Торжественное вступление победителей

Декабря (13 января)

В 7 часов утра — 1,5°, тихо, туман, сквозь который начинает проглядывать солнце.

Около 9 часов утра к мосту у Цирковой площади стали собираться китайцы в праздничных, разноцветных платьях, при отдельных их группах большие знамена. От них мы узнали, что скоро будут вступать японцы в крепость. Настроение их по наружному виду невеселое.

Около 10 часов показалась со стороны Казачьего плаца вереница верховых. Впереди их шли музыканты, далее штаб верхом, за ним тянулась пехота со знаменами.

Никакого блеска, кроме музыкальных инструментов. Начиная от командующего армией и кончая последним рядовым все одеты в шинели из желтовато-серого (цвета хаки) сукна, с пристегнутыми к ним собачьими, лисьими и волчьими воротниками, только процвет на околыше фуражки отличает штаб и обер-офицеров от рядовых.

Генерал Ноги — седой старичок с очень живыми умными глазами — ехал впереди, за ним свита и иностранные атташе [588] или просто корреспонденты, затем шла пехота порою полубеговым шагом. С «парадной» точки зрения войска шли очень неважно и своим видом не представляли ни силы, ни отваги.

В Новом городе, на базарной площади, генерал Ноги принимал парад. После того войсковые части опять ушли куда-то обратно.

Из группы русских, наблюдавших за происходившим, кто-то сказал:

— И музыка-то у них не ахти какая — один нестройный писк, и весь парад, вся маршировка, выправка скорее плачевна, чем внушительна...

— Но они взяли Артур — победили! — заметил стоявший тут же иностранец, артурский старожил, симпатия которого, несомненно, на стороне России.

Он был прав — ныне показная сторона, которой мы были сильны, ни при чем, и его замечание отдалось болью в сердце, обидою.

Уходим с парада и рассуждаем, какое нам, казалось бы, дело, что тут сейчас войска японские... Но один их вид трогает наше изболевшее, попранное самолюбие, раздражает. Эх, скорее бы убраться отсюда!

— Удивительно то, — говорит Н., всегда любивший поговорить о том, что его угнетает, лишь бы нашлись слушатели, — что у японских офицеров незаметно то, что у наших и, впрочем, у всех европейских, прямо бросается в глаза: кичливость, самонадеянность, надменность, ведущие к прочим ненормальностям — к дуэлям между собою, к столкновениям со штатскими, к дурному обращению с нижними чинами и младшими и т. д. Зато у них знание своего дела, беззаветное исполнение приказаний начальства и все прочие военные качества, ведущие к победе. А у нас дурные, совсем не нужные, вредные стороны характера развиты, а необходимые как бы атрофировались неправильным воспитанием, извращенными понятиями о чести...

Под вечер в Красном Кресте присутствовал при интересных дебатах сухопутных и флотских офицеров на тему о роли моряков в обороне крепости. Сначала, как обыкновенно, много горячились, сыпались колкости.

Особенно горячился артиллерист В. [589]

— Не нужно нам сухопутных моряков, без них обойдемся!

— Всяк должен знать свое дело.

— К чему привело их высокомерие, барство, сравнительно с нами, до войны и в начале ее?

Ш. передал слова капитана 2 ранга Клюпфеля, сказанные им еще весной:

— Первым и единственным примером в истории будет то, что флот будет охранять крепость из бухт Луизы и Тахэ и не подпустит японцев к ней!..

— И что же? — горячился В. — Все вышло наоборот: крепость должна была охранять флот... Впрочем, это, кажется, не первый пример в истории.

— А если бы не было здесь моряков, то Артур пал бы, быть может, несколько месяцев тому назад! — говорят моряки. — Как только японцы, бывало, займут какой-нибудь окоп или редут, кого посылали вышибать их оттуда? Не моряков ли? Недаром, однако, нас прозвали «вышибалами»!..

— Но не всех! — ядовито огрызается В. — Еще бы! Вы бы сидели в крепости, мы бы охраняли вас, а вы бы и не думали нам помогать!

Вскоре дебаты приняли мирный, деловой тон.

Выяснили ту помощь, которую оказали обороне Квантун-ский экипаж, десант, морская артиллерия, прожектора и пр. на сухопутье.

