Глава 51. В отсутствие любви и смерти

Он появляется вечером, чужой, почти незнакомый, равнодушно справляется о моем здоровье, словно в голове у него некий список, где перечислено все, что надлежит сделать. Постучать в дверь, сухо произнести "Добрый вечер, Поттер", по старой привычке опустив более официальное "мистер", передать мне новое зелье... Будто галочки ставит. Тщательно отглаженная мантия, мягкие складки безукоризненно драпируют высокую фигуру, доводя ее монументальность до совершенства. Всего за два дня нам удалось выстроить несокрушимую стену — мой кардинал замурован за плотно пригнанными друг к другу каменными блоками. Что ж, когда работаешь вдвоем, дело спорится веселее.

Он вновь осматривает кровавые отметины на моих ногах, констатирует, что они несколько уменьшились в размерах, нет, он не боится дотронуться до меня, его прикосновения умелы, не причиняют боли — как если бы это был кто-то посторонний, любой, кто угодно. Я больше не ощущаю жара его ладоней на моей коже. И мне безразлично, что он видит мое уродство. Какая разница... Лейн, Чэпмен... мистер Снейп никогда не любил мистера Поттера, так что мне нечего стыдиться.

Зельевар накладывает смягчающее боль заклинание, отправляя меня в ванную: должно быть, писаный или неписаный кодекс целителей всех мастей запрещает причинять пациенту страдания в том случае, если их можно избежать. И я почти ничего не чувствую и благодарен ему за это. А перед уходом он осведомляется, есть ли у меня будильник. Я киваю: Кричер раздобыл где-то настоящее маггловское чудовище, издающее отвратительные звуки и угрожающе дребезжащее — того и гляди свалится со столика, если его вовремя не схватить и не заткнуть.

Большая золотистая стрелка в присутствии мистера Снейпа устанавливается на восемь часов, я поднимаю вверх небольшой рычажок на задней стенке часов, демонстрируя ему свои достижения. Он удовлетворенно кивает, желая мне спокойной ночи — последний пункт в его сегодняшней программе выполнен, так что мы оба с чистой совестью можем отправляться спать.

И какое-то время я честно пытаюсь заснуть, но в доме напротив все никак не гасят свет, и он пробивается даже сквозь плотные шторы, Кричер негромко переговаривается с одним из портретов в коридоре, но мне не разобрать слов, а когда он удаляется в свою каморку, в доме воцаряется покой... нет, в особняке Блэков никогда не бывает тихо: темнота оживает, полнится скрипом половиц и ступеней, жалобами оконных рам и дверей в нежилых комнатах. Старый дом стонет и кряхтит, сетуя на свою жизнь, возраст и неприкаянность. Тяжело дышат гнущиеся под тяжестью книг шкафы в библиотеке, укоризненно вздыхают старинные кресла с высокими спинками, им жалостно вторят начищенные Кричером до блеска паркетные доски в гостиной, басят неразожженные камины, сердито отплевываясь сажей и пылью.

Подушка под моей щекой нагревается, я переворачиваю ее, тщетно надеясь, что мнимая прохлада даст мне возможность уснуть, маюсь еще какое-то время, а потом откидываю одеяло и направляюсь в библиотеку. Будто я — обремененный заботами отец семейства, которому дела и проблемы его многочисленного рода не позволяют забыться сном. Догадливый Кричер еще вечером перенес сюда небольшой деревянный шкаф, на дверцах которого вырезаны гроздья винограда — теперь здесь хранятся напитки для моих гостей, и я, немного подумав, откупориваю бутылку красного вина, чуть отдающего черносливом. Когда я жил в Вене, это порой помогало — голова наливалась приятной тяжестью, мысли вмиг становились легкокрылыми мотыльками, а кто-то невидимый словно нашептывал мне: "Все проходит, и это пройдет". Но сегодня этот проверенный маггловский трюк не приносит мне облегчения. Как будто те, кто побывал у меня сегодня, по недосмотру прихватили с собой ключи, открывающие врата в мое ночное забытье.

Свет свечей, тишина да шепот книг за моей спиной... Она сказала: "Я только в глаза ему посмотрела — и все, пропала!" В глазах того, в ком я уже несколько дней пытаюсь разглядеть хотя бы что-то от отца Альваро, лишь досада и неприятие. Когда он ворвался сюда в первую ночь, едва закончив изучать мои воспоминания в думосборе... ведь он почти сразу успокоился, как только услышал, что всё, что было между отцом инквизитором и его слугой, нас — мистера Поттера и мистера Снейпа — вовсе ни к чему не обязывает. Ни его, ни меня.

