От центростремительности к центробежности

Сам гуманистический человек подметил эту тенденцию. Но как не ужаснулся? В одном из политологических собраний Америки был показан жестокий эксперимент: лягушка, перенесенная из холодной воды в горячую, тут же попыталась выбраться из банки. Ее снова поместили в холодную, но с компьютерной точностью задали постепенный режим нагревания, чтобы ее рецепторы не фиксировали изменений среды, — отчего она и не делала никаких попыток спастись, пока, наконец, не сварилась. В страшных муках она умирала — а причина их осталась для нее сокрытой. Так тяжко жить человеку в век всемирного осатанения. Ослепленный ум из мириадов причин не способен выделить главной — своего произвола, подставившего душу дьявольскому поруганию. Своего ожесточения ему не с чем сравнить: из-за постепенности оскудения забыл об истинном блаженстве духа.

Центроотбегательная тенденция, рожденная вирусом неверия, не была всеохватной (иначе как возрастать светскому искусству в красоте?!), но постепенно увеличивалась в силе и мраке ярости. (Отсюда методологический вывод: в анализе шедевров не увлекаться односторонностью! И прежде видеть свет, ибо ради этого лучшего существует серьезное искусство. Но видение явлений центробежных предостережет нас от соблазнов искусствобожия и культуроверия с потерей трезвенности сознания).

Святые отцы сравнивали образ Божий в человеке с отсветом Божией красоты в зеркале души. Свет максимален, когда зеркальце души обращено к Богу, — так бывает в состоянии чистой святой молитвы. Если ж зеркальце отлоняется, образ тускнеет, а при спинном повороте оно собирает в душу мрак и зловоние бесовского мира. Потому картину потемнения культуры можно выразить через динамику поворота. Его крайние точки в изобразительном искусстве представлены иконой и "Черным квадратом" — антииконой Малевича. В музыке — богослужебным молитвенным пением и беснующейся рок-музыкой.

Вновь прибегнем к сравнению двух сфер культуры, на этот раз не в аспекте их общей устремленности к идеалам христианства, но в перспективе отдаления светской музыки от них.

Богослужебное пение и светская музыка — в перспективе нараставших различий.

Богослужебное пение

Генеральная ориентация относительно центра — Бога - Центростремительная (жажда близости Богу).

Следствие исходной Ориентации в духе - Торжество плиромности; приятие тварной красоты лишь как откровения красоты Божественной.

Последствие в макроформе - Всякое песнопение разомкнуто в богодухновенное "Сверхпроизведение" богослужения, объемлющее тысячелетия, — подобно тому, как "разомкнута" в мир Божий сама личность человека (соборная по определению).
Следствия в семиозисе - Молящийся в песнословии человек предстоит пред Богом. В онтологическом (бытийственном) просторе богообщения тает граница и уменьшается дистанция между кающимся человеком и Богом. Действием благодати отверзается ум и расширяется сердце для приятия истины и жизни в Божией реальности.

Светская музыка

Генеральная ориентация относительно центра — Центростремительная + центробежная (жажда удаленности: желание спрятаться от Бога, подобно согрешившему Адаму; в логическом и историческом пределе — скатиться в осатанение; первые симптомы — в ощущении паритетности, мнимого равенства, двух ветвей духовной жизни, церковной и светской, а далее — расцерковление и деградация последней до рок-культуры).

Следствие исходной ориентации в духе - Тенденция к автономизации тварной красоты; примешивание к ней страстей и плотолюбия. От ослабления плиромности рождается драматизм, трагизм и прочие обособленные способы жизнеощущения.
Последствие в макроформе - Музыка существует в мириадах обособленных произведений (отсюда эстетические критерии стройности, устойчивой самозамкнутости, самостоятельной красоты формы), подобно тому, как обособлен от Божьего мира индивид.

Следствия в семиозисе - Человек представляет Бога и мир. В виртуальном пространстве мечты преграда меж человеком и Богом не тает, расстояние не сокращается. Из преграды творится экран сознания, на него проецируются образы представлений с выражением сопутствующих чувств (stile rappresentativo — представительный стиль и stile concitato — взволнованный стиль). Сознание стало невыключаемым телевизором (на экране — порождения спрятавшегося от Бога "подсознания"). Эстетика откровенничает о познании в "художественных образах", к тому же "условных": дверь в "беспредел".