Досадуют на то, что у нас встречаются всюду не приводящие к цели полумеры. Например, с того момента, когда стало ясным, что эскадра наша не может быть исправлена и приведена в боевую готовность, не может ни предпринять прорыва во Владивосток, ни выдержать морского боя с блокирующими Артур небольшими морскими силами неприятеля, следовало бы снять с судов всю пригодную для борьбы с неприятелем артиллерию, усилить ею крепость, такой артиллерии было немало. Но у нас сняли лишь мелкокалиберные и несколько 6-дюймовых орудий, одних 6-дюймовых пушек осталось на судах десятки, и все они пошли ко дну с судами, не использованными для обороны. Это явный минус вместо имевшегося в руках плюса.

Матросы — народ лучше упитанный, физически сильнее, бодрее духом изнуренных осадой сухопутных войск, вызывались [590] для более решительных действий и уходили назад, когда требовалось терпеливое сидение в окопах под адским огнем неприятеля.

Допускали, конечно, что флот мог при другом начальнике — не погибни, например, адмирал Макаров — при более удачных морских операциях оказать большие услуги всему делу, мешать японцам привозить войска и припасы, топить их транспорты, разбивать блокирующие отряды, встречать суда с припасами, идущие в Артур и т. д. Многое зависело бы от разных предвидимых случайностей и умения пользоваться обстоятельствами.

И Высокую гору отдали бы раньше, если бы не было морских резервов, десанта, его отрядов, предводимых нередко инженер-механиками флота, даже один портовой чиновник, Булатов, тогда исполнявший должность адъютанта, ранен в окопах Высокой горы во время командования отрядом матросов. Перечисляется ряд храбрых моряков-офицеров.

Приводятся и обратные примеры, как некоторые лейтенанты, прибыв на позиции и осмотревшись, убедившись, что там опасно, заболевали, кто головой, кто животом, кто глазами... и уходили обратно, посылали вместо себя мичманов и инженер-механиков{353}.

Матросы и офицеры много помогли в работах по устройству, созиданию и достройке укреплений до осады и впоследствии.

Лишившись судов, наши моряки слились с гарнизоном и умирали наряду с сухопутными, рознь и ненависть между моряками и сухопутными в начале войны, не только поддерживаемая, но еще и разжигаемая некоторыми из старших начальников, исчезла — все объединились в одном желании не отдавать нашей крепости!

Потом разговоры коснулись наших инженеров.

Характерен тот факт, что из всех прежних артурских инженеров, строивших крепость, остались здесь лишь трое: Григоренко, Лилье и Родионов, все остальные выехали до осады из [591] Артура, предоставили поработать людям новым. И эти новые люди работали, а слава досталась им традиционно артурская — слава мирного времени.

Выяснилось, что недостаток в инженерном инструменте, в проволоке для заграждений, в проводах, даже лесном материале произошел частью не оттого, что всего этого не имелось до войны в крепости, а оттого, что всех этих материалов вывезли целыми вагонами из Артура в Ляоян, пока сообщение с крепостью не было отрезано. Следовательно, крепость Артур, помимо своей неготовности к войне, должна была оказать помощь общей нашей неготовности в Маньчжурии — снабжать северную армию, помимо крайне необходимых самой крепости съестных и других припасов житейского обихода, еще и инженерными материалами, в которых мы сами так нуждались впоследствии.

Куда ни повернись, все тот же Тришкин кафтан.

Тут же разъясняли мне, что недоразумения артиллерийских офицеров с инженерным ведомством по приему новых построек, на которое употреблено и старое железо, не заключают в себе злоупотребления, так как сараи на батареях всегда могли быть построены из старого железа без ущерба для дела (в счетах инженеров, идущих через контроль, будто железо это никогда не показывалось новым и цены ставились соответствующие качеству).

На мое недоумение, почему же в таком случае писались такие непонятные для постороннего приказы, мне объяснили, что в приказе сказано, что, если приемщик сомневается в чем-либо и находит материал несоответствующим, то он должен составить отдельный акт, по которому производится особое расследование при участии контроля.

Значит, с одной стороны, соблюдается строго бюрократическая форма делопроизводства, а, с другой, т. е. со стороны артиллерийского управления, в данном случае не догадались объяснить в приказе просто и ясно, что употребление старого железа, если оно оплачивается соответствующей ценой и пригодно в данном случае, нельзя считать злоупотреблением.

Далее уверяли, что требования генерала Стесселя о том, чтобы инженеры находились непременно на фортах, отнюдь не [592] приносили желаемых результатов, иногда, скорее, наоборот. Инженеры находились все время при своих работах (разве лишь за исключением одного-двух), где это требовалось. Например, капитан Р-в, числящийся на укреплении № 4 на левом фланге, на таком месте, которому японцы и не думали угрожать чем-либо, руководил работами на Камнеломном кряже, на правом фланге; и он должен был после известных приказов сидеть на своем месте без дела, приезжать урывками, как бы крадучись, на место своих работ.

