Первые жертвы и первые подвиги

Уже много у нас и убитых, и раненых, между ними хорошие знакомые — друзья. На правом фланге 7-го числа ужасно обожжен при взрыве порохового погреба на Залитерной{109} батарее и вскоре умер бывший начальник крепостной артиллерии на кинчжоуской позиции штабс-капитан Николай Алексеевич Высоких. Это был прекрасный человек и отличный офицер. Умер он в адских муках, но не испустив ни крика, ни стона, врачи были в изумлении от такого беспримерного мужества, необычайной силы воли.

6-го числа японцам удалось занять передовые окопы Угловой горы, а 7-го числа они заняли и Угловую гору.

Во время штурмов предгорья Угловых гор, где нашим отрядам приходилось уступать место подавляющему перевесу [186] японских сил, сильно изранен подполковник Лисаевский, под наблюдением которого, по проекту генерала Кондратенко, укреплялись эти предгорья.

По рассказам очевидцев, с редким упорством отстаивал немолодой уже подполковник свои позиции, не отдавал он даром ни пяди земли. Он уже ранен, левая рука, простреленная в двух местах, повисла бессильно, кровь сочится сквозь мундир и капает с пальцев.

В одном месте дрогнули наши цепи, он — к ним.

— Не отступай, ребята! Держись дружнее, целься, не торопясь! Не отдадим же им даром наши позиции! Не уйду от вас — помрем вместе!

У него уже ранена и правая рука. Солдаты уговаривают его пойти на перевязочный пункт.

— Не уйду!

И торопится туда, где его присутствие необходимо. Раны перевязываются санитаром наскоро — и он опять распоряжается, как ни в чем не бывало.

Вот — пуля пробила ему челюсть, кровь хлынула изо рта, солдаты снова уговаривают его отойти, идти на перевязочный пункт. А он берет у санитара вату, запихивает ее себе в рот и рычит.

— Не уйду! Держись, ребята, дружнее!

Еще нашлась у японца для него пуля. А он все еще продолжает размахивать уже перевязанной правой рукою, командовать, насколько позволяют разбитые челюсть и подбородок. Наконец, истекая кровью, падает он в обморок. Его уносят и передают велосипедистам-санитарам, которые и доставили его в госпиталь.

Дорогой встретил его полковник Третьяков, поцеловал безжизненное бледное лицо, перекрестил его со слезами на глазах и сказал:

— Будет жив!..

Немного позднее ранен там же, на левом фланге, капитан 2 ранга Г.Вл. Циммерман, командовавший батальоном флотского экипажа.

С падением предгорья Передовой, Боковой и Трехголовой (на Сиротке держались еще некоторое время охотники) на нашей [187] позиции на Угловой, обстреливаемой японцами и фронтовым и фланговым огнем, нельзя было долее держаться, но все же не покидали ее до ночи на 7-е число и отступили только тогда, когда уже не было возможности оставаться на ней, когда все прикрытия были сметены артиллерийским огнем неприятеля, после отступления старались нейтрализовать ее сосредоточенным огнем с наших батарей.

Нечего и говорить о том, что, будь на Угловой бетонные укрытия, эта позиция продержалась бы долго.

У японцев при этом штурме урон был огромный — не менее 75 процентов всех бывших в деле людей. Имея в виду этот урон, генерал Кондратенко хотел перейти там в наступление, но, как передают, генерал Фок, вообще не любивший давать свои резервы, помешал этому, он будто называет Кондратенко «азартным игроком». А успех был весьма вероятен, пока японцы не успели укрепиться на новых позициях.

Наша беда в том, что батареи строятся красивые{110}, но уже при первом сильном дожде они размываются, а при бомбардировках скоро оголяются орудия — орудия подбиваются и люди гибнут зря, не имея надежных прикрытий.

Кроме того, у нас самый порядок артиллерийской борьбы с неприятелем далеко не нормален. Например, не стрелять без разрешения или — не приказано стрелять.

С батареи замечают или передвижения неприятеля, или установку им орудия. Извольте-ка сперва донести по начальству, а пока получишь приказание, неприятель скроется, успеет укрепиться. А потому приходится иногда действовать без распоряжения начальства. Так, на левом фланге штабс-капитан крепостной артиллерии Андреев, капитан полевой артиллерии Цветков и другие подбивали неприятельские орудия, не спрашивая разрешения начальства, если видели, что необходимо стрелять немедленно. [188]

Это спрашиванье начальства, часто отсутствующего во время боя, ужасно стесняет личную инициативу сражающихся. На это жаловались повсюду — и на правом фланге, и в центре. К чему эта бессмысленная экономия снарядов, последствия которой совсем не экономичны для гарнизона и укреплений? Ведь если неприятелю позволили подойти близко да еще дали ему беспрепятственно укрепиться, то борьба с ним становится куда труднее, вред, наносимый им, много чувствительнее. А казалось бы, дело артиллерии именно удержать и уничтожать врага вдали, не допуская его подойти безнаказанно к крепости.

