшным зрелищем бомбардировки. Снаряды рвутся недалеко от наших батарей, но попадания не видать; батареи стреляют почти беспрерывно. Японцы особенно стараются потушить Моллеровскую мортирную на Обелисковой горе, но батарея хорошо установлена за кряжем — недолеты ударяются в гору со стороны неприятеля, а перелеты попадают в ложбину между батареей и коммуной Ч. Мортиры на батарее то и дело изрыгают белые столбы дыму — посылают свои 9-дюймовые бомбы неприятелю. По направлению Курганной батареи слышны порой пулеметы и ружейный трескоток, но ненадолго — не настоящий штурмовой огонь.

Стреляют и наши береговые батареи от Суворовской до Крестовой. Неприятельские снаряды рвутся на всех возвышенностях, где только поставлены орудия. Под Золотой горой вновь что-то загорелось.

Позанимался около часу времени. Вдруг — крах! — сильный взрыв совсем близко, гляжу — не пробьют ли вновь осколки изрешеченные стены нашего дома{293} — но нет. Оказывается, что снаряд попал в скалу шагах в 20 за домом. Успокаиваю себя тем, что это случайный перелет. Прошло несколько минут и снова — крах! Но на этот раз под самым окном леса, еще не снятые потому, что дом еще не достроен, повалились, поднялась пыль, что-то посыпалось и забарабанило по окнам. Гляжу — которая из стен повалится на меня, чтобы попытаться спастись. Ничего не повалилось, но слышу, что все жители дома быстро [506] выбегают из дому. Инстинктивно схватываю пальто и шапку, бегу вниз по лестнице и — бегом за прочими, убегающими из сферы огня.

— Нас бомбардируют 11-дюймовками! Куда деваться? — кричит мне заведующий книжным магазином «Нового края», переведенным в дом Бурхановского.

— Убраться пока из сферы огня! — кричу ему и бегу к дому Левтеева, хотя пробитому снарядом, но солидной постройки. Он пошел обратно в дом. В это время раздается вой снаряда. Оглянулся по направлению звука и вижу что-то черное, совершенно круглое падает на скалу, через которую только что пробежал, впереди дома Бурхановского. Зная, что при взрыве все осколки должны полететь вперед, то есть вдогонку мне, напряг все усилия, чтобы скрыться от них за угол дома Левтеева. Взрыва не последовало, а что-то прошуршало сзади мимо меня, обсыпав меня известковым мусором, что-то ударилось в противоположный домик, бывший перевязочный пункт или околоток, там затрещало, а далее раздался взрыв. Кучка сбежавшихся за угол дома Левтеева людей уцелела.

Не мог сразу отдышаться и разобраться в мыслях, как это все случилось — почему мне ничего не сделалось, когда 11-дюймовый снаряд обломал леса у дома греков Корфиаса и Мавро-мараса, что такое круглое там упало, когда ныне уже круглыми бомбами не стреляют и как это меня обсыпало только известковым мусором. Приходько, не успевший войти в дом в то время, как раздался вой снаряда, видел, как 11-дюймовый снаряд упал на ребро скалы боком{294}, полетел рикошетом за мной, обсыпал меня известкой с ограды дома Левтеева, которую он задел, затем пробил дальше домик и взорвался в яме за ним, среди сложенного камня. Снаряд под окном, обломавший леса, ушел, не взорвавшись, в землю.

Куда же пойти, чтоб чувствовать себя вне опасности, чтоб немного отдохнуть? Район морских госпиталей в данную минуту вне опасности, но туда далеко, и могут перенести огонь и туда. [507]

Пошел в госпиталь № 10. Если дойду, думаю себе, то там передохну. Дошел, хотя перелетные снаряды рвались по направлению госпиталя на склоне горы. Когда зашел в палаты, то бодрый вид раненых солдат сразу успокоил меня.

— Ну что, — спрашивают они, — японцы не прорываются нигде?

Говорю, что нет.

— Где им! То-то они осерчали. Они только и знают, как бомбардировать — благо снарядов у них вдоволь. Нас этим не удивишь!..

Когда я вышел из госпиталя, было уже 4 часа 10 минут, по батареям лишь редкий грохот орудий{295}. К 5 часам стрельба почти совершенно стихла.