Впрочем, приказы эти писались больше всего под влиянием рассуждений генерала Фока, которые мной уже были отмечены.

Сегодня канун Нового года. Не хочу дожидаться, встречать его. И так придет.

Только японцы могут встретить его с радостью.

В ожидании выезда

Января 1905 г. В 7

часов утра — 3,8°, тихо, туман.

Сегодня вступил в свои права специально артурский календарь, изданный «Новым краем». Это небольшая табличка, указывающая дни и числа, с перечнем больших праздников (с оговоркой, что дни рождения и тезоименитства наследника цесаревича Российского престола нам пока неизвестны). Не будь его, мы могли бы окончательно потерять счет дням и неделям.

В морском госпитале побыл у Делакура; он довольно бодр, ожил духом.

Там затеялась интересная беседа.

Лейтенант, лишившийся ноги, кажется, во время первых морских боев (если не ошибаюсь, Бестужев-Рюмин), высказался, что крепость могла еще держаться, но недолго, после всех допущенных ошибок, начиная с Кинчжоу, что расстрелять все снаряды был резон и следовало, а вылазку большими силами считает невозможной: народ был слишком изнурен, а более свежие люди, нестроевые, денщики и др., не пошли бы охотно на вылазку и от них было бы мало толку, матросов же осталось [593] мало. Говорит, что все нужно было взорвать основательнее, что к этому нельзя приготовиться в час-два. Словом, сдачу крепости нужно было подготовить сознательно, чтобы, если бы она даже пала, не оставить неприятелю ценную добычу, чтобы не оставить ничего, кроме груды обломков, развалин{354}.

Января

В 7 часов утра — 3°, облачно.

В Красном Кресте у подполковника Воеводского встретил поручика 25-го полка Спесивцева, его жена служила добровольной сестрой милосердия, и ей теперь предоставлено самой позаботиться о своем выезде.

В Гарнизонном собрании японцы открыли склад аптекарских товаров и перевязочных средств. Всего у них вдоволь, и они снабжают ими все наши госпитали.

Января

В 7 часов утра — 3°, легкий туман.

Отряды японских артиллеристов прямо поражают своим ростом (выше среднего), крепким сложением и упитанностью. Это совсем не те пигмеи, о которых писали наши газеты — скорее богатыри. Они много крупнее пехоты и кавалерии.

Вывешены новые объявления: одно о том, чтобы жители соблюдали тишину и спокойствие и в случае надобности обращались в японские жандармские управления. Затем:

«ПРИКАЗ!

Народу воспрещается ходить по улицам города с 9 часов вечера до В часов утра, кроме японских войск. Гражданский комитет в Порт-Артуре»{355}.

«ОБЪЯВЛЕНИЕ

Вследствие плохого санитарного состояния города, вызванного обстоятельствами осадного времени, оздоровление города [594] является делом первой необходимости, а потому Гражданский комитет предлагает к немедленному и обязательному исполнению нижеследующие правила:

1. Жители должны наблюдать за чистотой своего двора и улицы перед домом.

2. Весь мусор ежедневно утром должен собираться в особо устроенные при каждом дворе ящики.

3. Нечистоты и мусор будут ежедневно убираемы особым обозом и вывозиться в указанное место для сжигания.

4. Строго воспрещается выбрасывать нечистоты и мусор в реки, площади и пруды.

5. Если кто-либо обнаружит трупы людей или животных, то обязан сообщить о месте нахождения трупов в ближайшее жандармское управление.

Гражданский комитет Императорской японской армии в Порт-Артуре».

«ОБЪЯВЛЕНИЕ

1. Кладбище для японцев назначается на свободной площади среди европейского кладбища за Казачьим плацем, под 4-м фортом.

2. Для европейцев отведены; а) кладбище под восточным склоном Ляотяшана, близ дер. Бейлиндза; б) старое кладбище за казачьим плацем, под 4-м фортом, около Чан-ча-тэн. Примечание. Трупы умерших от заразных болезней предавать погребению в северо-западной части кладбища за казачьим плацем около Чан-ча-тэн.

3. Для китайцев назначается старое кладбище Чан-ча-тэн, под восточным склоном 4-го форта.

Примечание:

трупы умерших от заразных болезней будут похоронены на кладбище Сан-ли-цзао, на старом кладбище для заразных больных.

Гражданский комитет Императорской японской армии в Порт-Артуре».

