Глава 4. Парадигма современной науки

 

Общие положения

 

«Отождествление науки с поиском «законов природы»,

по-видимому, является самой оригинальной

концепцией западной науки».

Илья Пригожин

 

Принято считать, что существуют две формы научного познания – теоретическое и эмпирическое. Слово theoria в переводе с греческого означает «наблюдение, рассматривание, исследование», а emperia – «опыт». Для ученого очевидно, что между этими двумя категориями существует принципиальная разница, можно даже сказать, непроходимая пропасть, ведь, одно дело, «непосредственно» наблюдать, воспринимать объект исследования, накапливать фактуру (эмпирику), и совершенно другое, собрав необходимый «эмпирический материал», подвергнуть его систематизации (создать теорию).

Резонно возникает вопрос о том, что положено в основу деления этих форм познания. Рассматривая лишь их основные черты, легко убедиться в том, что эмпирика сосредоточена на частных преставлениях об элементах, тогда как теория все эти частные представления пытается собрать в систему, что впоследствии позволяет отмахнуться от знания непознанных частностей[197]. Как говорится, «знание некоторых принципов заменяет незнание многих фактов» (Ларошфуко). Очевидно, что такой подход возможен лишь при условии, когда некая новая частность или ее отсутствие не могут разрушить представлений об общих принципах существования уже познанных, собранных в систему частностей. Таким образом, разница между эмпирическим и теоретическим – это разница между суммой и системой. В очень наглядном виде соотношение эмпирии и теории просматривается на примере Периодической системы химических элементов Д.И. Менделеева, когда ячейки для неизвестных химических элементов уже существуют, и остается дождаться лишь их обнаружения «в пробирке». Или, как еще иначе говорят, «если немного подождать, эмпирика сама появится».

Однако, все дело в том, что т.н. эмпирическое научное познание также насквозь системно. Любой объект, которым мы мыслим, взять, к примеру, предусмотренное УК РФ преступление, находится в бесчисленном количестве отношений с другими преступлениями Кодекса.

Все мы знаем, насколько бессмысленной может быть вырванная из контекста фраза. Но ведь сам контекст – это состояние, образ, который представляет собой развернутую в координатах пространства, времени, модальности (цвет, звук, запах и т.д.) и его интенсивности вещь, то есть опять же вещь, но другую. Раз уж для примера взята категория «преступление», то каждое единичное, реально совершенное преступление немыслимо вне конкретного контекста. Самое интересное, что не существует никакого формального критерия, с помощью которого можно абсолютно точно определить, какой контекст – конкретного преступления или определенной группы преступлений – из их огромного множества может оказаться более важным для уяснения сущности понятия преступления, чем все остальные.

Поэтому следующий вопрос: есть ли вообще в таком случае понятие преступления, может ли оно быть познано единственно верным, то есть частным, образом, эмпирически? Ответ очевиден, нет. В науке не существует «просто данных». Любое анализируемое понятие предполагает изучение кроме него самого еще и бэкграунда, в котором мы его воспринимаем. Каждое мыслимое понятие соотносится с другими понятиями, каждая вещь может быть познана только через другие вещи. «Для того, чтобы определить предмет, мы должны сравнить, сопоставить его с другими предметами, этим предметом не являющимися. Получается, что, говоря о предмете (определяя его), мы, фактически, говорим не о нем, а о других предметах, в логической орбите которого они "вращаются". То есть определить предмет (наш мир) исходя из него самого невозможно. Кроме того, когда мы определяем другие предметы, то все они подвергаются подобной же логической процедуре. Получается, что в логический контекст определяемого предмета входят все без исключения предметы нашего мира, то есть каждый предмет "логически" состоит из всех предметов нашего мира, подобно тому», – отмечает А.В. Вознюк[198]. Усугубляет ситуацию то, что любой контекст является исключительно индивидуальным, опосредованным субъективным опытом наблюдателя.

Но и это еще полбеды. Оказывается, что в противопоставлении субъекта объекту, а это, замечу, положено в основу методологии классической науки, не только эмпирическое, но и чистое системное познание также оказывается невозможным.

Парадигма науки, основанная на поиске закономерностей путем создания систем из частностей, занимается «кусочничеством», то есть из объекта своего познания вычленяет т.н. «предмет». Если для примера взять категорию «преступник» (в рамках классической школы), то объектом выступает человек в целом, а предметом будет человек, совершивший преступление, преступник. При этом криминология, занимаясь исследованием преступника, упускает из виду многие иные характеристики человека, поскольку они оказываются за пределами ее предмета познания. Человек в целом остается как бы в мертвой зоне исследования криминологии, поэтому многие его черты не исследуются, хотя в плане задач предупреждения преступности именно они могли бы оказаться наиболее важными. Впрочем, это касается не только криминологии, поэтому не случайно наиболее интересные научные открытия происходят при междисциплинарном подходе, когда та или иная наука, заручившись поддержкой смежной отрасли знания, расширяет предмет своего исследования.