Художника и кружевницу толкнула друг к другу неведомая сила, а я и мой кардинал отшатнулись один от другого, будто охваченные ужасом. Как знать, может быть, то, что он влюбился в мальчишку, для него вообще неприемлемо? Да нет: было что-то такое в отце Альваро, что я практически уверен — он вряд ли предпочитает женщин. Не могло же перемещение в прошлое настолько лишить его разума? Да и разве рассудок решает в подобных делах? Тело живет по своим законам, они грубее и честнее, чем все мудрые ограничения, которые мы так любим налагать на себя.

Просто... подумай сам: что именно кардинал Алаведа видел в Хиеронимо? Юность, невинность, свежесть — разве все это есть у тебя? Тело восемнадцатилетнего юноши, которого он сжимал в объятиях... стройный, гибкий, покорный, неискушенный... Как знать, быть может, все это и привлекало Его Преосвященство? А я? Через несколько месяцев мне исполнится двадцать пять. Не мальчик, не юноша — взрослый мужчина, к тому же еще и отвратительный калека, не вызывающий ничего, кроме жалости и снисхождения. Поттер, пытавшийся обмануть самого Северуса Снейпа, возомнивший, что вправе распоряжаться его жизнью. И так далекий от невинности, как... звезды, отражающиеся в глади пруда, от квакающих там лягушек. Любитель клубов и ночных увеселений, не умевший ценить никаких отношений. Быть может, там, в моем венском прошлом, я тоже был кому-то дорог, но так и не узнал об этом? Я не помню ни лиц, ни имен. За все рано или поздно приходится платить.

Конечно, как только мистер зельевар сопоставил все, что ему было известно обо мне, с тем, что он увидел в моих воспоминаниях, он пришел к совершенно однозначному выводу: Поттер использовал его, выменяв свое в то время привлекательное тело на поддержку всесильного кардинала. Наверняка боролся с отвращением, но в глубине души потешался над отцом Альваро, пожелавшим заполучить симпатичного мальчика себе в постель — ведь Хиеронимо был почти уверен, что, как только действию проклятия придет конец, его позорная связь с Верховным Инквизитором забудется. Поттер вновь станет героем, а Северус Снейп... как обычно, отвергнутым любовником.

Он лжет, он просто не мог не узнать меня... Оттого и искал... нет, ведь он не помнит, даже Люциус подтвердил. Но, так или иначе, все, что было с нами в Брюгге, мы принесли с собой и сюда: Катарина и мельник, художник и кружевница, дон Иниго и мастер Ян. Странное поведение Невилла... будто он сторонится и меня, и остальных: что общего может быть у преданного своей вере человека и нас, колдунов, инквизиторов и их подручных? Или же в том, что было между Хиеронимо и его господином, изначально присутствовала какая-то ложь, червоточина? Но, будь я не важен для него — разве стал бы он читать заклятие на площади? А я? Ну да, когда он оправил меня в Остенде в день казни ведьмы, и мы тряслись с Питером на крестьянской повозке, я, помнится, взвешивал возможность сблизиться с отцом инквизитором, чтобы получить его защиту. Да, в обмен на свое тело. Скорее всего, именно это он и увидел в моих воспоминаниях. Но вот потом... я же был честен с ним. Не было ни единого человека в мире, с которым я был бы столь же искренен, как с отцом Альваро. Нет, я не понимаю...

— Хозяину не спится? Может быть, мастеру Гарри следует выпить сонного зелья?

Мой домовик заспанно хлопает глазами, кутаясь в старый клетчатый плед, который служит ему одеялом.

— Если та страшная маггловская вещь в спальне мешает хозяину, то ему стоит лишь сказать...

— Нет, нет, Кричер, мне нужен будильник!

Я тороплюсь унять его рвение, представляя себе, в каком гневе будет зельевар, обнаружив меня утром сладко сопящим и видящим десятый сон. Еще расскажет, какие убытки понесет его лаборатория, если он не откроется ровно в девять. И я отправляю Кричера спать, дожидаюсь, когда поднимается температура, сбиваю жар маггловскими таблетками и наконец засыпаю. Чтобы уже через несколько часов проснуться от оглушительного звука — уродливой прорехи в серой ткани пасмурного утра.

А мой палач является точно по расписанию.

 

* * *

Палачи и жертвы... словно сговорились сменять друг друга в этом доме, сражаясь за мое гостеприимство. Как на старинных часах, виденных мной в каком-то городе: гулкий бой, разгоняющий голубей на площади перед собором — и вот уже где-то сбоку от циферблата открывается дверка, из которой показываются князь, епископ, пастух или горожанка. Смотря в какое время придешь. И в понедельник невидимый часовщик приводит ко мне госпожу Агнету. Давным-давно, когда я и Нарцисса Малфой оставались последними, кого проклятие еще не позвало за собой, я, помнится, наивно мечтал о том, как когда-нибудь, когда все непременно закончится — счастливо, а как еще это могло быть? — мы все вместе станем пить чай в одной из многочисленных гостиных Мэнора, с улыбкой вспоминая свои приключения. Только вот так оказалось, что нет никакого "вместе" и некого собирать за тщательно сервированным столом. Никто не оценит ни тонкости старинного фарфора, ни легендарного кулинарного мастерства вышколенных хозяевами домашних эльфов.

