В мировоззренческих системах

 

«Необходимо остерегаться мнения, будто применение научного метода усиливает мощь человеческого разума. Ничто не опровергается опытом так решительно, как уверенность в том, что человек, добившийся выдающих успехов в одной или даже нескольких областях науки, может судить о повседневных делах разумнее, чем кто бы то ни было другой».

Уилфред Троттер

Общие положения

Э. Аронсон в одной из своих работ описывает следующий факт. В 1936 году, когда в Испании началась гражданская война, один самолет совершил налет на Мадрид и сбросил несколько бомб. По счастливой случайности никто не погиб, хотя пострадавшие были. Инцидент вызвал колоссальный общественный резонанс, пресса выражала возмущение прогрессивной общественности по поводу авианалета на густонаселенный город. Спустя 9 лет на Хиросиму и Нагасаки были сброшены атомные бомбы, жертвами чего стали более 100 тыс. человек, преимущественно мирного населения. В США по факту ядерной бомбардировки был проведен опрос, который показал, что 22,7% граждан Соединенных Штатов положительно оценили произошедшее и высказались за более массированные бомбардировки, и только 4,5% оценили событие отрицательно[17].

22 июля 2011 года норвежский террорист Брейвик Андерс Беринг за три с небольшим часа убил 77 и ранил 151 человека, за что получил наказание в виде тюремного заключения на срок 21 год с возможным продлением срока ещё на 5 лет, если он будет признан опасным для общества. Количество продлений срока не ограничено. Однако последнее маловероятно, потому что норвежское правосудие ставит во главу угла не кару, а реабилитацию.

В ночь с 1 на 2 июля 2002 года в Германии в районе Боденского озера на большой высоте столкнулись российский пассажирский авиалайнер Ту‑154, выполнявший чартерный рейс из Москвы в Барселону, и грузовой самолет Boeing‑757 компании международных авиаперевозок DHL, летевший из Бергамо (Италия) в Брюссель (Бельгия). На борту Ту‑154 находились 12 членов экипажа и 57 пассажиров – 52 ребенка и 5 взрослых. По первоначальной следственной версии авиакатастрофа случилась по вине швейцарского диспетчера Питера Нильсена. 24 февраля 2004 года Питер Нильсен был убит в своем доме в пригороде Цюриха Клотене гражданином России Виталием Калоевым, потерявшим в авиакатастрофе над Боденским озером всю свою семью – жену, дочь и сына. В этот день Калоев пришел к дому диспетчера, чтобы показать ему фотографии погибших жены и детей, но Нильсен его оттолкнул, и фотографии упали на землю, что привело к потере контроля над собой убитого горем человека. В октябре 2005 года Калоев был признан виновным в убийстве и приговорен к восьми годам заключения. В ноябре 2007 года он был досрочно освобожден и вернулся на родину, в Северную Осетию. По возвращении в аэропорту Домодедово Калоева встречали как народного героя, а в 2008 году он был назначен заместителем министра строительства и архитектуры Республики Северная Осетия. Кстати, впоследствии в суде вина авиадиспетчера Питера Нильсена, по совместительству отца троих детей, не подтвердилась[18].

В первом случае убийца нескольких десятков человек отделался хоть и длительным, но всего лишь тюремным заключением (с компьютером, телевизором и спортивными тренажерами). Во втором случае невиновный человек лишается жизни. Самое важное во всем этом то, что одно общество, на родине террориста (в Норвегии), признало назначенное ему наказание достаточным, а другое общество (в России) убийство невиновного человека сочло за подвиг.

Почему у различных представителей человечества возникают такие разные мысли, такое разное отношение к событиям? Самое простое объяснение состояло бы в том, что у людей разное мировоззрение. Но что такое мировоззрение?

Данный раздел работы был задуман давно и переписывался несколько раз. Честно признаться, на каком-то этапе автору хотелось отказаться от включения главы о мировоззрении по причине крайней неопределенности данного понятия. Действительно, категория мировоззрения вызрела во множестве работ по философии и психологии, но чем одно мировоззрение, например, религиозное, отличается от другого, например, научного, в доступных работах по философии и психологии мне найти не удалось.

