Глава 55. Дом за зелеными стенами

Я падал в бездну крохотной огненной искрой, жадный провал темноты прожорливо раскрывался мне навстречу. И демон с переломанными крыльями все никак не мог достичь дна. Грешный Хиеронимо вряд ли заслуживал иной участи. А потом меня охватил мрак — бархатный, мягкий, он полнился шорохами и отзвуками чьих-то шагов, словно меня со всех сторон окружала непроницаемая черная портьера, за которой шла какая-то своя жизнь, но я улавливал только беспокойный шелест ткани по полу, а круг, в котором я был заключен, все сужался, не позволяя ни вздохнуть, ни двинуться. Невидимые адские птицы касались моего лица своим оперением — и в тот момент я желал только одного: навеки утратить способность мыслить и чувствовать, просто перестать быть. И, видимо, кто-то сжалился надо мной — влага на губах казалась почти обжигающей, но она уносила прочь звуки и тени мира, что никак не желал отпускать меня.

 

* * *

Но в какой-то момент тьма, частью которой я стал, исчезает — нет, ее разрывает свет, будто кто-то раздвигает темные шторы, за которыми я так надежно укрылся: щебет птиц за окном, зеленый полумрак, царящий в комнате и с непривычки показавшийся мне чуть ли не ослепительным сиянием. Белые стены, разделенные мощными деревянными брусьями, небольшое окно прямо напротив — похоже на мансарду. Я лежу на спине, раскинув руки, вслушиваясь в перезвон птичьих голосов — но он лишь оттеняет умиротворяющую тишину, обступающую дом. Мне кажется, стоит мне пошевелиться — и это обманчивое спокойствие уйдет, обернется миражом, обманкой. Тот, кто низвергся в адское пекло, не имеет ни малейшего шанса очнуться в раю. Нет, я не буду вставать, пусть этот сон продлится как можно дольше — я потягиваюсь, намереваясь повернуться спиной к нежному прозрачному свету, льющемуся из окна... прикосновение одеяла к моим щиколоткам — мягкое, прохладное, будто ласка.

Что? Я рывком сажусь на кровати, недоверчиво дотрагиваюсь до кожи на ногах — открытой, совершенно чистой... нет, если приглядеться, от колена до стопы она иссечена белыми штрихами — но ни следа от набухающих ран, ни привычной тяжести, прежде сопровождавшей каждое мое движение. Я еще какое-то время бездумно вожу пальцами вверх и вниз — нет, следы проклятия не появляются. И в голове светло и пусто: будто все, что было с нами — просто страшная сказка, история, рассказанная мне кем-то давным-давно, детали которой я уже успел подзабыть. "Жив... — повторяю я самому себе, пытаясь убедить, — жив..." Я, Гарри, мистер Поттер, жив и, кажется, вполне здоров, больше ни в чем не виновен и больше никому не судья. А тот, другой, Хиеронимо... я словно наяву вижу, как он поднимает склоненную голову от бумаг в кабинете отца Альваро, а его ладонь чуть вздрагивает в прощальном жесте. И мы отпускаем друг друга с миром.

А еще я смотрю на свои руки... почти такие же, как были у мистера Поттера прежде, пожалуй, даже лучше: Северус говорил, что это нетрудно исправить, но, похоже, он несколько перестарался. Будто заново слепил... скульптор, и взял на себя труд исправить то, что у природы вышло неважно.

— Левее, левее же! Кричер, держи, кому я говорю!

— Кричер старается, мастер Северус, но эта негодница...