Существо тенденции открывается в ее последней цели. Что же там, в беспредельном пределе обеих тенденций, центростремительной (centripeta) и центробежной (centrifuga)?

Для первой — это Бог, Его безмерная любовь, мудрость, блаженство, сила, свет истины. Конец центробежности теряется во тьме кромешной, безбожной ("тьма кромешная" — в Мф. 8:12; Мф. 22:13; Мф. 25:30, — от слав. кромй, вне Бога). Что же там? Океану благодати (греч. cari? — любовь, красота, радость, блаженство, милость) противостоит ужас ожесточения. Жесткость в русском языке ассоциируется с жестью, греческое "склерос" этимологически производно от глагола со значением иссыхать (отсюда "скелет", ссохшийся, "склероз", ожесточение). Вне источника Жизни человек иссыхает, ожесточается. Словом "жестосердъ" переводится и гр. acaristo?, в котором префикс а- означает отрицание значения корня, — того великого понятия, которым пронизан Новый Завет: "И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины (plhrh? carito?) — Ин. 1:14. Вот корень! Вне благодати — адской силы недовольство, отчаяние, зависть, раздраженность, пенящаяся бешенством злоба, — геенна, огонь неугасимый. Существо центробежной тенденции состоит в самовольном безумном выборе геенны, в то время как Бог хочет даровать нам жизнь преизбыточествующую. Прокомментируем сравнение.

Распад плиромности в духе

Человек создан для истины, но не есть истина ("Аз рех во изступлении моем: всяк человек ложь" — Пс.115:2). Он создан для чистоты и святости, но не есть святость (ибо "един свят" Бог — Откр. 15:4). Человек создан для блага и блаженства и вечной преизбыточествующей жизни, но сам по себе не благ и не блажен и не есть самобытная жизнь: грех и рождаемая им смерть — отрава жизни ("никто не благ, как только один Бог" — Мф, 19:17; Мк. 10:18; Лк. 18:19). Создан он и для красоты — но не есть красота. Величайшие дары человек получает лишь в Боге. Невозможно уворовать славу Божию. Поползновение на воровство превращают истину в мнение, которым живет поглупевший и потемневший ум. Своеволием непослушания грязнится воля, сердце прельщается лестью. Не воровать славу Божью, а смиренно питаться ею призваны люди. И так да не сотворим кумира из человека в сговоре с западным гуманизмом! Ведь предел деградации гуманизма на земле, по острому слову С.Л.Франка, — в гоминизме, в поклонении человека себе как высшей из гоминид (человекообразных), как об этом и учат учебники зоологии.

Выпадение человека из божественной плиромы (Ин. 1:16; Еф. 1:23; Кол. 2:10) вновь сделало его неполным, следовательно, и неспособным к пониманию. Распавшиеся фрагменты сознания утратили возможность соединения. Лишившийся понимания человек ожесточенно домогается проникнуть падшим умом туда, куда вход ему категорически закрыт, ибо, по мудрому слову русской пословицы, "без Бога ни до порога". По слову св. Феодора Студита, "сначала дьявол искушает нас принять в себя греховный помысл, а потом изрещи в сердце своем некое слово беззакония; и таким образом как только осквернит и прельстит душу греховными помыслами и лукавыми помышлениями, он изводит ее из естественного ее состояния и доводит ее до того, что она соделывается несмысленною, слепою и безумною, и желает того, что составляет для нее зло, — вместо света тьмы, вместо сладости горечи, вместо жизни смерти...⁶

Перечислим важнейшие недоумения плотского человека, отразившиеся и в искусстве.

1. Разъятие истины, этого, по выражению Вл. Соловьева, "сущего всеединого": отщепление истины от силы, силы от любви, любви от жизни, сущего от Сущего. В результате западный распавшийся человек начал понимать, по слову И.Киреевского, разумное — одной частью души, полезное — другой, прекрасное — третьей, возвышенное — четвертой, моральное — пятой и так до бесконечности. Предел разрушения в рамках гуманистической культуры — материализм, сущность которого, если исключить его подворовывания из христианства, состоит в нелепой вере в то, что мир изначально глуп и мертв, следовательно, лишен сущностной красоты. Истина плиромна и открыта лишь человеку в его полноте ("вы имеете полноту в Нем" — Кол. 2:10).