Самый большой пробел в исследовании мировоззрения состоит в том, что даже если где-то и проводится грань между различными типами мировоззрения, то практически не исследованным оказывается структурный компонент, который эти мировоззрения определяет. Например, в одном из философских энциклопедических словарей дано такое определение: «Мировоззрение – система взглядов, оценок и образных представлений о мире и месте в нём человека, общее отношение человека к окружающей действительности и самому себе, а также обусловленные этими взглядами основные жизненные позиции людей, их убеждения, идеалы, принципы познания и деятельности, ценностные ориентации»[19]. Обнаруженные в других источниках определения принципиально не отличаются от вышеприведенного. Несмотря на выдержанность с точки зрения формальной логики, внимание в них уделяется лишь содержательным аспектам вопроса. Они имеют экстенсиональный (описательный) характер, то есть перечисляют все объекты, которые под него подпадают. А в данном примере очевидна тавтология: отношение человека к окружающей действительности обусловливает основные жизненные позиции, убеждения, идеалы, принципы познания и деятельности, ценностные ориентации. Теоретическая ценность подобных определений нулевая.

Нас такое положение дел не устраивает, поскольку не раскрытой остается сущность явления, не вскрывается генезис его возникновения, а без этого мы не сможем найти способы воздействия на него. При таком подходе вне поля зрения оказывается самое главное, что влияет на мышление, и, соответственно, на достоверность получаемых в результате мышления выводов.

Исходя из имеющихся в философских трудах дефиниций, многие исследователи выделяют три типа мировоззрения – мифологически-религиозное, философское и научное.  Но, каким бы странным это ни показалось, и священник, и философ, и ученый, в общем, любой человек, причисляющий себя к носителям определенной мировоззренческой системы, может познавать мир и мыслить одинаково. Однако не содержание, а именно структура мышления, то есть его методология (здесь уже нужно начать говорить о мета-методологии) определяет готовый результат познавательной деятельности. Мировоззрение является продуктом мышления, а не его отправной точкой.

Процесс мышления прозрачен, совершенно неосознаваем, а то, что может быть высказано, уже не то, что есть[20]. Но изучать данный процесс необходимо по одной простой причине: структура мышления формирует мировоззрение, и уже по этому косвенному признаку можно определить состояние общества. Мышление – это то единственное, что связывает человека с реальностью, поэтому его механика непосредственно влияет на достоверность выводов.

Пока в русском языке автору не удалось отыскать более точное понятие, которое отражало бы предметное поле мышления этакого среднестатистического носителя когнитивной культуры и с помощью которого сам человек смог бы объяснить свое собственное поведение. Но все это, повторюсь, располагается в содержательном поле, и в гносеологическом (методологическом) отношении ничего не дает и не способно дать в принципе. Когнитивные искажения как неизбежные автоматизмы мышления одинаково работают в любом содержательном (мировоззренческом) контексте. В результате священник и ученый не могут доказать друг другу, что именно его взгляд на мир «истинный».

При анализе мировоззрения сразу же приходится сталкиваться с еще одной трудностью. На первый взгляд, в изучении мировоззренческих систем следует применять метод историзма, то есть рассматривать смену одного типа мировоззрения другим как процесс поступательного развития человеческого мышления, как эволюционизм. Вначале так и было задумано, однако подобный подход таит в себе опасность серьезных упрощений и упущений. Дело, во-первых, в том, что, трактуя и объясняя исторические факты, мы часто допускаем ошибку, думая, что человек прошлого мыслил так же, как современный человек[21]. Поэтому давать оценку прошлому и предполагать будущее исходя из тех особенностей мышления, которыми мы обладаем сегодня, было бы неправильно.

Во-вторых, эволюцию взглядов на преступное (преступность, преступление, преступника) очень сложно периодизировать, хотя привычка делить исторический процесс на четко сменяющие друг друга этапы, привитая нам еще со школы, присутствует у многих экскурсоводов в историю конкретного вопроса. С учетом сказанного во введении о сущности методологии сделать это лучше в привязке к той или иной мировоззренческой системе, а не на шкале времени.

