О Родине, Сталине и красном ситце

 

 

"Это была весна...

Гибли молодые ребята, они гибли весной... В марте, апреле... Запомнила,

что весной, в пору, когда сады цвели и все ждали победу, хоронить людей было

тяжелее всего. Даже если это вам уже говорили, еще раз запишите. Сильно

помнится...

Два с половиной года я была на фронте. Тысячи перевязок сделали мои

руки, тысячи ран промыли... Перевязывала и перевязывала... Однажды пошла

переменить косынку, прислонилась к оконной раме и забылась. Очнулась и

чувствую себя отдохнувшей. Встречает меня врач и начинает ругать. Я ничего

не понимаю... Он ушел, но перед этим дал мне два наряда вне очереди, и моя

напарница мне объяснила, в чем дело: я отсутствовала больше часа.

Оказывается, я уснула.

Сейчас здоровья мало, нервы плохие. А когда спрашивают: "Какие у вас

награды", - стесняюсь признаться, что нет у меня наград, не успели меня

наградить. И, может быть, потому не успели, что много нас было на войне и

каждый делал, что мог... Что было в его силах... Разве можно было наградить

всех? Но есть у нас всех самая большая награда - 9 Мая. День Победы!

Я помню необычную смерть... Никто тогда не разобрался, не до того

было... А я вспоминаю... У нас умер один капитан в первый день, когда мы

ступили на немецкую землю. У него, мы знали, вся семья погибла в оккупации.

Это был храбрый человек, он так ждал... Он боялся, чтобы не погибнуть

раньше. Не дожить до того дня, когда он увидит их землю, их несчастье, их

горе. Как они плачут, как они страдают... Увидит разбитые камни вместо их

домов... Умер он просто так, не раненый, ничего. Дошел, посмотрел " и умер.

Я и теперь иногда вспомню: почему он умер?"

Тамара Ивановна Кураева, медсестра

 

"Я попросилась на передовую с поезда... Сразу... Шла часть - я к ней. В

то время у меня было такое понятие, что с передовой я хоть на день, но

раньше домой приду, чем из тыла. Маму дома оставила. Наши девчата и сейчас

вспоминают: "Она не хотела в санроте быть". И правда, приду в санроту,

помоюсь, белье какое-то возьму - и обратно в свой окоп. На передовые

позиции. О себе не думала. Ползешь, бежишь... Вот только запах крови... К

запаху крови я привыкнуть не могла...

После войны в родильном отделении устроилась акушеркой - но мало там

задержалась. Мало... Коротко... У меня аллергия к запаху крови, просто не

принимал ее организм. Столько я этой крови на войне видела, что больше уже

не выдерживала. Больше организм ее не принимал. Ушла из "родилки", ушла на

"Скорую помощь". У меня крапивница была, я задыхалась.

А пошила из красной материи блузку, по рукам у меня через день

расползлись какие-то пятна. Волдыри. Ни красного ситца, ни красных цветов -

роз или гвоздик, мой организм не принимал. Ничего красного, ничего цвета

крови... У меня и сейчас ничего красного в доме нет. Не найдешь.

Человеческая кровь очень яркая, ни в природе, ни у художников на картинах я

не встречала такого яркого цвета. Сок граната немного похожий, и то не

совсем. Спелого граната..."

Мария Яковлевна Ежова, гвардии лейтенант, командир санвзвода

 

"Ох-ох-ох... Ха-ха-ха... Все охают и ахают, какая я цветная.

Разукрашенная. Я и на войне была такая. Не военная. Разные бирюльки на

мне... Хорошо, что командир у нас был, как сейчас сказали бы, демократ. Не

из казармы, а из университета. Представьте себе, доцент. С хорошими

манерами. В то время... Редкая птица... Редкая птица к нам залетела...

Я люблю кольца, пусть недорогие, но чтобы много, на обеих руках. Люблю

хорошие духи. Модные. Всякие побрякушки. Разные и много. В нашей семье

всегда смеялись: "Что нашей сумасшедшей Ленке подарить на день рождения?

конечно, колечко". После войны первое колечко брат выпилил мне из консервной

банк. А кулон точил-точил и выточил из бутылочного стекла, из зеленого

кусочка. Еще один - из светло-коричневого.

Все на себя цепляю, как сорока, все блестящее. Никто не верит, что я

была на войне. Сама уже не верю. И в эту самую минуту, когда с тобой сидим и

разговариваем. не верю. А в шкатулке лежит орден Красной Звезды... Самый

нарядный орден... Правда, красивый? Его мне специально дали. Ха-ха-ха...

