Глава 2. Вторичная социализация

(развитие личности)

 

Онтогенетический ракурс

«Не верь, не бойся, не проси»

Тюремная поговорка

 

Сформированная личность (результат первичной социализации) представляет собой довольно конвейерный продукт. Ее «Я» почти все время плавает в я-отождествленных (средний контур личности) и я-неотождествленных (внешний контур личности) ролях. С накоплением жизненного опыта объем последнего увеличивается. Тем не менее, на структуру личности это уже никак не влияет. Как будет показано дальше, в головном мозгу у нас имеется ограниченный набор репертуаров и персонажей (социальных ролей), так что у жителей мегаполиса и села количество связей с существующими в реальности объектами примерно одинаково[101]. Но степень развитости внешнего контура у людей может быть разной: от наивной деревенской простушки до ушлого прощелыги.

Результат первичной социализации – это «один из», «другой» (с маленькой буквы). Точно так же, как и к себе, он относится к иным контрагентам социальных взаимодействий. Они для него всего лишь достаточно сложные вещи, с которыми можно «играть», о чем убедительно свидетельствует Стэнфордский тюремный эксперимент[102], да и вся история государственных идеологий. Разве после этого можно удивляться тому, что ради каких-либо материальных благ или общественного одобрения (карьеры, награды, статуса и т.п.) многие люди могут предать или убить? Все это понимает и сама сформированная личность, зачастую просто работая на опережение. Решив стать частью социальной системы, она взяла на вооружение только то, что может помочь ей стать конкурентноспособным в социальной стае.

Формирование личности происходит преимущественно путем запретов, поскольку на конформное поведение общество не реагирует. Запрет выглядит не только как «нельзя», но и как «можно». Обе формулы запрещают иные варианты поведения. В итоге голова оказывается забитой целым лабиринтом запретов, а главной целью является достижение его центра в максимально короткие сроки с тем, чтобы диктовать другим то, что нельзя и что можно-нужно. О границах дозволенного человек на этом этапе развития размышляет очень часто, что в работах М. Фуко получило название феномена «проблематизации»[103]. Однако он, за исключением кратких и редких моментов прозрений, не догадывается, что этот лабиринт находится не снаружи, а внутри него, в его голове. «Не человека социализируют, но он сам социализируется»[104]. И не общество заставляет человека бегать по этому лабиринту, а попытка адаптироваться к социальным условиям любыми способами. Обществу лишь достаточно намекнуть на несовершенство и ущербность индивидуума, что в нашей культуре совсем не сложно[105].

В «жизни всегда есть место для подвига», поэтому где социализироваться, не так уж важно. Можно хотеть быть первым и на деревне, и на сцене, и в тюремной камере. Субъект вряд ли насытится достигнутым, как та старуха из произведения А.С. Пушкина, неустанно нажимающая на свои дофаминовые кнопки. Этому есть два простых объяснения. Во-первых, общество не торопится одобрять нашего героя, во-вторых, в виртуальном лабиринте и цели виртуальны, а если не знаешь, куда идешь, то никуда и не придешь. Как закономерный итог – постоянное недовольство собой: своим поведением, своей внешностью, уровнем материального благополучия и т.д. Впрочем, сия затея была бы быстро оставлена, если бы не краткие моменты наслаждения самим собой, когда все-таки на время удается приблизиться к собственному идеалу – продукту надуманных самим для себя социальных ожиданий. Отказ от этих детерминаций воспринимается как отказ от самого себя, поэтому на данном уровне развития невозможен. Невозможна и свобода личности. «Слабые протесты против "власти", установленных "порядков", "традиций", норм и требований морали необходимы личности лишь для поддержания своей высокой самооценки, для создания иллюзии своей самостоятельности, имиджа свободолюбивого бунтаря. И все это лишь с большей отчетливостью подчеркивает зависимость субъекта. Более того, становится понятно, что сама эта зависимость его и образует, его и конституирует, с ней он отождествляет себя, без нее он не способен жить и действовать»[106]. Чем больше хитросплетений лабиринта запретов, тем сильнее этот самый бунтарский дух – основная причина повышенной девиантности детей из «благополучных семей», в которых они этими запретами обложены со всех сторон.