При этом следует иметь в виду, что мировоззренческая система не просто отражает структуру мышления человека определенной эпохи или определенного периода его индивидуального развития. Возникнув однажды, она навсегда остается вместе с нами, и с течением времени не элиминируется, а становится имплицитной или, образно выражаясь, по «матрешечному принципу» остается в глубинных слоях психики, то и дело норовя вырваться наружу. Это происходит всегда, когда «более высокие уровни мышления» оказываются по каким-либо причинам невостребованными. Как пример, некоторые люди, дотоле слывшие именитыми учеными, в пожилом возрасте пускаются в религию и мистицизм (наглядный пример – Н.П. Бехтерева). Об этом нам также свидетельствуют история древнего мира (крах античных цивилизаций после нашествия варваров), социальные процессы в Иране после культурной революции, всякие «чумаки» и «кашпировские» на рубеже 1980-90-хх годов, вспыхивающие то тут, то там клерикальные тенденции. История знает немало примеров, когда уже после открытия строения атома и полетов человека в космос сжигались книги, разрушались памятники истории и культуры, а на месте разрушенных библиотек совершались оккультные шабаши. Не секрет, что человеческие предрассудки в любой момент времени могут выйти на авансцену общественного сознания, причем в худшем своем проявлении. Так что насчет поступательного эволюционного развития как общества, так и отдельного индивидуума, обольщаться не стоит.

То, что мы на сегодняшний день имеем даже в самых развитых с научной и культурологической точек зрения странах, может в одночасье рухнуть. Поэтому нельзя сказать, что научное мировоззрение, несмотря на его «продвинутость», окончательно победило, тем паче, что и к науке-то имеются серьезные претензии.

Хотя изначально мировоззрение людей было мифологическим, философия также стара как мир, поэтому нет никаких оснований ставить ее на шкале времени после религии. С какого-то исторического момента возникшая философия стала развиваться параллельно с мифологией. Философия в своем развитии прошла два этапа, чем-то аналогичные мифологическому и монотеистическому верованиям. Впрочем, это и не удивительно, если учесть влияние на религию и философию одних и тех же структурных компонентов мышления. Ранняя (античная) философия появилась в эпоху развитой мифологии, другой этап развития философии был сопряжен с монотеизмом. У философии просто совершенно другая функция – познание действительности не через религиозное чувство, а через язык и логику, что получает повсеместное распространение на следующем этапе развития человеческой культуры.

В рамках данного исследования невозможно дать детальный анализ философских систем. Задача более скромная – показать основной вектор развития философской мысли применительно к познанию преступного, а также проследить формирование и развитие методов познания дозволенного, наказуемого и нарушителя.

Развитие научных представлений также весьма сложно периодизировать. В этом отношении эволюция науки столь же непоследовательна и противоречива, как и эволюция других мировоззренческих систем (мифологически-религиозной и философской). С точки зрения сегодняшних представлений о преступном передовые идеи возникают в различных странах в самые разные времена. Не случайно добротность исторического очерка развития тех или иных институтов в значительной мере определяется шириной временного охвата: «Уже в трудах Платона встречается утверждение о том, что…», «Даже в эпоху Средневековья существовало понимание…» и т.п., – так выше вероятность отыскания методологических предпосылок развития взятого для анализа учения. Но до сих пор неясно, на чем должна основываться периодизация любой науки – на интуитивных прозрениях гениев своего времени либо на периодах развития общества, когда оно становилось готовым применить принципиально новые подходы, о чем нередко свидетельствовали одинаковые «случайные» открытия, делаемые почти одновременно и независимо от друг от друга. Как уже говорилось, ссылки на трактат Ч. Беккария «О преступлениях и наказаниях», в отличие от мириадов томов более новой литературы, до сих пор считаются признаком хорошего тона. Сколько еще должно вырасти поколений юристов, чтобы несложные идеи этого просветителя совершили скачок из сферы теоретической в социальную практику? И нужно ли?

Как видим, время здесь само по себе – проводник никудышный. Да и история сохранила не так много, как иногда кажется. Из глубины веков до нас дошли сведения далеко не обо всех мыслителях, сохранилась лишь весьма незначительная часть документов, а содержащиеся в уцелевших источниках интерпретации событий зачастую замешаны на конъюнктуре и политесе. Тот же Платон оказался всего лишь одним из первых философов, труды которого достались нам не в кратких отрывках из сочинений его современников и последователей, а почти полностью.