По пути в Старый город встретил прапорщика запаса флота Курилова, командующего морскими орудиями на Соборной горе. Говорит, что ему хорошо было видно, как японцы штурмовали сегодня Курганную батарею, три раза они пытались завладеть батареей, но отброшены и устлали все подступы своими трупами. Видел даже лихость выскакивавших вперед японских офицеров и как они возвращались к своим командам, не желавшим выходить из-под прикрытия под смертоносный огонь, и как офицеры эти били шашками своих солдат. Но кто выскочит, того скашивали пули и снаряды.

5 часов 30 минут вечера. По старому городу стреляли сегодня только мелкими снарядами, но почти целый день; по порту и Золотой горе стреляли и 11-дюймовыми, а дорогу обстреливали целый день мелкими снарядами и шрапнелью. Но не слышно, чтобы были человеческие жертвы.

Сообщают, что укрепление № 3 не сдано и не взорвано, но только отрезано, в нем будто около 400 человек гарнизона.

Будто сегодня в порту отслужили молебен по поводу того, что Балтийская эскадра вышла сюда из Владивостока.

Будто японцы по случаю того, что завтра у них Новый год, попытались завладеть сегодня крепостью, но когда это не удалось, [508] они просили не стрелять по ним два дня. За это они обещают и нам дать 2 дня праздника. Будто даже приглашали генерала Стесселя в гости на праздник в город Дальний...

6 часов вечера. Минут 20–25 был слышен по направлению форта III, Скалистого кряжа и Заредутной батареи довольно сильный штурмовой огонь. Затем он перешел в обычную перестрелку.

Говорят, что японцы сегодня так сильно бомбардировали район Курганной батареи и укрепления № 3, что порой все было окутано дымом от рвущихся снарядов.

9 часов 35 минут вечера. Узнал, что укрепление № 3 сдано. Взрыв был ужасен, склады наших бомбочек, пироксилина и прочего детонировали, завалили выходы из казематов. Комендант укрепления штабс-капитан Спредов кинулся с командой человек в 200 подземным ходом, чтобы не дать японцам занять воронку на бруствере и чтобы отбить ожидаемый штурм на образовавшуюся брешь, но в это время последовали новые взрывы (детонации) и все храбрецы нашли свою могилу в подземной патерне, которая обвалилась. Остальной гарнизон завален в каземате, много там убитых и раненых. Только двоим офицерам, унтер-офицеру — саперу Симонову и нескольким нижним чинам удалось выбраться через окошко каземата и пробраться через сильно обстреливаемую ложбину к своим на Курганную; человек 40 или 60 уцелевших попали в плен. Японцы залегли на укреплении и не давали возможности пододвинуть резерва{296}. На укреплении будто уцелел телефон, [509] и когда оттуда сообщили генералу Стесселю, что выход отрезан, то он приказал уцелевшим людям сдаться в плен. Выкинули белый флаг. В шестом часу японцы штурмовали Скалистый кряж, но отбиты.

Кто-то принес известие с позиции, будто сегодня между генералом Фоком и полковником Мехмандаровым произошел серьезный спор. Фок уверял, что крепость уже не может держаться, а Мехмандаров доказывал, что падение отдельных укреплений пока не означает, что уже пришел конец крепости, что на второй линии обороны можно еще держаться.

На позициях редкая перестрелка. Темно. По направлению форта III или Скалистого кряжа видны какие-то красные фонари. Говорят, что они указывают нашим санитарам, где перевязочные пункты.

Чувствую сильное утомление, поэтому ложусь сейчас спать.

Неожиданный известия

Декабря 1904 г. (1 января 1905

г.) В 7 часов утра — 4°, туман с дымом, тихо. Сегодня воскресенье, остаюсь дома.

Рано утром грохотали пушки на правом, в направлении батареи литера Б, и на левом фланге.

9 часов 30 минут. С 7 часов начался редкий обстрел позиций. С половины девятого слышен свист отдельных снарядов по направлению Золотой горы, высоко над городом. С девяти часов порой слышен оживленный ружейный и пулеметный огонь по направлению Заредутной батареи, но не в больших размерах и непохожий на штурмовой; грохот пушек довольно редкий, и будто стреляют только мелкими калибрами.

Сообщают, что вчера читали на позициях солдатам телеграмму о том, что Балтийская эскадра находится всего в 100 верстах от Артура. Солдаты не поверили, ругались, говорили, что нечего их обманывать каждый раз, когда ожидается наступление неприятеля.