Намеренно отказываясь от познания объекта в целостности и оперируя исключительно знаками (означаемыми предмета исследования), наука создает своеобразную языковую среду, которая строит частные, удобные только для своего узкого применения, системы. В примере с уголовным правом и криминологией это очень хорошо видно на соотношении категорий преступления и наказания: преступление – это то, что наказуемо с точки зрения закона; наказание может быть установлено только за нарушение уголовного закона (Nullum crimen sine poena, nulla poena sine lege, nullum crimen sine poena legali). В конечном итоге получается тавтология, замкнутая система, которая работает сама на себя.

Стоит ли после этого удивляться, что целью современного научного познания преимущественно является создание закономерностей как выяснение отношений исключительно в мире знаков («кусков предмета»), а не вещей как таковых? Ну, а пока интеракция системного и частного подходов продолжается, для поддержания закономерности до сих пор происходит выделение предмета из объекта, то есть оперирование в исследовании не самими вещами, а их знаками, что в плане познания реальности представляется занятием крайне сомнительным, больше похожим на спиритический сеанс, чем на научное исследование. Если сказанное попытаться рассмотреть сквозь призму семантики, то выходит, что эмпирия ставит вопрос «Что?», а системный подход пытается ответить на вопрос «Почему?».

Как только мы предпринимаем частный подход в исследовании вещи, всякая ее принадлежность к объективному или субъективному, материальному или идеальному утрачивает смысл, ибо ответов на вопрос «Что?» может быть столько же, сколько контекстов, а последние, как уже неоднократно отмечалось, существуют лишь исключительно в сознании наблюдающего (субъекта).

С другой стороны, изучение отдельно взятой вещи невозможно вне системы окружающих ее связей. Нету дня – нет и ночи, а убийство как юридическая категория не существует вне смежных составов преступлений или хотя бы одного из них, как и преступлений не существует без непреступного, преступности без «непреступности». Следовательно, назревает еще один любопытный вывод: любое понятие – это уже закономерность, ибо оно неизбежно предполагает существование иных, определяемых его понятий, а те, в свою очередь, также не могут избежать подобной участи.

Так возникает совершенно новый мир – мир закономерностей, иллюзия, или, как говорили древние индусы, «майя», который для своего существования не нуждается в реальных вещах. Абстрактные логические связи создают уверенность в существовании или отсутствии «чего-либо». В конечном итоге это приводит к появлению метауровня – производного, абстрактного уровня существования вещей без самих вещей.

Если опять спуститься до уровня конкретной науки, например, уголовного права, то нетрудно заметить, что сама конструкция состава преступления целиком соткана лишь из логических связей между его элементами, где один без другого выведен быть не может. На практике же все методики квалификации преступлений, основанные на последовательном учете определенных элементов состава преступления, представляют собой всего лишь умозрительные конструкции[199]. «Абсолютному алгоритмизированию, – отмечает А. Толкаченко, – усмотрение не поддается»[200]. Чем не пример непреодолимой пропасти между теорией и практикой?

Ну и что? В чем проблема?

Проблема в том, что системный научный подход не справляется со своей задачей по следующим направлениям поиска:

1. Чтобы частным образом познанные вещи собрать в систему, а затем найти принадлежность тех или иных вещей к созданной системе, нам необходимо соотнести ее с принадлежностями самого познающего.

В реально существующих системах количество взаимосвязей между ее элементами может быть колоссальным, да и качество связей разнится. Любовница какого-нибудь федерального министра вообще находится за пределами всякой современной структуры органов власти, но от этого ее влияние на государственную политику не убавится. О какой системности после этого вообще можно вести речь?

С другой стороны, что это за частное научное познание, которое не может обойтись без познания системного, то есть познания, исходящего от самого познающего? Не надо питать иллюзий по поводу беспристрастности научного познания: любой ученый, намереваясь получить эмпирический материал, уже заранее знает, что он конкретно ищет, в противном случае он ничего не найдет, а это неизбежно приводит к тенденциозности в подборе фактуры.

2. Для появления системы необходимо некое множество вещей, познанных частным образом. Причем никогда нельзя быть уверенным в достаточности имеющегося эмпирического материала для того, чтобы создать «окончательную» закономерность. Поэтому любая системность при таком раскладе весьма условна и держится на зыбком фундаменте. Эта ущербность обнаруживается, например, при введении нового состава преступления или усиления санкции по статье УК РФ в результате какого-нибудь резонансного события, когда нарушается «системность» УК, он как бы «расползается» от рассогласованностей.