Раз уж мы перешли на личности, то может во главу угла поставить конкретные персонажи конкретных мыслителей, олицетворяющих эпохи? Вряд ли такой шаг окажется эффективным, ведь попытки ответить на вопрос о роли личности в истории в принципе не могут увенчаться успехом, ибо в таком случае каждый раз мы постфактум будем делать прогнозы, а история, как известно, не терпит сослагательного наклонения.

С другой стороны, если что-то неизвестно, то это не означает, что неизвестно ничего. В конце концов, можем ведь мы выделить эпоху Античности, Средних веков, Возрождения, просветительно-гуманистическое направление, модерн и постмодерн? Поэтому говорить об обобщенных этапах (эпохах) развития науки нам вполне по силам.

Можно долго спорить о том, как та или иная мировоззренческая система отражается на мироощущении человека, на качестве его внутренней жизни. Ее выбор, как говорится, дело вкуса. Пассажи из мифомана в ученого и обратно – лишь часть проблемы. Ничто не мешает быть и тем, и другим одновременно в зависимости обстоятельств и сферы приложения умственных усилий. Даже в рамках отдельно взятой мировоззренческой системы аберрации порой достигают такого размаха, что не сразу-то и поймешь, какой способ познания перед нами явлен – научный или мифологический. Это не случайно, поскольку то же мифологическое мышление служит базисом для ментальных процессов «более высокого уровня». Можно даже сказать больше: научное мышление не свойственно человеку как биологическому существу, оно вообще контринтуитивно и противоестественно.

И. Ньютон считал глупой выдумкой любые сообщения о метеоритах, поскольку им «неоткуда падать», а возраст Земли оценивал в 6 тыс. лет (по Библии). Ф. Бэкон «доказывал», что в гибели посевов виноваты ведьмы. Р. Бойль требовал от рудокопов отчетов о том, с какой глубины недр начинается чистилище, и что представляют собой гнезда демонов. И. Кеплер на все сто процентов был убежден, что кратеры на Луне – дело рук лунных жителей. Н. Коперник верил в существование «хрустальных небесных сфер», и даже поправил Птолемея в том, что их на самом деле не 80, а всего 34. Русский химик А.М. Бутлеров страстно увлекался спиритизмом. Э. Резерфорд высмеивал тех, кто предполагал возможное использование процесса расщепления атомного ядра в практических целях. Н. Тесла всех уверял, что получает сигналы с Марса. Некоторые нобелевские лауреаты в области физики чистосердечно сотрудничали с гитлеровскими фашистами, делая для них атомную бомбу (Гейгер, Планк, Гейзенберг и др.), а ведь для этого нужно было хоть как-то принять замешанную на мистицизме фашистскую идеологию. В общем, даже будучи специалистом экспертного уровня в своей отрасли знания, по отношению к тем вопросам, которые не входят в сферу его компетенции, интеллектуал порой совершает нелепости почище религиозных фанатиков.

В одной из своих работ Я.И. Гилинский отмечает, что «оставить преступность без каких бы то ни было объяснений – значит отказаться от криминологии как науки. Возможно, что разрешение кризисной ситуации – за новой, «сумасшедшей теорией, которая вышла бы за пределы существующих парадигм криминологии как «нормальной науки» (и потому первоначально была бы категорически отвергнута). Пока же таковая не появилась (это задача молодых, не отягощенных грузом накопленных знаний)»[22]. Но что же некоторые авторы предлагают в качестве такого рода «сумасшедшей теории»? Один из них заочно парирует Я.И. Гилинскому следующим образом: «Здесь мы имеем тот редкий случай, когда Я.И. Гилинский ошибается. Не надо дожидаться молодых, такая сумасшедшая (во всех смыслах) теория уже есть. В основу этой теории положена материалистическая концепция миропонимания, разработанная Н.В. Левашовым… Н. Левашов и С. Де Роган-Левашова долго путешествовали в космосе независимо и отдельно друг от друга, но видели одно и то же, их книги в значительной мере совпадают по предмету описания, но совершенно различаются по форме и манере его преподнесения, так что ни его, ни её работы – это не бред сумасшедших. Николай Левашов и Светлана де Роган-Левашова – это современные Оракулы космоса на Земле от Мужского и Женского Рода наших древних предков, и именно так их нужно воспринимать. Обобщив свои уникальные космические наблюдения, Н. Левашов сформулировал и представил основные положения Кодекса Светлых Сил, то есть набора очень ясных космических императивов (или – канонов), обязательных для всех или многих цивилизаций, обитающих в Космосе»[23]. «Все бы ничего», но лично мне не удалось обнаружить упомянутые фамилии в списках космонавтов.

