Запись министра иностранных дел чср о его выступлении перед лидерами правительственных партий

18 октября 1938 г.

Моя поездка в Берлин и Мюнхен была первым прямым и личным контактом между чехословацким и германским правительствами. И если я выражаю сожаление в связи с тем, что такой прямой контакт был установлен лишь после катастрофы, то я это делаю потому, что в Германии мне было вновь открыто подтверждено, что германские государственные деятели до самых последних месяцев перед роковой мюнхенской конференцией ожидали такого прямого контакта, который мог бы привести к принципиально иному, лучшему соглашению.

Прежде всего я сделаю краткий хронологический обзор своего пребывания в Германии и проведенных там бесед. Подчеркиваю, что от самых границ в Ловосицах и до конца моего пребывания в Германии, т. е. вплоть до вступления на новую чехословацкую территорию в Гор-жеседлах, меня принимали повсюду с вниманием и тактом и что все переговоры велись в исключительно спокойной и деловой атмосфере.

Я прибыл в Берлин 13 октября 1938 г. в половине седьмого утра. На вокзале меня встречали исполняющий обязанности шефа протокола фон Галем и посланник Мастный со своими сотрудниками. В 11 часов министр

370

фон Риббентроп дал мне аудиенцию, которая продолжалась до часу дня. На беседе присутствовал только посланник Шмидт. Во второй половине дня я нанес визит статс-секретарю Мейснеру, который предварительно информировал меня о предстоящей аудиенции у канцлера. (Сразу же после визита к министру иностранных дел я беседовал со статс-секретарем Вейцзекером о ходе переговоров в международной комиссии и в подкомиссии.) Вечером мне было сообщено, что в 9 час. 20 мин. я должен выехать в Мюнхен и что точное время аудиенции у канцлера будет сообщено только по моем прибытии туда. В Мюнхен мы приехали в 8 часов. Несколько позднее прибыл министр Риббентроп, в машине которого находился также депутат Кундт, и почти одновременно с ним в Мюнхен прибыл рейхсканцлер Гитлер с сопровождающими его лицами. Аудиенция была назначена на 12 часов. Она проходила в здании «Фюрерхаус» и продолжалась час и три четверти. После беседы присутствовавший на ней вместе с посланником Шмидтом министр фон Риббентроп составил краткое коммюнике, дал его на утверждение канцлеру. В связи с визитом бывшего премьер-министра Дараньи министр фон Риббентроп попросил меня задержаться в Мюнхене до вечера, так как он хотел бы поговорить со мной после переговоров с венграми. Действительно, в 7 часов вечера в гостинице меня пригласили к министру фон Риббентропу, который передал мне карту с венгерскими требованиями и сообщил точку зрения Берлина по венгерскому вопросу для передачи моему правительству.

Из германской печати вы, уважаемые господа, знаете и, конечно, понимаете, что мои беседы с имперским министром иностранных дел и с канцлером квалифицировались ими как доверительные, и было бы большой ошибкой начинать урегулирование наших отношений с Германией в крайне неблагоприятных для нас условиях с проявления какой-либо бестактности.

Однако, не рискуя нарушить рамки доверительности, я могу вам здесь достаточно ясно и точно сказать, как на нас смотрят сейчас руководящие деятели германского рейха. Вы все знаете новую карту нашего значительно уменьшившегося государства. Однако вам не довелось, как мне, проехать в сопровождении германских офицеров в трех разных направлениях по отторгнутым территориям, которые тысячу лет принадлежали нашим

371

землям и государству. Короче говоря, руководящие государственные деятели Германии в беседах со мной ясно, открыто и недвусмысленно подтвердили тот факт, который вытекает из нашей сегодняшней карты и который я сам так остро почувствовал, проезжая через отторгнутые территории: мы, несомненно, потеряли значительную часть своей независимости и свободы действий.

Что касается нашей внешней политики, го они решительно и беспощадно осуждают ее нынешнее направление и нынешние методы, выражая надежду, что в этом смысле в самом ближайшем будущем произойдут радикальные и теперь уже прочные изменения. Они подвергают резкой критике нашу нынешнюю пропагандистскую деятельность, печать, нашу ориентацию в целом, а также нашу полную неинформированность и близорукую предубежденность относительно действительного положения в государствах с тоталитарными режимами.