Их голоса доносятся снизу, я бросаюсь к окошку — но деревья, растущие чуть ли не вплотную к дому, не позволяют мне ничего разглядеть. Однако в изголовье кровати есть и еще одно окно — и вот оно как раз выходит на выложенную камнем площадку перед домом, где Северус и оба эльфа пытаются удержать в воздухе какую-то конструкцию, напоминающую тент. Я раздвигаю ветви дикого винограда, с успехом заменяющие занавески, свешиваюсь вниз, чтобы разглядеть все получше... и вдруг... это воспоминание, полусон-полуявь из моего фламандского далека — дом за зелеными стенами, некогда пригрезившийся мне в тряской карете по дороге в деревню Гвин. Место, где мы оба — и Хиеронимо, и отец Альваро, любовники и грешники, могли бы быть вместе...

Снизу раздается звук падения, Северус ругается, Виолетта что-то пищит в свое оправдание, а мой домовик угрюмо молчит, накрытый плотной тканью. А вскоре я уже слышу, как под знакомыми шагами скрипят половицы в коридоре, дверь распахивается — зельевар стоит на пороге, небрежно засунув палочку за пояс джинсов, а я неловко улыбаюсь ему, понимая, что даже не удосужился одеться, встав с постели.

— Проснулся?

Он подходит ближе, всматривается в мое лицо, словно пытаясь понять что-то, а потом, будто решившись, все же обнимает меня, чуть прикрыв глаза, его губы едва касаются моего лба, висков, век... Напряженный, вновь сомневающийся во мне, готов, что я вот-вот оттолкну его... Я обхватываю его лицо ладонями, целую, нет, вгрызаюсь ему в губы, не позволяя сказать ни слова.

— Проснулся, — подтверждаю я, переводя дух через пару минут, и с наслаждением наблюдаю, как последние отзвуки тревоги уходят из его взгляда.

— Ты три дня спал, Гарри, — он держит меня за руки и чуть отодвигается, словно любуясь "шедевром" на расстоянии.

— И где мы?

Он усмехается:

— Помнишь, отец Альваро обещал Хиеронимо, что заберет его из той холодной неуютной страны?

— Северус, только не говори, что мы в Испании — ни за что не поверю!

— Нет, — он качает головой, — в Девоншире. Все лучше, чем Лондон. К тому же доктор Чэпмен полагает, что вам, мистер Поттер, показаны прогулки на свежем воздухе.

— Садовых работ не прописывал? — хмыкаю я, вспоминая, как обычно проходили летние каникулы в доме моей тетушки.

— В умеренных количествах, — подтверждает зельевар. Ему уже давно известно во всех подробностях, как "золотой мальчик" проводил лето, пока за ним не являлись волшебники Уизли или прочие добрые создания, сжалившиеся над участью бедной сиротки.

Сейчас мне кажется, что Северус — единственный в мире человек, который знает обо мне практически все, и меня это совершенно не смущает. Виной ли тому эйфория моего счастливого пробуждения, осознание того, что я наконец здоров, а, значит, могу строить планы, лепить свою новую жизнь из солнечного света — трудно сказать. Только мне отчего-то отрадно, что мне есть с кем разделить мое будущее. Он сомневается в чем-то, опять попытается сказать мне, что виноват передо мной, что промедлил... Зачем? Я проснулся в некогда пригрезившейся мне сказке — разве это не достаточное подтверждение тому, что все идет, как надо? Так, как было предначертано, задумано кем-то, чьи пути мне неведомы.

— Но дом-то чей, Северус? — не унимаюсь я, хотя все во мне радостно вопит в голос: "Твой! Твой!"

А тот, кто держит меня за руки, словно мы дети, затеявшие хоровод, чуть склоняет голову и таинственно молчит, улыбаясь.

— Не торопись. Для начала тебе не помешает умыться и позавтракать, а затем можем приступить к осмотру территории.

— Но чьей???

— Это дом Нарциссы Малфой, — отвечает он, а я... черт, если честно, я даже разочарован. Разумеется — ни у меня, ни у него отродясь не было дома за зелеными стенами. Того, что пришел из сна. И мне отчего-то становится немного грустно.