Играя роль, в особенности я-отождествленную, человек не осознает себя всего лишь частью социальной игры. Он думает, что «Я» – это он и есть. В другой ситуации он неизбежно становится иным, но это-то и не осознается. «Когда человек играет, он вынуждает другого (своего напарника) играть соответствующую роль (или делает его играющим такую роль), иными словами, лишает его (этого другого) возможности быть собственно собой, как бы вычленяет из его целокупности только ту его "часть", то его Я (я‑отождествленную роль), которое соответствует его (рассматриваемого нами субъекта) ожиданию»[107]. Ну, а поскольку роли существуют лишь в голове индивидуума, то другие люди, вступающие, с ним отношения, это не «Другие» – инаковые субъекты, а «другие» – существующие в голове объекты. Как отмечает Ж. Лакан, это всего лишь допущение, иллюзия, поскольку есть реальность Другого (сущностно инакового, индивидуального), а одним из доказательств этого служит тот факт, что другой субъект способен нас обмануть, что он «себе на уме»[108].

Но те обманы, с которыми приходится сталкиваться социализированному субъекту, далеко не всегда приводят к осознанию инаковости другого. Наш герой так и не догадывается о том, что, играя с другими, он играет с собственной проекцией, отражением, а потому обманываться рад[109]. Он всегда найдет объяснение обману в том, что другой по отношению к нему плохо настроен, причем, «просто так». Следовательно, с другими себя надо вести так же, ведь «с волками жить…». А можно просто пригвоздить обманщика каким-нибудь ярлыком, что несколько смягчает разочарование. «Ты сказал то, что я услышал» и «ты подумал то, что, я думаю, подумал ты»[110]. В результате мир для него предстает досадным недоразумением, сотканным из несправедливостей и лицемерия, хотя в молодом возрасте это еще не осознается как экзистенциальная проблема из-за постоянно предполагаемых перспектив.

Личность периодически получает щелчки по носу в виде предательства со стороны близких, коллег по работе и т.д. Спадают «розовые очки», но это же обстоятельство дарит определенную иллюзию свободы. Иллюзорна она потому, что все равно приходится поступать не так, как хочется, а как того требуют правила социальной игры. Казаться кем-то становится проще и важнее, чем быть им («хороший понт дороже денег»). Образно выражаясь, вся эта свобода сводится к свободе выбора роли в театре жизни, но, во-первых, из весьма ограниченного репертуара ролей («у товарища маршала свой сын имеется»), во-вторых, такая свобода не предполагает возможности написания сценария к этой роли. Все равно придется играть написанную кем-то за нашего героя пьесу. Взаимодействие с другими людьми во время всего этого спектакля только кажущееся, ибо индивидуум играет только с собственными образами других. Из-за внутреннего одиночества качество его психологической жизни очень низко, но он этого не знает: «все так живут!».

Совершать противоправные поступки в такой ситуации – вопрос времени и даже жесткой необходимости. Делая это и получая от жизни какие-то бонусы, человеку и в голову не придет, что он уже наказан и отбывает наказание в лабиринте собственных запретов, хотя они виртуальны, и он к ним уже адаптировался. Чуть ли не каждый день привносит в его жизнь что-то новенькое, ему даже кажется, что все «круто!», «wow!» и «cool!».

Первый этап развития личности, совпадающий с последним этапом ее формирования, А.В. Курпатов и А.Н. Алехин назвали первично открытой моделью (ПОМ). Открытость эта не для внешнего наблюдателя, а для самой личности, которая настолько погружена в жизнь, что не замечает собственной структуры. Она всю получаемую информацию переформулирует под собственную структуру[111], как губка впитывает все попадающее ей на жизненном пути.

Такая личность всегда или почти всегда пребывает в полной уверенности относительно собственной правоты, ведь усомниться в ней – это опять же отказаться от самой себя, что равносильно психологической смерти. Имея возможность в споре сказать слово последней (к этому есть постоянное стремление), она будет пребывать в полной уверенности, что поставила собеседника «на место». Поскольку одинаковых во всех нюансах точек зрения не существует, все, кто с ней вступает в конфронтацию, автоматически превращаются во врагов и дураков. Даже приведение неопровержимых фактов, которые, казалось бы, должны разрушить имеющуюся систему представлений, ничего не дают. Более того, они только укрепляют уверенность в своей правоте, и, чтобы хоть как-то оказаться правым, заставляют искать любую соринку в чужом глазу. Переход на личности во время дискуссии – типичный и неосознанно выбираемый ею прием.