И она тоже благодарит, а мне в который раз приходится выслушивать эти искренние слова, которые я, как заверяет меня Нарцисса, честно заслужил.

— Гарри, поверьте мне, я так ценю ваше благородство... я вполне понимаю, отчего вы решили скрыть от нас правду.

Оказывается, бегство тоже может называться смелым поступком. Нет, поступком был уход Феофилуса — осознанным шагом в изгнание, продиктованным в первую очередь заботой о близких. Мастер Клеве... у него достало мужества повернуться спиной к своему прошлому. Мужества и... да, жестокости. А я — неудачное повторение, просто фарс. Герой скрывается, герой позволяет себя найти, герой без боя отдает то, из-за чего он так бессмысленно и неумело прятался. Дамы промакивают заплаканные глаза кружевными платочками и говорят: "Ах, как самоотверженно!" Они читали об этом в романах. В финале спаситель человечества должен уйти в светлую даль — одинокий, непонятый... кромка берега, горы, поросшие соснами. И трость, оставляющая в песке глубокие следы.

— Гарри, вы слышите меня?

Я удивленно поднимаю глаза на мою гостью: она ласково улыбается... черт, они все мне улыбаются!

— Вы обязательно поправитесь! Вот увидите! Вам стоило...

Вам стоило вернуться раньше, разумеется, такая детская выходка, хоть и продиктованная наилучшими намерениями! Она сама мать, кому, как не ей понять... Я зову Кричера, чтобы он вернул миссис Малфой перстень Митридата, о котором я чуть было не позабыл. Она принимает из рук домовика коробочку, и в тот момент мне кажется, что ей не хочется забирать у меня чудесный артефакт. Пожалуй, мне стоит проявить милосердие — я же прекрасно знаю, ради чего она пришла ко мне.

— С Драко все в порядке, — и зачем-то добавляю, — с ними обоими...

Она рада, даже не скрывает некоторого смущения: ей не совсем понятно, что она и ее супруг могут сделать, чтобы загладить эту неловкую ситуацию. Я не стану выступать посредником, думаю, с Люциуса и Нарциссы не убудет, если они попробуют начать с обычных извинений. А напоследок она желает мне скорейшего выздоровления, приглашает навестить их в Мэноре — ведь мне не стоит запирать себя в четырех стенах, следует бывать на людях... я еще так молод, а жизнь столь переменчива.

К моему удивлению, крайне занятый в лаборатории мистер Снейп навещает меня вечером, наверное, ему неприятно, что его зелья могут причинить мне боль. А я считаю дни — я хочу знать, сколько времени понадобится моей любви для того, чтобы умереть окончательно.

 

* * *

— Гарри!

Гермиона и Драко заглядывают в библиотеку, не торопясь проходить внутрь. Оба в легких куртках, на плече у художника довольно внушительных размеров сумка. Интересно, что они затеяли?

— Мы вот тут подумали... Знаешь что — а ты не хочешь пойти с нами в парк?

— В парк?

Я даже теряюсь, совершенно не думал, что такое возможно, а в то же время — почему бы и нет? Разумеется, если они не планируют выгуливать меня по аллеям и дорожкам и вовлекать в подвижные игры. Только вот мне, кажется, не в чем идти.

— Ерунда какая! — деловито восклицает Герми. — Ну-ка, давай посмотрим, что на тебя можно надеть!

Я чуть приподнимаю край мантии, чтобы ей было понятно, что натянуть брюки поверх бинтов несколько проблематично. Но мою подругу это совершенно не смущает, вот она уже перебирает мои вещи, разложенные в шкафу, извлекая на свет те самые растянутые спортивные штаны.

— А это? Тоже не налезет?

Я пытаюсь возразить, что выходить в чем-то подобном из дома неприемлемо не только для волшебника, но и для маггла, но она только смеется, напоминая мне, что одним взмахом палочки моим шароварам может быть придан вполне приличный вид. И через несколько минут мы оказываемся на зеленом травяном ковре под сенью отцветающей форзиции — желтые огоньки соцветий на голых ветвях — из необъятной сумки извлекается мольберт и зачем-то несколько детских пластмассовых кубиков.

— Мы себе сейчас шезлонги трансфигурируем, — поясняет Гермиона, перехватив мой удивленный взгляд. — На траве еще холодно сидеть.