В боях на левом фланге отличились, как передают, капитаны Крамаренко и Янцевич, штабс-капитан Софронов, поручики Османов и Иванов, но будут ли они награждены и чем — это другой вопрос.

На батарее литера Б убит подпоручик Сандецкий и смертельно ранен поручик Коржинский.

На правом фланге японцы сильно наседают на редут № 1, гарнизон держится геройски, отчаянно.

Вот батальон моряков под командой капитана 2 ранга А. В. Лебедева отправляется на позиции, по направлению к Орлиному Гнезду. Уже сумерки, но богатырская фигура командира, бодро шагающего впереди отряда, видна издали. Идут на смену частей, измученных беспрерывным боем.

Пока все атаки блестяще отбиты, склоны горы покрыты японскими трупами. Еще поддерживается редкий артиллерийский огонь. Видно какое-то зарево, что-то догорает.

Августа

Все эти дни бомбардировки и штурмы почти не прекращались.

Японцы штурмовали фронт от укрепления N° 2 до форта III, особенно наступая на редуты, Куропаткинский люнет и открытые капониры.

На Куропаткинский люнет японцы взбирались уже несколько раз, но тотчас же стрелки и крепостные артиллеристы штыками сбрасывали их обратно. Японцы не могут устоять против нашего штыкового удара. Не удалось японцам взять и открытые капониры, они завладели вчера под вечер редутами № 1 и № 2 только благодаря своему сосредоточенному артиллерийскому [189] огню. Редуты были очищены после отчаянного сопротивления.

Второй уже день виднеется поднявшийся над Волчьими горами, против Орлиного Гнезда, японский воздушный шар, продолговатой формы с придатком в роде руля. Говорят, что шар этот — один из взятых японцами 27 января на пароходе «Маньчжурия».

Пытались подстрелить этот шар, но видимого успеха не имели, хотя вскоре шар опустился.

У нас нет правильно организованных наблюдательных пунктов для точного определения падений снарядов и корректирования стрельбы. Единственный снабженный нужными инструментами наблюдательный пункт устроен на Большой горе, на правом фланге, капитаном Виреном и обслуживается моряками. Говорят, что генерал Стессель находит это излишней и ненужной затеей.

Все эти ночи просиживал подолгу на горе, наблюдая за ходом боя, стараясь вывести заключение о бое, насколько это возможно определить по трескотне ружейных выстрелов, по гулу противоштурмовых и прочих орудий.

Боевые ракеты то и дело взвиваются змейкой и, рассыпаясь огромным снопом ослепительных звездочек, освещают на несколько секунд темные очертания гор, окаймляющих город, тыл наших позиций. В эти мгновения все точно затихает, чтобы в следующую минуту затрещать с новой силой. Кое-где видны лучи прожекторов, переходящих с места на место. После больших белесоватых вспышек глухо раздаются выстрелы более крупных орудий; если при этом хотя незаметный ветерок, то слышен вой прилетающего японского и удаляющегося нашего снаряда и взрыв его там, в расположении японцев. То изредка, то учащаясь, раздаются потрясающие воздух выстрелы с Электрического утеса, Золотой горы и с наших судов, снаряды пролетают через наши головы с шипением, свистом и воем. Но нас уже не страшат эти зловещие звуки, от которых в начале войны так сжималось сердце, по телу пробегала холодная дрожь, мы приучились различать шум перелета своих снарядов от неприятельских. Наши снаряды не кажутся нам такими ужасными, несущими смерть и разрушения, как неприятельские, [190] мы видим в своих снарядах лишь поддержку нашим храбрецам-защитникам там, впереди. Мы провожаем их голодный рев подчас пожеланиями большого успеха. Война бессердечна.

Сегодня вышли в море, чтобы обстрелять японские позиции с фланга, броненосец «Севастополь», канонерская лодка «Гиляк» и миноносцы, направились они к бухте Тахэ.