Совершив убийство по пустяковому поводу, такая личность будет искать оправдание в «провокации» со стороны убитого, не говоря уже о кражах, грабежах («экспроприация экспроприаторов»), изнасилованиях («я в эту "телку" столько бабла вбухал, а она не "дала"»), побоях и т.п. Удивительного в этом ничего нет, если вспомнить о том, что все социальные нормы, правила и соответствующие им роли нужны личности лишь для реализации базового инстинкта самосохранения, который из-за стены языка вовсе таким не кажется.

В данной ситуации с течением времени неизбежно увеличение уровня тревожности, показателей депрессии, это и является фактором риска суицидального поведения[112]. По данному поводу К.Г. Юнг заметил: «Личность редко изначально представляет то, во что она со временем превратится. Поэтому существует возможность ее расширения, как минимум в первой половине жизни. Расширение может осуществляться посредством притока извне, за счет новых жизненных содержаний, проникающих в личность и ассимилируемых ею. Таким путем происходит довольно значительное расширение личности. Поэтому мы и склоняемся к тому, что такое расширение приходит только извне, подтверждая тот предрассудок, что будто бы человек становится личностью, набивая себя всякой всячиной как можно плотнее. Но чем усерднее мы следуем этому принципу, чем упорнее верим в то, что все приходит извне, тем грандиознее становится наша внутренняя нищета»[113].

Для описания ситуации, в которой пребывает ПОМ, подходит диалог между Морфеусом и Нео из культового фильма «Матрица»:

– Матрица повсюду. Она окружает нас. Даже сейчас, она с нами рядом. Ты видишь ее, когда смотришь в окно или включаешь телевизор. Ты ощущаешь ее, когда работаешь, идешь в церковь, когда платишь налоги. Целый мирок, надвинутый на глаза, чтобы спрятать правду.

– Какую?

– Что ты только раб, Нео. Как и все, ты с рождения в цепях. С рождения в тюрьме, которой не почуешь и не коснешься. В темнице для разума.

Описанная ситуация – свершившийся факт, поэтому сокрушаться по его поводу бессмысленно.

Стоит ли после этого испытывать хоть какое-то сострадание к человеку, невольно попавшему в западню? Нет, конечно. Во-первых, страдание неизбежно. Во-вторых, оно явно преувеличено, как горе все той же старухи из сказки А.С. Пушкина. В связи с последним остается лишь сослаться на зашкаливающий комплекс полноценности среднестатистического представителя современной культуры, о чем убедительно свидетельствуют эксперименты одного из основоположников поведенческой экономики Ричарда Талера (Richard Thaler)[114]. Пушкинской старухе даже в голову не приходило, заслуживает ли она того, о чем просила.

Очень большая часть людей на этом уровне развития личности может остаться до конца своих дней, особенно если жизнь «благоволит» и «фортит». Тем не менее, процесс развития личности необратим, как «фарш невозможно провернуть назад».

Съешь синюю таблетку – и ты снова в ПОМ, красную – добро пожаловать в ПЗМ. Нео выбирает красную таблетку.

Первично закрытая модель (ПЗМ). «Продвинутый». Сталкиваясь с реальностью Другого, личность начинает отчуждаться от общества и противопоставлять себя ему, что сопровождается тяжелым психологическим кризисом. Закрытость этой модели связывается с наличием весьма жестких мировоззренческих концепций. «На первый план выходят идеи‑переживания собственной «исключительности» («избранности»), «смерти», «истины» («лжи»), «смысла» («бессмысленности») и т.п.… Нельзя сказать, что ПЗМ ощущает себя знающим истину, скорее человек, находящийся на этом уровне развития своей личности, вменяет в вину (или несостоятельность) другим их нежелание и неспособность знать истину, искать ее и обладать ею»[115]. Ко многим другим людям личность этапа ПЗМ относится пренебрежительно, считает их недостаточно «глубокими», «быдлом», «серостью» и т.п. Такой снобизм – удел многих пассионариев, активных оппозиционеров, пламенных революционеров, радикалов и т.п. Именно такие люди совершают государственные перевороты и революции (независимо от успешности «мероприятия») или носятся с идеей о том, что «систему менять нужно», хотя и не представляют как.