Из Нового города возвращались мы целой компанией. На Пушкинской улице мы встретили каких-то людей в неопределимых костюмах, верхом, впереди и сзади их ехали японские [595] офицеры и солдаты. Говорят, что это иностранные корреспонденты при японской армии. Они оставили на нас неважное впечатление (наверно, такое же и мы на них); физиономии какие-то приторно кислые, будто измочаленные, на некоторых что-то похожее на чванство.

Вернувшись домой, занимался целый час уничтожением писем, старых своих дневников, заметок и материалов, все порвал и сжег в плите. Все это делал потому, что казалось ясным, что вывезти отсюда придется лишь крайне необходимое, а все, без чего только можно обойтись в дороге, придется бросить на произвол судьбы, оставить японцам. Прошлое закончилось полным крахом прежних понятий, надежд, уверенности, потеряны все прежние верования, кроме веры в Бога.

Ко мне зашла группа бывших дружинников-санитаров, освобожденных от работы заступившими их места японскими санитарами; зашли справиться, не знаю ли я, когда же наконец нам будет предоставлена возможность выехать из опостылевшего нам теперь Артура.

Моим ответом они не могли удовлетвориться.

— Наши власти только и знают, как требовать от нас налоги, гражданский наш долг — повиновение иногда даже самым нелепым распоряжениям, они имеют право грозить нам наказаниями и расстрелом, могут заставлять нас работать на позициях, заставлять нас отдать нашу жизнь за отечество... но охранить нас, наше достояние, позаботиться о нас — это не их дело, в этом случае нет у нас ни отечества, ни властей Государевых!..

— Мало ли грозил нам генерал Стессель и судом, и поркой, и расстрелом! Сейчас же дружинники не только не награждены за оказанную храбрость, никто не сказал им даже «спасибо» (и солдаты-то не все получили свои заслуженные награды!), но мы даже брошены на произвол судьбы, на милость врага-победителя: существуй как знаешь, выбирайся отсюда как знаешь — издохни, погибай — ты уже не нужен Отечеству, не нужен для карьеры генерала Стесселя!..

Говорю им, что отечество тут не виновато и что оно должно быть для нас святым.

— Только при других условиях! Не только мы должны знать наше отечество, но и оно должно знать нас! [596]

Подъехал штабс-капитан Владимир Алексеевич Высоких (рука его еще не совсем поправилась и последствия контузии еще не совсем исчезли, он остался здесь заведовать выздоравливающими крепостными артиллеристами до отправки их в плен или на родину), он ездил на кладбище под «Белым Волком» и под Ляотешанем разыскивать могилу своего брата Николая Алексеевича. Он удручен тем, что могилы брата не нашел, хотя нашел могилы всех других артиллерийских офицеров. Некому было поставить крест с надписью!

Ездивший туда же уважаемый всеми Д-т очень огорчен, возмущен:

— Увидал я там, — говорит, — около 70 трупов защитников Артура, валяющихся непогребенными! Это убило меня совсем. Никто в России, в Петербурге, не увидит эти трупы несчастных наших героев, эти душу надрывающие картины, это нежелание отдать последний долг умершим за Отечество! — Там будут кричать «ура», махать платками и оказывать разные нежности приехавшим домой «героям», которые позаботились только о себе, у которых были только свои интересы, а не глупая какая-то готовность умереть за Отечество. Это дело наше, дело простачков!..

— Вчера при мне хоронили 42 человека, умерших от цинги в одном госпитале (чуть не ежедневная цифра). Это все те же беззаветные герои, опухшие на позициях от холода и голода, в то время как обильно упитанное наше начальство, с одной стороны, экономило припасами, желая растянуть эти припасы до марта, с другой стороны, экономило снарядами, с третьей — само подготовляло сдачу и сдало крепость нелепейшим образом. И все это в погоне за «славой». А вот удел тех, кто должен был заслужить им эту «славу» — бессмертие тем, кто сам боялся смерти!

Выезжавшие 29-го числа на 19-ю версту провожать уезжавших, передают, что при отъезде генерала Стесселя японский штаб высказал ему публично сожаление о том, что им не удалось познакомиться с генералом Кондратенко, — что их очень, очень интересовал этот генерал-Здорово кивнули! [597]