Вот некоторые подробности о вчерашнем штурме на правом фланге, на редуты № 1 и 2. После сосредоточенного артиллерийского огня, превратившего редуты в развалины, японцы взяли штурмом редут № 1. Туда были посланы резервы. Матросы под командой капитана 2 ранга Александра Васильевича Лебедева вскочили в редут и перебили японцев, занявших его. Лебедев, по словам очевидцев-матросов и стрелков, скосил своим увесистым палашом много японцев — послужил примером для всех, в левой руке у него был револьвер-наган, из которого он стрелял в сбившихся в кучу японцев, правой же рукой наносил смертельные удары.

— Храбрее этого рубаки мы не видали! — говорили уцелевшие в этом деле.

Но он погиб тут же. Как только японцы заметили, что их солдаты начали убегать назад поодиночке и что редут взят обратно русскими, они открыли снова адский артиллерийский огонь. Наши храбрецы должны были укрываться где кто мог, чтобы не быть уничтоженными массой рвущихся над редутом снарядов.

Лебедев, покончив с японцами, остался еще на момент на редуте.

— Вашбродие, — кричат ему приобретшие в боях уже некоторый опыт нижние чины, — прячьтесь! Сейчас начнет артиллерия!..

Но он не послушался, снял фуражку и вытер платком вспотевший лоб. В это время разорвалась над ним японская шрапнель, несколько шрапнельных пуль пробило череп, и Лебедева не стало.{111} [191]

Редуты переходили в этот день раза четыре из рук в руки, и, наконец, наши отряды очистили их за невозможностью укрываться от японских снарядов, все было превращено в груды камня и обломков — некуда спрятаться. Зато, как бы в отместку, наша артиллерия не перестает громить эти редуты, не давая японцам засесть и укрепиться в них. Туда посылаются с Золотой горы и с броненосцев «чемоданы» — как прозвали у нас 10–, 11– и 12-дюймовые снаряды.

Подобно капитану Лебедеву, геройски погиб в контратаке на Панлуншане полковник князь Иван Ильич Мачабелли, бывший командир 13-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, отрешенный от командования полком совершенно незаслуженно. Безусловно, храбрый офицер, честный, примерный служака — не преклонялся перед трусливыми бездарностями; его оскорбили, опозорили, так как ничто не может быть хуже для офицера, чем отрешение от командования во время войны{112}, — оно означает, что офицер этот никуда не годен, не выдержал боевого испытания. Его убили нравственно сперва свои начальники, потом прикончили японцы. Японцы убили его открыто, в честном бою; наши же — из-за угла, предательски, так как прекрасно сознавали его безвинность. Но им нужно было свалить с себя ответственность за один из своих бессмысленных, даже сумасбродных поступков, за свое распоряжение о таком укреплении Волчьих гор, которое противоречит самым элементарным положениям военной науки, которое противоречит и простому здравому смыслу. Князь Мачабелли не боялся умереть, он доказал это уже в нескольких боях. Теперь же, недостойно опозоренный недостойными людьми, он искал славной смерти и нашел ее. Он бился наряду с солдатами и положил наряду с ними свою голову. Но мы потеряли отличного офицера, отличного командира полка — такого человека, жизнью каких мы должны дорожить. [192]

Вечный мир тебе, герой — пасынок недостойного начальства!

Пусть напрасная смерть героя останется несмываемым пятном на тех, кто его погубил, кто алчно протягивает свои грязные руки за незаслуженным лавровым венком!

Тело князя Мачабелли не могли унести, оно осталось далеко впереди наших окопов, осталось в руках неприятеля, поэтому не могли быть оказаны ему последние почести ни уважавшими его сослуживцами, ни любящими его подчиненными, ни... лицемерная скорбь тех, кто его погубил, убил заживо.

Японцы, несомненно, благоговейно похоронили этого храброго русского полковника.

К сожалению, есть у нас и несколько отрицательных примеров. Капитан Б-ч, как сообщает полковник, раненный в боях, бежал от своей роты, был приведен обратно, но бежал снова. Капитан Л-ль, как подтверждается официально, оставил свою роту под видом болезни{113}...

Если верить злым языкам, «волчья болезнь» появилась то у одного, то у другого; она поражает даже и высших чинов, даже тех, для коих личная храбрость могла быть почти единственным оправданием. Также сообщают, что Угловая гора не была бы еще отдана, если бы две роты (кажется, 1-я и 7-я) 28-го полка не отступили самовольно и этим не заставили остальных отступить.