Когда я наконец спускаюсь вниз, злополучный тент уже водружен: небольшая площадка, выложенная камнем, на ней плетеная садовая мебель — Кричер старательно застилает стол белоснежной скатертью, нарядная Виолетта расставляет чашки и тарелки. Похоже, они тщательно готовились к встрече выздоравливающего героя, но вот незадача — он пробудился чуть раньше срока, а они не успели с подарками и сюрпризами и вот теперь суетятся, наверстывая упущенное.

— Хозяин Гарри, завтрак сейчас будет подан!

Мой домовик виновато склоняет голову, но ему невдомек, что никакие скатерти и безупречная сервировка не сравнятся для меня сейчас с совершенно абсурдной и простой радостью — впервые за последние месяцы я смог надеть джинсы и завязать кроссовки! И, ероша еще влажные после душа волосы, не чувствую привычной боли в некогда покалеченных пальцах.

— Северус, как ты это сделал?

Он усмехается, садясь в кресло и предлагая мне последовать его примеру.

— Я же говорил тебе, что это несложно. Есть специальная мазь. Она размягчает поврежденные кости. Я... как тебе объяснить? Считай, что просто собрал все заново. Ешь, — кивает он мне, а сам ограничивается одной лишь чашкой черного кофе.

И я не тороплюсь, наслаждаясь каждым мгновением этого утра: расправляюсь с яблочным пирогом, отделяя ложечкой кусочки поменьше, слизываю с кофе сладкую подушку взбитых сливок, жмурюсь, любуясь, как свет играет в листве деревьев.

А потом мы обходим дом и сворачиваем на аллею, нет, скорее, тропинку, ту самую, что некогда привиделась во сне Хиеронимо — сквозь листву пробиваются солнечные иглы, и свет ложится к нашим ногам ажурным узором. А там, где деревья расступаются, он похож на широкие полупрозрачные полотна. Я иду очень медленно: каждый шаг все еще вызывает какой-то безотчетный страх, словно мои ноги сделаны из тонкого хрусталя. Одно неверное движение — и все. Северус, видимо, почувствовав мои опасения, кладет руку мне на плечи, привлекая к себе.

— Не бойся. Ты просто отвык. Поначалу будешь быстро уставать.

Да, умом я понимаю, что из-за того, что мои передвижения в последние месяцы были сильно ограничены — коридоры, комнаты и лестницы как величайший подвиг — мышцы несколько атрофировались, но путь в сотню шагов кажется мне сейчас бесконечной дорогой. Паломничество... впереди уже виднеется калитка, ведущая в поля.

— Пойдем, нам недалеко. — Северус все еще поддерживает меня.

— Я знаю.

— И что же ты такое знаешь? — удивляется он.

— Скоро будет поляна, а сразу за ней — река. Там заросли кустов и...

— И откуда же тебе это известно?

— Этот дом снился мне, еще там, в Брюгге.

Он хитро улыбается, пряча улыбку.

— Ну вот, а Нарцисса думала, что это станет для тебя сюрпризом. А тебе, оказывается, ведомо не только прошлое, но и будущее.

Чуть внятный шорох, как будто кто-то срывает тонкую пленку с сигаретной пачки, щелчок зажигалки... я чувствую запах дыма. Я оборачиваюсь — Северус протягивает мне сигарету. И теперь, в отличие от моих фламандских грез, я вижу лицо человека, идущего рядом со мной. Мог ли я догадаться тогда, что это будет мой кардинал? Да, наверное, сейчас мне кажется, что я никогда и не сомневался в этом.

Ослепительный свет в конце узкой дорожки — мы достигаем цели нашего путешествия, из джинсовой куртки Северуса выходит отличный клетчатый плед, на который я немедленно с наслаждением заваливаюсь, словно одолел за один день весь путь до Остенде и обратно. Стягиваю кроссовки, переворачиваюсь на живот, беспечно болтая ногами, утыкаюсь носом в траву, вдыхаю аромат весенней земли, горьковатый запах одуванчиков, пытаюсь помочь крохотной божьей коровке, запутавшейся в тонких нежных стеблях... и громко фыркаю, ощутив, как что-то невесомо щекочет мне шею. И перехватываю руку зельевара, а он уворачивается, не позволяя вырвать у него из пальцев травинку, которой он только что дразнил меня.