— Разве мы и так не деремся, что ли!.. Нас обманывают, а у самих Бог знает что на уме...

Не удалось узнать, чье изобретение эта «телеграмма» — генерала Стесселя или Фока. [510]

Кажется, было бы многим лучше сказать с самого начала осады: «На выручку нечего рассчитывать. Нам нужно надеяться только на самих себя. Умрем, но не отдадим нашей крепости! А если японцы при такой нашей решимости все-таки в конце концов одолеют нас, то победа эта будет стоить им баснословных жертв. Если же мы так будем держаться, то, может быть, подоспеет к нам и выручка».

Но мало сказать это, нужно показывать примеры стойкости, а не приучать войско лишь к отступлению с ненужными бессмысленными жертвами! Не нужно было подрывать всеми способами в солдате веру в справедливую оценку заслуг каждого, кто бы он ни был. Не нужно было строить все на лжи и обмане. Не нужно было давать право солдату сказать:

— Полно врать-то! Мы не маленькие...

10 часов утра. Узнал, что еще вечером наши войска отступили от Скалистого кряжа, Китайской стенки и Заредутной батареи на Орлиное Гнездо и вторую линию обороны: Митро-фаниевскую, Владимирскую и Лаперовскую горы. Курганная батарея осталась за нами.

Говорят, что и тут можно еще держаться.

Тяжелое известие, оно угнетает. Спрашивал, почему отступили, когда штурм был отбит? Говорят, что было приказано отойти под покровом ночи, чтобы не было потерь. Но какой-то пьяный офицер зажег оставленный блиндаж и при зареве пожара японцы увидали, что наши отступили.

Теперь стало мне ясным, почему японские снаряды и шрапнель как бы делают перелеты, как бы ищут резервов — рвутся на более близких к нам вершинах. Теперь понял, почему, когда, до получения этого известия, я полез на Военную гору, чтобы посмотреть оттуда на наш ближний боевой фронт, вдруг через мою голову прошуршал «воробей» (мелкий японский снаряд) и влепился в гору. Японцам хорошо видна Военная гора с занятых ими теперь позиции.

Довольно оживленный ружейный огонь, все еще продолжается с некоторыми перерывами; одно время была слышна стрельба за Курганной батареей или впереди кладбищенской импани — на Панлуншане. И на левом фланге слышен рокот орудий. Говорят, что «Севастополь» стреляет своими большими пушками по японским позициям против нашего правого фланга. [511]

2 часа дня. Все то же самое — довольно оживленная, иногда усиливающаяся перестрелка вдоль всего боевого фронта правого фланга. Ближайшие батареи нашего левого фланга и берегового фронта стреляют по бывшим нашим позициям.

2 часа 47 минут. Ровно в половине третьего за горой, заслоняющей Орлиное Гнездо, после нескольких японских орудийных залпов взвился характерный дымовой гриб — что-то взлетело на воздух — или пороховой погреб, склад пироксилина или же фугас большего заряда{297}.

Артиллерийский огонь неприятеля усиливается и сосредоточен на районе от Скалистого кряжа до батареи литера Б; рвется масса шрапнели. Видимо, подготовляют в этом районе штурм.

Наш артиллерийский огонь слишком редок в сравнении с неприятельским. Чувствуется как бы бессилие. Усиленно стреляют лишь наши морские орудия.

Японские снаряды вновь вспахивают вершины фронта, поднимая много пыли; кажется, нет там целого места.

3 часа 30 минут. Бой продолжается, но перерывы становятся все больше, будто стихает. Сейчас сильно обстреливают Большую гору 11-дюймовыми бомбами и шрапнелью.

4 часа 30 минут. Стрельба все еще продолжается, хотя в значительно меньших размерах.

Зашел Г. и сообщает, что с полчаса тому назад приехал какой-то офицер с парламентерским флагом к Казачьему плацу. Подозревает, что генерал Стессель хочет начать переговоры о сдаче крепости. Не верится.

8 часов 48 минут вечера. Начиная с сумерек на позициях была лишь редкая ружейная перестрелка. Сейчас почти мертвая тишина. Редкий грохот орудий как бы по направлению левого фланга.