Что касается нашей внутренней политики, то хотя они и не вмешиваются пока в наши дела, но точно информированы обо всем и о каждом из нас — вплоть до имущественных отношений. К нашей нынешней внутриполитической системе они не испытывают абсолютно никакого доверия, презирают ее, видят в ней лишь уловки и поэтому не доверяют нам, упрекая нас в том, что мы ловим момент, чтобы при случае вновь пересесть на другую лошадь. Поэтому в качестве доказательства новой ориентации они ожидают от нас главным образом действий.

В военных вопросах они нисколько не скрывают своей убежденности в том, что даже на старых границах со всей их линией укреплений мы не смогли бы оказать серьезного отпора. Поэтому они считают бессмысленным говорить вообще о каких-либо укреплениях на наших новых границах. Мы должны смириться с V зоной как с окончательной границей, за исключением незначительных коррективов. Наша полная государственная, экономическая и транспортная зависимость представляется им само собой разумеющимся фактом, но они вовсе не заинтересованы и не намерены доводить нас до полного отчаяния или уничтожить нас, что, в конце концов, они считают возмо'жным сделать в любое время в течение нескольких часов, независимо от Запада и Востока. Все они сознают свое полное превосходство и бессилие другой стороны, т. е. Запада и Востока. Свою линию они

372

будут проводить неуклонно и ничем не позволят себя усыпить.

О беседе с Риббентропом я бы сказал вам здесь, что он совершенно откровенно осудил нынешние методы нашей внешней политики. По его мнению, в нашем изменившемся государственном положении мы можем в будущем позволить себе иметь лишь небольшую армию, при этом, однако, он проявил понимание в сложном вопросе устройства наших офицеров. Об укреплениях речь уже не будет идти. Он спрашивал, какова официальная судьба наших пактов с Россией и Францией, предлагал распустить коммунистические партии в исторических землях ', причем не формулировал это как требование. Об экономических отношениях наших государств он выразился формулой: «enge Zusammenarbeit und Anpassung»², но не конкретизировал ее. Он и его сотрудники убеждены, что после затруднений нынешней зимы экономическое сотрудничество с Германией принесет пользу обеим сторонам, причем они утверждают, что наша сторона будет иметь сравнительно большие выгоды.

Канцлеру Гитлеру я смог довольно кратко осветить все тяжелые проблемы и трудности, стоящие перед нашим нынешним правительством. Особо подчеркнув необходимость уточнений границы в тех местах, которые являются для нас жизненно важными, я разъяснял значение соответствующих уступок для формирования нового отношения к рейху. Я закончил заверениями, которые были включены в коммюнике, о том, что мы хотим лояльно, без каких-либо задних мыслей приспособиться к новой обстановке, что необходимо, учитывая хотя бы позицию Германии в отношении нашей нынешней политики

Гитлер детально знает нашу внутреннюю и внешнюю политику, в том числе и с точки зрения личностей. Вообще методы и секреты нашей внутриполитической кухни не являются какой-либо тайной для Германии, наоборот, именно они вызывают пренебрежение к нашей системе. Делая нам последнее предостережение в феврале, Гитлер верил, что оно будет понято нами. Этого, однако, не случилось. Он считает недоступной пониманию ошибкой наши расчеты на помощь извне, которая была невозможна, о чем нетрудно было получить точную информацию. Он прямо упрекал нас в слепоте, в

373

том, что мы по-детски воспринимали желаемое за действительное. Он требует точного выяснения дипломатических обстоятельств нашей последней мобилизации, были ли в этом виновны наши люди или также Запад своей неискренней, двойной игрой. Он считает счастливым тот факт, что наших парней не погИали на напрасную бойню. Он решительно заявил, что наше нынешнее положение, когда мы вклиниваемся в жизненное пространство Германии, совершенно однозначно диктует на'м необходимость политики дружбы и согласия с рейхом. Он подчеркнул, что если бы мы вздумали вернуться на старый путь, то нас молниеносно постигла бы окончательная катастрофа. Единственная гарантия, которая при нынешних условиях может иметь для нас цену,— это его гарантия, и он ее даст, как только мы урегулируем свои проблемы' с Венгрией.