Для него мир предельно ясно осознается как бессмысленная игра ради себя самой, во всем видится лишь отвратительная ложь и лицемерие. Ощущение мерзости человеческих отношений доходит до того, что если кто-то из людей и вызывает интерес, то точно такие же, этапа ПЗМ, натуры. Ему кажется, что все вокруг просто «придурки» и, вообще, мир «сошел с ума».

Терри Пратчетт как-то сказал: «Всегда помни, что толпа, рукоплещущая твоей коронации – та же толпа, которая будет рукоплескать твоему обезглавливанию. Люди любят шоу». Такое могла сказать только личность на этапе ПЗМ. Философии многих экзистенциалистов, включая С. Кьеркегора, Ф. Ницше, А. Шопенгауэра, М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, феноменологов Э. Гуссерля и М. Шелера – типичные представители этой модели.

Мироощущение ПЗМ преисполнено ощущением крайнего пессимизма, абсолютной бессмысленности и пустоты. Иногда кажется, что лучшая участь, которой может удостоиться простой человек, в том, чтобы быть навозом для будущих поколений, ибо только будущему поколению может повезти в отыскании истины. ПЗМ считает себя представителем самого Будущего, оракулом и предсказателем. Некоторое ощущение свободы ей иногда дарует потенциальная возможность суицида, как способ скорчить гримасу мирозданию и тем самым выйти из игры.

В голове часто возникают образы Апокалипсиса, омницида и мира без людей как недостойных его. Привлекают идеи хиппи, дауншифтинга, нью-эйджа, гóтов и т.п. Важнейшее место занимает идея «Сверхчеловека» (Ф. Ницше), постоянно совершающего подвиги, «Героя нашего времени» (М.Ю. Лермонтов). Для Базарова (И.С. Тургенев) главное – «место расчистить, а строить будут другие». «Заратустра ищет тех, кто созидал бы вместе с ним. Заратустра ищет тех, кто бы вместе с ним собирал жатву и праздновал: что создавать ему со стадами, с пастухами, с мертвецами?»[116]. ПЗМ как «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» (Р. Бах) хочет парить над социальными условностями в ощущении безмятежности и искать «более совершенную реальность».

На бытовом уровне ПЗМ может метаться из крайности в крайность: от крайней аскезы до чудовищного и бессмысленного расточительства; от аристократичного либерализма, на самом деле представляющего собой нежелание связываться со «смердом» и «унылыми трусами», до жесточайшей тирании по отношению к тем, «из кого может получиться толк»; от отвращения к интимной близости до безудержной сексуальной распущенности и прочим «полиморфным извращениям». Иметь дело с таким человеком из-за крайней непредсказуемости очень сложно. Он постоянно стремится унизить собеседника, что-нибудь съязвить по поводу его осведомленности.

Я-отождествленные роли полностью утрачивают ценность, социальный статус человека ни во что не ставится, значение приобретает лишь интенция поиска истины. Истончение контура я-отождествленных ролей проявляется в скандальности, эмоциональной холодности, жестокости и лживости. В одно мгновение могут быть разорваны отношения с теми, с кем они раньше долго поддерживались и со стороны даже выглядели гармоничными. Говоря языком Ж. Лакана, наш герой из «другого» превращается в «Другого», начинается процесс самоактуализации (по терминологии К. Рождерса и А. Маслоу).

ПЗМ удивительно похожа на период формирования личности этапа «социального одиночества», но на новом витке развития: такая же «детская непосредственность», с такой же инфантильной жестокостью.

Маниакальность поведения на этапе ПЗМ вызвана лишь одним – поиском Другого (с большой буквы) (сам для себя он уже стал таким), то есть поиском личности, полностью освободившейся от оков социальных ролей и статусов и формально (на уровне понимания, но не на уровне интенции) готовой к индивидуальным (сущностным) отношениям.

ПЗМ начинает понимать, что все, что она пытается донести до других людей, ими не понято, они слышат только то, что хотят услышать. Тем не менее, нет понимания обратного: что она сама слышит лишь то, что хочет сказать сама, а не то, что говорят ей. Это отношения по типу «Другой» – «другой».

