Глава 53. В жилище зельевара

Я просыпаюсь, как всегда в последние месяцы, внезапно, без малейшего перехода выныриваю из кружащегося водоворота моих снов, словно кто-то толкает меня. И не тороплюсь открыть глаза: темно, мне не надо размыкать веки, чтобы понять, что в спальне еще не воцарился смутный бесцветный полумрак — граница между ночью и утром. Мои пальцы, словно сведенные судорогой, сминают наволочку лежащей рядом подушки... один, снова один. Все-таки ушел. Конечно, глупо было поверить, что он останется со мной — так, в терапевтических целях, чтобы больной крепче спал. Просто стисни зубы покрепче, Поттер. А ладонь уже сама собой сжимается в кулак, чтобы...

— Гарри, что с тобой?

Матрас с противоположной стороны кровати прогибается, он берет меня за запястье, гладит мои уродливые пальцы, заставляя разжать их.

— Извини, я подумал... — мне стыдно признаваться, в чем я был практически уверен всего пару секунд назад.

— Решил, что я ушел, — констатирует Северус.

Сейчас, несмотря на то, что в спальне по-прежнему темно, я могу различить контуры его лица и блеск глаз. Наверное, это смешно: Поттер панически боится остаться один, вновь лишиться своего кардинала, нет, на этот раз уже своего зельевара.

— Гарри, раз уж ты проснулся... я хотел предложить тебе... Я хочу забрать тебя себе, — и тут же усмехается, заметив оговорку, — к себе. Так будет лучше. И для твоего лечения, и... и для нас обоих так будет лучше. Ты же не любишь этот дом?

— Но, Северус... послушай, ты ведь не знаешь меня совсем!

— Вот и познакомимся, — отвечает он, обнимая меня.

— Подожди! — до меня только сейчас доходит, что он одет: видимо, все же отлучался ненадолго. Вряд ли ему по душе, что его вещи разбросаны по полу, да еще где! В спальне ненавистного ему особняка Блэков! Да и халат он точно предпочитает свой: пусть сейчас мне не разглядеть ничего толком, но я и на ощупь различаю иную, бархатистую ткань под подушечками пальцев, а, главное — запах другого, чужого дома, и в то же время его... колдовские пряности и острая перечная нотка. Но я продолжаю спорить, хотя сам себе готов язык отрезать за свою несговорчивость.

— Северус, здесь я...

Глупо уверять его в том, что на площади Гриммо я чувствую себя полноправным хозяином, что сам верю, что особняк когда-нибудь станет больше чем временным пристанищем — он не может не понимать, что это далеко не так.

— Северус... — а он не дает мне говорить, ловя мои губы своими. — Северус, но сюда ко мне может хоть кто-то приходить. Гермиона, Драко — они же будут мешать тебе.

— Не думаю, что в ближайшее время у тебя найдется время для гостей. Но я клятвенно обещаю пускать к тебе всех — даже Уизли и Лонгботтома, если они вздумают заявиться.

И, прежде чем я успеваю возразить еще хоть что-то, он произносит Аппарейт.

Наверное, я бы еще долго утомлял его своим многословием, объяснял, почему нам не стоит жить вместе — о, я нашел бы тысячи причин, чтобы не позволить случиться тому, чего я больше всего хочу. Но вот я уже жмурюсь от света, который кажется непривычно ярким, хотя там, куда мы перенеслись, горит всего лишь одна свеча. Не будь ее — я мог бы и не заметить перемены: белье холодит кожу, подушка... интересно, когда он успел разобрать постель? Конечно, аппарировал сюда, пока я еще спал, а потом вернулся за мной. Продумал все заранее — он редко позволяет себе "случайности", я знаю.

Тепло, а вот камина я не вижу. Здесь нет старомодного полога над кроватью, который казался мне таким смешным в доме Блэков, наводя на мысли о ночных колпаках и пижамах в пол. Кстати, а из одежды на мне... ничего.

— Северус, но как же... как ты будешь жить вместе со мной? И... мне бы хоть халат какой-нибудь.