Вечером в Красном Кресте заспорили о положении генерала Смирнова как коменданта при подчинении его начальнику укрепленного района, рассуждали о том, мог он или не мог устранить генерала Стесселя, для того чтобы помешать несвоевременной сдаче крепости. Положение очень осложненное постепенным захватом всей власти генералом Стесселем и могло бы привести к плачевным для первого последствиям. Дебаты привели к тому, что устранить генерала Стесселя был бы смысл до падения Кинчжоуских позиций и прочих допущенных вначале ошибок, пожалуй, еще в самом начале осады, но перед самой сдачей, когда уже дела нельзя было поправить, было уже поздно устранять его. В крайнем случае, нужно было устранить его тотчас после смерти Кондратенко. Но тогда не было к тому достаточных причин. А когда Стессель послал парламентера, то уже было поздно. Крепость продержалась бы недолго, а тогда судили бы Смирнова. И едва ли кому бы удалось убедить мир, что Стессель не был никогда героем. Он так успел прогреметь по миру, и ему верили. Могла бы еще случиться междоусобица, т. к. у Стесселя нашлось много приверженцев. Кто-то заметил, что, устраняя Стесселя, нужно было устранить, и в первую голову, Фока{356}, манипуляциями которого подготовлена сдача.

Относительно «захвата власти» возникли споры, высказывались разные взгляды.

Января

В 7 часов утра — 2,5°, тихо, ясно.

Ходил с женой на китайский базар в Китайском городе. [598]

Тотчас за театром Тифонтая, около кучи с мусором навалены артиллерийские снаряды, насчитал 38 штук 6-дюймовых или 120-мм; должно быть, кто-нибудь вез эти снаряды на позиции, когда узнал о сдаче, то взял и вывалил.

На базаре идет кипучая торговля съестными припасами.

Появление такого обилия съестных припасов объясняется двояко: во-первых, тем, что в китайских деревнях севернее крепости, находившихся вне сферы осады, осталось всего довольно, потому что японское интендантство снабжает свои войска так, чтобы не приходилось прибегать к реквизиции и, во-вторых, тем, что китайцы успели подвести припасы с Шандуня на джонках.

Ясно, что если бы эскадра адмирала Рожественского появилась в Желтом море до сдачи крепости и этим была бы снята блокада Артура с моря, то тотчас на Артур устремились бы с китайских берегов целые тучи джонок со всевозможными съестными припасами — ешь — не хочу!

Сегодня опять дебаты. Некоторые винят во всем нашем несчастье систему, создавшую такие порядки, выдвинувшую на ответственные должности таких лиц, которые не могли привести к другим результатам.

Другие, соглашаясь с этим положением в общем, не соглашаются с тем, чтобы свалить всю вину на систему, они считают каждое лицо ответственным в том, что возложено на его ответственности и что оно в силах исполнить хорошо или худо.

— Даже смешно — горячились В. и Д-а, — утверждать, что во всем виновата одна система: система эта создана людьми же!.. Если так, то ни один шулер не виноват в своей бесчестной игре, а виновато лишь отвлеченное понятие «шулерство» или карты! Но кто же мешает любому шулеру сыграть хотя бы только один раз честно!..

Им заметили, что этот пример чересчур резок и не всегда применим, что другой сыграет плохо и проиграет деньги людей, доверившихся ему, только потому, что он плохо играет, не умеет играть.

— Бросьте, пожалуйста, такие экивоки! — продолжал В., но уже с заметным озлоблением. — Почему эти «плохие игроки» умеют, хорошо умеют соблюсти все свои личные выгоды, прибегают [599] к удивительно тонким дипломатическим приемам и гоняются даже за славой хорошего и честного игрока, совершившего подвиг... тем, что продул состояние других!..

Ш. и З. рассказали, что ослики, приобретенные у китайцев, оказали нам много ценных услуг как на передовых позициях, так и на крепостных верках во время боев. Несмотря на то что у ослов прекрасный слух, они не особенно боялись свиста пуль и снарядов. На передовых позициях они были незаменимы по доставке вьюков с патронами по сильно обстреливаемым тропинкам на самые крутые скалистые вершины. Каждый осел знал свою часть и, приведенный раз-другой взад и вперед, ходил без проводника куда следовало; его отпускали навьюченного в тылу патронами и он шел себе к своей роте; там с него снимали груз и он возвращался веселой рысцой к месту нагрузки.

Офицеры и солдаты, которые имели дело с ослами, говорят, что это очень умные, очень хитрые животные и что обзы-вание глупого человека «ослом» является прямой обидой для этого животного...

А. В. рассказал еще интересное о генерале Фоке. Еще до Кинчжоуского боя генерал как-то в обществе офицеров высказался так:

— На войне всегда будет считаться храбрым не тот, кто подставляет свой лоб под пули, а тот, кто умеет подумать, кто соображает. Например, на Шипке считался храбрым один капитан Фок, только потому, что когда турки начнут пристреливаться, он лежит где-нибудь за скалою и высматривает, куда они стреляют. Определив в точности стрельбу, капитан Фок становился в том месте, где не было никакой опасности, во весь рост и наблюдал за боем, зная, что из-за одного человека турки не перенесут прицела пушек. Другие же говорили с удивлением: «Вот храбрый человек! Ничего он не боится, когда нам нельзя высунуть и головы из-за бруствера!» Они не соображали, что вокруг их рвутся турецкие снаряды, а вблизи капитана Фока ничего подобного..

