О девичьем дисканте и матросских суевериях

 

"Слышала я... Слова... Яд... Слова, как камни... Мол, это было мужское

желание - пойти воевать. Разве может женщина убивать?! Это - ненормальные,

не полноценные женщины...

Нет! Тысячу раз нет! Нет, это было человеческое желание. Шла война, я

жила обыкновенной жизнью... Девчоночьей... Но соседка получила письмо - мужа

ранило, лежит в госпитале. Я подумала: "Он ранен, а вместо него кто?" Пришел

один без руки - вместо него кто? Второй вернулся без ноги - вместо него кто?

Я писала, просила, умоляла взять меня в армию. Так мы воспитывались, что без

нас ничего не должно быть в нашей стране. Нас научили ее любить.

Восхищаться. Раз началась война, мы обязаны чем-то помочь. Нужны медсестры,

значит, надо идти в медсестры. Нужны зенитчицы, значит, надо идти в

зенитчицы.

Хотели ли мы на фронте быть похожими на мужчин? Первое время очень

хотели: сделали короткие стрижки, даже походки изменили. А потом нет, шиш!

Потом так захотелось краситься, сахар не ешь, а бережешь, чтобы челочку им

накрахмалить. Мы были счастливы, когда доставали котелок воды вымыть голову.

Если долго шли, искали мягкой травы. Рвали ее и ноги... Ну, понимаете,

травой смывали... Мы же свои особенности имели, девчонки... Армия об этом не

подумала... Ноги у нас зеленые были... Хорошо, если старшина был пожилой

человек и все понимал, не забирал из вещмешка лишнее белье, а если молодой,

обязательно выбросит лишнее. А какое оно лишнее для девчонок, которым надо

бывает два раза в день переодеться. Мы отрывали рукава от нижних рубашек, а

их ведь только две. Это только четыре рукава..."

Клара Семеновна Тихонович, старший сержант, зенитчица

 

"До войны я любила все военное... Мужское... Обращалась в авиационное

училище, чтобы прислали правила приема. Мне шла военная форма. Любила строй,

четкость, отрывистые слова команды. Из училища ответили: "Окончите сначала

десять классов".

Конечно, когда началась война, с моими настроениями я не могла сидеть

дома. Но на фронт меня не брали. Никаким образом, потому что мне шестнадцать

лет. Военком говорил, мол, что подумает о нас враг, если война только

началась, а мы таких детей берем на фронт, девочек несовершеннолетних.

- Врага бить надо.

- Без вас разобьют.

Я убеждала его, что я высокая, что мне никто не даст шестнадцать лет, а

обязательно больше. Стою в кабинете, не ухожу: Напишите восемнадцать, а не

шестнадцать лет". - "Это ты сейчас так говоришь, а потом как меня

вспомнишь?"

А после войны я уже не хотела, вот уже как-то не могла пойти ни по

одной военной специальности. Скорее бы снять с себя все защитное... А к

брюкам у меня до сих пор отвращение, я их не надеваю даже тогда, когда еду в

лес. За грибами, за ягодами. Хотелось носить что-то обыкновенное,

женское..."

Клара Васильевна Гончарова, рядовая, зенитчица

 

"Войну мы почувствовали сразу... Окончили училище и в тот же день у нас

появились "покупатели", так называли тех, кто приезжал из частей, отосланных

на переформирование, за новыми людьми. Это были всегда мужчины, очень

чувствовалось, что они нас жалеют. Мы на них одними глазами смотрели, они на

нас - другими: мы рвались из шеренги вперед, скорей бы нас взяли, заметили,

скорей бы нам себя проявить, а они усталые, они на нас смотрели, зная, куда

нас отправляют. Все понимали.

...Полк наш был мужской, всего двадцать две женщины. Это восемьсот

семидесятый дальнобомбардировочный полк. Взяли дома две-три пары белья,

много не наберешь. Разбомбили нас, остались в чем стоим, в чем убежать

успели. Мужчины пошли на пересыльный пункт, их там переодели. А нам ничего

нет. Дали нам портянки, мы из них трусики, бюстгальтеры пошили. Командир

узнал, нас выругал.

Прошло полгода... И от перегрузок мы перестали быть женщинами... У нас

прекратился... Сбился биологический цикл... Ясно? Очень страшно! Страшно

подумать, что ты уже никогда не будешь женщиной..."