Мы возимся, словно дети, я наваливаюсь сверху, но он тут же подгребает меня под себя, мы скатываемся с пледа на траву, пыхтим, сталкиваемся лбами — и я впервые различаю в его глазах озорной ребяческий блеск: та самая травинка все еще у него, и мне никак не дотянуться, не отнять... Но в какой-то момент наши бестолковые движения замедляются, захват его рук все крепче, ладони, касающиеся моей спины, становятся почти нестерпимо горячими. И я замечаю, что мои джинсы уже не удерживает кожаный ремень, его пальцы как-то незаметно пробираются за пояс — я не успеваю даже удивиться подобному вероломству, он целует меня, прижимая все теснее, не отрывая взгляда от моего лица.

— Ах, вот ты как! — с трудом выдыхаю я.

— Разочарованы, мистер Поттер?

Он легко прикусывает мои губы, а его пальцы обхватывают разгоряченную плоть — мою и его, движутся мучительно медленно, а я чувствую, как тепло и легкость заполняют меня от макушки до кончиков пальцев.

А потом мы еще долго лежим рядом, раскинув руки, разглядываем плывущие над нами облака и спорим, на что похоже каждое из них. Пес, дракон, всадник, замок, мышь — как только мы достигаем согласия, ветру вновь удается так растрепать легкие белые клочья, что они складываются в новую картину.

— Северус... — я не знаю, отчего мне хочется сказать это именно сейчас, — я хочу, чтобы ты всегда был со мной. И я... я никогда не предам тебя, я...

Он не отвечает, просто целует меня — в уголки глаз, рта, прочерчивает губами линию бровей, скул, едва касаясь моей кожи. "Всегда, — повторяет он, словно забывшись, — всегда..." И его слова, и свет теплого апрельского солнца, и легкий бег облаков в высоком небе окончательно развеивают тьму, чуть было не поглотившую меня.

 

* * *

Когда мы возвращаемся на веранду, Северус протягивает мне свиток пергамента с большой висящей на шнурке печатью, и я недоуменно поднимаю на него глаза.

— Разверни, — предлагает он мне, старательно делая вид, что ему не известно, что за секрет я держу в руках.

Я быстро пробегаю глазами по строчкам, потом еще и еще — этого не может быть! Нарцисса смиренно предлагает принять мне этот дом в качестве скромного подарка в благодарность от семейства Малфоев за их чудесное спасение!

— Но, Северус, я же не могу... Это как-то слишком!

— Почему не можешь? — он пожимает плечами.

— Потому что! Потому что дом... дом... это же не какая-то безделица!

— А вытащить троих Малфоев — это, конечно, мелочь! Гарри, — Северус вцепляется в подлокотники кресла и низко наклоняется ко мне, — они умеют быть благодарными! Более того, если не примешь их подарок — ты только оскорбишь их!

Слишком заманчиво... с одной стороны, я просто обязан отказаться от непомерно высокого вознаграждения, а с другой... этот дом — мой сон, моя мечта. Рай для бедного Хиеронимо — разве он не заслужил его? Мое убежище, моя зеленая крепость...

— Постой, Северус... а что, если...

Да, я не готов принять что-либо в оплату моих "услуг" — в конце концов, я не спасал ни мир, ни отдельно взятых Малфоев согласно контрактам и прейскурантам, и в то же время желание Нарциссы отплатить мне добром вполне понятно. А что, если я предложу ей обмен?

— Что я должен сделать, чтобы этот дом стал нашим? — спрашиваю я Северуса.

— Просто поставить свою подпись внизу — этого достаточно.

— Так дом не маггловский?