Другой автор пытается ввести в научный оборот понятие «православная антропология», и суть ее в том, что она «изначально признает падшесть человеческой натуры, которая выражается через помыслы (намерения), вселяемые падшими духами (бестелесными существами), темными силами зла»[24]. Он же, посвятив одну из своих работ критике материалистической диалектики, в конце приходит к выводу о необходимости замены научной методологии религиозным мировоззрением[25]. Вот такую «научность» иногда можно встретить в считающихся авторитетными научных изданиях. Словом, не прогресс, а деградация мышления. Еще бы лет двадцать назад мне и в голову не могло прийти, что подобное могут написать люди, ходившие в школу в стране, первой запустившей спутник и человека в космос.

Словом, у отдельно взятого человека, даже у ученого, никакого собственно научного мировоззрения нет. Именно поэтому совершенно бессмысленно говорить об «истории развития человеческого мышления», хотя чем глубже смотреть в прошлое, тем проще найти примеры того, как «глубинный народ» определял политику государства.

Итак, на что же следует обратить внимание при исследовании преступного сквозь призму мировоззрения?

Во-первых, необходимо определиться с самим подходом к понятию преступления, то, как оно воспринималось обществом (в массах) и институтами социальной власти, как формулировалось в праве – по наитию или с применением каких-то более сложных инструментов познания.

Во-вторых, следует охарактеризовать основные способы реагирования на преступления, ибо меры воздействия сразу же раскрывают нам основной подход к сущности преступного, причем, не в меньшей степени, чем какие-то там формализованные дефиниции.

Наконец, в-третьих, следует сделать привязку к процедуре установления преступного со стороны институтов общественной власти (юрисдикционных органов) в единичном факте содеянного. Удивительно, как мало внимания криминология уделяет уголовно-процессуальным аспектам преступного, уголовному процессу как «физиологии» уголовного права, а ведь именно здесь выползают наружу многие методологические просчеты.

Возникает еще один очень серьезный, возможно, принципиальный, вопрос: с какого или, если смотреть вглубь веков с высоты сегодняшних дней, до какого исторического момента нужно произвести этот экскурс? Когда человек «перестал» быть только биологическим, а стал еще социальным, мыслящим, существом? Ведь нет никаких оснований утверждать, что какими-то прототипами мышления не обладали даже наши весьма далекие предки и не обладают сейчас многоюродные «братья наши меньшие», например, рыбы и рептилии. Самые фундаментальные, структурно-функциональные основы нервной системы человека принципиально не отличаются от таковой у дождевого червя. У последнего тоже есть своя «личность», строение его нервной системы показывает, что он не автоматически реагирует на внешние стимулы, а с учетом имеющегося жизненного опыта анализирует поступающие извне сигналы, то есть как-то «принимает решение», а значит – «мыслит». Поэтому в качестве отправной точки нужно выбрать некий исторический «момент», только с которого и можно начинать летопись собственно человеческого мышления. Таким моментом для Homo sapiens, вне всяческого сомнения, следует считать появление у него речи. Именно речь задает ту самую структуру мышления, на которую уже как бусины на нить нанизывается все то содержательное, чем мы мыслим, все те знания, которыми мы друг с другом пытаемся поделиться. Пугаться столь большой исторической ретроспективы не стоит, поскольку на протяжении большей части этого отрезка времени речь была настолько примитивной, что много говорить о ней не придется.