Мария Нестеровна Кузьменко, старший сержант, вооружейница

 

"Мы стремились... Мы не хотели, чтобы о нас говорили: "Ах, эти

женщины!" И старались больше, чем мужчины, мы еще должны были доказать, что

не хуже мужчин. А к нам долго было высокомерное, снисходительное отношение:

"Навоюют эти бабы..."

А как быть мужчиной? Невозможно быть мужчиной. Наши мысли - это одно, а

наша природа - это другое. Наша биология...

Идем... Человек двести девушек, а сзади человек двести мужчин. Жара

стоит. Жаркое лето. Марш-бросок - тридцать километров. Тридцать! Жара

дикая... И после нас красные пятна на песке... Следы красные... Ну, дела

эти... Наши... Как ты тут что спрячешь? Солдаты идут следом и делают вид,

что ничего не замечают... Не смотрят под ноги... Брюки на нас засыхали, как

из стекла становились. Резали. Там раны были, и все время слышался запах

крови. Нам же ничего не выдавали... Мы сторожили: когда солдаты повесят на

кустах свои рубашки. Пару штук стащим... Они потом уже догадывались,

смеялись: "Старшина, дай нам другое белье. Девушки наше забрали". Ваты и

бинтов для раненых не хватало... А не то, что... Женское белье, может быть,

только через два года появилось. В мужских трусах ходили и майках... Ну,

идем... В сапогах! Ноги тоже сжарились. Идем... К переправе, там ждут

паромы. Добрались до переправы, и тут нас начали бомбить. Бомбежка

страшнейшая, мужчины - кто куда прятаться. Нас зовут... А мы бомбежки не

слышим, нам не до бомбежки, мы скорее в речку. К воде... Вода! Вода! И

сидели там, пока не отмокли... Под осколками... Вот оно... Стыд был страшнее

смерти. И несколько девчонок в воде погибло....

Может, первый раз тогда я захотела быть мужчиной... Первый раз...

И вот - Победа. Я первое время иду по улице - и не верю, что Победа. Я

сяду за стол - и не верю, что Победа. Победа!! Наша победа..."

Мария Семеновна Калиберда, сержант, связистка

 

"Освобождали уже Латвию... Мы стояли под Даугавпилсом. Это ночь, я

только прилечь собралась. Слышу, часовой кого-то окликает: "Стой! Кто идет?"

И буквально через десять минут меня зовут к командиру. Захожу в командирскую

землянку, там сидят наши товарищи и какой-то мужчина в штатском. Я хорошо

запомнила этого человека. Все годы видела мужчин только в военном, в

шинелях, а этот был в черном пальто с плюшевым воротником.

- Нужна ваша помощь, - говорит мне этот мужчина. - В двух километрах

отсюда рожает моя жена. Она одна, больше в доме никого нет.

Командир спрашивает:

- Это на нейтральной полосе. Сами знаете -небезопасно.

- Рожает женщина. Я должна ей помочь.

Дали мне пять автоматчиков. Напаковала сумку перевязочного материала,

недавно выдали мне новые фланелевые портянки, тоже взяла с собой. Пошли. Все

время обстреливают - то недолет, то перелет. И лес такой темный, что луны

даже не видно. Наконец появился силуэт какого-то строения. Это оказался

хутор. Когда мы зашли в дом, я увидела женщину. Она лежала на полу, вся в

каких-то старых тряпках. Муж стал сразу завешивать окна. Два автоматчика -

на дворе, два - у дверей, один мне фонариком освещает. Женщина еле

сдерживала стоны, ей очень больно.

Я все время просила ее:

- Потерпите, родненькая. Нельзя кричать. Терпите.

Это же нейтральная полоса. Если противник заметит что-нибудь, то нас

забросают снарядами. Но когда солдаты услышали, что ребенок родился... "Ура!

Ура!" Тихо так, почти шепотом. На передовой родился ребенок!

Принесли воды. Кипятить негде было, обтерла ребеночка холодной.

Завернула в свои портянки. В доме ничего не найти, только старые тряпки, на

которых лежала мать.

И так я пробиралась на этот хутор несколько ночей. Последний раз пришла

перед наступлением и прощаюсь:

- Больше я к вам прийти не смогу. Уезжаю.