Нагляден распад красоты и истины. В писаниях святых отцов, например, Макария Великого, — какая мудрость, бездна истины! И вместе с тем — какая красота, сколь дивно окрыляет душу! Современные критерии не охватят этого плиромного единства. Красота — да только не "эстетическая", а вдохновенная, святая, Божия. Истина — но не сухая, не деревянная, а настоящая: огненно светозарная, ликующая! И у святых отцов было различие жанров: догматическое богословие, отточенностью формулировок отсекало ереси, литургическое богословие полнилось спасающей красотой. Но эти различия внутри плиромы. А распад гуманистического сознания — за ее пределами.

2. Несоединимость категорий объективного-субъективного при распаде духовного.
"Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни" (Ин. 6:53). Выпав из ослепительной реальности Царствия Божия, картезианский человек лихо наловчился делить сущее на мир объективный и мир наших идей и чувств — мир субъективный, психический. А что же может быть еще кроме этих двух? — удивляется двумерный пленочный человек Запада. "Истина объективна", — возглашает Гегель. — "О нет! Даже говорить с человеком объективистской веры есть признак сумасшествия, потому что это все равно, что разговаривать с палкой. Истина субъективна, потому что все самое главное в жизни — любовь, вера, упование, дружба, красота, чистота, милость, справедливость, — проходит через человеческое сердце", — темпераментно возражал Кьеркегор. "Истина, вера — помесь объективного с субъективным", — предлагает компромисс Шлейермахер. На эту коренную изначальную фальшь западного философского языка указал Жуковский. В православии нет такого распада в голове. "Человек есть храм Божий и Живущий в нем", дефинирует Флоренский на основе слов апостола Павла.

В психологии продолжение того же картезианского плена мысли — в юнговском делении людей на экстравертов и интравертов. А где ж место для главного — для правды Божией? Несущественное вытеснило его! Нет места для святых возвышенных стремлений души, ищущей не объективного и не субъективного, ни внешнего мира вещей и не собственных внутренних мыслей и настроений, а истинной реальности Божией по заповеди! Экстроверт ли или интроверт преп. Серафим Саровский? Не измеряется небесная чистота грязью. Экстровертивна или интровертивна молитва о ближних? Не материально и не психично, а истинно реально Царство Божие!

И дивные дары добродетели — вера, надежда, любовь, чистота сердечная, красота смирения, высота смиренномудрия, неколебимая сила кротости, мир, долготерпение, радость совершенная — точно так же далеки от лживости картезианства: они — онтологичны, бытийственны, являют собой живые энергии благодати Божией, преображающей человека, омывающей сердца, просвещающей умы, укрепляющей ревностность и волю к истинной жизни.

Деление всего на объективное и субъективное с массой производных фальшивых противопоставлений (цивилизация–культура и пр.) — от отсутствии жизни преизбыточествующей, которую даровал Христос всем желающим ее.

3. Познание или преобразование? Сущностно единые, распались они в сознании выпавшего из плиромы человека и соединяются внешним образом.

Познание Бога есть преображение души. "По силе жития бывает познание истины" (преп. Исаак Сирин). Душа чем чище, тем ближе Богу, и чем ближе — тем чище! Может ли человек пересотворить себя? Может это только Сотворивший его. "Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего" (Ин. 15:5).

И в искусстве преображение материала в красоту совершается не без благодатной помощи свыше. Ее испрашивали и ощущали гении и благодарили за нее (в Баховских рукописях в начале каждого сочинения стоит: "Иисусе, помоги!", а в конце: "Единому Богу слава!"; Бетховен говорил о скрипичном концерте, что всякая его нота продиктована Всевышним, Чайковский благодарил Бога за созданные произведения). Начиная с Грига, стали приписывать творящую силу природе. Иносказательно ее и раньше звали на языческий манер "мой гений" (все же — не я!), "муза".7 Только XX век услышал несообразное: "Я гений, Игорь Северянин" — но именно эта самовлюбленность заградила поэту путь к гениальности.

Великая красота творится любовью. Нам ли ее сотворить? Толстой поставил такую цель, — а взросла дьявольская злоба, которая и погнала его из Ясной Поляны. Вне Живой Истины, Любви, творчество жизни невозможно. От себя человек творит почернение, которое и видим в искусстве последних времен.