Данное исследование будет осуществлено с двух ракурсов – онтогенетического (на уровне индивидуума) и филогенетического (на цивилизационном уровне). И хотя в естествознании биогенетический закон Геккеля-Мюллера (закон соответствия онтогенеза филогенезу) под воздействием массы опровержений уже почти изжил себя, в рассматриваемом нами социальном (небиологическом) аспекте он работает. Более того, может только здесь он и работает, ведь на развитие личности влияет исключительно культурно-историческая среда обитания.

Перед началом экскурса остается уяснить один важный отправной момент. У нас нет отдельного мозга для думания о мире физическом и еще одного – для мира социальных отношений. Любой человек для другого человека – всего лишь вещь, пусть и более сложная, чем камень или воробей. Считать по-другому, это значит пускаться в ни на чем не основанные допущения. Отличие вещей-нелюдей от людей состоит только в последствиях отношений с этими аспектами реальности.

Поэтому развитие мышления (методологии мышления) непосредственно связано с развитием социальности. Между ними не то, что тесная связь, они – суть одно и то же явление, просто по-разному называемое в различных научных дисциплинах. То, насколько сложно человек умеет думать о других людях, определяет, как сложно он способен думать обо всем остальном. То, что мы называем социализацией, есть всего лишь усложнение мышления по мере развития индивидуума.

Весьма интересными в этой связи представляются положения об онтогенезе личности, изложенные в работе врача-психиатра А.В. Курпатова. Он является одним из немногих в нашей стране представителей гуманитарного дискурса, который в своих работах опирается на исследования в области нейробиологии (нейрофизиологии) и других наук естественных наук, примиряющих «физиков» и «лириков». А это, с учетом имеющегося методологического пробела в гуманитарном знании, дорогого стоит. Сам А.В. Курпатов также стоит на плечах гигантов. Его работы основаны на учении о мышлении педагога-психолога Л.С. Выготского, заложившего основы всей коррекционной педагогики и теории развития личности. Это благодаря Л.С. Выготскому теперь слепоглухонемые дети не просто адаптируются к самостоятельной жизни, а получают высшее образование и даже защищают диссертации. Так что с практическим значением теории Л.С. Выготского и А.В. Курпатова все в порядке, а большего нам и не требуется.

А.В. Курпатов вместе со своим коллегой, А.Н. Алехиным, выделяют четыре этапа формирования личности (социализации): 1) социальной растворенности, 2) детского социального одиночества, 3) социальной развертки, 4) деятельностной социализации[26].

Еще они предлагают модель так называемого развития личности (своего рода вторичной социализации), которому следует уделить особое внимание. Развитию личности хотя и посвящали свои работы многие философы и психологи[27] (не говоря уже о всяких религиозных деятелях, но здесь мы выходим за рамки науки), концептуальной модели развития личности до них создано не было, ни у нас, ни за рубежом. В оборот давно попадали всякие «ресоциализации», «самоактуализации», «личностные росты», «духовные кризисы», «самосовершенствования» и т.п., но в основном все это зиждилось на какой-то метафизической чепухе, ни на чем не основанном личном мнении авторов, безо всякой эмпирики и фактуры.

Чтобы представленная работа оставалась криминологической, позволю себе вслед за упомянутыми авторами рассмотреть вопрос о социализации сквозь призму представлений о преступном.

Итак, для исследования мировоззренческих взглядов на преступное и связанной с ними социализации у нас имеются следующие инструменты:

1. Развитие речи, задающее структуру мышления.

2. Онтогенетический (1) и филогенетический (2) ракурсы.

3. Мировоззренческо-религиозное (А), философское (Б) и научное (В) предметно-содержательные поля.

 Но перед этим еще одно небольшое методологическое отступление.

 

Структура личности

 

«Кто тот Мастер, который делает траву зеленой?»

Дзен-коан

 

Личность вне общества невозможна, ибо это совокупность социально значимых черт индивидуума. Следовательно, ее структуру уместно рассматривать сквозь призму тех отношений, в которые она вступает с другими людьми.

Все межличностные отношения делятся на 3 вида:

1) индивидуальные (сущностные);

2) формально-личностные, в которых проигрываются я-отождествленные роли;

3) транзитно-формальные, «предназначенные» для проигрывания я-неотождествленных ролей.