— Мы с тобой несколько месяцев обитали под одной крышей. Тебе что-то мешало? А халат... потом вызовешь Кричера, он тебе все принесет, — спокойно говорит похититель, укрывая меня одеялом. — Только не сейчас. Пять утра, Гарри. Тебе обязательно надо спорить?

— Я не засну без зелья, — я знаю, о чем я говорю.

— Не заснешь? — он придвигается совсем близко, его пальцы вычерчивают круги и спирали на тыльной стороне моей ладони, а шепот кажется рокотом далекого прибоя. — Не заснешь... А ты представь себе, что ты — дождь.

Да, тот самый дождь, что застал нас еще на Гриммо, последовал за нами и сюда: он то усиливается, то ослабевает, обещая, что ненастье затянется на несколько дней. Но в спальне у Северуса на окнах жалюзи, так что я не вижу тонких водяных нитей, разбегающихся по стеклу. Слышны только ровные частые удары, словно кто-то сыплет мелкую крупу на подоконник, на крыши домов...

— Представь, что ты — это тысячи, нет, миллионы капель, ты падаешь, падаешь... ты бежишь по желобкам по краю мостовой, свиваешься в ручьи, уносишься в воронки водостоков... и так бесконечно.

Я просто слушаю его голос и почему-то ощущаю тяжесть капель, спешащих скорее долететь до земли, вижу, как меня несет поток... нет, это я сам...

— И там, за окнами — деревья. Рябина, осина. Они гнутся под ветром, жмутся ближе к дому, хотят укрыться от ливня. Знаешь, как дрожат их листья?

Листья... с серебристой изнанкой, словно пытаются увернуться от дождевых игл, трепещут, шумят. Так, что мне уже не различить его слов. И его пальцы задумчиво рисуют таинственные узоры у меня на руке. Наверное, это какое-то неведомое мне колдовство: я словно везде и нигде — низкие серые облака, дождевые брызги, ветер в зеленых кронах, блестки влаги в траве... Меня укачивают волны далекого моря, вода в каналах полощет тонкие ивовые ветви. Мне рассказать тебе сказку, Хиеронимо? Однажды, в давние времена... в далеких краях, где люди украшали себя цветами, жил некий волшебник. Он принес с собой с небес плоды райского дерева и насадил сад. Интересно, а в райских кущах бывают дожди? Все, кто пробовали напиток, сделанный из плодов того дерева, исцелялись душой и телом. И я наконец засыпаю.

 

* * *

Давным-давно, когда ни мистера Снейпа, ни мистера Поттера вовсе и не могло быть на свете, два странника, заброшенные беспощадным ветром времени под своды пустынного старинного аббатства, жались друг к другу на узкой кровати в каморке, где обитал секретарь Верховного Инквизитора, и тот из них, кому пристало отдавать приказы, молил, чтобы ему было позволено засыпать и просыпаться рядом с мальчишкой, которого он чуть ли не до рассвета сжимал в своих объятиях. А сейчас он просто сидит за кухонным столом напротив меня, берется за ручку узкого высокого кофейника — да, такой старомодный фарфоровый сервиз: чашки, блюдца, молочник чистейшей белизны, без малейшего намека на узор, помнится, тетушка считала, что это выглядит очень изысканно... обзавидовалась бы, наверное — и спрашивает меня, как будто речь идет о полной безделице:

— Будешь?

И не понимает, что это чудо. Просто сидеть вот так, вдвоем, не опасаясь чужих взглядов, при свете дня. Я протягиваю ладонь, чтобы дотронуться до него, еще раз убедиться, что этот поздний завтрак — не плод моего разыгравшегося воображения. Джинсы, светлая рубашка, несколько верхних пуговиц расстегнуто, темные волоски на его груди... что-то не так... а, конечно, нет цепочки, на которой он носил крест. Глажу его пальцы — и перстня тоже нет. И все же никак не могу поверить, что наша история закончилась. Даже зажмуриваюсь на секунду: вдруг, стоит мне открыть глаза — и эта кухня превратится в ту, другую, где возится у дымящей печки Грета, где Ансельмо жалуется на больную спину, и где нам двоим непозволительно не то что прикасаться друг к другу, а даже сидеть рядом.

— Что с тобой, Гарри?

— Извини, я просто задумался.

