Телеграмма посланника чср в Германии в мид чср

5 октября 1938 г.

Переговоры в Берлине ' застыли на мертвой точке, поскольку на практике немцы возвращаются к годесберг-ской линии и выражают крайние точки зрения военных, в то время как в Мюнхене была задумана этнографическая линия преимущественно с немецким населением. Мы предложили, чтобы к 10 октября были заняты области с 75 процентами немцев, но Берлин хочет немедленно 51 процент по состоянию на 1918 г. или на 1910 г., что является периодом, когда германизация у нас достигла апогея. Переговоры пока не ведутся, но время торопит, поскольку существуют опасения, что после 7 октября немцы силой оккупируют все, что захотят, без соглашения с нами. Помощь послов до сегодняшнего дня чрезвычайно слаба и неэффективна. Здесь имеются толкователи мюнхенского соглашения, в смысле для нас неблагоприятном. Ситуация здесь крайне серьезная, ожидаем инструкций из Праги.

Мастный

Печат. по арх.

¹ Имеются в виду заседания международной комиссии по осуществлению мюнхенского соглашения (об учреждении этой комиссии см. док. № 216),

347

234. Письмо посланника ЧСР в Германии в МИД ЧСР

6 октября 1938 г.

I. 10 сентября утром я представил министру иностранных дел д-ру Крофте, а затем и президенту республики информацию о партийном съезде в Нюрнберге, с которого я вернулся в Берлин двумя днями ранее, не дождавшись, как и посол Франции, заключительного выступления рейхсканцлера, объявленного на понедельник, 12 сентября.

Я рассказал г-ну президенту о своих исключительно пессимистических впечатлениях и подчеркнул резко враждебный Чехословакии дух заявлений с угрозами прямого вмешательства. Это проявилось как в личной позиции рейхсканцлера, избегавшего обсуждения каких-либо политических вопросов с главами миссий, так и в песне «Arbeitsdienst», которую исполняли в Нюрнберге 42 тыс. человек и припевом которой было: «Was deutsch sein will, muss Deutschland gehören»¹. Более подробно я сообщил о своих беседах с некоторыми членами дипломатического корпуса, которые в большинстве своем под впечатлением силы Германии и ее организованности, проявившейся в Нюрнберге, поддались крайнему пессимизму. Я предлагал немедленно провести переговоры и принять все условия Генлейна в отношении автономии судетских немцев еще до выступления Гитлера, намечавшегося на понедельник.

Г-н президент вручил мне уже подготовленный текст своего выступления по радио с указанием дать замечания. После внимательного ознакомления с текстом выступления я вернулся к г-ну президенту и обратил его внимание на ряд мест, которые, по моему мнению, следовало бы несколько изменить. В основном же я просил его, и весьма настойчиво, чтобы выступление вылилось в ясное, однозначное заявление, что наша республика будет в самом ближайшем будущем перестроена на основе принципа равноправия граждан, полного равноправия всех национальностей, широкой автономии судетских немцев. Г-н президент сначала отверг мою инициативу с ссылкой на то, что все это уже содержится в так называемом четвертом плане, потом, однако, обещал еще раз подумать об этом. Уходя, я сказал, что на его месте именно в эту критическую минуту, накануне выступления Гитлера, я бы непременно выступил с таким ясным заявле-

348

нием. Прощаясь с секретарем президента д-ром Дрти-ной, я высказал опасение, что президент не примет мое предложение, которое я считаю очень важным.

II. После выступления рейхсканцлера в понедельник (12 сентября), содержавшего нападки и угрозы в адрес президента, я получил по телефону указание министра иностранных дел пока не возвращаться в Берлин. В ожидании последующих распоряжений я трижды просил, чтобы меня принял г-н президент. Однако в эти дни, когда события развивались стремительно, президент принять меня не смог. Об этих событиях (т. е. франко-британских предложениях, нашем ответе, наконец, об их принятии, о годесбергском меморандуме и нашем новом ответе с контрпредложением) я получал только отрывочные сведения в Чернинском дворце. Там мне не удалось обстоятельно побеседовать с министром иностранных дел, который был чрезвычайно занят в связи с неотложными встречами с главами иностранных миссий и с участием в заседаниях совета министров; поэтому у меня с ним состоялись лишь краткие беседы 13 и 14 сентября. Полученная мной информация по-прежнему была неполной; в условиях спешки и бурного развития событий не все тексты соответствующих нот доходили до меня, несмотря на искреннее желание ответственных лиц в Чернинском дворце, крайне перегруженных работой, удовлетворить мои ежедневные запросы, с которыми я обращался при личных встречах и по телефону.

