Языковая ситуация в средневековой Европе

 

Как уже отмечалось, теоретически для Средневековья было характерно выдвижение на передний план трех «священных» языков (древнееврейского, древнегреческого и латинского), противопоставляемых «вульгарным», т. е. живым новоевропейским языкам. Реальная жизнь, однако, внесла в указанную схему существенные коррективы. Древнееврейский язык изначально был чужд подавляющему большинству христианского мира, и его знание в рассматриваемый период (как, впрочем, и позднее) всегда являлось уделом немногих. Число владеющих греческим языком в странах Западной Европы также оставалось на протяжении средних веков (в отличие от античной эпохи) незначительным, чему в немалой степени способствовала отчужденность между католической и православной церквами, завершившаяся в 1054 г. открытым разрывом. Отражением подобного положения вещей стала известная поговорка: «Graecum est, non legitur» («Это по‑гречески не читается»). Таким образом, безусловное первенство в иерархии языков безраздельно принадлежало латыни. Само понятие грамотности означало прежде всего знание этой последней, а социально значимым признавалось деление людей на litterati (образованных, т. е. владеющих латынью) и idiotae – неграмотных, знающих лишь «грубый» родной язык. Причем интернациональный статус латыни влек за собой одну существенно важную особенность: в тех случаях, когда она выступала в качестве переводящего языка (особенно если речь идет о религиозно‑богословской и философской литературе), относить перевод к той или иной национальной традиции можно лишь чисто условно, имея в виду разве что национальность переводчика или его географическое местопребывание.

Вместе с тем, наряду с латынью, в тот или иной период достаточно важную роль могли играть и другие языки. Характерен в этом отношении пример старофранцузского, который получил весьма широкое международное распространение не только в Англии (где после норманнского завоевания и вплоть до конца XIV в. он занимал господствующие позиции), но и в других странах. На нем писали Марко Поло и Рустичелло, создавая известную книгу о странствованиях венецианского купца; его использовал флорентийский юрист и дипломат Брунетто Латини при написании энциклопедического труда «Книга сокровищ», считая, что этот язык – «наиболее приятный и наиболее распространенный среди людей»[29]. Естественно, что старофранцузский часто выступал и в роли исходного при переводе «художественной литературы» – произведений, где речь шла о воинских подвигах, сражениях, любовных приключениях и т. п.

 

3. Переводы религиозно‑философской литературы

 

Утверждение христианства в качестве государственной религии всех стран в Европе потребовало создания латинских версий тех трудов, написанных главным образом по‑гречески, которые могли бы стать для католической церкви надежным идеологическим фундаментом. С одной стороны, такую роль призваны были сыграть произведения собственно христианских мыслителей, с другой – соответствующим образом отобранные и обработанные памятники, оставленные мыслителями античной эпохи. После Боэция, о котором шла речь в предыдущем разделе, крупнейшим деятелем в этой области стал ирландец по происхождению Иоанн Скотт Эриугена, живший в IX в. (ок. 810–877).

В связи с личностью Эриугены представляется целесообразным сказать несколько слов о том вкладе, который внесли в культуру раннего Средневековья уроженцы «острова святых», как называли Ирландию. Несмотря на достаточно неблагоприятные исторические условия (внутренние междоусобицы, нашествия норманнов и т. д.), здесь продолжали сохраняться многие традиции, почти позабытые в VII–VIII вв. в континентальной Европе. В монастырских скрипториях осуществлялась интенсивная переписка сакральной, а отчасти и светской литературы и, кроме того, сохранялось знакомство с греческим языком, позволявшее заниматься переводами на латынь. Многие ученые монахи из Ирландии отправлялись в различные страны европейского континента, в частности, ко двору Карла Великого, где их роль была весьма заметной. Сам Эриугена подвизался при дворе внука последнего, Карла Лысого, который приблизил его к себе и часто беседовал с ним.

Среди переводов Эриугены (сочинения философа‑неоплатоника начала VI в. Присциана и труд одного из «отцов церкви», жившего в IV в., – Григория Нисского) особенно выделяются латинская версия «Ареопагитик», первоначально приписывавшихся знатному афиняну Дионисию Ареопагиту, обращенному в христианство апостолом Павлом[30], а также комментарии к ним Максима Исповедника, жившего в конце VI – первой половине VII в.

И по содержанию, и по форме «Ареопагитики», в которых речь идет о сложнейших религиозно‑философских проблемах, необычайно трудны для понимания и тем более воссоздания на другом языке. Попытку осуществить подобное предпринял в 30‑х годах IX в. аббат монастыря Сен‑Дени под Парижем, но его перевод оказался весьма неудачным и не получил распространения. Сам Эриугена также хорошо понимал стоявшие перед ним трудности, отмечая, что греческий язык лучше подходит для богословских и философских сочинений, поскольку обладает более совершенной и точной терминологией, нежели латинский, на котором соответствующие понятия не всегда могут быть переданы с достаточной точностью. Подчеркивая свое стремление проникнуть в суть оригинала и усвоить содержащуюся в нем мудрость, Эриугена отводит возможные упреки по поводу труднодоступности и неясности перевода, обусловленные слишком буквальным следованием подлиннику, почти дословно повторяя аналогичное замечание Боэция[31]: «Если кто‑то сочтет перевод темным и менее понятным, пусть примет во внимание, что я переводчик этого труда, а не истолкователь. По этой причине очень боюсь, что приму на себя вину “верного переводчика”»[32].

Опасения Эриугены, как показали дальнейшие события, были не напрасны. Уже в IX в. относительно сделанного им перевода высказал критические замечания хранитель Ватиканской библиотеки Анастасий Библиотекарь – один из немногих западных авторов этой эпохи, который владел греческим языком и был знаком с греческой традицией. Отдавая должное труду своего предшественника – уроженца далекой страны «на краю света», который сумел понять столь трудные творения и воссоздать их на другом языке, – Анастасий тем не менее считал работу ирландца неудовлетворительной. И причиной тому являлся, по его мнению, излишний буквализм, результатом которого стала утрата присущей оригиналам глубины и высоты. Впрочем, сам Анастасий хорошо понимал причину, побудившую Эриугену избрать подобный метод, – страх отступить от собственного значения слов, поскольку это могло привести к искажению смысла. Но хотя ватиканский книжник и предпринял попытку дополнить и откорректировать перевод Эриугены по новым спискам сочинений Псевдо‑Дионисия, позднейшие исследователи не преминули отметить, что его собственная практика не всегда соответствовала провозглашаемым им принципам, ибо латинские версии Анастасия изобилуют, с одной стороны, буквализмами и кальками с греческого, а с другой – вольными переложениями, где целые фразы исходного текста оказываются пропущенными[33].

Однако у перевода Эриугены были и гораздо более влиятельные недруги. Прежде всего следует назвать тогдашнего папу Николая I, весьма недовольного тем, что перевод был выполнен без его санкции. Поскольку значительное количество греческих философских терминов остались у ирландца непереведенными, он был вынужден представить изъяснение трудных выражений в духе христианской символики. Однако воззрения самого Эриугены оказались неприемлемыми, и его труды неоднократно (в XI и XIII вв.) были осуждены римской курией как еретические.