Развитие римского перевода в классическую эпоху

 

В I в. до н. э. в Риме происходит целый ряд важных событий, связанных со сменой республиканской формы правления монархической. Этот период получил название «золотого века» римской литературы. Знание греческого языка, достаточно широко распространенное уже столетие назад, становится практически повсеместным[8]. Переводы с греческого начинают рассматривается как важнейший компонент общеобразовательной подготовки. Как отмечал впоследствии один из виднейших представителей римской риторики Марк Фабий Квинтилиан (около 30–96 гг. н. э.), почти все римские ораторы считали перевод произведений своих греческих собратий «наилучшим занятием». Причем интерес к переводу характеризовал не только интеллектуальную элиту, но и самые широкие круги образованных римлян, о чем свидетельствует множество факторов. Так, например, брат знаменитого Цицерона – Квинт, находясь в армии Цезаря, в свободное от походов время любил переводить трагедии Софокла, причем делал это очень быстро. Таким же увлечением отличался другой офицер Цезаря – Асиний Поллион, игравший довольно видную роль в период гражданских войн в Риме, и т. д.

С другой стороны, широкое распространение греческого языка и практическое двуязычие римского общества в эпоху, о которой идет речь, приводило к тому, что большинство представителей последнего могло знакомиться с произведениями греческой литературы непосредственно по оригиналу. Поэтому, принимаясь за передачу какого‑нибудь греческого автора, переводчик предполагал знакомство с ним своего читателя и стремился не столько к точной (в нашем понимании) передаче, сколько к творческой обработке оригинала, создавая по мотивам последнего собственную версию (упомянутый выше Квинтилиан считал, что литературный перевод должен представлять не просто парафразу оригинала, а своеобразное состязание с ним при сохранении содержания). Вероятно, указанным обстоятельством объясняется, что понятие «fidus interpres» – «верный переводчик» получало у большинства римских авторов негативную оценку как явление, стоящее за пределами литературы. Об этом, в частности, свидетельствуют, с одной стороны, слова Цицерона, ставившего себе в заслугу, что он подошел к передаче греческого текста не как переводчик, а как оратор и поэтому не имел надобности переводить слово в слово, а с другой – более позднее наставление одного из крупнейших римских поэтов Квинта Горация Флакка (65–8 гг. до н. э.), призывавшего не подражать воспроизводящему оригинал слово в слово «верному переводчику». Тем не менее некоторые косвенные данные позволяют предположить, что и применительно к литературным текстам в Риме мог использоваться тип перевода, близкий к буквальному. Так, у Цицерона, наряду со свидетельством, согласно которому, римляне передавали греческие оригиналы не дословно, а воспроизводя только их смысл, можно встретить и утверждение о стремлении к дословной передаче последними греческих подлинников. Да и само обилие высказываний, направленных против буквального перевода, тоже в какой‑то степени говорит о его распространении (хотя тексты, отражающие подобный метод, не сохранились).

Среди крупнейших деятелей римской литературы рассматриваемой эпохи, внесших значительный вклад в развитие перевода, необходимо назвать имена поэта‑лирика Катулла и прославленного оратора Цицерона.

Гай Валерий Катулл (умер около 54 г. до н. э.) вошел в историю перевода прежде всего благодаря воссозданию на латинском языке знаменитого стихотворения поэтессы Сапфо «Тот мне кажется равным богу» и элегии поэта александрийской эпохи Каллимаха «Волосы Береники». В первом случае чувства автора переносятся Катуллом на свои собственные переживания. В то время как первые три строфы следуют за подлинником, четвертая заменена самостоятельным четверостишием, в котором поэт размышляет о себе и своем образе жизни. Что же касается произведения Каллимаха[9], то точность его передачи признается исследователями совершенно необычной для римской художественной практики и едва ли не единственным доказательством существования в ней адекватного перевода, сохранявшего не только сюжет, но и ритмико‑синтаксическое движение оригинала.