— Но этот номер не прошел здесь, — продолжал рассказчик, — хотя Фок пытался повторить его не раз. Факт, однако, тот, что он в последнее время всегда успевал уехать с позиции до начала бомбардировок, он умеет наблюдать. Его рассказом [600] легко объяснить и то, почему он 13 мая «заблудился» в Тафа-шинских горах, не нашел дороги к Кинчжоуским позициям, когда не найти эту дорогу было невозможно вследствие канонады. Это простой фокус: на Кинчжоу рвались неприятельские снаряды, а генерал Фок не из числа тех, кто любит подставлять свой лоб... Вот и все.

— Тем не менее он, однако, донес генералу Стесселю, что был на позициях и видал, что невозможно дольше держаться!..

— Он достиг своего: ему поверили, его благодарили, наградили за храбрость и доблесть!

Д. говорил, что он встретил со своим отрядом убегавших тогда дальнинских жителей в горах, недалеко от самого Дальнего. Картина была подавляющая; в особенно жалком состоянии были женщины и дети. Вся дорога была забросана домашними вещами: подушками, одеждой, шкатулками, швейными машинами и пр. Когда они на рассвете увидали наших солдат, то обрадовались до слез, так как они ночью, из боязни встретить японцев, убегали от всякой тени других, таких же несчастных людей.

Коснувшись вопроса о расстреле японцами наших госпиталей, некоторые находили в этом больше вины в том, что наши госпитали были расположены очень бестолково, без обдуманного плана, в малозащищенных от обстрела местах и поблизости чего-нибудь такого, что нельзя запретить неприятелю обстреливать, например: поблизости мукомольной мельницы, казарм, артиллерийских парков, складов ружейных патронов, русско-китайского банка и разных торговель.

Января

В 7 часов утра +1,6°, пасмурно, тихо. Вчера и сегодня в городе работают японские съемщики — топографы, чисто одеты, аккуратные.

Сегодня сообщают, что доктору Малову сказали известные ему китайцы, будто Ляоян взят обратно и наши войска продвинулись верст на 30 южнее Ляояна.

Нас утешают надеждой, что, быть может, удастся нанять джонку и выехать. Между тем не слыхать, чтобы кто-нибудь уже уехал из Голубиной бухты. Несколько джонок там наняты за большие деньги и взяты чуть не с боя, нет ветра и джонки [601] не могут уйти, оставшаяся на берегу публика, говорят, мерзнет там под открытым небом и нуждается во всем. Наши власти бросили о них всякое попечение, а японские — рады, что их не тревожат.

Если японцы, вступив в город, и упразднили этим наши городское и гражданское управление, однако ничто не мешало тем отдельным представителям наших властей, которые все еще налицо, оказать побольше забот о русских подданных, направляя их, разъясняя им все необходимое, оказывая ту или иную поддержку. Нет — каждый заботится лишь о себе. Говорят, что они очень озабочены показать себя в высшей степени корректными по отношению властей японских{357}...

И сегодня сыро, холодно; всего 3° тепла.

Сообщают, будто со слов японцев, что общие потери японцев, начиная с Кинчжоу до сдачи, до 150 тысяч человек окончательно выбывших из строя.

Вечером снова дебаты, и на ту же, наболевшую тему — о причинах японской победы и поражений, постигших нас. Приведу из них лишь более рельефные места, не называя даже инициалов говоривших, так как такие рассуждения со стороны офицеров считаются недисциплинарными.

— Всегда у нас преобладала слабость к выправке, к паради-ровке, будто это нужно и на войне!.. На эту муштру тратится все время и все внимание, все силы как офицеров, так и войск, а самый смысл военного дела совершенно заброшен. Японцы, наоборот, маршируют очень плохо, очень неприглядно, зато они умеют наступать, присасываться к каждой местности, использовать всю выгоду своего положения и слабые стороны противника.

— Мы должны иметь гражданское мужество сознаться, что победил нас не «слепой случай» и не «ряд несчастных для нас случайностей», а то, что мы не знали своего дела так, как неприятель. Это все равно как на экзаменах, например в военном училище, в гимназии, в реальном, воспитанники заведений смотрят свысока на экстернов, приготовившихся к экзамену, [602] «где-то на стороне»; а те сдают экзамен лучше; воспитанники проваливаются. Побеждает тот, кто лучше приготовился. Так и мы провалились, провалились со срамом, наши «традиции» не выиграли ни одной битвы!..