Кажется, что может быть проще? Мы сидим на газоне, жмуримся, пригревшись в лучах неяркого апрельского солнца, со стороны посыпанной гравием дорожки доносится стрекот велосипедных колес, вдали трое мальчишек неумело пасуют друг другу яркий оранжевый мячик. Возле клумбы с нарциссами старушка в смешной панамке что-то рисует в блокноте — устроилась на неудобном раскладном стуле, держит спину прямо, будто безукоризненная осанка гарантирует качество ее наброска. Драко облюбовал высокое одиноко стоящее дерево — сосна, наверное, какая-то диковинная, я в этом не разбираюсь — ее крона кажется темными штрихами на серо-голубом фоне неба.

— А он давно... ну, начал рисовать? — тихо спрашиваю я Гермиону, не зная, как сам художник среагирует на мое любопытство.

— Можете обсуждать меня, не стесняясь, — весело откликается он, раскладывая краски.

Но мы все же говорим вполголоса, хотя Драко, увлекшись работой, вскоре перестает обращать на нас внимание.

— Знаешь, оказывается, он всегда рисовал. Дети же все что-то такое делают.

— Почему? — изумляюсь я. — Я вот никогда.

— Тебе не на чем было.

Да, Герми неплохо осведомлена обо всех обстоятельствах моего счастливого детства.

— Ну а он...

— А я, бедный и несчастный, — неожиданно вступает в разговор художник, — был лишен всех радостей по несколько иной причине. Мой добрый батюшка имел на меня другие планы, — спокойно продолжает Драко, выдавливая краски из тюбиков, — ты можешь представить себе наследника рода, малюющего портреты и натюрморты?

— А почему нет? Что плохого в этом занятии? Это как-то унижает? Ты же не кондуктором в "Ночном рыцаре" работать собирался!

— Ты моего папашу плохо знаешь, — мастер Ян перемазанными краской пальцами вычерчивает в воздухе какую-то замысловатую фигуру. — Представь, ты сказал бы Дамблдору, что не собираешься ни с кем сражаться, что... ну, я не знаю, мечтаешь стать помощником Хагрида и с упоением выгребать до конца жизни гиппогрифий навоз, а с Темным Лордом пусть разбираются сами.

Действительно, даже подумать о таком невозможно... Мне становится смешно — жаль, что подобные идеи не посещали меня в школе.

— Вот и я не мог, — невесело подытоживает Драко, окончательно погружаясь в работу и больше не обращая на нас с Герми никакого внимания. Он берет уроки: завтра он должен показать наброски своему мастеру... черт, да нет же, преподавателю! Вновь ученик художника?

— Герми, а ты кружева не плетешь? — хитро спрашиваю я, а она фыркает и делает вид, что собирается дать мне подзатыльник.

— А почему? — не унимаюсь я. — Между прочим, у тебя неплохо получалось. Лебеди там всякие...

— Я попробую, — смеется Гермиона. — Обещаю, ты станешь первым, кому я подарю свое рукоделие! Скатерти, воротнички, салфетки — что желаешь?

А потом она убегает, чтобы купить нам мороженого, и Драко почти тут же откладывает кисть, чтобы задать мне вопрос, который казался ему неуместным в присутствии кружевницы.

— Слушай, Гарри... — он нерешительно мнется, но потом все же спрашивает, — а там... ну, ты же видел мои картины... скажи мне, у меня получалось?

— Что, опять строгий мастер, и вновь недоволен?

Он только кивает:

— Наверное, они все такие. Не помню, чтобы меня кто-то хвалил. Кроме Гермионы, конечно.

И я становлюсь вторым, кто поет славу искусству мастера Яна: я рассказываю ему, как тонкие угольные линии непостижимым образом складывались в контуры лиц и фигуры Пастухов, как сам Верховный Инквизитор чуть ли не силой пытался отобрать у бедной вдовы картину никому не известного ученика мастера Ван Аренса. О том, что мир, утраченный мной безвозвратно, до сих пор видится мне нарисованным чистыми красками Яна из Брюгге.

А потом возвращается Герми с рожками шоколадного, фисташкового и клубничного мороженого, мы шутим, смеемся, курим, я развлекаю их историей своего путешествия в Шотландию, говорю про Хогвартс, про загадочный замок Валль, о котором не слышал даже Драко — и у меня такое чувство, будто там, в нашем страшном и в то же время сказочном прошлом, мы оставили некое сокровище, которое каждый из нас не отказался бы вернуть. Мы сидим в креслах, закутавшись в наколдованные пледы — словно тяжелораненые, проходящие длительный курс реабилитации. Ближе к вечеру они тащат меня в паб, где я на несколько мгновений буквально глохну от шума и слепну от мерцания огромного экрана, на котором транслируется футбольный матч. И прихожу домой, весь пропахший сигаретным дымом, пошатываясь от усталости и впервые не чувствуя себя исковерканным обломком, пережеванным и выплюнутым заклятием за ненадобностью.

 

* * *

— Что, Поттер, уже гуляете?