III. Только утром 29 сентября меня пригласил г-н президент и дал указание немедленно вылететь в качестве «наблюдателя» в Мюнхен на конференцию четырех держав, т. е. глав правительств Гитлера, Муссолини, Чемберлена и Даладье. Заверив г-на президента в своей готовности выполнить любое его поручение, тем не менее я не спешил получить мандат, с одной стороны, потому, что нынешняя ситуация складывалась в то время, когда я не выполнял своих служебных обязанностей; с другой стороны, я должен был спросить себя, смогу ли я быть в какой-то мере полезным в Мюнхене, не будучи полностью информирован о дипломатических нотах и акциях за последние две недели. Г-н президент сказал, что «наблюдатель» направляется исключительно по желанию Англии. Что же касается моей неинформированности, то вместе со мной в Мюнхен вылетает обо всем информированный ле-гационный советник д-р Г. Масаржик, который непосред-

349

ственно сам вел ряд переговоров с миссией лорда Ренси-мена и знает нынешнюю проблему во всех деталях. Я попросил разрешить мне прежде, чем принять решение, проконсультироваться с посланником Ньютоном. Посланник Ньютон, которого я сразу же посетил, показал мне полученные им инструкции и обратил мое внимание на то, что речь идет о таком мандатарии, который должен лишь присутствовать в Мюнхене (а не на самой конференции) и который должен быть наготове и уполномочен в случае необходимости выступить от имени правительства с соответствующим заявлением, а не о наблюдателе как таковом. При этом он заметил, что в мои функции будет входить не что иное, как только присутствие в качестве наблюдателя. Он уговаривал меня принять мандат, подчеркивая, что в Мюнхене будут присутствовать также главы французского, английского и итальянского представительств в Берлине.

Сообщив по телефону г-ну президенту, что я принимаю его поручение, и попросив легационного советника д-ра Масаржика подготовить все необходимые материалы, я вылетел с ним в Мюнхен. Прибыв в Мюнхен и разместившись в гостинице «Регина», где проживала и английская делегация, я сразу же попытался добиться встречи с Чемберленом и Даладье. Однако из этого ничего не получилось, так как конференция шла уже полным ходом в «Коричневом доме». Во второй половине дня Чембер-лен через секретаря посольства Киркпатрика, которого я хорошо знаю, направил мне из «Коричневого дома» записку, чтобы я оставался в гостинице и был готов встретиться с ним до ужина или после ужина, как только он вернется из «Коричневого дома» в гостиницу. Киркпат-рик рассказал мне, что конференция в целом проходит спокойно, правда, германская сторона настаивает на своей позиции, однако Чемберлен делает все, что может пойти нам на пользу. Я просил Киркпатрика выразить нашу благодарность и просьбу, чтобы Чемберлен и Ген-дерсон и далее отстаивали наши интересы на конференции. Киркпатрик сказал, что конференция, очевидно, закончится уже сегодня вечером. (Даладье на переданную ему мою визитную карточку никак не реагировал.)

Легационный советник д-р Масаржик, живший в гостинице на другом этаже, тем временем пытался связаться с Эштон-Гуэткиным, которого хорошо знал по Праге, и с членами французской делегации в гостинице «Четыре

350

времени года», куда, по имеющимся сведениям, ушел также представитель нашего информационного агентства. Моя попытка переговорить по телефону с французским послом Франсуа-Понсе тоже ни к чему не привела, поскольку он присутствовал на конференции в «Коричневом доме». Тем временем к нашей делегации присоединился прибывший из Лондона д-р Лисицкий.

После получения записки Чемберлена не оставалось ничего другого, как только ждать. Около Ю часов вечера мне позвонили по телефону и пригласили в одну из комнат английской делегации, где Эштон-Гуэткин (с которым до тех пор я лично не был знаком) предложил нам карту с обозначением оккупационных судето-немецких границ, о которых было принято решение на конференции.

Д-р Масаржик настойчиво разъяснял Эштон-Гуэтки-ну, где и какой ущерб наносит нам предлагаемая граница. Мы оба выразили горькое разочарование также в связи с тем, что, как нам было сказано, имеется в виду оккупацию начать немедленно. Я просил Гуэткина, как перед тем Киркпатрика, продолжать действовать в наших интересах и высказал сомнение относительно того, сможет ли Чехословакия принять такой план. На это Гуэт-кин возразил, что для Чехословакии вообще не стоит вопрос о том, чтобы предлагаемое соглашение не принять или подвергнуть его какому-либо обсуждению. Речь идет лишь о выполнении Чехословакией уже принятых ею обязательств при гарантии четырех держав. «That's simply to be accepted or — you know what I mean»²,— сказал Гуэткин, давая тем самым понять, что соглашение будет осуществлено без нас и против нас³. На это я не мог заявить ничего другого, как только то, что, следовательно, нам предоставляется выбор между убийством и самоубийством.