3. Возникнув, закономерность начинает жить уже своей жизнью, и ей становятся совершенно безразличны те изменения, которые происходят в самих вещах: новый опыт в систему не может войти, иначе это будет уже другая система.

С другой стороны, закономерность предполагает существование несуществующих вещей, ведь если есть ячейка для вещи, то для сохранения системы эту вещь нужно непременно найти. И хорошо еще, когда она действительно существует, как, например, в случае с вакансиями для неоткрытых химических элементов в Периодической системе. В худшем случае вещи просто создаются из ничего, фальсифицируются. Как тут снова не вспомнить концепцию опасного состояния Э. Ферри, согласно которой должен существовать определенный процент преступников того или иного типа в зависимости от свойств личности человека? Ну, а поскольку есть процент, то должен быть и план, который следует непременно выполнять. Почему-то на этих строках еще вспоминается «шутка» советских комитетчиков: «Если Вы еще не сидите, то это не Ваша заслуга, а наша недоработка». В.С. Овчинский с нескрываемым драматизмом отмечает: «Мог ли предполагать Э. Ферри, что "более справедливый общественный строй" приведет не к исчезновению уголовного правосудия как политического принуждения», а к появлению Освенцима и Бухенвальда у немецких национал-социалистов и гулаговских лагерей у советских социалистов? Также не мог предполагать социалист Э. Ферри, что его "самый передовой и справедливый" уголовный кодекс будет служить инструментом осуществления фашистского террора у итальянских национал-социалистов»[201].

Чем больше нового опыта получает исследователь, тем в меньшей степени бывшая закономерность отражает реальность, а в крайней формулировке это выглядит так: самая лучшая закономерность появляется тогда, когда никаких изменений в реально существующей системе не происходит. Но кому нужна такая закономерность и такая система, которая не предполагает никакого развития?

В криминологии хорошо известна теория стигмы. Человек, осужденный на совершение преступления, получает своеобразное социальное клеймо в виде судимости, той самой «стигмы». К моменту рассмотрения в отношении него дела судом он уже сто раз успел пожалеть о содеянном и… столько же раз оправдать свой поступок. До осуждения и после него он будет уже другим, с новым психологическим опытом. Пребывание «в местах не столь отдаленных породит» другой опыт. И так далее. Может ли какая-либо закономерность учесть все эти изменения?

Именно это позволяет говорить о закрытости современного научного познания, поэтому оно должно называться не системным, а закрыто-системным[202]. Открыто-системному познанию в двухуровневой модели «вещи (эмпирия) – закономерность (система)» просто не находится места. Г. Буркхард по этому поводу замечает: «Открытый в будущее мир становится (через введение систем и конструкций, которым можно обучать) снова закрытым, не успев еще открыться»[203]. Кто-то из известных юристов сказал: «Один шаг законодателя делает ненужными тысячи томов научных работ».

Итак, закрыто-системное познание формирует мнимую реальность[204], где вместо объектов одни лишь их тени.

4. Основой закрытого системно-научного познания являются знаки, которые не могут отразить процессуальной природы мира и бесчисленного множества отношений между вещами. А без знаков невозможно существование логики, ведь сама логика представляет собой законы взаимодействия знаков:

Платон: «Следующее высказывание Сократа будет ложным».

Сократ: «То, что сказал Платон, истинно».

 

Но ведь жизнь постоянно заставляет нас разрубать эти гордиевы узлы, занимать определенную точку обзора (С Кьеркегор сказал бы – «выбор», Ф. Ницше – «воля»). Тогда в приведенном примере одна из частей выражения становится уже ненужной и всегда можно найти оправдание «предательству» противоположной точки зрения. Поэтому чтобы что-то мыслилось, приходится отказываться от логики, логика оказывается нужной уже после, для оформления результатов мышления. Но разве с учетом сказанного можно ей безоговорочно доверять? Откуда, если не из логики бралось вот это: «Сегодня носит Adidas, а завтра Родину продаст».

Логические связи между элементами закрытой системы качественно однородны. Система государственных органов, механизм государства и механизм правового регулирования – сложные, но закрытые системы. Конечно, можно всеми силами постараться удержать в голове все количество формальных связей между ними, но куда деваться от связей неформальных? Разве после этого можно полагаться на прогнозируемые результаты? Ведь именно неформальные связи делают возможным беззаконие и безнаказанность при замечательном законодательстве. С отдельным человеком дело обстоит еще сложнее, поскольку подавляющая часть элементов этой открытой системы скрыты от наших глаз и ушей и просто не могут быть исследованы. Более того, почти все судьбоносные для человека и целых стран события оказываются чистой случайностью при том, что деление событий на случайные и закономерные исключительно субъективно.