Я резко оборачиваюсь на звук его голоса, замечаю, как он втягивает носом воздух — пивной и табачный дух, разумеется, мистер Герой в своем репертуаре. В первый момент я даже хочу объяснить, где и с кем я был, но... как только вижу его, понимаю, что не могу вымолвить ни слова. Он... нет, наваждение какое-то... наверное, он просто торопился, аппарировал ко мне сразу же из лаборатории — я же никогда не видел, как он работает. Он без мантии: черные брюки, серая рубашка с закатанными по локоть рукавами. И волосы собраны в хвост на затылке, так что виски и скулы остаются открытыми. Я сжимаю дрожащие пальцы в кулак, потому что иначе мне просто не совладать с собой — он сейчас так похож... похож на того себя, прежнего! И, кажется, стоит всего лишь дотронуться до него, провести кончиками пальцев, очерчивая глаза, нос, коснуться его кожи, упрямо сомкнутых губ...

— Что вы так смотрите на меня, Поттер? — и морок развеивается. Нет, просто показалось. — Простите, я думал, что не успею к вам. Вижу, что мои опасения были напрасными.

Я пожимаю плечами — вот уж перед кем я не обязан оправдываться! — и привычно сажусь на край кровати, приготовившись к очередному осмотру. А зельевар оказывается рядом со мной, наколдовывая буквально из воздуха внушительных размеров колбу. Я вижу крохотные капли воды, застывшие в ногтевых лунках — наверное, он недавно закончил со своими зельями, руки отмывал... Нижняя часть стеклянного сосуда в его ладони размером с крупное яблоко, я, кажется, догадываюсь, зачем он мистеру Снейпу.

— Руку давайте, — командует он, а сам сдвигает свитер и рубашку, обнажая мое запястье.

— Куда вам столько? — ошарашено спрашивая я. — Вы же уже...

— Выпил, Поттер, — усмехается он. — Опасаетесь, не водилось ли у меня в роду вампиров? Не бойтесь: ваша кровь сейчас — не самая здоровая пища.

И он одним взмахом палочки делает небольшой аккуратный надрез чуть ниже моей ладони, тут же прижимая стеклянный ободок колбы к ранке. Я стараюсь не смотреть, разглядываю его открытое предплечье и замечаю несколько коричневатых штрихов, рассекающих вену. Что он делает? Вряд ли он станет объяснять мне, что он варит в своих котлах. Даже представлять себе это не хочу. Но... моя и его кровь... зачем?

— Все, можете расслабиться, Поттер! — объявляет он, а я не могу оторвать глаз от заполненного темно-красной жидкостью стекла.

Зельевар произносит какое-то заклятие, мне кажется, я вижу нити, оплетающие горлышко флакона... паутина, нет, гораздо толще, вот пальцы кружевницы быстро перебирают коклюшки, она вплетает струйки дыма в свой узор. Но нет, ей не успеть — дым уже клубится в углах, заполняет комнату, так что невозможно дышать...

— Да что же это такое! Гарри, Гарри, очнись же!!! Энервейт! Великий Мерлин!

Расстегнутый ворот его рубашки перед моими глазами, причудливая вязь шрамов, пересекающих шею. Перец, корица, имбирь... так близко, что я боюсь вздохнуть. Голова кружится... имбирь, корица. Я закрываю лицо ладонью — нет, нельзя, просто не дыши.

— Поттер! Вот не ожидал, что вы упадете в обморок, словно шестнадцатилетняя девица! — но в его голосе явное облегчение.

Он распахивает створки окна, впуская в спальню свежий воздух.

— Извините, я просто...

— Помолчите, Поттер!

Он протягивает мне кроветворное, но потом, видимо, опасаясь, что я не удержу пузырек в трясущихся пальцах, сам вливает зелье мне в рот, чуть приподняв мне голову. А я заклинаю его только об одном: Уйди! Ради Мерлина! Не приближайся! Я спрятал от тебя свою тайну, запечатал себе уста печатью огненной, сокрыл свое сокровище за семью замками, поставил стражей охранять его. Перец, имбирь, корица — просто уйди, не смей приближаться ко мне...

— Поттер, вы... не закрывайте глаза! Да что с вами?

— Все в порядке, — с трудом говорю я, садясь на кровати. — Не беспокойтесь. Просто голова закружилась. Сейчас уже значительно лучше.

Он беспокойно смотрит, как я неверным шагом добираюсь до ванной, такое впечатление, что готов предложить мне свою помощь, но что-то его все же останавливает. А вот когда я вновь оказываюсь в спальне, его здесь нет — лишь ветер, беспрепятственно гуляющий по комнате, окончательно выметает последние отзвуки дьявольской корично-имбирной отравы. Только на столике возле громко тикающего будильника еще один флакон, которого здесь не было раньше — как явствует из этикетки, это комбинация сонного и восстанавливающих зелий, я никогда такого не видел. Новинка лаборатории мистера Снейпа, не иначе.