Получается, я несу в себе целый мир, пока что неведомый ему. Хочу ли я разделить его с тем, кого с сегодняшней ночи я столь неожиданно для себя называю Северусом? И да, и нет. Я тянусь к сахарнице, маленькая серебряная ложка выскальзывает из непослушных пальцев... звук ее падения кажется неожиданно громким в тишине пустого дома. Я неловкий.

— Скажи мне, а то воспоминание, ну, которое я тебе показал... — он улыбается, подперев рукой подбородок, и хитро смотрит на меня, — ты что-нибудь вспомнил? Что-то кроме этого?

Просто мне давно хотелось увидеть, как ты засыпаешь рядом со мной. Разве это так много? Оказалось, что да. Для того чтобы это стало возможным, слуге пришлось отправиться на костер, а его господину отказаться от себя. Две жизни в обмен на то, чтобы сейчас я мог смотреть, как он неспешно делает глоток из своей чашки, как на белом ободке остается темно-коричневый след... Задумывается, чуть заметно хмурясь, словно припоминает:

— Знаешь, мне кажется, что до того, как я пришел в спальню, я сложил бумаги на столе, запер их в шкаф, потом был какой-то коридор, я увидел тебя на кровати — ты спал, свернувшись калачиком на самом краю, будто все время настороже, опасаясь, что тебя прогонят... — он опускает голову, но тут же резко встряхивает волосами, вновь встречая мой взгляд. Он будет откровенен со мной, ведь ему предстоит обменять свою правду на мою. — И мне было так... жаль, нет, это глупое слово, но я не знаю, как сказать иначе: я не мог дать тебе большего, я и сам прятался, подобно тебе. А ты... разве ты заслужил участь тайного любовника, боящегося лишний раз вздохнуть в моей постели? Я не стал тебя будить, а...

— Ты отправился в такое странное помещение наподобие грота, там еще...

— Да, там было что-то, напоминающее то ли чан, то ли большой котел. И вода в нем уже остыла.

— У тебя потом руки были холодные.

Значит, к нему действительно возвращается его собственная память, ведь все, о чем он сейчас говорит, он не мог подсмотреть в моих воспоминаниях.

— И еще, — продолжает он, — я разговаривал в тот день с каким-то человеком. Грузный, с одутловатым лицом. Словно толстый монах, каких рисовали на шуточных картинках. Кажется, беседа прошла не очень удачно, я настаивал на чем-то, он сердился, но сдерживал себя... руки у него... такие пухлые, белые.

Я сразу понимаю, кого он имеет в виду.

— Это епископ Брюгге.

Значит, погружение в наши совместные воспоминания позволяет ему проникнуть чуть дальше. Пока что он довольно нечетко может увидеть события того же дня, но уже своими глазами.

— Северус, а ты уверен, что хочешь знать все?

Он скрещивает руки на груди, откидываясь на спинку стула.

— Да, Гарри.

— Это может быть довольно неприятно для тебя.

Он замолкает, придвигая к себе баночку с апельсиновым джемом, аккуратно и неспешно размазывает его по румяной поверхности ломтика белого хлеба, только что выпрыгнувшего из тостера, и вновь, как и пару минут назад, спрашивает: "Будешь?"

— Гарри, я — менталист. Ты не представляешь себе, что для такого, как я, значит жить с разорванной памятью. Остальные удовлетворятся тем, что знают общую канву событий — им больше ничего и не нужно. Для меня же... не знаю, поймешь ли ты меня... для меня это вопрос сохранения целостности себя, своей личности. Ешь, — совершенно неожиданно говорит он, замечая, что я все никак не донесу тост с растекающимся по нему джемом до рта. — Я совершенно не собираюсь упрекать тебя ни в чем.

— Выходит, ты считал, что я пытаюсь украсть у тебя часть жизни?

— Да, — соглашается он. — Благими намерениями вымощена...