Ему не нужны никакие лишние чехи, поскольку он придерживается этнических принципов, но некоторые меньшинства должны остаться у нас и у него. Границы V зоны являются окончательными, возможны лишь незначительные коррективы — он мог бы забрать у нас гораздо больше, а Англия и Франция дали бы согласие и на это.

В заключение я хотел бы сказать о том, к какому выводу я пришел после поездки. Отныне единственное спасение для нас состоит в том, чтобы видеть вещи такими, какими они являются в действительности, и не поддаваться никаким Химерам и миражам. Наша внешняя политика после урегулирования болезненных территориальных вопросов будет политикой малого нейтрального государства по примеру Дании — это будет политика покорности. Чем больше сократится ее политическая часть, тем большее значение приобретет ее экономическая и торговая часть. Лишь обратившись к нашим внутренним проблемам, путем радикального переустройства, улучшения и повышения материального уровня жизни нашего народа мы соберем новые силы и сможем верить в лучшее будущее государства и нации.

Печат. по арх. Опубл. в сб. «Das Abkommen von München 1938». Pra-ha 1968, S. 284—286.

¹ Имеются в виду Чехия и Моравия.

² — «тесное сотрудничество и приспособление» (нем.).

374

244. Письмо народного комиссара иностранных дел СССР полномочному представителю СССР во Франции

19 октября 1938 г.

Дорогой Яков Захарович,

Последнее заявление Бонне в разговоре с Вами о неизменности отношений и т. п. имеет так же мало значения, как и заявление англичан и французов о том, что «они не намерены исключать нас из разрешения европейских вопросов». Им незачем иметь такие намерения, и, может быть, они их не имеют, ибо решать будут не они, а Гитлер, которому они, во всяком случае в данном вопросе, прекословить не будут. Не подлежит сомнению, что как Чемберлен, так и Даладье — Бонне ради соглашения с Германией и Италией пойдут на что угодно. Им, конечно, невыгодно теперь же рвать с нами, ибо они тогда лишатся козыря в переговорах с Берлином. Обратятся они к нам только в том случае, если не вытанцуется соглашение с Берлином и последний предъявит требования, даже для них неприемлемые.

Литвинов

Печат. по арх. Опубл. в сб. «СССР в борьбе за мир накануне второй мировой войны». М., 1971, с. 50.

245. Запись беседы полномочного представителя СССР в ЧСР с министром иностранных дел ЧСР

22 октября 1938 г.

От имени Хвалковского звонил его новый главный секретарь Масаржик и просил, чтобы я пришел к Хвал-ковскому в Коловратский дворец (местопребывание кабинета министров и канцелярии премьер-министра), потому что со мной хочет говорить также премьер-министр Сыровый.

Хвалковский явно не хотел рассказывать мне что бы то ни было и первые моменты отделывался пустыми фразами или избитыми местами по поводу тяжести положения, в которое попала Чехословакия в результате мюнхенских решений и их осуществления быстрыми темпами. Он говорил, что не хотел быть министром, но ему прямо приказали, и он как честный  чиновник должен

375

был принять приказ к исполнению, что ои не намерен оставаться министрам. Как только будут сделаны самые необходимые вещи, он постарается уйти со своего поста. Сейчас его внимание сосредоточено почти исключительно на вопросе об установлении точных границ. Он трижды проезжал то, что сейчас называется демаркационной линией. Человек, не видевший того, что там происходит, не может себе и вообразить всю тяжесть фактического положения. Поскольку невозможно было обойти вопрос о поездке Хвалковского к Гитлеру, постольку Хвалков-ский постарался отделаться утверждением, что никаких переговоров с Гитлером у него не было, что Риббентроп является тенью Гитлера и лишь коротко повторил Хвал-ковскому то, что говорил и Гитлер. Свидание с Гитлером превратилось в получасовую лекцию, а Хвалковский только слушал.