Прошлой ночью, с 3 часов было приказано одному батальону 14-го полка атаковать редуты № 1 и 2. Редут № 1 занят нашими стрелками, но с наступлением света они выбиты вновь японским артиллерийским огнем. Отряд, посланный в обход редута № 2, заблудился в потемках, и атака на этот редут не состоялась вовсе. Японцы укрепляются в редутах за горжами{114}, и поэтому нелегко выбивать их оттуда. Говорят, что, не будь этих горж, японцам не удержаться бы в этих редутах, [193] так сказать, у нас под носом; их вышибали бы оттуда не только артиллерийским, но и ружейным огнем, а укрепляться за фронтовым бруствером далеко не так удобно. Досадно, что таким образом неприятель пользуется нашим же укреплением против нас{115}. К чему же строить такие редуты?

Августа

Сегодня с 3 до 4 часов утра японцы бомбардировали город, перебудив всех жителей; люди бегали спросонок по городу, ища спасения. Ночью отбиты три отчаянных штурма на Заредутную батарею и прилегающую местность. Сообщают, что генерал-майор Горбатовский, лично руководивши все эти дни боем на угрожаемом фронте правого фланга (где он постоянно находится), сам повел последние резервы в контратаку. Когда японцы были уже отброшены и нужно было ожидать, что они начнут снова артиллерийский обстрел, солдаты окружили генерала и упросили его отойти в более безопасное место...

Командир батареи подпоручик Кальнин, раненый множеством осколков, доставлен в Красный Крест; его батарея отчаянно боролась все эти дни с неприятельской артиллерией, разбивала шрапнелью колонны пехоты, подбивала орудия; весь израненный, лежа в блиндаже, он продолжал командовать батареей.

В эти дни из артиллеристов штурмуемого фронта — VII сектора — уцелели только прапорщик запаса Азаров и командир Волчьей мортирной батареи штабс-капитан Ручьев; последний благодаря тому, что батарея его неуязвима. Она хорошо установлена за естественным бруствером — недолеты японской артиллерии долбят скалу впереди батареи, перелеты же падают в глубокий овраг за батареей. Там нет линий попадания, зато японцы изощряются и бьют по мортирным дымовым столбам шрапнелью, стараясь хоть перебить прислугу. Но и это не удается им. Жаль, что не так установлены все наши батареи!

В траншее между Кумирнским и Водопроводным редутами сегодня убит подпоручик М.И. Аргузин. [194]

Личные делишки

Какие-то дикие диссонансы — личные дела и недовольство в это время, когда, казалось бы, все помыслы должны бы быть направлены к одной цели — как бы лучше защитить крепость, поддержать общий подъем духа, готовность каждого принести посильную жертву в общем деле, не исключая и жизни своей. Нет — грубый произвол, чуждый всяких патриотических чувств и не признающий ничего, кроме личных счетов, гнетет нас непрестанно, дает себя чувствовать. Во время большой опасности все было тихо, ничего не было слышно — выступил шкурный вопрос, вопрос убийственный для трусливой души. Но прошла гроза благополучно — и вновь зашевелилось в грязи что-то: появились и злоба, и ненависть.

Говорят, история скажет свое правдивое слово. Хорошо, если история будет написана, основываясь на правдивых фактах, не замаскированных всевозможными неправдами, ухищрениями, софизмами. Не понимаю, как можно делать доброе дело посредством дурных поступков! А у нас очень принято оправдывать такие неблаговидные поступки добрыми намерениями, когда этих добрых намерений не видно. Это какое-то ненормальное, болезненное состояние или возмутительнейший эгоизм. Пусть разберутся в этом историки.

Сейчас получил интересный документ — приказ начальника укрепленного района генерала Стесселя от 10 августа с. г. (дословно):

«№ 519. Масса трупов неприятельских заражают воздух около фортов и редутов. Санитарной комиссии под председательством подполковника Вершинина{116} немедля и не позже утра 12-го числа все убрать и дезинфицировать и подполковнику Вершинину лично убедиться, все ли исполнено и к 8 часам вечера 12-го числа мне об исполнении донести, причем не допускаю никаких невозможностей, чтобы было исполнено». [195]

Как-то, после столкновений высшей военной власти в лице генерала Стесселя и гражданской в лице подполковника Вершинина из-за интересов мирного городского населения, по городу носились слухи, будто генерал Стессель сказал кому-то про подполковника Вершинина:

— А все-таки я его поставлю под пули!..

На эту фразу, как и на многие подобные ей, никто не обращал внимания.

Но когда наши передовые части отступили с Зеленых и Волчьих гор, а японцы, так сказать, наседали на Дагушань, подполковнику Вершинину как бывшему артиллеристу было сообщено приказание генерала Стесселя тотчас же принять командование батареей на самых передовых позициях... На это подполковник Вершинин спросил штаб района, состоялся ли приказ о сложении с него обязанностей гражданского комиссара и председателя городского совета. Ему ответили, что такого приказа не было.