"Теоретическое познание омертвляет объект", — пишут ученые. Как это?! Может ли мертвить познание мысли Божией о предмете? Ясно: речь идет о теории мертвого человека. Теория же не случайно в этимологическом родстве со словом Теос — Бог. Мертвость человека пробирается и в богословие. Попался как-то на глаза протестанский психологический аргумент против почитания святых: дескать, оно увеличивает свою долю в объеме молитвенного сердечного внимания, уменьшая долю Бога. Аргумент работает против его авторов! Закон сохранения — лишь в материи. А в духе не так. Дивен Бог во святых Своих! Чья у них святость? Божия. Другой не бывает: "Един свят (Откр. 15:4), един Господь", поет Церковь. Господь вливает в сердце океан Своей любви, сколько только оно может вместить. И уже тогда не мы любим святых, а Господь, открывающий нам ее. Как же можно ограничивать Господа в его любви и всемогуществе?! "Ибо не мерою дает Бог Духа" (Ин. 3:34)! Истинное познание преображает душу, расширяя ее.

В теории искусства тоже бесконечно спорили между собой учения об отражении и познании мира или его преображения или даже о творении нового мира (теории искусства для искусства, чистого искусства). "Искусство — не реальная жизнь и даже не ее отражение. Искусство — само творец. Оно создает свою собственную жизнь, вне времени и пространства, прекрасную своей отвлеченностью"⁸. Практика XX век развеет благодушие. Отдаление от Сущностного мира Божия смертельно опасно. Построение виртуального мира своеволия закончится хуже, чем о том мечтали романтики. Творцов-программистов постмодернистской виртуальной реальности в свою очередь программируют бесы — преддверие геенского пламени. Виртуальный кошмар устремляет в кошмар гееннский.

Как изменилась семантика слов! Древние греки назвали мир красотою (космос), славяне произвели понятие от нежнейшей основы *ми- (например, в слове милый), завершив ее древним суффиксом "р". Повернется ли у кого язык назвать геенну миром и красотою?

4. Познание без молитвенно-звательного падежа любви теряет и именительный, отсюда его сухо-информационный характер. В рамках картезианства звательность исключена. Невозможно молиться философскому богу Гегеля и всей немецкой классической философии, ибо он насквозь психичен: фантазм безблагодатной психики, плод длительного сползания в ереси! Как железо в отсутствии магнита не догадается о нем, так и человек ничего не скажет о Боге кроме лжи, если Господь благодатью не оживит сердца. Познать Бога можно, лишь став человеком, лишь отвергшись своего ветхого состояния недочеловека. Невозможно говорить о Боге издали, вне живого Причастия, принимаемому в таинствах Церкви. Потому западный мир и перестал молиться. Молиться себе? Центр тяжести смещается с молитвы на высокоумные трансценденции, на мистические психотехники, на горделивые медитации, якобы устремленные к свету, а на деле самостно возбуждающие свои пустые струны в отсутствии божественной музыки благодати. Отсюда —
5. Несоизмеримость чувства и ума. Молитвенное "умное чувство" святых дерзновением любви и веры производило чудеса — свидетельства присутствия Неба на земле. Основами плотской психологии стали сенсуализм и рационализм. Сенсуализм есть сведение начал познания к показаниям внешних органов чувств, говорящих о мире материальном, при полном забвении нежнейших органов сердца, которыми воспринимается реальнейшая реальность Духа. Рационализм, как иссушение и ожесточение ума, вырастает из сенсуализма с его неведением света, святости и высшей достоверности истинного познания, преображенного в единение (св. Дионисий Ареопагит). Человек, человечество и его культура "психологического иллюзионизма" (по выражению Флоренского) стали полыми внутри, утратив непостижимые богатства "умного чувства" (Диадох Фотийский, Григорий Палама), "Божьего чувства" (Ориген), подлинность которого свидетельствовалась великой красотой познания и чудотворениями (на этот критерий указывает и Сам Господь и недаром и этимологически слово "чувство" родственно немецкому слову schon — "прекрасный" и русскому слову "чудо").

Распад видения на представление и понятие. Представление и видения, отщепившись от умного видения Истины, стали фантазийными.