— Дорога в ад, — завершаю я за него и вновь удивляюсь, как много в его речи того, чего раньше и в помине не было: "казни египетские", "дорога в ад"... По всему выходит, что отец Альваро — не просто маска, которую он мог легко отбросить и забыть. Все оставляет следы... А странно: в его доме тепло, на кухне, в спальне, в коридоре — словом, везде, где я уже успел осмотреться. Помнится, так было и в его резиденции — ему и в голову не приходило экономить на дровах, словно зной его мнимой родины был именно тем воспоминанием, которое он пытался принести с собой и в негостеприимный Брюгге, и сюда, в дождливый Лондон.

— Думаю, в моем случае выбор роли, на которую назначило меня проклятие, был вовсе не случайным.

— Разве такое возможно?

— Почему нет? Подобные сложные заклятия вполне могут читать намерения того, кто его накладывает. Волдеморт подозревал, что я не столь верен ему, как бы того хотелось Его Темнейшеству.

Северус усмехается, отходит к окну и приоткрывает форточку, доставая из лежащей на подоконнике пачки сигарету. С улицы доносится шелест колес проезжающего автомобиля по мокрому асфальту. Что это? Разве его лаборатория не в магическом квартале? Или же место, которое он называет своим домом — вовсе не лаборатория? До чего же я ненаблюдателен! Электрический свет на кухне, тостер, плита с мигающим таймером, наконец! Но спрашивать сейчас об этом мне кажется неуместным.

— Если Волдеморт считал меня предателем, то он мог позаботиться и о том, чтобы мне досталась самая неблаговидная роль. Хотя, — он горько усмехается, — так высоко мне, боюсь, уже не взлететь никогда. Кардинал, приближенный Его Величества Короля Испании, Верховный Инквизитор... — добавляет он чуть ли не мечтательно, а потом бросает, неожиданно резко меняя тон: — Я пытался искоренить магию, Гарри. Кто знает, сколько я принес вреда?

— Ты никогда не был ни палачом, ни иродом, ни чудовищем.

Я подхожу к нему, кладу руки ему на плечи, всматриваюсь в глаза.

— Я не хочу, чтобы ты так говорил о себе. Я полюбил именно того человека, которого увидел там. Увидел в отце Альваро.

Он накрывает ладонью мои пальцы.

— Выходит, ты мое единственное оправдание, Гарри. Впрочем, в какой-то мере это всегда так и было...

Я вглядываюсь в окно: да, там совершенно маггловская улица — невысокие дома с вывесками магазинов на первых этажах, чуть наискосок — кофейня, а прямо за ней двое пакистанцев выставляют на витрину лотки с разнообразными овощами и зеленью.

— Не самый престижный район, правда? — спрашивает Северус, заметив направление моего взгляда.

— А лаборатория, она ведь не здесь?

— Почему? — он удивляется. — Ты не заметил дверь в коридоре?

Сказать по правде, я вообще мало на что обращал внимание, пытаясь не упасть с лестницы, с которой из упрямства предпочел сражаться самостоятельно.

— Ты хочешь сказать... одна половина дома — маггловская, а вторая...

— А вторая имеет вход со стороны магического квартала. И дом — все точно так же. В спальне электричества нет. Когда я в январе искал подходящее помещение, ничего лучше не нашлось. Либо слишком дорогая аренда, либо нет подвала. Так что пришлось довольствоваться вот этим: приходящие сюда волшебники вряд ли догадываются, что где-то поблизости бродят магглы, якобы угрожая целостности драгоценных зелий, за которые мои клиенты готовы выложить немалые деньги.

— Дом на перекрестке миров...

— Что ты сказал? — он, видимо, не понимает, что я имею в виду.

— Так когда-то было у нас в Вене. Маджитерра. Тебе же Герми рассказывала? Мне нравилось.

А он молча смотрит на меня, а потом кончиками пальцев проводит две линии от моих скул к подбородку, будто рисуя треугольник.

— Тебе будет хорошо у меня, Гарри, вот увидишь, — обещает он. И добавляет совсем тихо: — Я все для тебя сделаю. По крайней мере, я постараюсь. Если ты позволишь мне попробовать...

— Даже лабораторию покажешь? — мне неловко слышать от него нечто подобное, мне кажется, я уж точно не стою подобных слов.

— Даже лабораторию, — заверяет он, улыбаясь. — Виолетта!