— Как тебе сказать? — Северус задумывается. — И да, и нет. Дело в том, что в роду у Нарциссы была какая-то побочная ветвь, двоюродная тетушка-сквиб или что-то в этом роде. Разумеется, Малфои сторонились подобной родни, но так вышло, что они оказались единственными наследниками этого райского уголка. Дом-хамелеон, как ты любишь. Маггловкая деревня в нескольких милях, вон там, — и он указывает мне на подъездную дорогу, начинающуюся у калитки.

— Я готов обменять его на особняк Блэков, — объявляю я.

Какой-то звук позади меня, то ли вздох, то ли всхлип: Кричер, низко склонив ушастую голову, протягивает мне перо, чтобы я своей подписью мог скрепить дарственную. Как я забыл о нем?

— Кричер, ты же... Но ведь леди Малфой, она из рода Блэков! Разве ты не рад вновь служить ей?

Он поднимает на меня водянистые старческие глаза.

— Кричер знал госпожу Цисси еще ребенком. Кричер родился и желал бы умереть, будучи слугой славного рода Блэков.

— Тогда почему... — он же расстроен, я вижу. — Понимаешь, особняк на Гриммо — я никогда не любил его. Быть может, твой старый дом все же заслуживает того, с кем он заживет душа в душу? А я... мне будет лучше здесь, Кричер. Прости меня.

И мой домовик, наконец распрямившись и выпятив впалую грудь, торжественно произносит дрожащим от напряжения голосом:

— Я осмелюсь просить хозяина Гарри дать мне какую-нибудь вещь!

Я даже не задумываюсь, что на самом деле значит его просьба, просто сдергиваю с себя футболку и бережно подаю ее старому эльфу. А он, лишь на несколько секунд задержав ее в своих лапах, с глубоким поклоном возвращает ее мне.

— Недостойный Кричер просит мастера Гарри принять его на службу!

Что он только что сделал? Зачем это дурацкое представление с моей футболкой? Получается, я отпустил его на волю, тем самым разорвав узы, связывавшие его с родом и особняком крестного? А теперь как бы вновь нанял его, но уже не как наследник Сириуса, а как... как человек, которого он выбрал сам!

— Я с радостью принимаю твою службу, Кричер, — в тон ему говорю я. — Пусть мой дом станет и твоим домом.

— Хозяин Гарри! — восклицает домовик с благоговением, а Виолетта, затаившаяся за кустом рододендрона, хлопает в ладоши.

— Браво, мистер Поттер! — Северус с трудом сдерживает улыбку. — Рекомендую все же воспользоваться поднесенным вам письменным прибором и поставить свою царственную подпись под дарственной.

— А как быть с особняком? Я же должен это как-то оформить?

Северус кивает.

— Успеешь еще. На самом деле, ты только что отрекся от жилища Блэков в присутствии домовика — для родовой магии этого достаточно. Нарциссе уже не отвертеться. Да она и не станет — Малфои не любят разбазаривать свое добро. Так что будем считать, что вы совершили взаимовыгодную сделку. Если хочешь, завтра вызовем гоблина из Гринготтса.

— А Виолетта? Она-то чему так обрадовалась?

— Знаешь, — Северус понижает голос и подмигивает мне, — кажется, она решила считать, что Кричер приходится ей кем-то вроде дедушки. Родня, что поделать!

И так дом за зелеными стенами действительно становится моим.

 

* * *

Первый день... эйфория, его любовь, его близость — я рад просто оттого, что кровь бежит по венам. Не чувствовать себя калекой — счастье, знать, что тебя принимают любым — что тебе нужно еще? И вот уже яркое дневное солнце становится оранжевым шаром, тот восторг, что пенился во мне весь день, постепенно сменяется спокойной осознанной радостью, и настает время оглядеться вокруг. Может быть, так легли вечерние тени, прочертив морщины на лице моего зельевара — как знать? — но сейчас его почти неподвижная фигура, застывшая возле низкого ограждения веранды, вновь кажется мне таинственной и величественной. Кардинал... отец Альваро... а ведь я так и не задал вам главный вопрос. Тот самый, которого вы опасались еще утром, когда были застигнуты врасплох поцелуем проснувшегося для жизни героя.