Если серьезно... Для истории, да? Эта штука у тебя пишет... Значит, для

истории... Скажу так: если не быть женщиной, то на войне не выжить. Я

никогда не завидовала мужчинам. Ни в детстве, ни в юности. Ни на войне. Я

всегда рада была, что я женщина. Говорят, что оружие - автомат, пистолет -

красивое, в нем много человеческой мысли, страсти, а для меня оно никогда не

было красивым. Я видела, с каким восхищением мужчины смотрят на хороший

пистолет, мне это было непонятно. Я - женщина.

Почему я осталась одна? Женихи у меня были. Хватало женихов... Но вот

одна... Сама себя веселю. Все подруги у меня молодые. Я люблю молодость. Я

старости боюсь больше, чем войны. Ты поздно пришла... Я сейчас о старости

думаю, а не о войне...

А штука твоя пишет, да? Для истории, да?"

Елена Борисовна Звягинцева, рядовая, вооружейница

 

"Я - дома... Дома все живы... Мама спасла всех: дедушку с бабушкой,

сестричку и брата. И я вернулась...

Через год приехал наш папа. Папа вернулся с большими наградами, я

привезла орден и две медали. Но у нас в семье было поставлено так: главная

героиня - мама. Она всех спасла. Спасла семью, спасла дом. У нее была самая

страшная война. Папа никогда не надевал ни ордена, ни орденские колодки, он

считал, что козырять ему перед мамой стыдно. Неловко. У мамы же нет

наград...

Никого так в жизни я не любила, как свою маму..."

Рита Михайловна Окуневская, рядовая, минер

 

"Я вернулась другая... У меня долго были ненормальные отношения со

смертью. Странные, я бы так сказала...

В Минске пустили первый трамвай, и я в этом трамвае ехала. И вдруг

трамвай остановился, все кричат, женщины плачут: "Человека убило! Человека

убило!" А я одна сижу в вагоне, я понять не могу, почему все плачут. У меня

не было такого чувства, что это страшно. Столько убитых на фронте видела...

Я не реагировала. Я привыкла жить среди них. Убитые всегда рядом... Возле

них курят, едят. Разговаривают. Они не где-то там, не в земле, как в мирной

жизни, а всегда здесь. С нами.

А потом вернулось это чувство, опять стало страшно, если увижу мертвого

человека. В гробу. Через несколько лет ко мне это чувство вернулось. Я стала

нормальная... Похожая на других..."

Бэлла Исааковна Эпштейн, сержант, снайпер

 

"Случай довоенный...

Я была в театре. Во время антракта, когда загорелся свет, я увидела...

Все его увидели... Поднялся шквал аплодисментов. Гром! В правительственной

ложе сидел Сталин. У меня был арестован отец, исчез в лагерях старший брат,

несмотря на это я почувствовала такой восторг, что у меня хлынули слезы из

глаз. Я замирала от счастья! Весь зал... Весь зал встал! Стоял и аплодировал

десять минут.

Такая я приехала на войну. Воевать. А на войне я услышала тихие

разговоры... Ночью раненые курят в коридоре. Кто спит, а кто не спит.

Говорили о Тухачевском, о Якире... Исчезли тысячи! Миллионы людей! Куда?

Украинцы рассказывали... Как их в колхозы загоняли... Усмиряли... Как Сталин

организовал голод, называли они его сами - голодомор. Во время голода

вымирали целые деревни. Хоронить было некому. Обезумевшие матери ели своих

детей... А земля там такая богатая, что посадишь прутик, верба вырастет.

Пленные немцы ее в посылки насыпали и домой отправляли. Такая она жирная,

эта земля. Метр чернозема. Плодородного слоя. Разговоры были тихие...

Вполголоса... Никогда таких разговоров не было в группе, а всегда, если два

человека. Третий лишний, третий донесет...

Анекдот расскажу... Расскажу, чтобы не заплакать. Значит, так... Ночь.

Барак. Заключенные лежат и разговаривают. Спрашивают друг друга: "За что

посадили?" Один говорит - за правду, второй - из-за отца... А третий

отвечает: "За лень". Как?! Все удивляются. Рассказывает: "Сидели вечером в

одной компании и рассказывали анекдоты. Домой вернулись поздно. Жена

спрашивает: "Сейчас пойдем донесем или утром?" - "Давай утром. Спать охота".

А утром за нами пришли..."

Смешно. А смеяться не хочется. Плакать надо. Плакать.