Музыке в связи с описанным глобальным сдвигом сознания открылся новый путь — она тоже, вместе со всей культурой, начала свое выпадение из мира онтологии, из мира сущностного, духовного в миры психический и вещный. Если ранее ее основой была символическая организация (символ есть сила воскрыления в бесконечную синеву небес: нечто видимое или слышимое, устремляющее сердце в мир невидимой укрепляющей Божественной реальности), то теперь она организуется знаками, указующими на миры материальный и психический. Комбинируясь друг с другом по произволу, они начнут строить "виртуальную реальность", настраиваемую пиаровскими технологиями бесовского мира.

6. Несоизмеримость индивидного и коллективного — от разрушения соборности, сроднения людей благодатью, Божественной любовью и красотой. Все земные соединения (материальным интересом, "высокими" идеями) — лукавы и временны. Любые формы земной солидарности — протезы соборности. Недостаток Божественного присутствия в человеке тут же рождает недовольство, а оно, будучи ростком ненависти (зависти, недоброжелательства, прочих форм злобы), разрушает общества.

Невозможно познание в логике злобы. Теперь, после падения марксистской эстетики, говорят: искусство — то, что может заставить других сопереживать и взволновать. Где гаранития, что эти волнения — не в сумасшедшем доме? От черноты не спасет и коллективизм, ибо возможно помешательство и всем человечеством, отпадшим от Бога.

7. Обессмысливание художественной деятельности: Кантовский парадокс искусства как "бесцельной целесообразности".⁹ Не увидел философ великой цели серьезного искусства. И можно ли, не живя православием в Боге, увидеть ее? Сухость — плата за предательство смысла.

Распад плиромности в форме

Пишут светские люди (например, Г.Пожидаев в книге о В.Калинникове): в Церкви боялись крупных и развитых форм. Западной же церкви ставят в заслугу смелость в освоении методов светской музыки.

Проблема здесь есть, но некорректно сформулирована. Напоминает аргумент из рекламы водки: слабо опрокинуть? В Церкви "не боятся никого, кроме Бога одного". Избегают же всего, что недостойно высоты богослужения. "Сложные" и "развитые" формы порождены автономизацией и атомизацией светского сознания. Это как раз то, что не нужно Церкви! Не хочет она распада сознания, неизбежного при удалении от Бога.

Будем рассуждать от противного. Представим: в Церкви зазвучала вдруг музыка, сонатно организованная, с характерной для сонаты драматургической интригой (от intrico — запутываю: первоначально термин дипломатический, затем драматургический, литературоведческий, искусствоведческий). — Мы забудем, зачем шли в Храм! Шли за близостью Богу, оказались на концерте. Это как если бы светский человек направлялся в консерваторию, а забредши в магазин, забыл о ней. Подобной забывчивости на главное и не желает Церковь. Потому не из малодушного страха сложности, а из великодушного опасения оскорбить любовь Божию невниманием избегает светских форм.

Не только сонаты и симфонии с их "концептуальностью" (зачем концепции человеку, которого Бог просвещает Истиной?!), но и самые элементарные формообразующие принципы "автономных" произведений чужды Церкви.

Принцип репризной трехчастности. Что может быть "естественней"? В XIX веке он стал центральным. Не случайно возгосподствовал он так поздно. Даже и зрелые сонатные формы Бетховена в его эпоху мыслились как двухчастные (экспозиция? разработка+реприза)! Естественное для светской музыки — противоестественно для Храма. Стремление замкнуть произведение в себе, завернуть вокруг себя, отторгнув от всего иного, — нужно ли это Церкви? Ничто не должно вставать стеной между человеком и Богом. Все, заслоняющее Бога, есть кумир, а церковному сознанию нужна Истина-Любовь.

Тем чудовищнее были бы для Церкви приемы хитрого управления слушательским вниманием. Например — предыкты, разжигающие нетерпение, детективное напряжение ожидания. Суггестия (внушение) — форма дьявольского насилия, а все Божие основано на свободе. "Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя…" (Мф. 16:24). Манипулирование вниманием противно Церкви. Непредставим в ней такой прием формообразования, как ложная реприза, и прочие формы интриги. Контрасты, неожиданные вторжения, динамические сопряжения — все это формы разрушения божественной плиромы. Церковь мыслит в простоте. Оставь гордыню, всяк в нее входящий! — ибо взыскуют в ней любви Божией, любовь же проста.