Я не сразу понимаю, кого он зовет, но когда перед нами материализуется лопоухое большеглазое существо, одетое в клетчатое платьице с многочисленными рюшечками и оборками, в белом переднике, мне едва удается сохранить серьезность. Мне и в голову не приходило, что у Северуса может быть домашний эльф.

— Убери здесь все, — командует Северус, а молоденькая эльфийка, даже и не думающая подобострастно кланяться, бодро отвечает:

— Да, хозяин! Все немедленно сделаю.

— Это Гарри, Виолетта, — представляет меня Северус. — Он будет жить здесь. Ты должна слушаться его во всем так же, как и меня. Ты поняла?

— Мастер Гарри! — кажется, она рада и мне, ее озорные глазенки задорно блестят, и — о Мерлин! — она пытается изобразить нечто наподобие книксена!

— Северус, откуда...

Разумеется, я задаю этот вопрос уже позже, когда мы благополучно аппарируем в святая святых этого дома. Ряды начищенных до блеска котлов, упирающиеся в каменный свод стеллажи, заполненные всевозможными емкостями с ингредиентами — ящичками, коробочками, колбами, банками — все это я осмотрю позже. Но сейчас меня больше волнует другое — где Северус откопал эту совершенно невероятную Виолетту? И имя-то какое! Просто-таки героиня романа!

— Она сама ко мне прибилась, — поясняет он, — я был в гильдии зельеваров, вышел на улицу, смотрю — а меня кто-то за мантию теребит.

— Бесхозный эльф? — недоумеваю я.

— Прежние хозяева выгнали ее. Теперь я даже понимаю, за что, — Северус фыркает, а сам чуть придерживает меня за талию. — Кухня, стирка, то есть все то, ради чего волшебники используют в домах представителей ее племени — все это явно не для нее! Но! — и тут он хитро улыбается, — у этой бестии есть одно достоинство, ради которого на все остальное можно просто закрыть глаза: она обожает колбы и реторты, готова самозабвенно тереть и чистить дни и ночи напролет. На дом, правда, любовь к порядку распространяется в меньшей степени.

— А завтрак нам кто готовил?

— Я, — признается Северус. — Боюсь, если бы я доверил это Виолетте, ты бы немедленно отбыл к себе на Гриммо.

Черт, а я совсем забыл про Кричера! Сегодня суббота, я проснулся поздно и боялся шевельнуться, чтобы не потревожить Северуса, все смотрел, как разметались по подушке его волосы, как он даже во сне продолжает удерживать мою руку в своей... Мне кажется, он тоже не горел желанием лицезреть моего домовика в собственной спальне, так что, когда я вылез из ванной, он просто дал мне свою одежду: футболку, домашнюю клетчатую рубашку и бермуды — да, решение проблемы с забинтованными ногами оказалось на удивление простым. Если перестать стыдиться и пытаться маскировать свои увечья. "Еще раз скажешь, что ты урод, — грозно произнес бывший кардинал, привлекая меня к себе, — в жабу превращу!"

— Надо же! — вот теперь я со спокойной совестью могу отдать должное оснащению лаборатории признанной лондонской знаменитости. — А зачем столько котлов, Северус?

Действительно, все они разных размеров, есть и такие, что легко могут соперничать с тем самым чаном, который некогда заменял ванну инквизитору и его слуге. И несколько рабочих столов — от Гермионы мне уже известно, что зельевар трудится здесь не один.

— Для разного, — легко отвечает он. — Если тебе интересно, можешь как-нибудь посмотреть, как я работаю. Если ты раньше не насмотрелся, конечно.

— Лейн о тебе с таким восторгом рассказывал. Говорил, что ты чуть ли не каждый день изобретаешь новые зелья. Это правда?

— Я люблю что-то делать, Гарри. Хотя слухи о количестве патентов несколько преувеличены.

На фоне шкафов, забитых компонентами для магических снадобий, он, даже в маггловской одежде, смотрится на удивление органично.

— То, что я здесь... я, наверное, буду мешать тебе.

Он только отмахивается, будто я сказал несусветную глупость.