5. Закономерности всегда предполагают произвольность в выборе точек отсчета. В качестве мерила избираются категории «справедливости – несправедливости», «разумности – неразумности», «добра – зла», «минимальной достаточности», «обоснованности», «экономии репрессии» и т.п. Постоянная игра законодателя с санкциями статей Особенной части УК РФ – прямое подтверждение отсутствия какой-либо точки отсчета в поиске самого главного, как кажется, критерия преступности деяния – его общественной опасности. Потом все эти пертурбации попадают в статистику преступности. В сухих цифрах расклада совершенных за определенный период преступлений той или иной категории тяжести об этих категориях почти всегда забывают, полагая, будто закон больших чисел нивелирует частные аберрации.

Сказанное опять справедливо в отношении отдельного человека. Цветовой тест Люшера, проводимый с интервалом в несколько минут, показывает, что за это время психологическое состояние человека может измениться на прямо противоположное – от гармоничного до глубокой депрессии, и, наоборот, – в зависимости от внешней ситуации или течения в его голове потока мыслей. И как после этого относиться к формулировке, содержащейся в ч. 1 ст. 75 УК РФ: «…и вследствие деятельного раскаяния перестало быть общественно опасным»? Человек – это процесс, а не некое окончательно сформированное состояние. Достаточно ознакомиться с несколькими приговорами в отношении одних и тех же лиц (соответственно, вынесенными в разное время), чтобы убедиться в отсутствии каких-либо гарантий исправления вследствие т.н. деятельного раскаяния.

6. Закономерности предполагают использование предметных аналогий. Как уже было сказано, в рамках мышления закономерностями частное познание в чистом виде не существует. Из объекта приходится вычленять предмет исследования, поэтому нет ничего удивительного в том, что мы пытаемся разглядеть аналогичные закономерности в других используемых для познания системах. Оскал животного на своего детеныша кажется нам способом наказать неразумное дитя, смертная казнь – необходимой обороной общества от особо опасных преступников, фривольные выпады в адрес отдельных политиков в Сети – приготовлением к насильственному свержению конституционного строя и т.п. Сам наш язык соткан из аналогий, ведь любое слово может быть использовано в самых различных контекстах, и в зависимости от контекста меняется его представление, значение, смысл – то есть те подлинные «субстраты», которые и составляют наше мышление.

Проецируя себя на окружающий мир, мы также создаем мнимую реальность. Если бы это было не так, то отношение всех людей ко всем вещам было бы одинаковым, а у отдельного индивидуума оно никогда в жизни не менялось бы. Но ведь так не бывает.

Именно закономерности приводят к появлению идеологий, а любая идеология – страшная штука. Всякая идеология агрессивна и в крайних своих проявлениях стремится к проникновению во все и во вся, это ее «природа». А ведь отказ от идеологии автоматически означает отказ от профилактики преступлений и преступности, но способна ли такой подход принять научная общественность? И случайно ли, что в периоды защиты «традиционных ценностей» проливается гораздо больше крови, чем когда эти самые ценности игнорируются?

7. Закономерности фрустрируют. В этом видится еще одна серьезная проблема соотношения теории и практики. Раз мир развивается по каким-то законам, закономерностям, логичным было бы предположить, что вмешиваться в естественное течение этих законов и закономерностей бессмысленно, достаточно ограничиться лишь их установлением и описанием. Уместно вспомнить «норму преступности» Э. Дюркгейма[205]. После установления закономерностей дальнейшие поиски способов решения проблемы оказываются своего рода «ересью». Впрочем, как ни странно, ситуацию спасает именно то, что в действительности в закономерности мало кто верит.

В заключение этого вводного параграфа хотелось бы отметить, что закономерности всегда будут спутником человека познающего, по крайней мере, в обозримом будущем. Без них результаты научного поиска не смогут получить формализации. Да что там наука, вся наша жизнь пропитана закономерностями. Л. Витгенштейн в середине XX века обращается к человеку с кажущимися странными вопросами: «Как вы знаете, что у вас есть рука, когда вы ее не видите и не рефлексируете, а сразу отвечаете на поставленный вопрос? Вы только что положили книгу в стол, откуда вы знаете, что она сейчас там?»[206].

Закономерность – это инструмент нашего мышления. Должно быть ясно, что проблема не в инструменте (закономерности), а в том, как он используется. Любая закономерность – это маленькая (или большая) идеология, а идеология, как уже было сказано, стремиться к экстраполяции на все сферы жизни человека и общества. Человек для закономерностей или закономерности для человека? – вот главный вопрос, ждущий своего ответа.

С парадигмой современной науки разобрались, настала очередь осмыслить используемую ею методологию с точки зрения достоверности познания существующей реальности.