После войны... Все ждали родных с войны, а мы с мамой ждали их из

лагеря. Из Сибири... Как же! Мы победили, мы доказали свою верность, свою

любовь. Теперь нам поверят.

Брат вернулся в сорок седьмом, а папу мы не нашли... Недавно я ездила к

своим фронтовым подругам на Украину. Живут они в большом селе под Одессой.

Стоят посреди села два обелиска: полсела умерло от голода, и полсела погибло

в войну. А как в России сосчитать? Еще люди живы, идите и спрашивайте.

Таких. как ты, моя девочка, на нашу историю надо сотни. Чтобы описать все

наши страдания. Наши бессчетные слезы. Моя ты девочка..."

Наталья Александровна Куприянова, хирургическая медсестра

 

 

"Вдруг страшно захотелось жить..."

 

Я думала - мой путь окончен...

А телефон звонит и звонит. Записываю новые адреса, получаю новые

письма. Мы снова назначаем друг другу встречи.

Никто не повторяется. У каждой из них - свой голос. Как в хоре. Я

понимаю, что пишу книгу длиной в человеческую жизнь...

 

Тамара Степановна Умнягина, гвардии младший сержант, санинструктор:

"Ах, моя ты бриллиантовая...

Всю ночь вспоминала, собирала в памяти...

Прибежала я в военкомат: юбочка у меня из рогожки, на ногах

прорезиненные белые тапочки, они, как туфельки, с застежкой, это была мода

из мод. Вот на мне эта юбочка, тапочки - попросилась на фронт, направили.

Села на какую-то машину. Добралась до части, это стрелковая дивизия, она под

Минском стояла, а мне говорят, что не надо, мол, стыдно мужчинам, если

семнадцатилетние девчонки будут воевать. И в таком духе, что врага скоро

разобьем, иди, девочка, к маме. Я, конечно, расстроилась, что не берут на

войну. И что я делаю? Иду к начальнику штаба, а у него сидит тот полковник,

который мне отказал, и я говорю: "Товарищ начальник еще выше, разрешите не

послушаться товарища полковника. Я все равно домой не вернусь, буду с вами

отступать. Куда я пойду - немцы уже близко". Так меня все и звали потом:

"Товарищ начальник еще выше". Это был седьмой день войны. Стали мы

отступать...

Скоро кровью умылись. Раненых было очень много, но они такие тихие, они

так терпели, они так хотели жить. Все хотели дожить до победного дня. Ждали:

вот-вот... Помню, у меня все пропитывалось кровью - до, до, до... Тапочки

мои порвались, уже шла босиком. Что я видела? Под Могилевом бомбят станцию.

И там состав с детьми. Их стали выбрасывать в окна вагонов, маленькие дети -

три-четыре годика. Недалеко лес, вот они бегут в тот лес. Тут же пошли

немецкие танки, и танки пошли по детям. Ничего от этих детей не осталось...

От этой картины и сегодня можно сойти с ума. Но в войну люди выдерживали, с

ума они сходили после войны. Болели после войны. А в войну язвы желудка

зарубцовывались. В снегу спишь, шинелька слабая, а наутро даже насморка нет.

Потом попала наша часть в окружение. У меня столько раненых, и ни одна

машина не хочет останавливаться. А немцы идут по пятам, вот-вот замкнут нас

в кольцо. Тогда один раненый лейтенант дает мне свой пистолет: "Умеешь

стрелять?" Откуда я умею? Я только вижу, как стреляют. Но я взяла пистолет и

пошла с ним на дорогу останавливать машины. Там первый раз выругалась. Как

мужик. Хорошим многоэтажным матом... Все машины мимо... Первый раз

выстрелила в воздух... Знаю, что раненых на руках не сможем забрать. Не

унесем. Они просят: "Ребята, добейте. Не оставляйте нас так". Второй

выстрел... Прошила кузов... "Дура!! Ты научись сначала стрелять".

Затормозили. Помогли погрузить.

Но самое страшное было впереди, самое страшное - это Сталинград. Какое

там поле боя? Это город - улицы, дома, подвалы. Попробуй вытащить оттуда

раненого! У меня тело было сплошной синяк. И брюки у меня все в крови.

Полностью. Старшина нас ругал: "Девочки, больше нет брюк, и не просите". А у

нас брюки засохнут и стоят, от крахмала так не стоят, как от крови,

порезаться можно. Пятнышка чистого нет, весной сдавать нечего. Горело все,

на Волге, например, горела даже вода. Даже зимой река не замерзала, а

горела. Все горело... В Сталинграде не было ни одного грамма земли, не

пропитанного человеческой кровью. Русской и немецкой. И бензином...