А потом он показывает мне и другие помещения: вход для посетителей, приемную, мы аппарируем на второй этаж — удивительно, но я совершенно забываю о том, что я болен, что мне неловко передвигаться без ставшей уже столь привычной трости. Несколько комнат на "маггловской" стороне дома пока еще не обустроены: у него было не так уж много времени, чтобы обжиться здесь. Но одна из дверей все же открывается передо мной — диван, напротив него пока еще пустующий стеклянный столик и несколько картонных коробок, которые нам приходится обходить. Мой взгляд падает на бумажки, лежащие сверху одного из запакованных предметов: гарантия, чеки из маггловского магазина... Внизу печать и дата, говорящие о том, что всё это было доставлено сюда только вчера. Северус кажется несколько смущенным, когда замечает, что именно я разглядываю.

— Я подумал... когда я был в клинке у Лейна... мне показалось, что там тебе было не так скучно, что... ты мог бы занять себя чем-то.

Вчера, когда он еще и понятия не имел о том, что Хиеронимо действительно любил кардинала Алаведу, мистер Снейп приобрел для больного Поттера маггловский телевизор, видеоплейер и еще что-то, что пока надежно скрыто в белых коробках. Значит, он уже вчера планировал, что я окажусь здесь... Утром, когда я проспал — он так странно смотрел на меня, а потом отправился в торговый центр, чтобы купить все эти вещи. Но почему?

— Гарри, я... зелье, которое я варю для тебя... оно все равно потребовало бы твоего практически постоянного присутствия здесь. А это хоть какое-то развлечение.

Почему за все хорошее, что ты делаешь, надо оправдываться? Думать, что я воспользовался им — и в то же время быть готовым принять меня в свой дом, сделав мое пребывание по возможности комфортным? Мне кажется, что он чего-то не договаривает.

— Ты поможешь мне с этим? — небрежный жест в сторону коробок. — Я не очень-то в этом разбираюсь.

Я подхожу к окну, подтягиваюсь на руках и усаживаюсь на высокий подоконник. Глупая детская игра — теперь мы одного роста. Он стоит совсем рядом, наши глаза сейчас на одном уровне. И, словно забывшись, я отвожу за уши длинные пряди его волос, открывая виски, любуюсь вмиг становящимися такими знакомыми чертами.

— Мне подстричься и отпустить бороду, Гарри? — шепчет он, склонившись к моему уху.

А его руки ложатся мне на бедра, я придвигаюсь ближе, так, чтобы наши тела могли соприкоснуться, пусть и разделенные одеждой. И пытаюсь выдохнуть — и отчего-то не могу, воздух выходит из легких рывками, невероятно медленно.

— Нет, что ты... зачем?

И вижу его — при свете дня, совсем близко: крохотный, едва различимый шрам на скуле, темные брови... волосок к волоску... провожу по ним, словно пытаясь взъерошить — улыбается... чуть приоткрытые губы. Сухие, горячие, будто у него лихорадка. Я осторожно обвожу языком их контур, толком не понимая, что же я делаю — они становятся мягче, податливее, впуская меня глубже. Он на секунду напрягается, прерывисто вздыхает — и вот уже перехватывает инициативу: его язык щекочет мне десны, небо, сплетается с моим. Я чувствую затылком холод оконного стекла, его пальцы теребят пуговицы на рубашке, которые я зачем-то ухитрился застегнуть — и вот они уже разлетаются по полу, отскакивая от него с глухим стуком. Его ладони приподнимают край футболки, ложатся мне на живот... А потом он внезапно резко отстраняется, пытаясь отдышаться. Я непонимающе смотрю на него, все еще не выпуская прядей его волос... почему? Он чуть прикрывает глаза.

— Гарри, я... мне кажется, я знаю твое тело до... мельчайшей складочки... каждую родинку, могу прочертить пальцами любую отметину... я... прости, будто бы я имею право на тебя. Если тебе неприятно... Ведь ты не привык ко мне.

"Ты привыкнешь ко мне" — так сказал некогда отец Альваро дрожащему от страха и предвкушения юноше, которого он привел в свои покои.

— Вот и познакомимся, — беспечно отвечаю я, возвращая ему его утренние слова, и не думаю разжимать рук, сомкнутых у него на затылке.

— Ах, вот как!