Зашел Р. и говорит, что, по собранным им сведениям, вчера оставили лишь укрепление № 3, потом вечером взорвали сами Волчью мортирную батарею и Китайскую стенку до Заредутной батареи. Говорит, что хотя и трудно, но все еще можно держаться. Японцы лезли сегодня на Орлиное Гнездо, но отброшены. Он ничего не знает о парламентере. [512]

9 часов 10 минут. Пришел Д. и говорит, что грохочут там не пушки, а взрывают свои суда, — «Баян» горит, минный городок взорван. Взрывают уже с 7 часов 50 минут, начали с батарей берегового фронта... Крепость сдается.

Грустно, очень грустно. Просто отчаянье берет, как подумаешь, что рухнули все надежды, все наши упования на то, что крепость устоит, пока подоспеет помощь. Теперь что? Погиб русский Артур. Едва ли когда-либо Россия будет им еще владеть. Японцы ни за что не отдадут нам крепость, купленную столь дорогой ценой.

Пришел П. Р. и говорит, что решено сдать крепость. Отступили на вторую линию обороны.

К Ч-м пришли полицейские и объявили им, что приказано уничтожить все спиртные напитки; разрешается оставить лишь виноградное вино. Кажется, обязали подпиской немедленно разбить все бутылки с водкой и пр. Мера, конечно, разумная, которую, пожалуй, можно было осуществить и раньше без ущерба для обороны.

Все это как бы сгущает над головой мрачный непроглядный туман, видишь и слышишь это как во сне. Голова отказывается работать, мысли будто упираются во что-то неприятное и съеживаются, не желают двигаться дальше.

12 часов 43 минуты. Все еще изредка раздаются взрывы; они отдаются с болью, в голове ли, в сердце ли, неохота и разбираться в этом. Но отдаются они особенно неприятно, чего раньше при бомбардировках не чувствовалось — словно удары молотка в крышку гроба... В них слышится бессилие, судороги агонии.

На флангах наших позиций слышна ружейная перестрелка, иногда будто щелкнет ружье и в центре.

На Залитерной горе и по эту сторону ее, правда, что-то горит. Если все это брошено нами, если и там отступили, то весь город открыт японскому обстрелу как на ладони — тогда нет спасения.

Смерть генерала Кондратенко, отсутствие его энергии чувствуются теперь особенно сильно.

Из всего пережитого в последние, хотя, тяжелые дни, не вынес я впечатления, что силы крепости окончательно иссякли. [513]

Раненые солдаты и офицеры возвращались в строй, чтобы не уступать позиции неприятелю... А где же решение военного совета, давно ли это было? Всего три дня тому назад. Должно быть, мне не сообщили тогда правды, или же теперь случилось что-то особенное?

Что будет с нами завтра — знает Бог. Опасности для жизни, кажется, нет никакой, а что-то еще худшее висит над нами. Имя ему — позор плена, утрата всего того, чем мы до сей поры жили, дышали; вера в то, что Россия выйдет победительницей из этой тяжелой войны, вера эта как бы надломилась.

Один из пришедших с позиции офицеров, долго угрюмо молчавший, рассказал нам характерные наблюдения.

Раньше, т. е. до войны, говорит он, генерал Стессель был очень популярен среди солдат, бывшие в китайском походе с ним солдаты восторгались тем, что во время переходов в знойную пору он объезжал колонны, покрикивая:

— Куриным шагом, ребята! Куриным шагом...

Он не утомлял переходами, а вечерами, на биваках, разрешал реквизицию по соседним китайским деревням.

— Кто тащит курицу, кто утку, кто поросенка... А нынче что?..

Так говорили проголодавшиеся солдаты со вздохами сожаления.

— После того как генерал получил аксельбанты и Георгия на шею и вновь заговорил в приказах вычурными фразами, — продолжает рассказчик, — нам очень хотелось узнать, какое впечатление оставляют на солдат эти приказы. К тому времени много было уже убыли в рядах, и большинство составляли пришлые войсковые части, сибиряки-запасные и молодые солдаты, не знавшие прежних «боевых традиций». С виду казалось, что приказы им безразличны — воодушевления не видать никакого, скорее апатия рисуется на лицах солдат, слушающих приказ.

Говорят, что сегодня на крайнем левом фланге, у Голубиной бухты, были схватки, в которых японцам досталось; неприятельская артиллерия обстреливала форт V и прочие укрепления. И на крайнем правом фланге что-то все еще стреляют. [514]