— В таком случае, — сказал подполковник Вершинин, — я не могу исполнить приказания генерала Стесселя относительно принятия батареи.

— Тогда вы пойдете под суд за неисполнение приказа! — ответил ему и. о. начальника штаба полковник Рейс.

— Если я самовольно оставлю возложенные на меня обязанности, — был окончательный ответ подполковника Вершинина, — то я должен также идти под суд. Поэтому и прошу передать генералу, что пока не состоится приказ об отчислении меня от занимаемых должностей и пока не будет мне указано лицо, которому я должен сдать все, что хранится на моей ответственности, до тех пор я не могу исполнить сообщенного мне приказания.

На следующий день ему сообщили, что за минованием недостатка в офицерах (!) приказание отменяется...

Быстро надвинувшиеся ужасные события — бомбардировки города и гавани, взятие японцами Дагушаня и Сяогушаня и первые штурмы самой крепости — отодвинули этот инцидент на задний план. Притом же мы не знали, верить или не верить этому слуху. Но тут налицо приказ — официальный документ, не подлежащий сомнению... [196]

Около десятка тысяч неприятельских трупов лежит впереди фортов и редутов, вокруг которых идет все еще непрерывная борьба, не дающая возможности убрать эти трупы; редуты в руках японцев. Японцы открывают по появляющимся санитарам убийственный огонь, не дают убирать раненых, не то что трупы.

Как организована у нас военно-санитарная часть, — не знаем, но, видимо, она не может справиться со своей задачей. Городской санитарный надзор{117} должен сделать то, с чем не может справиться военная санитарная часть, потому что генерал Стессель не признает невозможного в том случае, когда дело касается гражданского населения. Это мы видели при очищении Талиенвана и Дальнего...

И подполковник Вершинин должен лично обойти те места, куда генерала Стесселя и его присных, как говорится, и калачом не заманишь...

Для нас, мирных жителей, не совсем безразлично, убьют или не убьют единственного облеченного законной властью гражданского начальника. Перспектива попасть всецело под власть генерала Стесселя не может никого радовать. Он не признает гражданского населения и его какие-то там интересы и права. Гражданское население — это, в глазах генерала Стесселя, какая-то тля, которая может быть вся уничтожена, лишь бы это уничтожение уравнивало путь к бессмертной славе{118} его отныне «исторической личности». Это говорят все, знающие его поближе, и это уже подтверждается фактами.

Гражданское население и гражданские власти делают все, что в их силах, и уборка раненых и трупов производится именно ими все время, до сей поры. И поди ж...

6. Слава Богу!

Августа

Бой на правом фланге продолжался, казалось, всю ночь. [197]

По собранным сведениям, японцы наступали несколько раз, пытаясь завладеть отдельными укреплениями или же прорваться через нашу линию обороны. Штурмовали весь фронт, но особенно решительно форт II, Орлиную и Заредутную горы, направлялись и на Скалистый кряж. Первый штурм начался около полуночи, а второй — в половине третьего часа, оба блестяще отбиты под руководством генерала Горбатовского. Около Заредутной батареи, за Китайской стеной, по нашу сторону осталось более 2000 японских трупов. Говорят, что японцы чуть-чуть не прорвались в город.

Августа

Ночью была совершена удачная вылазка с Высокой горы (на левом фланге) на Угловую, на которой взорваны те орудия, которые не удалось попортить при отступлении и которые не дает убрать японский артиллерийский огонь.

Сегодня ружейный и артиллерийский огонь хотя поддерживается по всему фронту, но несравненно слабее.

Несмотря на все старания наших батарей нейтрализовать редуты № 1 и 2, японцы засели в них и укрепились.

Штурмы прекратились, японцы дают себе передышку, поддерживая огонь лишь для того, чтобы не допустить контратаки с нашей стороны. И — слава Богу! — отдохнем немного.

Вечером жители, собравшиеся к дешевой городской столовой на ужин, были очевидцами гибели на ближнем рейде миноносца «Властный», наткнувшегося на японскую мину. Миноносец пошел почти моментально ко дну, другой, кажется «Бурный», спешивший спасать погибающих, наткнулся на другую мину, сильно поврежден, но удержался на воде со спасенным экипажем «Властного». Все это произошло так быстро, что зрители не успели опомниться. Мы привыкли к картинам более ужасным, поэтому гибель миноносца не произвела потрясающего впечатления.

