Шестая симфония. Великий жизнеутверждающий смысл смерти

Замечательная православная актриса Ермолова писала об этой гениальной музыке: "Она ясна и глубока и торжественно прекрасна. Она мрачная и скорбная, но это не тот крик, который заставляет нас корчиться в судорогах, который издергает все ваши нервы, это великая скорбь, которой открываются небеса".³⁴

Каким же образом отверзаются небеса, бесконечно радуя дух человеческий? В чем жизнеутверждающая сила смерти? Почему шедевры искусства так часто вырастают из темы смерти? Почему деградировали, скатывались в мерзость культуры, терявшие память смертную? Почему ее, память смертную, святые отцы почитали основой истинной преизбыточествующей жизни? Почему эту симфонию о смерти Чайковский писал в состоянии необыкновенного духовного ликования и блаженства?³⁵

Православие дарует нам здесь удивительную ясность. Сербский митрополит Амфилохий (Радович) характеризует смерть как предел обезображенности человека, его богоотчужденности и отчужденности от самого себя. Но в ней, как и во временности всей истории и цивилизации, есть и жизнеутверждающий воспитательный смысл. "Смерть — истинная мера и окончательное испытание не только человека, но и всей человеческой деятельности, всех ценностей… только те ценности, которые сильнее смерти, могут быть истинными".³⁶

Что же сильнее смерти? Человек ли? Человеческая ли гордыня? Нет, она терпит здесь полное поражение. Сильнее смерти — Бог, вечная Божия любовь к созданию, Божия красота, блаженство, свет, совершенство, истина. Все бесценные богатства божественной вечной жизни даруются человеку, — только б он захотел их взять.

А чему же угрожает смерть? Неужели жизни? Может ли смерть, которая от дьявола ("завистью диавола вошла в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его" — Прем. 2:24), быть сильнее жизни, которая от Бога!

Нет, не подлинную жизнь уничтожает смерть, но жизнь смертную. Хайдеггер говорил, что человек есть "бытие к смерти". Если иметь в виду узость этого определения, то внутри этой узости определение верно: смерть действительно увенчивает смертное, неподлинное существование человека. Особенно ясно видно это в неверующих людях. Да разве это жизнь? Эту-то мертвенную "жизнь", смертное существование, следствие богоотчуждения и поглощает смерть, как свое законное достояние, ибо зло не имеет права на бессмертие. Тленность человека есть следствие недостатка в человеке истинной жизни. "Прежде сущего — Сущий". Все несущественное имеет временное существование — таков закон. Существование возможно лишь в лучах вечной любви Бога. Потому конец земной жизни благочестивых людей святые отцы называли не смертью, а "третьим рождением" (после рождения и крещения) и "освобождением от смерти" (преп. Максим Исповедник). Верующие уже в этой жизни получают обетования, залоги и несомненные удостоверения в Божественной жизни, и потому, помня о смерти, восходят от радости в радость. Радость совершенную оставил нам Христос (Ин. 15:11; 16:24; 17:13, 1 Ин. 1:4). "Всегда радуйтесь" (1 Фес. 5:16), увещевает апостол! Сбылось древнее обетование вечной молодости — "обновится, яко орля, юность твоя" (Пс. 102:5). "Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется" (2 Кор. 4:16). Отсюда и радость ожидания смерти. "Ибо для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение. Если же жизнь во плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас" (Фил. 1:21-24).

Отпадавший от изначального православия Запад, потеряв эти твердые основания правильного светлого жизнеощущения, стяжал греховный ужас перед смертью. Как это далеко от пламенных слов апостола Павла: "Ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем" (Рим. 8:38-39)! Устрашающий "Танец смерти" становится излюбленным сюжетом в живописи, в гуманистическую эпоху даже церковный жанр Реквиема поражается нотками мрака, в то время как православная Панихида являет собой молитвенно-торжественные проводы усопшего в истинную жизнь со святыми. В светском траурном марше светлые воспоминания в средней части лишь оттеняют мрак в душе, утверждаемый крайними частями. От этого ужаса Запад в последние века бежал в животное бесчувствие, беспамятство, в произвольное забвение живительной памяти смертной. Однако жизнь в безмятежной иллюзии со множеством успокоительных таблеток и отвлекающих увеселений не спасает больное человеческое общество от неврастении, от потаенного ощущения тщеты, тоски и бессмысленности.

Какое же чудо содержат в себе произведения Чайковского, посвященные теме смерти? Почему они потрясают весь мир? В чем подъемлющая и радующая дух сила, их православная глубина, величие, красота?