 

Рис. 1. Системы отношений личности [28]

Большую часть времени человек пребывает в формально-личностных отношениях, играя я-отождествленные роли (средний контур личности). Их главная характеристика в том, что они редко когда осознаются, играются на автомате, это неосознаваемая самоидентификация, идентичность, хотя и в рамках определенной культурной традиции. В них человек ведет себя «естественно». Например, принадлежность к определенному полу, место в семье (муж / жена, родитель / ребенок и т.д.), на работе (начальник / подчиненный), гражданство. Нам не нужно специально думать и играть эти роли (хотя все бывает впервые, и об этом когда-то приходилось думать). Я-отождествленные роли называются формальными, потому что в конкретном обществе относительно них имеются определенные правила поведения: любящая жена всегда должна…, каждый мужчина должен (построить дом, посадить дерево и воспитать сына…), «ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак» и т.п. Несоответствие идущих изнутри индивидуума потребностей и упомянутых формализованных правил может вызвать внутреннее напряжение, например, когда человек узнает, что его привлекают люди своего пола, что его призвали в армию, а все его нутро категорически отказывается кому-то подчиняться, что она теперь жена, а стирать, убирать и готовить нет никакого желания и т.п. Все это благодатная почва для неврозов, именуемая «кризисом идентичности» и приводящая к социальной дезадаптации.

Характеристикой других, транзиторно-формальных, отношений (внешний контур личности), является то, что в обществе нет каких-то единых формальных правил для игры в них (я-неотождествленных) ролей, хотя они и вытекают из среднего контура. Например, никто же не заставляет подчиненного поздравлять с днем рождения своего начальника, как никто не заставляет жену откладывать деньги на дорогой подарок своему благоверному. Здесь индивидуум проявляет «свободу воли», в его поведении возникает элемент осознанности[29]. Одной из характеристик, отличающих эти отношения от предыдущих, является наличие целеполагания. В я-отождествленных отношениях целеполагания нет (зачем ощущать себя ребенком в отношениях с родителем?), в я-неотождествленных они присутствуют, пусть и с различной степенью конкретизации (добиться повышения зарплаты, «прогнуться» или «чтобы всем было хорошо»).

Этими двумя видами ролей исчерпывается социальная жизнь человека. Они – содержательный аспект индивидуальности, где индивидуальность понимается не как уникальность, а как отличность, поскольку любая игра предполагает заменяемость ее участников[30].

Несколько слов о «содержательности», о том, что она означает.

Содержательность предполагает наделение воспринимаемого объекта психологическим опытом субъекта (исследователя). Причем, объект этот, как бы парадоксально ни звучало, всегда находится в голове субъекта в том смысле, что любое внешнее явление преломляется сквозь призму его (субъекта) гносеологического аппарата. Мы не можем взаимодействовать с объектом непосредственно, всегда как-то его интерпретируя в своем способе существования – пространстве, времени, модальностях цвета, звука, запаха и т.д. Мы редко когда воспринимаем человека непосредственно (вожделенная цель второго этапа социализации), а только сквозь призму социальных отношений, в которых с ним пребываем, и ролей, в которые с ним играем. При том, что все роли и отношения всегда только в нашей голове. В черепной коробке всегда темно, тепло и влажно.

По большому счету, мы не ощущаем разницы между неживым объектом и человеком. Повторюсь, что со всеми ими мы одинаково играем, поскольку в нашем мозгу нет участков, отвечающих за взаимодействие с неживыми объектами, и отдельно участков, отвечающих за социальное взаимодействие. Просто люди нам представляются более сложными объектами. Ну, а поскольку наше выживание и благополучие эволюционно в большей степени зависело от жизни в стае (обществе), у нас имеется склонность одушевлять все и вся: «ручка упала», «зима наступила», «дерево сгнило» и т.д.

Это приводит к тому, что человек как личность ценен лишь сам для себя, а содержательно другой человек нам недоступен никогда. Любой человек для нас исполнитель какой-то заранее заготовленной роли. Справедливо и обратное: социальность не предполагает наличие нас самих, а только наших теней-ролей.