В 1 час 15 мин. ночи я (вместе с д-ром Масаржиком) был приглашен в апартаменты Чемберлена, где находились Чемберлен, Даладье, сэр Горас Вильсон, Леже и Гуэткин. Чемберлен, явно очень уставший, в нескольких фразах подчеркнув, что честно (honestly) делал для нас все, что мог, вручил мне текст соглашения на немецком языке, обратив особое внимание на приложение, в котором говорилось о гарантиях новых границ Чехословакии со стороны великих держав. Я читал вслух соглашение (в это время с улицы доносилось неистовое ликование

351

людей), и мы вместе с д-ром Масаржиком задавали вопросы относительно отдельных статей. Нам отвечал Леже. Мы получили заверение, что делегат Чехословакии на заседаниях международной комиссии в Берлине будет иметь равные права с остальными представителями великих держав. Что касается международных воинских частей, создаваемых для наблюдения за плебисцитом, о которых упоминается в статье 5, то, как нам было сказано, более конкретное решение примет международная комиссия, однако речь может идти только о не немецких, нейтральных военных или полувоенных формированиях. Относительно отклонений от этнографических границ (в ст. 6) нам было сказано, что речь может идти лишь об отдельных, незначительных изменениях. После прочтения всего соглашения я заявил, что передам его в Праге на рассмотрение министра иностранных дел и президента республики. На это Чемберлен заметил: «There is no reply expected»⁴. Он вновь заверял, что сделал абсолютно все возможное, и еще раз указал на обещанную гарантию. Я выразил Чемберлену надежду, что Англия и Франция будут учитывать наши жизненные интересы, как это было обещано в англо-французских предложениях. Получив заверения, что так и будет, я поблагодарил г-на Чемберлена и сказал, что данная минута — самая тяжелая в моей жизни. Чемберлен ответил, что для него эта минута тоже самая тяжелая. Даладье во время перс-дачи нам нашего приговора молчал. Передача соглашения и связанная с этим беседа продолжались не более получаса.

Выходя из салона Чемберлена, в соседней комнате я встретил посла в Берлине Гендерсона и Киркпатрика. Посол Гендерсон предлагал мне не возвращаться в Прагу, которая будет немедленно информирована о тексте соглашения телеграфом. Он предлагал вместе с ним и послами Франции и Италии отправиться прямо в Берлин на открытие заседаний международной комиссии, которое должно состояться уже в 5 часов вечера. При этом необходимо присутствие чехословацкого делегата, а также обязательно военного представителя, поскольку будут решаться вопросы оккупации, которая должна начаться уже в субботу, т. е. завтра, 1 октября. Я ответил, что в любом случае должен передать соглашение на рассмотрение президента республики и что вообще едва ли смогу далее представлять Чехословакию в Берлине. Гендерсон

352

сказал, что речь идет лишь о выборе между принятием приглашения на берлинскую конференцию и отказом от участия в ее работе, что, по его мнению, немыслимо, ибо мы уже взяли на себя обязательства, которые теперь следует выполнять. Что касается меня, то Гендерсон наверняка повторял соответствующие высказывания находящихся в Мюнхене фельдмаршала Геринга и барона Нейрата. Из этих высказываний он делал вывод о необходимости моего личного участия в работе конференции.

IV. В 6 часов утра мы вместе с д-ром Масаржиком вылетели в Прагу. Сразу же по прибытии около 8 часов утра я информировал, министра иностранных дел д-ра Крофту, а затем г-на президента республики, который отложил принятие решения до совещания с советом министров и политическими партиями. Я обратил внимание на то, что в Мюнхене особо была подчеркнута необходимость присутствия нашего военного представителя на предстоящем сегодня открытии конференции в Берлине. Около часа дня я получил по телефону указание президента взять на себя функции члена международной комиссии в Берлине, куда я вылетел в 5 часов дня с посланником Кюнцль-Изерским и ген. Гусареком, являющимися также членами нашей делегации, и несколькими выделенными для нее экспертами.

Мастный

Печат. по арх.

¹ «Что хочет быть немецким, должно принадлежать Германии» (нем.).

² «Это просто следует принять или... вы знаете, что я имею в виду» (англ.).

³ В отчете другого члена чехословацкой делегации в Мюнхене, сотрудника канцелярии министра иностранных дел ЧСР д-ра Г. Ма-саржика, указывается, что Эштон-Гуэткин заявил ему и Мастному буквально следующее: «Если вы этого не примете, то вы будете улаживать ваши дела с Германией в полном одиночестве. Может быть, французы будут выражаться более любезным языком, но я заверяю вас, что они разделяют нашу точку зрения. Они в свою очередь отстранятся».

⁴ «Ответа не требуется» (англ.).

353