Кажется, непосредственно о Шестой симфонии Чайковского пишет митрополит Амфилохий: "Сотрясая до основания все человеческие ценности, распиная греховную самость и самодовольство, смерть пробуждает жажду истинных ценностей и жизни, вечной Истины и неугасимого света. Как экзистенциальное потрясение, она поднимает в человеке бунт против рабства неизбежности, временности и греха, становясь толчком для пробуждения стремления к изначальной целостности и потерянной свободе. Так смерть воспитывает и, что важнее всего, отрезвляет и будит от "сна тяжелого".³⁷ Да, такова вдохновляющая поэзия истинной жизни нашего гениального композитора.

Наиболее неожиданной, неслыханной даже с точки зрения традиции, но в то же время чрезвычайно логичной частью симфонии оказался ее финал.38 Он противоречит не только характерному для заключительных частей стремлению дать в конце нечто жизнеутверждающее в привычном смысле. Он преподносит и нечто новое в сравнении с мрачным окончанием сонатно-симфонического цикла, затрагивающего тему смерти, например, в сонате Шопена b moll.

В ней, после зловещего инфернального скерцо следует траурный марш, в котором, по слову Шумана, "есть даже что-то отталкивающее; на месте этого марша какое-нибудь Adagio, например, в Des произвело бы несравненно лучшее впечатление. То, что вы слышите затем под названием финала, скорее мистификация, чем музыка. Все же надо признать, что и в этой безрадостной, лишенной мелодии части мы чувствуем веяние своеобразного и страшного духа, готового мощно подавить все противостоящее ему. Безропотно, как прикованный, слушаешь до конца; но похвала замирает на устах, — ибо это не музыка".³⁹ Отталкивающе впечатление на Шумана траурный марш произвел, видимо, своим натурализмом. Страшные, жестко звучащие, оголенные от жизни пустые квинты, есть выражение жути несуществования. А что такое безрадостная финальная часть? Что за страшный дух стремится подавить все противящееся ему? Слышали здесь веяния ледяного ветра на могилах, сдувающего последние листики памяти о бывшей некогда и навсегда исчезнувшей жизни. Странно аукнулась здесь традиция ужаса, зомбировавшего отходивший от православия средневековый Запад со времен танцев смерти.

Какая же небывалая огненная жизнь духа открывается благодаря этому сравнению в финале Шестой симфонии! Если в первой части смерть была оплакана с разрывающими сердце рыданиями, если в медленной части отлетевшей душе показываются блаженства рая, если встречает душа и искушения славы, то где же она в четвертой части? В ожидании суда?

Каков будет суд? Он зависит от того, что стяжала душа на земле и взяла с собой в вечность. Гордыню ли, ожесточение, бесовский страх пред Богом (ведь "и бесы веруют, и трепещут" — Иак. 2:19)?

Что же стяжала, что взяла грешная, трепещущая душа интонационного героя симфонии? Взяла главное, драгоценнейшее: молитву, способность молитвенно просить и покаянно рыдать! Следовательно, взяла и жизнь, отношение к Судии как к милостивому, любящему Богу. Пред немилосердным богом невозможно раскрыть в доверии свое сердце и покаянно рыдать. Таковым клеветнически почитают Бога ожесточившиеся бесы, и потому, иссохшие, утратившие любовь к своему Создателю, каяться и молиться не могут. Равным образом — и ожесточенные, не способные к любви людские души. Но если сохранилась доверчивая детская любовь к Создателю (вспомним слова Господа: "если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" — Мф. 18:3), — может ли Господь отвергнуть детскую любовь?! Цель всей жизни на земле есть стяжание любви: "возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим" (Мф. 22:37). Эта заповедь, как видим, выполнена лирическим героем! Не количеством грехов, а покаянно-смиренным, исполненным любви состоянием души определяется ее будущее, ее способность жить с Богом. Запад исходное православно-онтологическое понятие греха как смертельной болезни, удаляющей от Бога, Который есть любовь, умалил до юридического понятия вины. О, как трудно, страшно, мучительно было бы предстать перед богом-юристом и законоведом. Но душа чувствует, что предстанет на суд Любви.