Наконец, остался нерассмотренным еще один вид отношений между людьми – индивидуальные (сущностные), где есть мы сами. Возможно ли это? Ответу на этот вопрос посвящен материал второй главы, о вторичной социализации. Но до него еще нужно добраться.

 

Социальная растворенность

«Абырвалг… В очередь, сукины дети, в очередь!»

М. Булгаков, «Собачье сердце»

Онтогенетический ракурс (1). Родившись и постоянно контактируя со взрослыми, ребенок слышит какие-то звукосочетания. Это пока еще именно звукосочетания, которые совсем не слова. Из всей гаммы звуков мозг ребенка на основе генетически заданных программ (механизм условного рефлекса) постепенно «отбирает» именно те, которые оказываются сопряженными с наиболее значимыми для его (ребенка) выживания ощущениями. Это тот же самый механизм, когда на сигналы звонка, на включения лампочки и другие нейтральные стимулы, сопровождаемые дачей пищи, у собаки Павлова выделяется слюна. Ребенок просто воспроизводит соответствующий динамический стереотип, пытаясь вызвать ассоциированные ощущения (сытости, сухости в подгузнике, внешней безопасности и т.п.). Все звукосочетания имеют только один статус: они призваны вызвать определенные ощущения, самым базовым из которых остается безопасность (инстинкт самосохранения).

«Мама» для него – это не член семьи, его родивший, а всего лишь набор звуков, которые он увязывает с сытостью, сухостью и другими физиологически позитивными ощущениями. «Смысл матери» именно в этом. Впрочем, такое же отношение у младенца к остальным людям, которые для него тоже вещи. Поэтому его поведение пока не социально, оно еще целиком физиологично. Незнакомые лица у него порождают генетически обусловленную реакцию страха, а лица людей, к которым он привык, либо вызывают в нем положительную реакцию, либо не вызывают никакой[31].

В психологии данный этап развития ребенка получил название «социальной растворенности»[32]. Это животный период существования человека, существования его среди других вещей и в стае других организмов-вещей.

Мы должны понимать, что у человека, как биологического существа, есть состояния (значения, внутренние ощущения), но помимо этого у него есть еще знаки. Так вот, на данном этапе развития эти самые состояния (значения) и знаки – суть одно и то же. Периодически происходит несовпадение значений и знаков, тогда старые связи разрушаются, на их месте образуются новые. На данном этапе в силу высокой пластичности младенческой психики описываемый механизм прост, как смена хозяина у собаки: хозяин тот – кто часто кормит, а кто часто кормит – тот и хозяин.

Уже со столь раннего момента и на всю оставшуюся жизнь определенные звукосочетания будут служить человеческому существу фактором, которые как будто должны вызвать у него определенные ощущения. В его психике то и дело будут возникать поименованные объекты, способные удовлетворять самые различные актуализированные потребности: какая-то мелодия поднимать настроение, какие-то слова-мантры успокаивать (даже если человек не понимает их смысла), и т.д. Но значения всех этих стимулов в большей или меньшей степени преходящи, а сила связи между значением и знаком зависит от того, насколько долго она поддерживается и насколько мощным было подкрепляющее воздействие знака[33].

Концепты «смысла» и «значения» слов пока еще не получили оформления в психике ребенка, до этого еще очень далеко, для этого нужно научиться определять контекст и знать довольно много слов.

Филогенетический ракурс (2). На этапе становления речи, длившимся бесчисленное количество тысячелетий, человек ощущал себя как бы растворенным в окружающем мире, чувствовал себя и центром, и частью мироздания одновременно. «Живяху звериньским образом» наш предок был окружен жестокой природой, конкурентами за биовыживательные ресурсы, среди которых числились представители как своего, так и других биологических видов. Звуковое сопровождение явлений, существ и прочих объектов внешнего мира придало миру некоторую понятность, от чего тот становился хоть как-то предсказуемым и от этого субъективно менее опасным.

Ни о каком мировоззрении в ту эпоху говорить невозможно. Это был просто Homo sapiens.

Все отношения между особями строились на основе генетически заданных программ, миллионами лет шлифуемыми эволюцией.