А сквозь быстро подступающий сон я слышу, как Кричер закрывает распахнутые окна, сетуя на мою беспечность.

 

* * *

На следующий день выясняется, что на меня наложен негласный домашний арест: в ответ на мое предложение вновь пойти прогуляться Гермиона — а она сегодня одна, так как Драко чуть ли не весь день проведет в студии некого мистера Бертона, зарисовывая гипсовые головы и глиняные кувшины на фоне небрежно наброшенной драпировки — только недовольно сжимает губы.

— Ты не представляешь себе, что вчера было, — все же поясняет она, когда мы обосновываемся на библиотечном диване. — Вызвал нас к себе на ночь глядя. Уже часов десять было.

— Подожди, а как? Не родителям же он звонил?

— Нет, я сдуру дала ему свой мобильный, когда он сказал, что ты нашелся!

Значит, он все же догадался, с кем мистер Герой мог вчера гулять допоздна.

— Гарри, ты бы знал, как он орал! Аж стекла дрожали! Я его таким со школы не видела!

Я непонимающе смотрю на нее. Эка невидаль! Мне кажется, у нас еще в Хогвартсе должен был выработаться определенный иммунитет к выходкам мистера Снейпа. Да и какое право он имеет лезть в нашу жизнь? С кем бы я там ни гулял.

— Он сказал, что, раз он занимается твоим лечением, то несет за тебя ответственность. А мы... ну...

— Безответственные, безмозглые кретины, и даже у Драко Малфоя соображения не больше, чем у младшего Уизли, — смело предполагаю я.

— Точно! — она улыбается, прижимая ладонь к губам, будто опасаясь, что и здесь господин бывший профессор может подсмотреть, как мы потешаемся над его словами, и незаметно материализоваться прямо из воздуха, чтобы задать нам взбучку.

— Герми, милая... да если бы не вы — я бы сгнил здесь заживо!

— Ему и Драко это вчера пытался объяснить, но Снейп даже слушать не стал. Будто ты — младенец, которого надо кормить и укладывать спать по расписанию. А уж то, что мы были в пабе...

— Я не понимаю, чему ты так удивляешься, — недоумеваю я. — Он же всегда был такой...

Хорошо еще не швырялся ничем, злорадно думаю я про себя.

— А вот и нет, Гарри, — неожиданно возражает Гермиона, бездумно перелистывая лежащую перед ней книгу. — Когда мы вернулись... знаешь, я даже сама удивлялась: он ни на кого не срывался, хотя, поверь, пока мы все были в Мэноре, было за что. Мне казалось, что он один... ну, как скала среди всего того бедлама, что там творился. Родители Драко совсем голову потеряли, эльфы мечутся под ногами, не понимая, чьи приказания им исполнять, я то капризничаю, то плачу, то боюсь чего-то, Невилл примерно такой же, Рон, разобиженный на весь мир. А Снейп... он даже голоса ни на кого не повысил. Я только один раз слышала, как он с Малфоем поругался — тот был недоволен, что Снейп в Вену на весь день отправился, а жизнь Драко, мол, в опасности! А вчера... как разошелся!

— И теперь нам предписаны тихие развивающие игры. Ты кубики с собой не прихватила?

— Ладно, не язви, — примирительно говорит Гермиона, — тем более, сегодня и погода испортилась. А ходить по кабакам тебе действительно ни к чему. Кстати, а ты не знаешь, почему он лабораторию закрыл?

Закрыл лабораторию? Вот это уже странно. В то же время, с чего она решила, что Снейп станет передо мной отчитываться?

— Понимаешь, я сегодня утром к ним заходила — мне надо было оборотное купить. Я подумала, мало ли что понадобится. Вдруг для тебя что-нибудь. Мне же светиться в магическом квартале лишний раз совершенно ни к чему. А у них на дверях объявление, что, мол, временно работают только по текущим заказам и осуществляют продажу готовых зелий. Это значит, что он сам никого не принимает — стандартные составы варят его ассистенты.

Что он задумал? Колба с моей кровью, порезы у него на руке, закрытая лаборатория — все это явно связано со мной, но вот как?

Но Гермиона, решительно настроенная отвлекать и развлекать больного друга, быстро переводит разговор в иное русло, предлагая мне незамедлительно заняться выяснением загадочных подробностей о маятнике магического равновесия и сокрытом ото всех смертных замке Валль, так что в последующие несколько часов мы только шелестим страницами книг, время от времени показывая друг другу найденные в древних манускриптах упоминания или миниатюры, изображающие высокую башню серого камня с острыми зубцами, венчающими верхнюю площадку. И приходим к неутешительному выводу: замок Валль был разрушен магглами спустя всего несколько лет после нашего исчезновения с рыночной площади города Брюгге. Якобы его владелец поднял мятеж против испанского монарха. Сказки для простецов: я точно знаю, что в подобных делах без предательства кого-то из магов дело обойтись не могло. Но, так или иначе, нам уже не отыскать ни убеленных сединами мудрых старейшин, управлявших судьбами магического мира, ни мерно раскачивающегося маятника, точно отмерявшего баланс волшебства в мире — остались только развалины на высокой горной круче в долине реки Сегре, скалящиеся на мир из своего забвения.