Вторично закрытая модель (ВЗМ). «Мудрец». Описать внутреннее состояние человека на этом этапе развития его личности затруднительно по ряду причин. Во-первых, самый кризисный этап (ПЗМ) уже позади и сила внутренних терзаний идет на спад, качество внутренней жизни улучшается. Во-вторых, он уже прекрасно понимает неэффективность вербальной коммуникации, поэтому полагает совершенно ненужным рассказывать о своем внутреннем состоянии. Социальные игры утрачивают всяческий интерес, все кажется тленом, суетой сует. Но, в отличие от ПЗМ, социальные игры начинают казаться ему довольно забавными и даже милыми. Утрачивается желание и найти истину в последней инстанции, и самому ее изрекать.

Психотерапевтическая наука не стоит на месте, и исходя из динамики процесса развития личности можно предположить, какие структурные изменения могут происходить и как это выглядит в поведении и вербалике ВЗМ.

После аннигиляции среднего контура (я-отождествленных ролей) наступает очередь разрушения внешнего контура (я-неотождествленных ролей). Актуальность приобретают только индивидуальные (сущностные) отношения с Другим. Как говорят сами авторы теории вторичной социализации, тем, кто никогда не испытывал таких ощущений, описать то, что испытывает состоящий в них человек, невозможно[117]. Но те, кто все же хоть раз испытал, поймут написанное С.Л. Франком в своей книге «Непостижимое»: «Динамическое исхождение из себя самого здесь совпадает с опытом вхождения извне в меня чего‑то мне подобного, мне однородного – чего‑то или, точнее, кого‑то, сущностно со мной связанного на тот лад, что он есть нечто я‑подобное за пределами меня и в этом смысле могущее быть названным на неадекватном конкретному соотношению отвлеченном языке – противоестественным именем " другого " или " второго " "я"»[118]. То есть, отношения с людьми все чаще начинают строиться по принципу «Другой» – «Другой».

ВЗМ, в отличие от ПЗМ, не упрекает людей и ни в чем их не обвиняет. Личность этого уровня может не скрывать недостатки других людей и совершаемые ими ошибки, но в этом нет никакой эмоциональной подоплеки – происходит указание на сам факт недостатка и ошибки, без привнесения в явление всякой «злой» сущности и стигматизации.

Она признает за другими людьми право высказывать свое мнение, при этом не придавая особого значения мнению своему. Это даже близко не похоже на насильственные социальные практики в виде толерантности и политкорректности. Просто все суждения глубоко внутри ощущаются ею несущественными[119].

Ей чужды любые социальные дихотомии («порядочный» и «непорядочный» человек), она никогда никому не навязывает свою точку зрения, не читает нравоучений, не заставляет никого жить по каким-либо правилам, не дает готовых советов, так как у каждого свой опыт и свой путь.

Причинить ею вред Другому – это то же самое, что причинить вред самому себе. Такой, вот, «категорический императив». При этом от Другого, как контрагента взаимоотношений, не требуется, чтобы он достиг такого уже уровня развития личности, как мать не требует от маленького дитя, чтобы он перестал вести себя как ребенок. Г. Зиммель, интерпретируя взгляды И. Канта, на этот счет писал так: «Мы тем нравственнее, тем сострадательнее и тем добрее, чем больше каждый является самим собою, то есть чем более суверенными делается его внутреннее ядро, в коем все люди тождественны себе по ту сторону запутанных общественных отношений и случайных облачений… Не равенство, но различие людей становится нравственным тезисом»[120].

Успешное прохождение предыдущего этапа развития личности (ПЗМ) практически неизбежно ведет к переходу на этап ВЗМ. «Темная ночь души» с ее самой густой тьмой перед рассветом уже позади. Данная неизбежность лежит на уровне нейрофизиологии, поскольку несодержательность индивидуальных отношений дарует человеку ни с чем не сравнимую степень внутренней свободы, ни от чего не зависящую удовлетворенность собой и служит самым сильным антистрессовым фактором. Люди перестают восприниматься конкурентами (характерно для ПОМ) и «серостью» (характерно для ПЗМ). Ж. Батай также довольно точно выразил мироощущение личности уровня ВЗМ: «Самые серьезные люди кажутся мне детьми, которые не знают себя: они отделяют меня от людей истинных, которые знают о своей детскости и смеются в лицо бытию»[121].

ВЗМ как этап развития личности – это своего рода «социальная развертка», но на новом витке развития. Достигший ее человек снова «возвращается в жизнь», наделяет других людей правом на высказывание своей точки зрения, правом на неприкосновенность личного психологического пространства.