Я спросил, на какую же тему была эта лекция, и добавил, что и на лекциях профессоров спрашивают о неясных местах. Хвалковский отделался замечанием, что можно вообразить себе содержание лекции Гитлера. Вопрос же Хвалковскому удалось задать только один. Он спрашивал Гитлера, что он должен сказать в Праге, где распространено убеждение о намерении Гитлера просто уничтожить Чехословакию. Может ли он сказать, что у Гитлера нет намерений посягать на остатки Чехословакии. Гитлер будто бы ответил в несколько торжественном тоне, что он намерен установить хорошие отношения с Чехословакией, ставшей теперь гомогенным национальным государством. После этого он якобы буквально добавил, что Чехословакия должна и забыть думать о какой бы то ни было борьбе с ним, и если он заметит попытки Праги работать против него, то уничтожит Чехословакию в несколько часов и никто ему не сможет помешать. Смягчаясь, он говорил, что Прага не должна сомневаться в его доброй воле оставить жить национальную Чехословакию, которая выразилась в том, что он, например, не взял себе Пльзень и согласился оставить Чехословакии Брно и Моравскую Остраву, хотя первоначально относил два последних города к плебисцитной области. Когда границы Чехословакии пришли в движение, то никто не мог'помешать ему взять и эти города.

Хвалковский упомянул о том, что Гитлер в этой связи прямо сказал, что не потерпит какой-нибудь деятельно-

376

сти Чехословакии в военной области. Что касается экономической жизни, то, по заключению его экспертов, Чехословакия в новых границах является вполне жизнеспособной. Хвалковский говорил, что попытка указать, в частности, на полный развал транспорта Чехословакии, встретила короткий и решительный отпор Гитлера, который заявил, что ни о каких изменениях демаркационной линии и о каких-нибудь других точках зрения, кроме нацио-нальной (фолькише), он просто не намерен говорить.

Хвалковский пытался уже с Риббентропом говорить о будущих границах и о возможности исправлений линии оккупации в ^пользу Чехословакии. Риббентроп тоже заявил ему, что граница пройдет там, где теперь находится демаркационная линия, и если могут быть изменения, то только самые незначительные (винциге эндер-унген), и тоже не стал больше разговаривать. Дальше Хвалковский прямо отрицал, что были какие-нибудь экономические переговоры (из других источников я знаю, что были).

Дальше Хвалковский по собственной инициативе заговорил о том, что распространившиеся вчера в Праге слухи, будто бы его правительство денонсирует договор с СССР о взаимной помощи, не имеют никаких оснований. Этот вопрос не возникал и не был предметом обсуждения. Вообще Хвалковский просит ке верить никаким слухам и не судить по ним о нынешнем правительстве и его намерениях. В обстановке катастрофы, переживаемой Чехословакией, естественно, что никто не может охватить всего комплекса событий и дополняет неизвестное ему собственными комбинациями. Слухи возникают даже без злого умысла. Тут он вставил о том, что, например, его самого ославили фашистом, но он заверяет, что никогда фашистом не был и не будет. Он демократ и принял министерство от демократического правительства для службы демократической республике.

Возвращаясь к вопросу о договоре о взаимной помощи, Хвалковский сделал явную попытку передать инициативу отказа от договора нам. Он стал рассуждать как о чем-то само собой разумеющемся, что СССР и Франция, очевидно, договорятся между собой о судьбе своих политических договоров с Чехословакией. Поскольку я совершенно не реагировал, Хвалковский про-

377

должал развивать мысль в том духе, что он ожидает соответствующего сообщения, и сделал вид, что вопрос этим исчерпан.