— Северус, скажи мне, — я подхожу к нему и обнимаю сзади за плечи, — ты ведь все вспомнил, да?

Он перехватывает мою ладонь, некоторое время молчит, а потом все же отвечает:

— Да. А я все гадаю, когда же ты наконец спросишь.

Мне достаточно уткнуться ему в спину, жадно вдохнуть запах его тела сквозь ткань рубашки — на самом деле, мне не нужны ни мои вопросы, ни его ответы. Все, что мучило нас, в прошлом, оно сгорело — начиная с сегодняшнего утра я уверен в этом окончательно.

— Рассказать тебе?

Наверное, мне стоит сказать "да" — вряд ли он потерпит других слушателей, а кому как не мне знать, к чему приводят тайны, запертые слишком глубоко и надежно.

— Боюсь, я утомлю тебя, если стану излагать в подробностях, где и как провел последние пять лет. Пойдем в дом, уже холодно.

Мы располагаемся в гостиной, Северус вопросительно смотрит на меня: стоит ли разжигать камин? Нет, наверное, мы пока что предпочтем простое маггловское отопление. Старинный сервант, кресла, обтянутые полосатой тканью, часы с гулким боем, время от времени выпускающие на волю птицу на металлическом каркасе... Наверное, надо что-то придумать с этой старомодной мебелью, иначе я чувствую себя своим дедушкой...

— Что именно мне рассказать тебе? — спрашивает Северус, а мне кажется, что он вот-вот добавит "Хиеронимо".

— Не знаю. То, что ты захочешь сам. Представляешь, ты мог бы, наверное, написать книгу о жизни испанского двора при славном короле Филиппе.

— Да. Роман, — невесело усмехается он. — Бессюжетный.

— Почему бессюжетный?

— Это была бы одна из самых скучных книг на свете, Гарри. В ней бы чередовались службы и аудиенции, ночные визиты тайных соглядатаев, разговоры — важные и не очень, заседания трибунала.

— Мне кажется, ты никогда толком не воспринимал жизнь кардинала Алаведы как свою.

— Должно быть, ты прав, — он пожимает плечами. — Но мне было интересно. Знаешь, почему? Потому что я лишился памяти, и мне предстояло освоить заново буквально все: когда я был ранен, Его Величество почтил меня визитом — а мне пришлось выспрашивать служанку о том, как к нему обратиться!

— Грету?

— Да, Грета и Ансельмо... Если бы не они, боюсь, я бы просто пропал в том довольно сложно устроенном мире. Мое чудесное спасение — думаю, даже твоих медицинских познаний достаточно для того, чтобы понять, что в те времена никто не имел шанса выжить после подобного ранения — так вот, это придавало мне ореол мученика, чуть ли не святого. Так что мне были дозволены некие чудачества и оплошности.

Но ведь каким-то образом ему удалось стать чуть ли не доверенным лицом короля Филиппа, вряд ли тот приблизил к себе полоумного чудака.

— Сколько тебе понадобилось времени, чтобы освоиться?

— Примерно полгода. Как раз столько, сколько заняло мое выздоровление. А потом... потом я уже неплохо справлялся, — он опускает голову, щелчком вытряхивая сигарету из пачки. — Я должен поблагодарить тебя, Гарри...

— За что???

— Ты даже не понимаешь... Боюсь, если бы не ты, во Фландрии не было бы никакого герцога Альбы.

Я не сразу понимаю, что он хочет этим сказать.

— То есть ты...

— Кардинала не просто так отправили в такую глушь. Это была довольно простая задумка: я должен осмотреться, постепенно расширяя круг своего влияния. Наместница Маргарита неспроста относилась ко мне с недоверием: она прекрасно понимала, что ее царственный брат подсунул ей вместо одного кардинала другого.