Женщина о чем-то спросила мужа по-латышски. Он перевел мне:

- Жена спрашивает, как вас зовут?

- Анна.

Женщина опять что-то сказала. И муж снова перевел:

- Она говорит, что очень красивое имя. И в вашу честь мы назовем свою

дочь Анной.

Женщина немного приподнялась - встать она еще не могла - и протянула

мне красивую перламутровую пудреницу. Это была, видно, ее самая дорогая

вещь. Я открыла пудреницу, и этот запах пудры ночью, когда кругом стреляют,

рвутся снаряды... Это было что-то такое... Я и теперь плакать хочу... Запах

пудры, эта перламутровая крышечка... Маленький ребенок... Девочка... Что-то

такое домашнее, что-то из настоящей женской жизни..."

Анна Николаевна Хролович, гвардии лейтенант, фельдшер

 

"Женщина на флоте... Это было что-то запретное, даже неестественное.

Считалось, что она приносит несчастье на корабле. Сама я родом из-под

Фастова, в нашем селе до смерти маму дразнили бабы: кого ты родила - девку

или парня? А я писала самому Ворошилову, чтобы меня приняли в Ленинградское

артиллерийско-техническое училище. И только по его личному распоряжению меня

туда приняли. Единственную девчонку.

Окончила училище, все равно хотели оставить на суше. Тогда я перестала

признаваться, что я женщина. Спасала украинская фамилия "Руденко". Но один

раз все-таки выдала себя. Драила палубу, вдруг слышу шум, обернулась: матрос

прогоняет кошку, неизвестно, как она попала на корабль, где, наверное, еще

от первых мореплавателей осталось суеверие, что кошки и женщины приносят в

море несчастье. Кошке не хотелось покидать корабль, и она выделывала такие

финты, что ей бы позавидовал футболист мирового класса. На корабле - смех.

Но в тот момент, когда кошка чуть не свалилась в воду, я испугалась и

закричала. И, видно, это был такой девичий дискант, что мужской смех разом

прекратился. Установилась тишина.

Слышу голос командира:

- Вахтенный, на корабль проходила женщина?

- Никак нет, товарищ командир.

Тут вторая паника - на корабле женщина.

...Я была первая женщина, кадровый офицер Военно-Морского флота. В

войну вооружала корабли, морскую пехоту. Тогда и появилось в английской

прессе, что какое-то непонятное создание - не то мужчина, не то женщина -

воюет у русских во флоте. И, мол, эту "леди с кортиком" никто замуж не

возьмет. Меня замуж не возьмет?! Нет, ошибаешься, господин хороший, возьмет,

самый красивый офицер...

Я была счастливой женой и осталась счастливой матерью и бабушкой. Не

моя вина, что муж погиб на войне. А флот я любила и люблю всю жизнь..."

Таисия Петровна Руденко-Шевелева, капитан, командир роты Московского

флотского экипажа, ныне подполковник в отставке

 

"Я работала на заводе... На цепном заводе в нашей деревне Михальчиково

Кстовского района Горьковской области. Как только стали призывать мужчин и

отправлять их на фронт, меня поставили на станок выполнять мужскую работу.

Оттуда перевели в горячий цех молотобойцем, где ковали корабельные цепи.

Просилась на фронт, но заводское начальство под разными предлогами

задерживало меня на заводе. Тогда я написала в райком комсомола и в марте

сорок второго получила призывную повестку. Нас уходило несколько девушек,

провожать вышла вся деревня. Тридцать километров до Горького шли пешком, а

там нас распределили по разным частям. Меня направили в семьсот восемьдесят

четвертый зенитный, артиллерийский полк среднего калибра.

Скоро назначили первым номером-наводчиком. Но мне и этого мало, я

хотела стать заряжающим. Правда, эта работа считалась чисто мужской: надо

было поднимать шестнадцатикилограммовые снарядамы и вести интенсивный огонь

с темпом пять секунд в залпе. Только не зря я работала молотобойцем. Через

год мне присвоили звание младшего сержанта и назначили командиром второго

орудия, в котором были две девушки и четверо мужчин. От сильного огня стволы

орудий накалялись докрасна и становилось опасно стрелять, приходилось,

вопреки всем правилам, охлаждать их смоченными водой одеялами. Орудия не

выдерживали, а люди выдерживали. Я - выносливая, сильная девушка, но знаю,

что на войне была способна на большее, чем в мирной жизни. Даже физически.