Вторично открытая модель (ВОМ). «Святой». На этом этапе развития личности реальны только индивидуальные (сущностные) отношения. Какие-либо описания опыта таких отношений с Другими дать нельзя. Более того, «всякое подобное "знание", взывающее о необходимости построения планов и стратегий (предметная содержательность!) по достижению реальности индивидуальных отношений, полностью дискредитируют цель и уничтожают саму возможность этих отношений»[122]. ВОМ живет только здесь и сейчас, ее опыт спонтанен, она отказывается от построения каких-либо планов и проектов, какого-либо рассудочного существования.

ВЗМ может перейти в ВОМ (как и все предыдущие трансформации личности) только ненамеренно. Личности этапа ВЗМ любое построение планов начинает претить и воспринимается как пошлость, как отказ от самого себя. Нельзя убежать от всех проектов с помощью проекта, ведь любой проект – это откладывание существования на потом[123].

ВОМ малоизвестна, исключительно редка и скрыта от какого бы то ни было исследования. «О ней можно было бы узнать гораздо больше, не обладай мы той пытливостью ума, что так необходима исследователю и так бесполезна для изучения ВОМ… Только уникальности, индивидуальности другого, его сущности, может явиться он сам своим естеством, своей первозданностью, той предсуществующей ролям жизнью, той индивидуальностью собственного существа, которой является он в своей имманентной индивидуальности. Две сущности двух людей, осуществленные в индивидуальностях каждого из них в отдельности, способны вступить в индивидуальные отношения. Здесь они абсолютны, целостны, не ограничены формальными рамками содержательности, здесь нет причуд содержательности: ни опыта, ни знаний, ни умений и навыков, ни традиций и нравов, ни стеснения, ни притязаний. Здесь нет ничего содержательного – ни слов, ни ролей, ни чувств и эмоций, ни кальки способов существований – ни мировоззрения, ни мировосприятия, здесь только существо одного, открытое своим существом существу другого. Большего сказать об индивидуальных отношениях, соблюдая требования достоверности, нельзя»[124].

Ошибкой будет считать, что мироощущение ВЗМ и ВОМ связано с какими-то положительными (в общепринятом смысле) переживаниями. Оценки «хорошо» и «плохо» к ним вообще неприменимы. Жизнь людей с такими моделями личности также полна драм и несчастий, они также попадают в катастрофы, болеют и умирают. Они не обязательно успешнее, богаче, радостнее, нравственнее и т.п. других. Но они не переживают недостаток всех этих благ и добродетелей как проблему. В их жизни просто нет невроза. В криминологическом отношении важно лишь то, что все их интенции направлены на непричинение вреда другим, пардон, Другим.

Филогенетический ракурс

Если опять же проводить параллель между этапами развития личности и общества, то можно легко объяснить, почему на определенном историческом отрезке такое большое внимание стало уделяться социальному конструктивизму (инфляция внешнего контура, характерная для вызревшей ПОМ), почему распространение получают всякие социалистические идеи и прочие «измы».

Появление социалистических теорий, рассматривающих человека в качестве винтика в социально-государственной машине, было неизбежным явлением в развитии человеческой мысли. Не учли социалисты одного, причем, самого главного: социальное развитие с определенного момента обеспечивается сознанием, которое никаких естественных ограничений не имеет. Количество социальных предписаний в обществе, соответствующем ПОМ, обречено расти как снежный ком («взбесившийся принтер»), что с неизбежностью приводит к еще большему конфликту между индивидуумом и социумом.

Толчком к этому послужило увеличение количества грамотных людей из-за все большей доступности образования – научно-технический прогресс требовал. Прогресс, в свою очередь, был обусловлен тягой к увеличению материального благосостояния. Казалось бы, интеллектуально развитый человек, размышляя об этом, рано или поздно должен был бы почувствовать, что «падает в кроличью нору», ведь многие знания умножают скорбь. Но не тут-то было! Обладание знаниями о различных закономерностях делает лабиринт еще более запутанным, игру все сложнее и интереснее, никак не затрагивая саму структуру мышления. Ф.А. фон Хайек на этот счет точно подмечает: «В принципе, чем умнее образованный человек, тем более вероятно, что он (или она) разделяет не только рационалистические, но и социалистические взгляды (независимо от того, в достаточной ли мере их убеждения отличаются доктринальной чистотой, чтобы им можно было приклеить какой-либо ярлык, в том числе – и ярлык "социалистических"). Чем выше мы поднимаемся по лестнице интеллекта, чем теснее общаемся с интеллектуалами, тем вероятнее, что мы столкнемся с социалистическими убеждениями. Рационалисты – люди по большей части просвещенные и интеллектуальные, а просвещенные интеллектуалы – по большей части социалисты… Точно также они склонны полагать, что мы можем, употребив собственный разум, устранить любые остающиеся нежелательные явления посредством все углубляющейся мыслительной рефлексии, все более целесообразных проектов (designs) и все более "рациональной координации" предпринимаемых действий»[125].