Словно искра мелькает в глубине его глаз — и вот он уже вновь целует меня, жадно, больше не сдерживаясь, с глухим рычанием прикусывая мне губы, поэтому я пропускаю тот момент, когда он произносит заклинание, и мы оказываемся в спальне. Я пытаюсь избавиться от одежды, словно опасаясь, что сейчас он опомнится, передумает, вспомнит о том, что израненному Поттеру не показано кувыркаться в постели, но он неожиданно бережно перехватывает мои запястья и шепчет:

— Не торопись. Дай мне посмотреть на тебя.

А я отчего-то смущаюсь, чувствую, как краснею под его взглядом.

— Закрой глаза, — тихо говорит он мне.

Я сижу на краю постели и ощущаю, как бешено колотится сердце, и опять этот дурацкий иррациональный страх — вдруг ему не понравится со мной? Но он на этот раз очень аккуратно расстегивает пуговицы на манжетах моей рубашки, целует запястья, его губы, как и когда-то давно, прижимаются к ниточке загнанного пульса, словно успокаивая, уверяя, что все хорошо, и в то же время обещая нечто гораздо большее. Рубашка соскальзывает с плеч, я вновь запутываюсь в рукавах, нервно сглатываю, стыдясь своей неловкости. И тогда он наколдовывает повязку, так что я больше не могу видеть выражение его лица, искать в его глазах признаки того, что я вовсе не похож на Хиеронимо, о котором он грезил — и я почему-то расслабляюсь, позволяю уложить себя на подушки и стараюсь больше ни о чем не думать. Только его горячие пальцы и губы — он медленно сдвигает край футболки, целуя каждый дюйм обнажающейся кожи. Щекочет кончиком языка пупочную впадину, рисуя вокруг нее влажный круг — я вздрагиваю, выгибаюсь, подставляясь под прикосновения его ладоней. Смеется, а я вмиг покрываюсь мурашками от близости его дыхания. Мне кажется, я умру прежде, чем он разделается с этой проклятой футболкой! А он, словно нарочно, отрывается от меня, обводит пальцами мои губы, скулы.

— Северус, я... — у меня сейчас сердце разорвется, просто выпрыгнет из груди, станет пойманной рыбешкой трепыхаться в его руках...

— Гарри... — его низкий голос... словно теплые волны. — Тебе же хорошо сейчас? У нас впереди столько времени, сколько ты захочешь. Куда ты торопишься?

И легкий дразнящий поцелуй, я вцепляюсь в ткань его рубашки, но все, что я успеваю сделать — это с грехом пополам вытащить ее из джинсов, а он уже вновь уворачивается, возвращаясь к детальному исследованию моих ребер, находит то место, где они некогда были сломаны. Его дыхание, подобно драконьему огню, сжигает последние остатки мыслей в моей голове — теперь я только жажду его прикосновений, замираю, стоит ему на секунду прерваться, кусаю край подушки, когда он добирается до груди, слышу его довольный смешок, с которым наглый захватчик завладевает одним из сосков, согревает его губами, дразнит языком, сжимая другой не знающими пощады пальцами — мне не вырваться и не вымолить помилования. И вот теперь я слышу легкий шорох: похоже, он избавляется от рубашки и дает ей соскользнуть на пол, да, теперь я тоже могу касаться его, ласкать выступающие лопатки. И моя шея, ключицы — все становится его добычей: его зубы чуть прихватывают кожу, он дышит рывками, словно стремясь вобрать запах моего тела.

Пальцы сражаются с застежкой на поясе — он не так спокоен, как хочет казаться, потому что с молнией он справляется не сразу, но вот уже сдвигает вниз выданные мне утром шорты, открывая бедра, оглаживает их, делая вид, что его вовсе не интересует мой давно стоящий колом член. Да, если Поттер до сих пор жив, он может подождать и еще. И вдруг... это мягкое влажное касание, едва ощутимое — я вцепляюсь в одеяло, не в силах подавить дрожь, мгновенно охватывающую все тело. Он же не может... он никогда не делал ничего подобного, он...

— Что, святоша даже не подозревал, что такое бывает?