Откуда-то поднимались неизвестные силы...

Услышав по радио о Победе, я подняла расчет по тревоге и подала свою

последнюю команду:

- Азимут - пятнадцать ноль-ноль. Угол возвышения - десять ноль.

Взрыватель сто двадцать, темп десять!

Сама подошла к замку и начала салютовать четырьмя снарядами в честь

нашей Победы после четырех лет войны.

На выстрелы выбежали все, кто был на позиции батареи, а также комбат

Слатвинский. За самовольство он при всех приказал посадить меня под арест,

но потом отменил свое решение. И мы все вместе салютовали теперь уже из

личного оружия, обнимались и целовались. Пили водку, пели песни. А потом

плакали всю ночь и весь день..."

Клавдия Васильевна Коновалова, младший сержант, командир зенитного

орудия

 

"У меня на плечах ручной пулемет... Я никогда не скажу, что он тяжелый.

Кто меня тогда вторым номером оставит? Неполноценный боец, надо заменить.

Отошлют на кухню. А это стыдно. Не дай бог всю войну пробыть на кухне. Я бы

плакала...

- Женщин посылали на задания наравне с мужчинами?

- Нас старались беречь. Надо было проситься на боевое задание или

заслужить. Проявить себя. Нужна была смелость, отчаянность в характере для

такого дела. А на это все-таки не каждая девчонка была способна. Работала у

нас на кухне Валя. Она такая мягкая, застенчивая, ее с винтовкой и не

представишь. В крайнем случае она бы, конечно, стреляла, но на задания она

не рвалась. Я? Я рвалась. Я мечтала1!

А в школе была тихая девочка... Незаметная..."

Галина Ярославовна Дубовик, партизанка двенадцатой кавалерийской

партизанской бригады имени Сталина

 

"Приказ: прибыть на место через двадцать четыре часа... Направление - в

полевой передвижной госпиталь семьсот тринадцать...

Помню, что явилась в госпиталь в черном маркизетовом платье и

босоножках, а сверху на мне была плащ-накидка мужа. Сразу выдали военное

обмундирование, но я его отказалась получать: все было на три-четыре номера

больше моего размера. Начальнику госпиталя доложили, что я не подчиняюсь

военной дисциплине. Он никаких мер предпринимать не стал, мол, подождем,

через несколько дней переоденется сама.

Через несколько дней мы переезжали в другое место, и нас очень бомбили.

Прятались мы в картофельном поле, а перед этим был дождь. Можете себе

представить, во что превратилось мое маркизетовое платье и какими стали

босоножки? На следующий день я уже оделась солдатом. В полном

обмундировании...

Так начался мой военный путь... До Германии...

В сорок втором году в первых числах января мы вошли в село Афоневка

Курской области. Стояли сильные морозы. Два школьных здания были битком

набиты ранеными: лежали на носилках, на полу, на соломе. Не хватало машин и

бензина, чтобы вывезти всех в тыл. Начальник госпиталя принял решение

организовать конный обоз из Афоневки и соседних сел. Наутро обоз пришел.

Управляли лошадьми исключительно женщины. На санях лежали домотканые одеяла,

кожухи, подушки, у некоторых - даже перины. До сих пор не могу вспомнить без

слез, как это было... Эти сцены... Каждая женщина выбрала себе своего

раненого, стала готовить в путь и тихонько причитать: "Сыночек

родименький!", "Ну, мой миленький", "Ну, мой хорошенький!" Каждая захватила

с собой немного домашней еды, вплоть до теплой картошки. Они укутывали

раненых в свои домашние вещи, осторожно укладывали в сани. До сих пор стоит

у меня в ушах эта молитва, это тихое бабье причитание: "Ну, мой миленький",

"Ну, мой хорошенький..." Жаль, даже мучит совесть, что тогда мы не спросили

фамилий у этих женщин.

Еще я запомнила, как мы двигались по освобожденной Белоруссии и в

деревнях совсем не встречали мужчин. Встречали нас одни женщины. Одни

женщины остались..."

Елена Ивановна Варюхина, медсестра