Создалось положение, при котором дальнейшее молчание Хвалковский мог принять за согласие. Поэтому я в упор спросил его: должен ли я принять этот оборот в его рассуждениях о нашем договоре о взаимной помощи за чехословацкую инициативу и подготовку к его упразднению, что противоречило бы заявлениям Хвалковского о неосновательности слухов о намерении правительства денонсировать договор. Я, видимо, сказал это довольно резко, потому что Хвалковский забеспокоился и торопливо отвечал, что у него не было намерения и нет оснований проявлять такую инициативу и он просто рассуждал вслух, исходя из предположения, что СССР и Франция сделают такой вывод из создавшегося положения. Тогда я прямо заявил Хвалковскому, что принимаю к сведению его заявление о неосновательности вчерашних слухов о готовящейся денонсации договора. Что касается предположений Хвалковского, то они явно исходят из неверного представления о задачах советской политики. Хвалковский напрасно будет ожидать инициативу СССР в каком бы то ни было вопросе, который шел бы вразрез с политикой СССР расширения и укрепления основ и форм принципа коллективной безопасности. Тем более в обстановке усиления, а не уменьшения военной опасности. Хвалковский вяло, но все же заверял, что Чехословакия продолжает ценить договор и взаимоотношения с СССР, тем более что и он согласен с оценкой, гласящей, что Чехословакию пожертвовали делу сохранения мира, но мир этим все же не обеспечен.

Хвалковский снова жаловался на трудности внутреннего положения в Чехословакии и начал говорить о том, что Москва должна понять причины запрещения деятельности Коммунистической партии. Я ответил, что не могу дискутировать с Хвалковским на эту тему, но у меня есть другая тема, на которую я должен кое-что сказать. Я рассказал ему о том, как в Братиславе было запрещено Общество культурных и экономических связей с СССР, как его председатель, между прочим член аграрной партии, был подвергнут даже личному обыску и как была конфискована библиотека Общества. Хвалковскому было явно неприятно, и он длинно оправдывался тем, что в Словакии свое правительство ' и в нем

378

сидят неопытные люди, доставляющие пражскому правительству массу лишних неприятностей.

Дальше я указал Хвалковскому на инсинуации в чехословацкой печати, приписывающие СССР какое-то участие в мюнхенских решениях, и на кампанию правой и фашистской прессы, обвиняющей СССР в «измене» Чехословакии. Хвалковскнй якобы ничего не слышал о моих демаршах по этому поводу и не знал, что я оставил по этому поводу через своего секретаря памятную записку для него. Хвалковскнй стал благодарить меня за то, что я обращаю его внимание на это, ибо он не может уследить за всем. Он заявил, что СССР держал себя абсолютно корректно в рамках своих обязательств и его нельзя ни в чем упрекнуть. Хвалковскнй произнес с подчеркиванием эту фразу «в рамках своих обязательств» и дальше попытался сказать, что объективно это все же не могло помочь Чехословакии. Я отрезал замечанием, что никто и ни о какой помощи вне рамок обязательств не может предъявлять требований.

Дальше я обратил внимание Хвалковского на то, что и Общество культурных и экономических связей с СССР в Праге тоже, видимо, находится под угрозой. Орган этого Общества журнал «Прага — Москва» печатается у «Мелантриха», который отказался от выпуска очередного номера, несмотря на обязанность по договору. Я не хотел 'бы, чтобы 'такого рода явления постепенно вынудили у меня сомнения в том, что отношения Чехословакии к СССР не меняются, как в этом только что заверял Хвалковскнй. Хвалковскнй^ довольно определенной форме сказал, что Общество так же, как и Союз друзей СССР, совершенно не предполагается запрещать. Во всяком случае, он теперь будет иметь в виду этот вопрос.

I         С. Александровский

Печат. по ар. х. Опубл. а сб «Документы и материалы по истории сопетско - чехословацких отношений».                        •

т. 3 М„ 1978. с. 578-581.

¹ Мюнхенский диктат использовала также словацкая народная партия А. Глинки, организовавшая в г. Жплппе совместное заседание с представителями словацкой аграрной, национально-социалистической, национальном партий и партии мелких предпринимателей, па котором 6 октября 1938 г. было достигнуто соглашение о требованиях предоставления автономии Словакии. После объявления манифеста о предоставлении автономии Словакии председатель правительства генерал Я. Сыровын 7 октября одобрил создание словацкого автономного правительства.

379