Взглянем и на средства выражения. Первый начальный аккорд. Огненный вопль души. Тоника с дорийской секстой внизу. Какая странная краска! В ней одновременно и печаль, и предельное напряжение, смятенность, и нечто дивное, свет надежды. Сколь безнадежнее звучало бы тоническое трезвучие! А для тональности доминанты — это вторая ступень. Оттенок доминантового лада, с мажорной местной тоникой, также важен в тревожном контексте. От мажорности местной тоники — ободрение света. А незавершенность мажорной доминанты и ее тяготение к тонике как бы соответствует открытости души, ее устремленности к чаемым милостям. И окончание фраз на мелодическом повышении, знак мольбы и вопрошания, — словно протянутые в мольбе руки.

Не пройдем мимо хоральных ассоциаций. Здесь скрытая соборность: рыдания от лица всего молящегося человечества!

В последующих мотивах отрезки псалмодии также выражают это ревностное состояние души. Далее молитвенные рыдания вздымаются в восходящих секвенциях. Случайна ли в творчестве Чайковского огромная роль подобных секвенций, рвущихся ввысь и часто сопровождающихся указанием crescendo, "влюбляющегося crescendo", как он однажды написал в заметках? Они возводятся токами дышащей в его творчестве небесной любви. И в данном случае эти пронизанные любовью секвенции выражают вживание в прошения, в которых настойчивость, томительная жажда близости Богу соединяется с раскаянием, с покаянной скорбью (острые, щемящие секундовые задержания).

Как наглядно тема смерти у Чайковского преображается характерной для его творчества поэтикой любви!

"Лирический герой", художественное "я" произведения не всегда совпадает с личностью автора. Но у такого искреннейшего человека и композитора, каким был Чайковский, — и не находится в отдалении. Драгоценна эта искренность! Вопиющий разрыв между красотой творения и злобой автора не может не снизить восторга, как бы ни защищали искусствоведы право художника на автономность (в переводе: самочиние) своего искусства. Чайковский же не случайно стал любимейшим композитором в мире. В этой связи обратим на следующие ключевые биографические факты.

Смысл творчества он с самого начала видел в жертвенном служении Богу. "Я должен пожертвовать всем для того, чтобы развить и образовать то, что мне дано Богом в зародыше", — писал он сестре, А.И. Давыдовой, мотивируя свой отказ от карьеры юриста. Отсюда, из идеи служения, притом без малейшей примеси тщеславия (!), — необыкновенная ревностность в работе и стремительный возлет его гения.

Надежный признак искренности веры, дышащей любовью, — ее возрастание. "Я чувствую, что начинаю уметь любить Бога, чего прежде я не умел… я часто со слезами молюсь Ему" (письмо к Н.Ф.фон Мекк). Дар слез любви в молитве святые считали одним из условий возрастания души к Богу. А многие ли верующие стяжали сей дар? И о чем просит в молитвах композитор? Не о пустяках! Просит о главном. "Прошу Его дать мне смирение и любовь, прошу простить меня, вразумить меня, а главное, мне сладко говорить Ему: Господи, да будет воля Твоя, ибо я знаю, что воля Его святая" (из письма к ней же). Чайковский сподобился того, о чем говорили все святые.

"Великое благо — предаться на волю Божию. В душе тогда один Господь, и нет другой мысли, и она чистым умом молится Богу, и чувствует любовь Божию… Исполняющий волю Господню всем доволен, хотя и беден и, быть может, болен и страдает, потому что его веселит благодать Божия. А кто недоволен своею судьбою, ропщет на болезнь или на того, кто обидел, тот пусть знает, что он находится в гордом духе, который отнял у него благодарность к Богу"⁴⁰

"Ежечасно и ежеминутно благодарю Бога за то, что Он мне дал веру в Него", — пишет Чайковский. Вера, действующая любовью, подвигала его бороться с мучившими его грехами. Потому не будем уподобляться клеветнику из побасенки Чапека: "Это дерево прекрасно? А вон, посмотрите, у него веточка сухая!" Бог, как мы знаем от святых отцов, "целует и намерения". Заметим, что святые отцы клеветой называли не заведомую ложь (что именовалось лжесвидетельством), а открытие грехов ближнего, особенно покрываемых раскаянием и борьбой с ними.⁴¹

"Людей люби, людей беги". Во исполнение этой святоотеческой заповеди Чайковский убегает от пустого общения, отчего, по его признанию, возрастает любовь к людям. "Мне столь же ненавистны, например, салонные людские отношения, сколь бесконечно дороги, например, семейные. Быть может, благодаря этому удалению от суетного вращения среди городской толпы я все более и более проникаюсь новым и сладостным чувством, прежде находившимся во мне лишь в зародыше. Я стал верить в Бога и любить Его, чего прежде не умел" (из письма выдающемуся православному педагогу С.А. Рачинскому).