А потом Кричер не терпящим возражения тоном объявляет, что господину и его гостье самое время отобедать. И мы не оказываем сопротивления.

 

* * *

Среда, четверг... дни тянутся нестерпимо медленно, Снейп уже два дня навещает меня только по утрам, ссылаясь на занятость. Кричер, словно измываясь надо мной, печет булочки с корицей... я прижимаюсь затылком к стене возле кухни, закрываю глаза — нет-нет, только не думать, не вспоминать. Голос моего кардинала беспрепятственно преодолевает время, еще чуть-чуть — и отец Альваро шагнет из полумрака спальни в резиденции в неосвещенный коридор дома на Гриммо: "Дотронься до меня, я же живой человек..." Нет, здесь нет ни тебя, ни меня, мы так и замерли там, в тени прохладных коридоров, превратились в каменные изваяния, украшающие фонтанный дворик, остались на старинных гравюрах, запечатлевших с изуверской точностью, как огонь добирается до своих жертв. Не надо, не приходи ко мне. Я думал, что здесь мы станем настоящими, но оказалось, я ошибался.

Если бы не Гермиона и Драко, старающиеся каждый день забежать на площадь Гриммо хотя бы на пару часов, я бы, наверное, сошел с ума. Нет, не наверное — совершенно точно. Стоит им уйти, и я немедленно погружаюсь в какую-то прострацию, безвременье, в котором хотел бы оставаться вечно. И даже ловлю себя на мысли, что, попадись мне случайно в руки Маховик Времени, я бы отправился в те края, где некогда жил мой отец Альваро, отыскал бы его где угодно — Испания, Фландрия — неважно, остался бы с ним и без особых раздумий сложил бы там свою дурную голову, если бы это потребовалось.

Я пытаюсь взять себя в руки, даже сажусь за письмо Рону: в конце концов, я просто обязан предложить ему компенсировать хотя бы часть суммы, потраченной им на покрытие долгов Маджитерры. Но все, что выходит из-под моего пера, кажется нелепым, неправильным — получается, будто я пытаюсь откупиться от него, молча признавая за ним вину. Я комкаю пергамент, отправляя лист за листом в корзину для бумаг. Послание падре Томмазо тоже никак не желает складываться — я вижу ложь и изъян в каждом слове и в то же время все, что я пишу ему, кажется, так и вопиет об одном: Пожалейте меня, добрый падре! Заберите меня отсюда! Позаботьтесь об израненной душе безмозглого Грегора Сантьяно!

Кричер смотрит на меня как-то подозрительно, но почему-то не высказывается, опуская глаза всякий раз, когда я перехватываю его обеспокоенный взгляд. Стоит мне забыть выпить на ночь сонное зелье, как из каких-то мутных глубин моего подсознания на свет выползают такие кошмары, которым у меня нет объяснения: я вижу себя в тюрьме, но почему-то лежу на широкой кровати, прикованный к спинке и к изножью за запястья и щиколотки, а вокруг меня стоят люди в темных одеждах, лица их закрыты капюшонами, а в руках — зажженные факелы. И я каким-то образом понимаю, что это старейшины замка Валль, они читают заклятие, а потом одновременно опускают руки, позволяя огню коснуться моего ложа. Я просыпаюсь оттого, что мой несчастный домовик трясет меня за руку, умоляя перестать кричать.

А вот утром в пятницу наконец случается то, чего я опасался все эти дни — я не слышу звона будильника и открываю глаза от стойкого ощущения, что в спальне кроме меня есть и еще кто-то. Со сна я с трудом фокусирую взгляд на лиловом балдахине над кроватью, скашиваю глаза на столик. О, черт! Утро в палате для безумных пациентов клиники Святого Мунго и то, наверное, выглядит краше! Опрокинутый стакан, разбросанные, залитые водой таблетки — видимо, ночью, когда поднялась температура, я пытался нашарить их вслепую. И перевернутый будильник, беззащитно выставивший на всеобщее обозрение торчащие металлические ножки.

Я сажусь на постели, а Снейп почему-то не говорит ни слова, не отрывая взгляд от моих рук и скомканной наволочки подушки, лежащей рядом с моей. Он кажется уставшим, нет, даже изнуренным, но, как только замечает, что я вполне пришел в себя, немедленно скрывается за привычной маской безразличия и недовольства.