— Учись, не ленись! — говорит нам этот урок. Неужто мы ослепли, оглохли, ничего не понимаем!..

Затем дебаты перешли на разные частные случаи, всех не перечтешь.

— Высокую гору японцы не тревожили целых два месяца. Разве за это время нельзя было обеспечить себя от адских бомбардировок, вырыть туннели, что ли? Разве не знали, как вспахиваются неприятельскими снарядами вершины правого фланга? Предаваться мечтам, что японцы сюда уже не полезут — это снова хапать — авось! Герои героями, а ум и предусмотрительность тоже нужны!..

Говорят, что там кто-то строил блиндажи по-своему, не слушая никого, а когда начался разгром его построек, то у него заболел глаз... и он ушел с позиции.

Января

В 7 часов утра +2°, туман, сыро.

Сегодня уезжают портовые мастеровые и рабочие на 19-ю версту, и оттуда в Дальний. Эвакуацией их заведует капитан 2 ранга Альерихович. А наша судьба остается пока неизвестной, некому хлопотать об эвакуации мирных жителей.

Кстати, о портовых рабочих, привезенных в начале войны из Петербурга.

Лица, стоявшие близко к делу, уверяют, что из всех привезенных наскоро людей только пара мастеровых Балтийского завода, привезенная корабельным инженером Кутейниковым, оказалась на высоте своей задачи. Остальные партии составляли сброд довольно сомнительного свойства, даже в качестве дружинников, в работах на позициях они далеко уступали дружинникам из мирных жителей, последние работали, сознавая необходимость этих работ, а первые заявляли всевозможные претензии — например: «Савьте нас в окопы, и мы будем стрелять по неприятелю!.. Сперва накормите нас, тогда будем и работать!..»

Они же хвастали, что они нанимались в Петербурге или Кронштадте при содействии рубля... При этом даже молотобойцы [603] попали в разряд слесарей, а плохие плотники попали в разряд лучших столяров и т. д., получили такие хорошие оклады, о которых раньше и не мечтали.

Говорят, что если кто исправлял наши суда и работал вообще серьезно, то только одни «балтийцы» и те действительно мастеровые, которые были в Артуре еще до войны{358}.

Говорят, что всех мирных жителей и рабочих было здесь до 6 тысяч; уверяют, что даже больше. Мирных жителей, не принадлежащих ни к порту, ни к железной дороге, ни к морскому пароходству, записалось в гражданском управлении желающими выехать из Артура всего 1842 человека: 1181 мужчина, 374 женщины и 287 детей.

По собранным мною официальным сведениям за время осады в район города (за исключением района порта, района военного ведомства и позиций) из числа мирных жителей (вообще невоенных) убиты: 12 мужчин, 6 женщин и 1 ребенок из русских подданных и 1 взрослый иностранец; китайцев убито 34 мужчины и 4 женщины. Число раненых не удалось выяснить.

Убыль мирных жителей от неприятельского огня небольшая потому, что во время бомбардировок каждый прятался от грозящей опасности как и куда мог, и потому, что неприятель не сосредоточивал по городу такого артиллерийского огня, как по позициям, притом большое пространство, по которому разбросан город, не давало неприятелю возможности держать его под постоянным огнем{359}, как он иногда к тому и стремился. [604]

Вечером опять дебаты в Красном Кресте. Отмечаю лишь более выдающиеся мнения и факты.

— Не одни укрепления, как хорошо бы они не были устроены, обусловливают устойчивость крепости, но, главным образом, количество жизненных припасов — продовольствия и боевого материала. В Артуре оказалось меньше того и другого даже против того количества, которое было исчислено старым способом на случай войны.

— Из солдатской ноши в походе летом всегда бросали при разных обстоятельствах сухари и шинели... Дайте солдату хорошее одеяло — он будет на ночлеге сух и согрет, следовательно — здоров. Снабдите крепость сушеной зеленью, луком и чесноком в обильном количестве — и не будет цинги.

— Пушек было у нас достаточно, но снарядов к ним мало. Кроме того, японцы подавляли нас скорострельностью своей артиллерий, например, 42-линейные пушки{360} у нас отличны своей меткостью и дальнобойностью, но установка их плохая и они не скорострельны, японцы давали по нам 5 выстрелов, пока мы им отвечали всего раз.