О чем говорит употребленное в письмах к разным адресатам слово: "не умел"? Мы помним: святые отцы истолковывали духовную любовь к Богу и к людям как произвольное чувство, выросшее из божественной свободы человека, из решительного произвольного склонения свободной души к добру и ревностных, усердных, горячих усилий свободной воли. Высочайшее имя любви мы часто употребляем неправильно, прикладывая его, например, к блудливой животной страсти Кармен, которая позорно влечется ею, не делая никаких, даже вялых попыток освободиться от нее и презирая жертв предыдущего хищного влечения сердца, — наглядное обнаружение того, что в основе "любви" лежит дьявольская ненависть к людям и бешеный эгоизм. "Не умел" же Чайковского свидетельствует о предшествовавшем труде души и о том, что выстраданная его любовь является подлинной, благодатно-послепроизвольной любовью: даром Божиим, новым незнакомым ранее "сладостным чувством", по словам композитора. Человек приносит Богу "труд любви" (1 Фес. 16:3; Ев. 6:10) — словосочетание, странное для неверующих. А Господь дарует небесную сладость чувства.

Этот вывод ободряет наше благодарное чувство к композитору, побуждает интерпретировать исключительную православную доброту его музыки не как проявление сентиментальных, непросветленно-человеческих мирских эмоций, но именно как просияние в его музыке Божественной любви, великого дара Бога России.

Любивший православие, благодаривший Бога за него — мог ли не любить он и православную отчизну? "Сколько было восторгу, и все это не мне, а голубушке России" (запись в дневнике после концертов в Праге). "Я артист, который может и должен принести честь своей Родине. Я чувствую в себе большую художественную силу, я еще не сделал и десятой доли того, что могу сделать. И я хочу всеми силами души это сделать".

Не будем же опошлять его музыку сентиментальной ленивой интерпретацией. В его музыке — под скромным видом исключительной простоты, непритязательности, доверительности и беспредельной искренности — скрыто величайшее чудо: огнь небесный. "Влюбляющееся crescendo" возвышенной любви к Богу да возвысит сердца и окрылит души исполнителей! Да пропитает каждую клеточку его дивной музыки. Да возведет и теоретическое истолкование и слушательское восприятие его музыки на еще большую высоту во славу России в мире и ради очищения опавшей и циничной духовной его, оскудевшей любовью атмосферы.

Примечания:

1. Преп. Симеон Новый Богослов. Слова. Вып. 1. — М., 1879, с. 167.
2. Не здесь ли тайна исключительного спокойствия в игре самого Баха, которое поражало Шейбе и Форкеля?
3. Das Neue Testament und Psalmen. Taschenausgabe. Stuttard, 1980.
4. "Божественная... красота...в неизреченном блаженстве созерцается по добродетели" — пишет св. Григорий Нисский (Об устроении человека. СПб 1995, с.16).
5. Музыкальные новеллы. Петербург, 1922. С. 56-57.
6. Там же, с. 38.
7. Жан Шаплен (1595-1674): "Обоснование правила двадцати четырех часов и опровержение возражений" (1630) — В хрестоматии: Литературные манифесты западноевропейских классицистов. М., МГУ, 1980, с. 265-272.
8. Жан Расин. Предисловие к трагедии "Береника". В кн: "Литературные манифесты западноевропейских классицистов. — М., МГУ, 1980, с.423.
9. Бен Джонсон. Заметки... — в кн: Литературные манифесты западноевропейских классицистов. М., МГУ, 1980, с.180.
10. Ромен Роллан. Музыкально-историческое наследие. В 8 вып. Вып.2, М., 1987.
11. В "Письмах об эстетическом воспитании", появившихся в 1795 году.
12. Гюстав Флобер. Избранные сочинения. — М., 1947, с. 591
13. Там же, с 610-611
14. Там же, с. 612
15. "Парус" пораженного байроновским демонизмом М.Ю.Лермонтова, 1841; в 1842 году появляется и сам его "Демон".
16. В.А.Жуковский. Письма к его императорскому высочеству великому князю Константину Николаевичу. 1840-1851. М., 1867. с. 40.
17. Константин Романов. Избранное. — М.,1991, с.56.
18. "Современную музыку не упрекнешь в мелкотемьи. Тут и Шекспир, и Толстой, и Библия, и Гоголь, Петр Великий, Иван Грозный, Борис Годунов и даже сам Господь Бог откалывает антраша! Поражает — невероятная легковесность, бездумность по отношению к очень серьезным вещам и одновременно разросшееся авторское самомнение, какое-то уверенное, сытое самодовольство. Выдуманная грусть, боль в соединении с этим сытым самодовольством. Измыслить можно все, даже скорбь, боль — все, чего в жизни интеллектуального круга ощущается недостаток. Это измышленное также выбрасывается на рынок" (Свиридов).
19. Блаженной памяти старец Паисий Святогорец. Слова. Том II Духовное пробуждение. Салоники, Москва, 2001, с. 48.
20. В кн.: Зарубежная музыка XX века.—М., 1975.
21. "...Рамо и Равель, Массне и Дебюсси, Бизе и Мийо совсем не так бесконечно далеки друг от друга, как кажется с первого взгляда,. Всех их порождают, держат и направляют социальные условия и среда, не давая запереться в философском уединении и требуя непосредственного ответа на свои запросы с указанием точного места приложения сил" (там же, с. 114).
22. Россия — это сама жизнь". Заметки иностранцев о России с XIV по ХХ век. М.,2004. С. 495, 89, 514,469
23. "ВАЖНОЕ! Русская культура неотделима от чувства совести. Совесть — вот что Россия принесла в мировое сознание" (Свиридов).
24. Кириллина Л. Формы некоторых произведений Бетховена в связи с музыкально-теоретическими учениями XVIII века //Проблемы музыкальной формы в теоретических курсах вуза/Рос. акац. муз. им. Гнес. Вып. 132.—М., 1994.
25. Ильин И.А. О России. Три речи/Собр. соч. в 10 томах. Т. 6, кн.2. - C.10-1I.
26. Н.В.Гоголь. Духовная проза. — М., 1992, с.228-229.
27. Литературные манифесты западноевропейских классицистов. М., МГУ, 1980. С. 151.
28. "Музыкальная академия", 2000 №
29. О, отчего полна томленья
И странных грез душа моя,
Когда в тиши уединенья
Напев знакомый слышу я?

Не будят в сердце эти звуки
Печали, смолкнувшей давно,
Ни мук любви, ни слез разлуки
Им воскресить не суждено.

Но я люблю твой глас призывный,
Напев далекой стороны,
Как ропот моря заунывный
В часы вечерней тишины...
30. Н.В.Гоголь. Духовная проза... с.75.
31. Там же, с.76.
32. Старец Силуан, Жизнь и поучения. — М.-Ново-Казачье-Минск, 1991, с. 262.
33. Л.Кириллина. Формы некоторых произведений Бетховена в связи с музыкально-теоретическими учениями XYIII века. //Проблемы музыкальной формы в теоретических курсах вуза. /Рос. акад. муз. им. Гнес. Вып. 132.– М., 1994.
34. Е.Орлова. Петр Ильич Чайковский. М., 1980. С. 86.
35. "Мне хочется сообщить о приятном состоянии духа, в коем нахожусь по поводу моих работ, —[...]симфония так и будет называться Программная симфония (номер 6) [...] Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко во время странствования, мысленно сочиняя ее, я очень плакал... Ты не можешь себе представить, какое блаженство я ощущаю, убедившись, что время еще не прошло и что работать еще можно" (Письмо В.Давыдову 11 февраля 1893). "[...] я положительно считаю ее наилучшей и в особенности наиискреннейшей из всех моих вещей. Я ее люблю, как никогда не любил ни одно из других моих музыкальных чад". (Письмо В.Давыдову 3 августа 1893).
36. Митрополит Амфилохий (Радович). Основы православного воспитания. Пермь, 2000. С. 160, 161.
37. Там же. С. 163.
38. "По форме в этой симфонии будет много нового, и, между прочим, финал будет не громкое аллегро, а наоборот, самое тягучее Adagio". (Письмо В.Давыдову 11 февраля 1893).
39. Роберт Шуман. Избранные статьи о музыке..М., 1956. С.140.
40. "Старец Силуан. Жизнь и поучения". М., 1991. с.304,307.
41. Как лжесвидетельство следует расценить версию о самоубийстве композитора. По словам специально исследовавшего этот вопрос добросовестного ученого Антипова, никто не может предъявить фактов, достоверно подтверждающих предположение. Если же даже юридическая наука положила в свое начало презумпцию невиновности, то не важнее ли она в сфере этики? Вера худым предположениям обнажает испорченность души.

=-=-=-=-