— Поттер, — и голос отчего-то хриплый, так что ему приходится откашляться, чтобы продолжить, — я же просил вас.

— Извините, мистер Снейп, такого больше не повторится.

Но через неплотно притворенную дверь в ванной я слышу, как он перебирает облатки маггловских таблеток на прикроватном столике. А я вижу себя в зеркале — жалкий, помятый, с воспаленными веками — и больше не могу лгать себе: тот, кто сейчас терпеливо ждет моего возвращения, чтобы, как обычно, ограничиться медицинскими манипуляциями и пожелать мне хорошего дня, уже не сможет разглядеть во мне того Хиеронимо, которого он любил. А я... он нужен мне сейчас, всегда — и мне больше не получить ни его самого, ни его любви.

И, как только он покидает меня, я валюсь на постель, накрывая лицо подушкой, крепко сжимаю ее, чтобы никто не услышал страшного звука, рвущего мне глотку. Я просто вою, как дикий зверь, как волк, потерявший свою стаю в стылой беззвездной ночи.

А ближе к вечеру, когда я стою у окна, пытаясь затолкать в переполненную пепельницу очередной окурок, зельевар появляется вновь. Он напряжен, собран, смотрит прямо мне в глаза, протягивая небольшой флакон, но почему-то не решается до поры до времени выпускать его из рук.

— Я сварил для вас зелье, — говорит он, словно с трудом выталкивая слова. И, едва мои пальцы касаются прохладного стекла, добавляет, по-прежнему не спеша расстаться со своей драгоценностью. — Другое зелье, Поттер.

Глава опубликована: 14.09.2014

Глава 52. Укравший ночь

— Поттер, — он отдергивает руку, так и не передав мне зелье, — вы что, готовы выпить все, что бы вам ни предложили?

Что я могу ответить ему? Да, наверное, за три месяца в клинике я почти перестал интересоваться, чем меня поят, что со мной делают, и, честно говоря, разуверился в успехе любых попыток меня излечить. Еще одно снадобье — что здесь такого?

— Сядьте, Поттер. — Он опускается на диван, стоящий возле двери. — Не в моих правилах предлагать пациентам экспериментальные составы, предварительно не разъяснив сути их действия и не получив однозначного согласия на использование незапатентованного зелья. Мне бы хотелось, чтобы и вы, вняв голосу благоразумия, сначала выслушали меня, а уж потом открывали рот как галчонок, готовясь проглотить очередной эликсир.

— Да, конечно.

Я сажусь на кровать, по-прежнему не понимая, зачем он пускается в такие пространные объяснения. Причем, судя по всему, это было только вступление.

— Дело в том... — он почему-то замолкает, подбирая слова, как будто ему предстоит уговорить меня принять яд из его рук, — дело в том, Поттер, что в данном случае речь идет вовсе не о лечебном зелье. Нет, я неправильно выразился... То, что я приготовил для вас, в конечном счете должно способствовать вашему выздоровлению, но не является ни очищающим, ни заживляющим препаратом.

Я не уточняю и не переспрашиваю: он что-то задумал, так что проще дать ему высказаться.

— Вы когда-нибудь пытались докопаться до причин того, что происходит с вами? Почему аналогичные повреждения, с которыми из прошлого вернулись Драко, Лонгботтом и Гр... ваша подруга, не оставили ни малейшего следа?

— Я догадываюсь, что со мной что-то не так, мистер Снейп. Впрочем, вы можете сказать, что со мной всегда что-то не так.

Он только досадливо отмахивается:

— Не стоит всю жизнь носиться с тем, что вам когда-то говорили в школе, Поттер. Я объясню вам, в чем дело. В вашей крови, как, впрочем, и в крови всех нас — к сожалению, шанса проверить Лонгботтома и Уизли мне не представилось, но, полагаю, картина была бы той же самой — так вот, в составе вашей крови есть некие признаки, указывающие на наличие проклятия. Они присутствуют и у остальных, только в гораздо меньшей степени.

— Почему в клинике Святого Бернара этого никто не обнаружил?

— Почему же не обнаружил? Я забрал оттуда документы, касающиеся вас — в них все есть. Однако, не имея материала для сравнения, Лейн счел некоторое изменение состава крови индивидуальным отклонением. Такое случается, его не стоит обвинять в некомпетентности. Alea aetatis, как вы понимаете, не относится к стандартному набору заклятий, следы которых колдомедики прекрасно умеют определять.

— Но, если нечто подобное есть и у остальных, почему они...

— Почему они поправились, а вы нет?

Вероятно, ему доставляет удовольствие объяснять что-то, имеющее отношение к собственной работе, только на этот раз мне кажется, что за многословием прячется и еще что-то... неуверенность? опасение? Думает, что я откажусь?