Августа

С 6 часов утра японцы бросили в Новый (европейский) город около 20 шестидюймовых или 120-мм снарядов, попадали и в госпитали. Ранены 3 госпитальных служителя, убиты 1 служитель и 1 лошадь.

При бомбардировке Старого города возник по Стрелковой улице пожар, но вскоре затушен жителями, на Цирковой площади [198] пробита снарядом водопроводная труба, долго бурлила оттуда вода, пока удалось исправить трубу.

Сегодня бомбардировка Старого города обошлась без человеческих жертв.

Узнаем дальнейший ход дела по уборке трупов. Несмотря на отсутствие законной почвы у приведенного нами приказа (так как в городе не существовало санитарно-исполнительной комиссии{119}, а лишь обыкновенный санитарный надзор, имеющий точно определенный круг обязанностей и установленный район действия), но признавая уборку трупов нуждой настоятельной, подполковник Вершинин увеличил гражданские отряды для уборки трупов всеми наличными силами, распорядился точно, к кому из оставшихся гражданских чинов должна в случае, если он будет убит на передовых позициях, перейти власть и ответственность, как по гражданскому управлению, так и по делам города, и отправился на передовую линию обороны, чтобы организовать уборку гниющих трупов. Выяснив все на месте и посоветовавшись со встреченными на боевых позициях комендантом крепости генералом Смирновым и начальником обороны генералом Кондратенко, а также с врачами и представителями военно-санитарного дела на передовых перевязочных пунктах, ему удалось поставить дело так, что если к 12-му числу непосильная задача и не была еще закончена, то все же дело подвинулось настолько вперед, что можно было надеяться, что цель его будет достигнута.

Впереди Водопроводного редута и других передовых позиций, находящихся еще в наших руках, лежали сплошной массой трупы, быстро разлагающиеся и требующие немедленной уборки. Между тем днем немыслимо было производить эту работу.

Первым долгом нужно было позаботиться о прикрытии для санитарных отрядов, о снабжении их пищей и питьем, затем, так как трупы буквально расползались, а долго копошиться около трупов было нельзя (потому что японцы обстреливали каждого замеченного человека), то была употреблена [199] следующая хитрость: изготовили брезенты, с привязанными к ним веревками, особо придуманные для этой цели кошки (железные крючки), также на веревках и на шестах, набрасывались на трупы, при помощи их труп накатывался на брезент и тогда уже перетаскивался через обстреливаемое место к заготовляемым в ложбинах могилам. Ночью, если только ни луч прожектора, ни боевые ракеты не освещали данную местность, то работа эта шла успешнее. Исполнивши то, что можно было сделать, подполковник Вершинин вернулся благополучно и донес о сделанном генералу Стесселю, указав как на свидетелей на генералов Смирнова и Кондратенко. Инцидент исчерпан, гражданское ведомство не посрамило себя.

Получаем все больше подробностей о штурмах истекших дней; мало-помалу вырисовывается картина этих ожесточенных боев — массового истребления людей — и факт, что мы в каждом случае опоздали, прозевали, не успели укрепиться или же укреплялись так плохо, как, например, на Волчьих горах, что этим как бы сами нарочно помогали японцам.

Эх, кабы ту массу средств и труда, которая потрачена на бессмысленную «центральную ограду», применили на Волчьих горах, на Дагушане и Сяогушане, то тесная осада крепости была бы отодвинута на несколько месяцев, за нами остались бы сельские продукты всей долины, находящейся теперь в руках японцев. А кроме того, задерживая натиск неприятеля, крепость могла бы окончательно приготовиться к осаде. Убрали бы хоть гаолян, который снова служит японцам прекрасной маскировкой для передвижений и установки полевой артиллерии!

Вся наша несообразительность, недальновидность — все приносит пользу японцам. Но при том напыщенном самомнении, какое проявляется у нас чуть не ежедневно, нет места здравому рассудку.

Прошлой ночью снова ожидали отчаянной атаки, но на этот раз японцы оставили нас в покое.

Сейчас на позициях совершенно тихо. Японцы бросили штурмовать, дорого обошлась им попытка завладеть крепостью без правильной осады. [200]

Августа

С 4 часов утра, одновременно с разразившейся грозой с ливнем японцы начали атаку на левый фланг, но были отбиты; на правом фланге наступали лишь разведочные отряды, полагая, что бдительность наших передовых постов ослаблена атакой левого фланга.