Далее рассказывали, что иногда одна часть сваливала свою вину на другую, так, на левом фланге все валили на 28-й полк, а между тем генерал Кондратенко был доволен участвовавшими в бою частями и, например, за сентябрьские штурмы у Высокой горы наградил зауряд-прапорщика 1-й роты 28-го полка Чверкалова Георгиевским крестом 3-й степени.

О моряках генерал Кондратенко отозвался на параде 21-го октября так:

— Я все с большим и большим уважением отношусь к морякам — молодцами дерутся!

От плохого питания появились в войсках разные заболевания с самого начала тесной осады, например, куриная слепота, лишавшая солдата возможности исполнять сторожевую, наблюдательную службу, эта болезнь вызывала массу недоразумений и могла стать даже роковой для крепости. [605]

Г. рассказал нам, что подпоручик 28-го полка Крайко уцелел на форту II, в то время как там убило генерала Кондратенко и других, лишь благодаря случайности, он был в том же каземате, сидел на кровати, но в роковой момент потянулся к столу, чтобы взять конфеты, в это время большой осколок перешиб ему ногу, оставшуюся у кровати. Не потянись он сам к столу, был бы убит этим осколком. Вначале он не почувствовал ничего, кроме удара, и добрался на своей перебитой ноге до Куропаткинского люнета, только там появились сильные боли и он не мог уже сам уйти. От форта II до Куропаткинского люнета никак не меньше шагов двухсот.

Один из моряков уверял, что минные аппараты на больших крейсерах и броненосцах никогда не могут принести пользы, а служат вечной угрозой, вечной опасностью для самого судна.

Попади неприятельский снаряд в заряженный минный аппарат, и судно погибнет от собственной мины!..

— У нас нет военных советов, — горячился штабс-капитан В. — в которых участвовали бы строевые подпоручики, имея право голоса. Пусть их мысли будут иногда шальные, но они могут дать весьма ценную новую идею!

Кто-то высказал любопытство, сколько плавучих мин японцы спустили на артурском рейде за время войны? Число их должно быть огромное, так как их официальные известия о спущенных ими здесь минах начинаются с 26 февраля (10 марта). Теперь, дескать, им придется самим расхлебывать эту кашу.

Января

В 7 часов утра — 2°, тихо, ясно.

Сегодня снова удручающий слух, будто вся Россия мобилизуется ввиду возможности войны с Англией.

Вчера японский майор в гостях у Г. высказался, что не следует стремиться уехать на джонках, это и трудно, и опасно — могут нарваться на мины и погибнуть на скалах или на мели; будто были уже случаи, притом джонки не отопливаются, холод берет свое, и что джонки могут идти только при попутном ветре. Он советует обождать — дорога устроится, и тогда все могут уехать через Дальний на пароходах.

В 12 часов 8 минут термометр показывает на солнце +14,5°. [606]

После обеда заехал В. А. В., чтобы взять меня с собой; он получил от егермейстера Балашова четыре номера «Нового времени»: от 13, 15,19 и 28 октября.

Прочитали мы эти газеты, что называется, в один присест.

Нас возмутило описание (в «Новом времени» от 28 октября) подвигов генерала Никитина, о которых мы и «сном-духом» ничего не ведаем.

Не безынтересен интимный разговор с почтенным И. П. Б.

Он винит генерала Смирнова в том, что он не арестовал генерала Стесселя в самом начале осады:

— Ты-де человек неграмотный, ничего в этом деле не понимаешь — чтобы ты мне не мешал!

— Не Георгиев им следовало давать, а Станиславов последних снять с них — вот что нужно было!..

Относительно В. высказался, что он не берется утверждать, что это человек честный, несомненно то, что он умен, хитер и способен работать. Но чтобы он что-нибудь сделал для общей пользы, для артурцев, он сильно сомневается.

— А он мог бы многое сделать, он выдающийся из среды наших чинов, если бы не страдал так распространенным недугом стяжания на счет службы, положения...

Января

В 7 часов утра — 2°, тихо, ясно.

Хотя я лег в час ночи, но проснулся в шестом часу и не мог более уснуть: головные боли, состояние подавленное, какая-то тяжесть во всем теле.

Когда я отправился в Новый город, около Телеграфного моста стояло много китайских подвод — арб, запряженных мулами, ослами, лошадьми, смешанными парами и тройками, это немного радовало: есть кого нанимать, когда представится возможность выехать.

В Новом городе нашел вывешенным японское объявление:

«Сверх допускавшегося до сих пор выезда мирных жителей города Порт-Артур исключительно из Голубиной бухты, с сегодняшнего числа кроме того еще разрешается выехать через город Дальний. [607]