— То есть ты со временем должен был занять место Гранвеллы?

— Да. Через год, когда Маргарита отошла от дел, окончательно потеряв контроль над ситуацией, я стал бы единственным представителем испанской короны в ее владениях.

— Ты вошел бы в историю, Северус.

Он усмехается.

— Знаешь, есть моменты, когда из нее лучше выйти. Думаю, развязать гражданскую войну — это слишком даже для такого, как я.

Да, я никогда не пожелал бы ему подобной участи! И все же... когда отец Альваро расследовал разорение церкви в деревне Гвин, когда рассказывал мне о Наместнице и епископе — я не мог не видеть, что ему по душе то, чем он занят. Ему нравились тайны, недомолвки, то, что порой легче высказать легким кивком головы или неуловимым движением пальцев. Он облекал угрозы в почти отеческие предупреждения и знал, что все нити сходятся в его руках. Он умел плести сети, и у него всегда выходил сложный узор. Пока в один прекрасный день сам не попал в силки. Да, ему не очень хочется узнавать себя в кардинале, но я уверен — окажись он на месте герцога Альбы, он не подвел бы Его Королевское Величество.

— Мне по душе сложные задачи, Гарри, — говорит он, подтверждая мои так и не высказанные предположения. — Когда мы высадились во Фландрии, я словно почувствовал... какую-то скорую перемену, опасную, беспокойную, как свежий ветер, приходящий с моря. Когда появился ты, я будто заново понял, что жив.

— Расскажи мне про Нарциссу, то есть госпожу Агнету, — прошу я. Ведь это единственная часть нашей истории, которую я не знаю. — Почему там, на площади, она была под конвоем?

— Нарцисса... У купеческой вдовы было незавидное положение, ты не находишь?

Я едва не вздрагиваю при этих словах — так похожи сейчас интонации Северуса на то, как говорил отец Альваро.

— Ей не повезло с покойным мужем, — все так же холодно и насмешливо говорит он, — вместе с состоянием она унаследовала и массу проблем.

— Купец Де Смет возглавлял консисторию, да?

— Разумеется. После его гибели она не могла обрубить нежелательные связи, хотя ее болезнь облегчила ей задачу. Она сразу же оказалась под пристальным вниманием — и с моей стороны, и со стороны епископа. И при этом она действительно не имела понятия о том, чем занимался ее муж, так что всякий человек, явившийся к ней в дом и просивший о поддержке во имя их общей веры, представлял для нее опасность. Она не знала, где друзья, а где враги. Боялась оступиться, но имела довольно смутное понятие о том, как следует поступать правильно. Единственный человек, которому она доверяла... и тот был подослан в ее дом.

— Но ты же сейчас не Питера имеешь в виду?

Наш Невилл уж точно не годился на роль доверенного лица своей госпожи!

— Да нет, конечно, — Северус встряхивает головой, вновь становясь самим собой. — Ее служанка, Годельева, кажется — она доносила епископу о каждом шаге хозяйки. Нарцисса должна была либо пожертвовать собой ради веры, о которой она не имела ни малейшего понятия, либо просить покровительства у людей, которые внушали ей страх — у меня или епископа. Она не сделала ни того, ни другого. Дон Иниго мог бы стать опорой для нее, но и его она ухитрилась превратить в своего врага.

— То есть она — просто бедная запутавшаяся женщина, так и не разобравшаяся, по каким правилам ей следует играть?

Странно, подобная беспомощность и неумение правильно выбрать союзника вовсе не в характере миссис Малфой... Возможно, ее извиняет лишь то, что в ее распоряжении было слишком мало времени, чтобы сориентироваться, ведь она оказалась в Брюгге всего на пару месяцев раньше, чем я. Пожалуй, ей было что оплакивать в церкви.