Величайший римский оратор, «бог красноречия» Марк Туллий Цицерон (106–43 гг. до н. э.) занимался проблемами перевода в течение всей своей жизни, начиная с юношеских лет, когда, готовя себя к будущей деятельности, он стал, по собственным словам, перелагать с греческого речи лучших ораторов, и вплоть до зрелых годов, когда, после установления диктатуры Цезаря, главным делом Цицерона стали составление и перевод философских диалогов. По содержанию оставленное им переводческое наследие также весьма разнообразно: помимо двух речей афинских ораторов – Эсхина и Демосфена, Цицерону принадлежали латинские версии астрономической поэмы александрийского поэта Арата, «Домостроя» (Oeconomicus) Ксенофонта, отдельных диалогов Платона. Кроме того, в сочинениях Цицерона встречается множество переведенных им цитат из греческих авторов[10]. С другой стороны, римский оратор оставил целый ряд рассуждений о принципах и приемах передачи иноязычного текста, которые сыграли большую роль в дальнейшем развитии теории и практики перевода.

Среди важнейших задач последнего Цицерон прежде всего выделял обогащение переводящего языка и его лексики. Вспоминая о своих юношеских занятиях, он отмечал: «Передавая по латыни написанное по‑гречески, я должен был не только брать самые лучшие из употребительных слов, но также по образцу подлинника чеканить кое‑какие новые для нас слова, лишь бы они были к месту»[11]. В дальнейшем он провел большую работу по созданию эквивалентных греческим латинских терминов. По свидетельству историка Плутарха, написавшего биографию Цицерона, именно последний впервые ввел названия для таких понятий, как «представление», «согласие», «восприятие» и т. д., используя, в частности, принципы метафорического переноса. Необходимость в подобного рода работе, по мнению Цицерона, вызывалась прежде всего тем, что многое римляне не могли поделиться с соотечественниками знаниями, усвоенными у греков, так как были лишены возможности передать полученные сведения на родном языке.

Не меньше внимания уделял Цицерон и другому прикладному аспекту художественного перевода – обогащению принимающей литературы и пополнению ее новыми жанрами. Так, обратившись к воссозданию по‑латыни диалогов Платона, Цицерон заложил основы римской философской прозы. Причем, переводя, например, диалог «Тимей», он хотел использовать последний для создания собственного философского труда. Наконец, занятия переводом были для Цицерона одним из самых эффективных способов выработать и отшлифовать свой собственный стиль, т. е. имели ярко выраженную учебно‑педагогическую направленность, сохранившуюся в римской культуре в дальнейшем.

В своих теоретических суждениях Цицерон, признавая возможность двоякой передачи оригинала – дословной и воспроизводящей не слова, а силу, явно отдавал предпочтение второму способу. Говоря о методе, которому он следовал при создании латинских версий речей Эсхина и Демосфена, Цицерон отмечает, что, сохранив их мысли и форму, он приспособил слова и обороты к собственному языку. «Я полагал, – подытоживает автор свои рассуждения, – что читателю следует ожидать от меня не подсчета, а взвешивания слов. Как я надеюсь, в этих речах мною сохранены все их достоинства, т. е. мысли, обороты, порядок расположения, слова же я увязал между собой так, чтобы это не противоречило нашему обычаю, – так что, если и не все они переведены с греческого, то отделаны таким же образом»[12].

Вместе с тем выбор того или иного способа передачи греческого текста у Цицерона мог варьироваться. Так, например, большинство выполненных в молодые годы учебных переводов отличаются большей вольностью по отношению к подлиннику, чем созданные впоследствии версии философских диалогов Платона. С другой стороны, живший несколькими веками позднее переводчик Библии на латинский язык Иероним, считавший Цицерона противником дословности, указывал тем не менее, что не дошедший до нас перевод произведения Ксенофонта был выполнен буквально, и отмечал в связи с этим присущие последнему недостатки языка и стиля[13].

Творческое наследие Цицерона сыграло важную роль в дальнейшем развитии европейского перевода и принадлежит к числу наиболее замечательных страниц античного наследия в интересующей нас области.