Как бы в отместку за эти неудачи японцы бомбардировали свирепо город в течение целого часа. В сводный госпиталь упали два снаряда, которыми ранены два служителя; кроме того, ранены еще 3 человека. Снаряды ложились широко вразброс; повреждено много домов. В китайском городе ранен пулей в шею извозчик.

Но что обиднее всего — это то, что вот уже в продолжение нескольких дней наши 11-дюймовые снаряды с мортирной батареи Золотой горы стали рваться над городом и падают огромными глыбами, угрожая нашей жизни больше, чем неприятельские. Положение довольно скверное. Не знаешь, куда спрятаться от этих сюрпризов. Несколько таких снарядов упало целиком в район китайского города.

В госпиталях

Августа

Посетил раненых офицеров, расспрашивал о ходе боев и штурмов на правом фланге.

За несколько дней до бомбардировки крепости замечали около 11-й версты железной дороги, на восточных отрогах Волчьих гор, при помощи биноклей{120}, оживленные передвижения японцев. Небольшими группами и поодиночке люди перебегали, переносили что-то, перевозили что-то на вагонетках устроенной уже ими узкоколейки. За ночь появились окопы на Волчьих горах и перед ними проволочные заграждения. Но где и когда они устанавливали свои батареи — этого не было заметно. Наши батареи стреляли по перебегающим людям и предполагаемым батареям; около станции 11-й версты произошли даже какие-то взрывы — должно быть, складов пороха, но существенный вред едва ли причинили им эти редкие выстрелы. [201]

Закрадывается даже подозрение — не посылали ли японцы нарочно солдат взад и вперед, чтобы заставить этим нас попусту тратить снаряды, чтобы отвлечь наше внимание от тех мест, где велись серьезные работы? Это возможно при замечательной хитрости азиатов.

Долина между Волчьими горами и крепостью испещрена глубокими, скрытыми от глаз оврагами, в которых ютятся китайские деревни; по этим оврагам идут сравнительно хорошие дороги. Далее — глубокие водомоины со склонов гор, на которых построены наши крепостные верки. Все это облегчает неприятелю подступ к крепости; все это дает ему возможность подходить все ближе и ближе без потери в людях, так как мы не можем при нашем малом гарнизоне держать далеко впереди свои сторожевые цепи и отряды.

Вскоре японцы начали обстреливать город и укрепления одиночными орудиями — как бы пристреливаясь. Как я уже сказал, японцы устанавливают свои орудия преимущественно за естественными прикрытиями, за складками местности{121}. Когда [202] наши батареи начинают обстреливать эти орудия, японцы замолкают — будто орудие сбито. А сбить неприятельское орудие, когда немыслимо в точности определить место его нахождения, более чем трудно. Иногда охотники-наблюдатели сообщали, что неприятельское орудие сбито, но проверить это было невозможно. Так продолжалась эта борьба артиллерии одиночными орудиями до 6 августа и днем и ночью. По ночам местность освещали наши прожектора, хотя и довольно тускло{122}, но все же не давали неприятелю незаметно пододвинуть более значительные массы войск.

5 августа была особенная тишина — в расположении неприятеля не замечали ни передвижений, ни работ. Только в 11 часов дня внезапно разорвалась шрапнель около Куропаткинс-кого люнета и вечером около 10 часов 2 шрапнели над Малой Орлиной батареей. Никто не уловил даже места, откуда последовали выстрелы.

Это была пристрелка к тому месту, на которое японцы намеревались направить штурмовые колонны.

6 августа, около 5 часов утра, когда рассеялся туман, вдруг появились белые дымки{123} по обе стороны станции 11-й версты железной дороги, на склонах Волчьих и Зеленых гор — и сразу засвистали, завыли снаряды над нашими батареями, разрывались, попадая в бруствера, в склоны гор, и поднимали огромные облака пыли, кругом зажужжали осколки.

Огонь неприятеля был сразу особенно сосредоточен на Заредутной батарее, на Орлином Гнезде и Малой Орлиной батарее. В ту же минуту заговорили и наши батареи. Для скромного, [203] незаметного в мирное время труженика — крепостного артиллериста настала страдная пора, ему пришлось первому стать грудью за царя и Отечество.

Но — сразу же сказалась вся непрактичность открытой установки батарей. Морская 6-дюймовая батарея Большого Орлиного Гнезда, имевшая очень низкий бруствер, так как установка морских орудий не позволяет устраивать высокий бруствер, — успела сделать лишь несколько выстрелов, командир ее, мичман Вильгельме, был убит, прислуга переранена и перебита, а орудия выведены из строя. Батарея эта стоила нам массу средств и труда, результаты же получились плачевные.