Но даже осознание всего сказанного ничего не меняет, поскольку «эта игра против правил, наш «джокер» с гордым названием «сознание» (интеллект, мышление, когнитивность) может быть эффективным лишь до поры до времени, а злоупотребление этим разовым правом на «переход хода» неизбежно приведет к остановке игры»[126]. В результате наступает постмодерн во всей его красе.

Здесь опять следует напомнить, что нас должна интересовать не столько содержательная, сколько структурная сторона вопроса. С содержательной точки зрения может быть выбрана любая модель развития общества, важным остается наличие суффикса «изм» как стремление навязать свою модель мира, даже провести в светлое будущее и насильственно осчастливить «массы». Поэтому с точки зрения структурного компонента социализм, капитализм и пр. ничем не отличаются друг от друга, как говорится, «оба хуже». В «измах» нет человека, от него требуется играть только роли.

Час ПЗМ для интеллектуальной элиты пробил, когда к ней стало приходить понимание разотождествленности с самим собой, осознание «исключенности» и всеобъемлющая «проблематизация» запретов (по М. Фуко). Исключенность социологи научились измерять по определенным параметрам[127].

Однако, все не так просто. Часть западной цивилизации упорно держится за свою ПОМ, невзирая на то, что она дает трещины по всем направлениям. Д. Оруэлл в своем «1984» хоть и насмехался над СССР, но на самом деле это было сатирой над западным обществом в еще большей степени[128]. Западный мир и Россия, держась за руки, на пару колеблются между ПОМ и ПЗМ моделями, хотя у Запада, в силу нацеленности на раскрытие потенциала личности (самореализацию), шансов пройти этап ПОМ до своего логического завершения намного больше, ведь, известно, что залогом развития системы является ее адаптация к системе более высокого порядка. Но это дело возможного будущего. А пока «Прозак» (антидепрессант нового поколения) не случайно оказался на первом месте среди открытий прошлого столетия. У пресытившейся погоней за социальным успехом и побегом от лузерства личности путей, на самом деле, немного: или переживать кризис развития личности с тем, чего удалось достичь (нет никакой гарантии перехода на новый уровень развития), или постоянно подвергаться разрушающемуся воздействию социума.

Как отмечает И.А. Погодин: «Подход к человеку, проявляющийся в представлениях о личности как более или менее устойчивой постоянной структуре, чреват возникновением тревоги разной степени выраженности, относящейся к неизбежности разрушения личности. Действительно, если все психические явления выступают формами проявления агрессии, цель которой – трансформация существующего контекста поля, включая и феномены, релевантные личности, тогда личность подвергается постоянному и неизбежному разрушению – в некотором смысле, ежесекундной смерти. Думаю, что именно этот диссонанс, появляющийся при столкновении полевой и индивидуалистической парадигм, порождает страх перед агрессией и сопутствующие попытки каким-либо образом управлять ей. Этому феномену соответствует множество попыток: разделить агрессию на конструктивную и деструктивную, на творческую и аннигиляционную и т.д. В своем экстремуме эти попытки проявляются в культуральных векторах, направленных на искоренение агрессии из повседневной жизни»[129].

Иногда понимание удручающего положения и временное облегчение дают приличные дозы алкоголя или других психоактивных веществ (например, ЛСД-25), которые своей интоксикацией «отключают» те участки головного мозга, которые «отвечают» за социально-ролевое взаимодействие. Как отмечал Г. Бейтсон, «фраза in vino veritas ["истина в вине" – лат.] может содержать истину более глубокую, чем обычно полагают… Член АА (общества анонимных алкоголиков – прим. А.Р.)никогда не был порабощен алкоголем. Алкоголь просто служил убежищем от порабощения личности ложными идеалами материалистического общества. Однако здесь дело не столько в восстании против "безумных" идеалов окружающих, сколько в спасении от своих собственных безумных постулатов (предпосылок), постоянно подкрепляемых окружающими. Тем не менее возможно, что по сравнению со здоровым, нормальным человеком алкоголик более уязвим или более чувствителен к тому факту, что безумные (однако общепринятые) постулаты заводят его в тупик»[130].