Вот же черт! Он ревнует, ревнует к себе самому! Сумасшедший, нет, ненормальный, нет, самый лучший... Мир под моими крепко сжатыми веками начинает мерцать мелкими белесыми звездочками, когда я ощущаю медленное скольжение его языка вокруг головки, теплую затягивающую глубину, в которую так и хочется толкнуться, но... нет, нельзя, да и его ладони удерживают мои бедра, прижимая меня к постели. А мне и невдомек, когда я успел лишиться остатков одежды.

— Перевернись, — просит он меня, и я не могу сдержать разочарования — мне бы хотелось, чтобы это не заканчивалось никогда.

Я слышу, как он раздевается, ощущаю, как прогибается матрас под тяжестью его тела, мне нестерпимо хочется прикоснуться к себе, но он вновь успевает перехватить мою руку. Очищающее заклинание, произнесенное им... скользкая прохлада внутри, он разводит мои ягодицы, чуть надавливая пальцами на отвыкшее от вторжений отверстие. Но то, что он делает потом...

— Сев... Северус... — пробормотать нечто более связное я, кажется, неспособен.

— Тебе неприятно? — спрашивает он, на секунду отрываясь от меня.

Но я в ответ только мычу и мотаю головой, все глубже зарываясь в подушки, надеясь, что хоть их прохлада остудит пылающие щеки. Его язык мягко касается меня там... он прижимается губами к краям сжимающегося ануса, словно прося меня раскрыться, довериться ему. Чуть глубже, ласково, осторожно — и вот уже я, не помня себя, не могу сдержать стона, бесстыдно приподнимаясь и еще шире расставляя ноги. По моему позвоночнику словно пробегают яркие белые молнии, взрываясь в голове ослепительными вспышками. Я подаюсь навстречу растягивающим меня пальцам и хочу сейчас только одного — чтобы он взял меня, немедленно, прервал наконец эти сладостные истязания, от которых я готов умереть. Но его пальцы касаются моего члена, сжимают, замедляя развязку. Я чувствую, как пот струится по вискам... чертова повязка, почему он не хочет, чтобы я смотрел на него? И я тянусь к ней, пытаясь избавиться.

— Я... хочу... хочу видеть тебя... — с трудом выдыхаю я.

И он убирает ее, переворачивая меня на спину: темные, совершенно безумные глаза напротив, губы, что вновь сливаются с моими. Я просто обхватываю его ногами за талию, он успевает в последний момент подложить подушку — и вот уже с низким стоном врывается в мое тело, ломая барьеры пространства и времени. Шум в моих ушах... такой явственный, словно на нас движется пышущий жаром огромный поезд, слепя огнями, он все ближе, он проносится прямо сквозь нас — освобождение, ужас и наслаждение накрывают меня одновременно, и я слышу собственный крик, бьющийся в стенах спальни, словно в тесной клетке. И на какое-то время оказываюсь в белесом эфемерном пространстве, лишенном координат, в котором возможно лишь свободное парение.

— Гарри, Гарри...

Его руки скользят по моей мокрой спине, успокаивая, возвращая на землю. А потом он, как в добрые старые времена, не разрывая объятий, перекатывается так, что я оказываюсь распростертым на нем — обессиленный настолько, что, кажется, мне и головы не приподнять. И только быстрые гулкие удары его сердца уверяют меня в том, что мы оба еще живы.

— Северус, я же тяжелый, — с трудом говорю я.

— Ты? — по его голосу я понимаю, что он улыбается. — Ты хоть видел, какой ты сейчас худющий? Разве что синяки останутся.

Его пальцы перебирают мои волосы, словно запутываясь в них, я закрываю глаза, мне не хочется даже шевелиться. Мое странствие... оно закончилось — это все, о чем я успеваю подумать, прежде чем сон накрывает меня теплым одеялом, надежно ограждающим от испытаний и кошмаров. Те демоны из его сказки, что разрушили райский сад... это неправда — он по-прежнему вокруг нас, смыкает над нами шелестящие серебристые ветви, а дорожки уводят в заросли — туда, где нас никогда не коснутся ни злые завистливые взгляды, ни опасности... Меня и моего кардинала.

Глава опубликована: 29.09.2014