На Малой Орлиной — 3-орудийной, 42-линейной{124} батарее — находился кроме командира батареи начальник артиллерийского участка полковник Тохателов. Долго боролась эта батарея с невидимым противником, от брустверов ее мало что осталось, орудия оголялись и были скоро повреждены, прислуга таяла, но артиллеристы, насколько было возможно, исправляли свои орудия и починяли бреши в бруствере, чтобы иметь прикрытие, и снова поражали неприятеля своим метким огнем.

Помещения для офицеров и солдат были разбиты и сгорели, тушить было некому и нечем. Сгорело и все бывшее там имущество.

Не могу не отметить здесь следующее. Когда бой уже был в полном разгаре, один из солдат доложил командиру батареи, что генерал зовет его вниз на дорогу. Удивленный командир бежит вниз, задавая себе вопросы, какой бы это мог быть генерал и что ему нужно?

Оказывается, что генерал Горбатовский, начальник боевого фронта, пришел и спрашивает, не нуждается ли батарея в чем-либо...

— Вот уж не ожидал! — восклицает рассказчик. — Прошел пешком более версты под этаким адским огнем узнать, не нуждаемся ли в чем, не может ли он нам помочь чем-нибудь! Не [204] помощь важна тут — чем поможешь в таком аду! — а важно то громадное впечатление, которое произвел его приход на солдат, которым такая забота о них генерала, не побоявшегося под непрестанным огнем прийти на батарею — в минуту, когда казалось, что мы обречены на неминуемую гибель и никто этого не знает, никто о нас уже не думает, — была особенно дорога и глубоко тронула их. Они с любовью смотрели на своего генерала, они гордились им.

— Он не выдаст!..

— И одна забота у них — как бы сберечь своего генерала и как бы не показаться в глазах его недостойными этой заботы... О себе и думать позабыли.

— Генерал пошел спокойно дальше вдоль фронта, а мы все почувствовали, что на самом деле мы еще не погибли; мы стали хладнокровнее наблюдать за происходящим вокруг, хладнокровнее работать. Первоначальное, ошеломляющее впечатление отхлынуло.

Комендант крепости генерал Смирнов наблюдал в это время за ходом боя с Большой горы, обстреливаемой шрапнелью.

Лучше других держится Заредутная батарея, полууглубленная и имеющая солидные бруствера и траверсы. Напрасно летают кругом тучи неприятельских снарядов, она упорствует; тяжелые 6-дюймовые орудия не перестают громить неприятельские батареи и деревни, в которых прячутся подошедшие японские войска. Прислуга страдает преимущественно от шрапнели, но на место выбывшего тотчас становится другой и продолжает тяжелую работу.

Волчья 9-дюймовая мортирная батарея продолжает посылать неприятелю почти безнаказанно свои 8-пудовые бомбы, она расположена за скалой, и неприятельский огонь не причиняет ей никакого вреда.

Временами казалось, что японские батареи принуждены замолкнуть. Но сейчас же на новых местах появляются новые батареи и начинают работать с новой силой. Особенно хорошо пристрелялась их полевая артиллерия, расположенная впереди Волчьих гор, в гаоляне. Своими мелкими снарядами из скорострельных орудий, особенно шрапнелью, засыпает она наши позиции, выводит из строя много людей. Орудия у них расставлены [205] поодиночке, в растянутую линию, к тому же их не видно, а потому подбить их очень трудно.

Наравне с помянутыми батареями, можно сказать, забрасывались убийственным неприятельским огнем все расположенные ниже батареи, редуты, капониры, форт II и Куропат-кинский люнет, все они боролись с неприятелем по мере сил своих. Порой казалось, что наши орудия принуждены замолчать — некому продолжать стрельбу... Но снова вспыхивал дымок, другой — снова загрохотали орудия, как бы остервеневшие от упорной борьбы. Артиллерийский бой продолжался до вечера и умолкал постепенно; зловещим заревом догорали зажженные японскими снарядами деревянные помещения на батареях и каменное здание штаба 25-го полка на склоне Зали-терной горы в городской стороне. За ночь наскоро исправили те орудия, которые могли еще действовать, пополнили убыль в людях, заменили убитых и раненых офицеров.

7 августа японцы громили особенно сильно форт II и Куропаткинский люнет, подготовляясь к штурму.

8 ночь на 8 августа начали наступать штурмовые колонны; теперь заговорили наши противоштурмовые, мелкие орудия, сметая своей картечью одну за другой надвигающиеся колонны пехоты. Неприятельский артиллерийский огонь не прекращался.