Понятно, что все «достоинства такого метода» перечеркивает интоксикация, только ухудшающая психическое состояние и без того израненной личности. «Лечить» же от зависимости взыванием к силе воли равнозначно тому, чтобы самому себя вытащить за волосы из болота. В этом отношении общества анонимных алкоголиков хороши тем, что они призывают зависимого признать свое бессилие против алкоголя, что, опять же, может расцениваться как отказ от самого себя (своих среднего и внешнего контуров) и равносильно психологической смерти. Поэтому описываемая метода срабатывает не всегда, ведь, как говорится, «чтобы всплыть, нужно оттолкнуться ото дна». В общем, при алкогольной и наркотической интоксикации может происходить понимание своего зависимого положения, но сделать самому ничего не получается. Психоделичекая революция не свершилась, хотя за счет легализации легких наркотиков в ряде стран и началась ее вторая волна.

Чтобы выбраться из алкогольного и наркотического кумара, нужен Другой (с большой буквы). Кто-то находит этого Другого в виртуальной фигуре Бога, с головой окунаясь в религию, кто-то находит себе духовно близких в тех же обществах анонимных алкоголиков, но большинство, оставаясь с прежней структурой своей личности, вынуждены всю оставшуюся жизнь пребывать в состоянии устойчивой ремиссии, подвергаясь постоянному риску сорваться. Заместительная терапия алкоголизма и наркомании, при которой из них можно сделать трудоголиков или даже религиозных фанатиков, не улучшает качества внутренней жизни. Лечение одной аддикции навязыванием другой зависимости может претендовать лишь на роль паллиативной терапии.

Что делать? Если бы перед читателем сейчас находился фантастический роман, можно было бы смеха ради посоветовать подмешивать в продукты питания «Прозак» или любой другой селективный ингибитор обратного захвата серотонина. Поэтому правильный ответ: ничего не делать, но с рядом существенных оговорок, о которых будет сказано позже.

 

Философия

Кое-какие философские направления в методологическом плане оказались востребованы социальной практикой.

Поворотным пунктом в развитии философии стало смещение акцента на изучение мотивов поведения человека. Мыслителей стало интересовать, что происходит в голове человека.

Думающие люди и до этого знали, что другие тоже что-то там себе думают. Но знали они это не так, чтобы воспринять их ощущения, мысли, чувства, обстоятельства, в которых эти другие оказались. Даже если на эту тему и встречались какие-то рассуждения, то внутренний мир «других» рассматривался всего лишь как поза, как игра, как социальная роль, не более того. Взять, к примеру, ту же аргументацию информационно-психологического механизма общей превенции: «Что б другим не повадно было!». Если вдуматься, то данный аргумент исходит из посылки о том, что человек совершает дурной поступок как бы в пику установленным нормам общественного порядка, а не как способ удовлетворения своей, заслуживающей право на существование, потребности. Начиная с Ренессанса, а еще в большей степени в эпоху Просвещения, данный барьер преодолевается. Именно в этом видится авангардизм в трактате Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Несмотря на обилие упрощений и домыслов, для гуманитарного дискурса это была поистине революция: «Впечатление от смертной казни при всей силе его эмоционального воздействия быстро забывается»[131]. Примечательны факты поддержки труда молодого маркиза многими европейскими просветителями и даже некоторыми монархами.

Данный момент важен тем, что если раньше непринятие позиции другого человека решалось правом силы, то теперь проблематизация свелась к разработке механизмов «желать желания другого». Естественно в этой связи стремление разобраться в механизмах работы психики, что и положит появление психологии как науки.

Особенно интересны в рассматриваемом плане следующие философские направления.

Экзистенциализм. Появление данного философского направления с трудновыговариваемым названием можно отсчитывать с периода творчества датского писателя и теолога Серена Кьеркегора (1813-1855). В переводе с латинского «экзистенция» означает существование[132]. Существование в экзистенциализме является одним из аспектов сущего, который как бы противопоставляется другому аспекту – сущности. Единого о