— В итоге она совершила ошибку. Госпожа Агнета тайно дала приют в своем доме проповеднику Ионе, о чем стало известно Люц... дону Иниго.

— Но ведь дон Иниго убил Иону, когда тот якобы пытался оказать сопротивление?

— Да. Иниго не спускал с нее глаз, оттого выследить бродягу-проповедника для него не составило ни малейшего труда. После этого уже ничто не мешало мне предъявить ей обвинение в ереси.

— Но ведь Наместница...

— Ты прекрасно знаешь, что ответ на послание Маргариты еще не был получен. Казнить вдову вряд ли удалось бы, но я собирался отправить ее в тюрьму. В попытке хотя бы в последний момент обрести защитника госпожа Агнета поднесла епископу "голову" колдуна Питера на блюде — и у почтенного прелата появились козыри в игре против нас. Командир испанцев подослал в ее дом чародея! А его друг, судя по тому, что твой Питер говорил на допросах — настоящий дьявол! — служит секретарем у самого Верховного Инквизитора! Глава местной епархии пытался лавировать между мной и Наместницей и оказаться хорошим для всех, как бы ни повернулась ситуация. К тому же за бедной вдовицей стояли немалые деньги, что тоже не стоит сбрасывать со счетов.

— Северус... — меня пугает, что он вновь входит в роль отца инквизитора, я сажусь на диван рядом с ним, обхватывая его за плечи. Но он словно не замечает меня.

— В итоге, когда все случилось, у меня были связаны руки: епископ был готов не предавать огласке, что мой личный секретарь оказался колдуном, а я в обмен на это был вынужден гарантировать вдове безопасность. Прекрасная дама отделалась домашним арестом, а ты стал объектом торга, Хиеронимо...

И он сам в ужасе замирает, когда понимает, как только что назвал меня.

— Извини, я...

Он трет глаза ладонью, пытаясь прийти в себя. Но я вижу, что он хочет, нет, считает, что должен сказать что-то еще. И я говорю это за него.

— Для тебя было бы проще отдать приказ о том, чтобы меня тайно убили в тюрьме, ведь так?

— Нет! — А потом, после паузы, добавляет: — Да, так было бы проще. Но я не мог убить тебя, понимаешь ты или нет?

Он чуть ли не выкрикивает последние слова, а потом силы словно покидают его.

— Это были самые страшные дни в моей жизни, Гарри. И та ночь... самая последняя, перед твоей казнью — я бы не хотел пережить подобное еще раз.

Мы молчим, я вслушиваюсь в тихое потрескивание свечного пламени, вижу, как оплавляется воск и его прозрачные капли сбегают по серебру подсвечника. И будто наяву до меня доносится приглушенный голос отца Альваро: В любой истории и любой вещи прекрасное и отвратительное часто идут рука об руку... Черви прядут шелковые нити, а богато украшенный клинок, любовно изготовленный мастером, несет погибель и увечья. Когда ты думаешь о смерти... то вспомни и о жизни. И сейчас мой черед сказать эти слова ему. Нет больше ни тех наполненных моим и его ужасом дней и ночей, нет ни сурового кардинала, ни его юного слуги. "Есть время разбрасывать камни и время собирать камни"... Но когда-то наступает и тот момент, когда все они собраны, а все долги розданы. И не о чем больше сожалеть.

— Пойдем спать, Северус, — говорю я.

А наверху, не дойдя буквально несколько шагов до двери в спальню, он вжимает меня в стену, целует жарко, яростно — в шею, в глаза, в подбородок, словно слепой, и шепчет: "Гарри... мой Гарри... ты ведь простил меня, да?" И тут же, ощущая, как я прижимаюсь к нему, бесстыдно запускаю руки ему под одежду, требовательно спрашивает: "Ты ведь хочешь? Сейчас, ты хочешь?" И мне не нужно слов, чтобы сказать ему "да".

Глава опубликована: 03.11.2014