Смазочным маслом... Там все поняли, что отступать дальше некуда, нельзя нам

отступать: или погибнем все - страна, русский народ - или победим. Это всем

стало ясно, наступил такой момент. Вслух не говорили, но каждый понимал.

Генерал и солдат понимал...

Прибывает пополнение. Молодые такие, красивые ребята. И через день-два

все погибают, никого нет. Я уже начинала бояться новых людей. Боялась их

запоминать, их лица, их разговоры. Потому что вот они приехали, и вот их уже

нет. Два-три дня... Это же сорок второй год - самый тяжелый, самый трудный

момент. Был случай, когда из трехсот человек нас осталось к концу дня

десять. И когда нас столько осталось, когда стихло, мы стали целоваться,

плакать, что мы вдруг живы. Родные все друг другу. Породнились.

На твоих глазах человек умирает... И ты знаешь, видишь, что ничем не

можешь ему помочь, у него минуты остались. Целуешь его, гладишь его,

ласковые слова ему говоришь. Прощаешься с ним. Ну, ничем ты ему больше не

можешь помочь... Эти лица у меня вот и сейчас в памяти. Я вижу их -

всех-всех ребят. Почему-то вот годы прошли, а хотя бы кого-то забыть, хотя

бы одно лицо. Ведь никого не забыла, всех помню... Всех вижу... Нам хотелось

самим им могилки сделать, своими руками, но это тоже не всегда получалось.

Мы уходили, а они оставались. Бывало, забинтуешь всю голову, а он у тебя под

бинтами умер. И его хоронят с забинтованной головой. Другой, если он на поле

боя погиб, он хотя бы в небо смотрел. Или умирает и просит: "Закрой мне

глаза, сестричка, только аккуратно". Город разрушен, дома - это, конечно,

страшно, но когда люди лежат, молодые мужчины... Ты не можешь отдышаться, ты

бежишь... Спасаешь... Кажется, что сил уже нет, больше, чем на пять минут,

их у тебя уже не хватит... Но ты бежишь... Март, первая вода под ногами...

Валенки надевать нельзя, а я натянула и пошла. Целый день в них ползала, к

вечеру они стали такие мокрые, что не могла их снять. Пришлось резать. И не

заболела... Поверишь, моя бриллиантовая?

Когда в Сталинграде кончились бои, нам дали задание вывозить самых

тяжелых раненых на пароходах, баржах в Казань, в Горький. Это уже весна,

март - апрель. Но столько еще находили раненых, они были в земле - в окопах,

землянках, подвалах... Их было так много, я передать не могу. Это был ужас!

Мы всегда думали, когда выносили раненых с поля боя, что их уже не осталось,

всех отправили, в Сталинграде самом их нет, а когда все кончилось, то их

оказалось столько, что не верилось... Не вообразить... На том пароходе, где

я ехала, собрали тех, кто без рук, без ног, сотни заболевших туберкулезом.

Мы должны были их лечить, уговаривать тихими словами, успокаивать улыбкой.

Когда нас посылали, то обещали, что вот отдохнете, мол, от боев, это как бы

даже в благодарность, в поощрение было. А оказалось, что это даже страшнее,

чем сталинградский ад. Там с поля боя ты вытащила человека, оказала ему

какую-то помощь, отдала - у тебя уверенность: теперь хорошо, его увезли.

Идешь, ползешь за следующим. А тут они все время на твоих глазах... Там они

хотят жить, они рвутся жить: "Скорее, сестричка! Скорее, милая!" А тут они

отказываются есть, хотят умереть. Они сбрасывались с парохода. Мы их

сторожили. Охраняли. Я возле одного капитана даже ночами сидела - у него не

было обеих рук, он хотел с собой покончить. И один раз другую сестричку не

предупредила, на несколько минут вышла, и он бросился за борт...

Привезли мы их в Усолье, это под Пермью. Там уже стояли новые

чистенькие домики, все специально для них. Как пионерский лагерь... Мы их на

носилках несем, а они землю зубами рвут. Кажется, ну взяла бы любого в

мужья. На руках бы его носила. Возвращаемся на пароходе назад, пустые,

отдохнуть можно, а мы не спим. Девчонки лежат-лежат, а потом как завоют. Мы

сидели и каждый день писали им письма. Распределили, кто кому пишет.

Три-четыре письма в день.

И вот такая мелочь. Я после этой поездки стала прятать в бою свои ноги

и лицо. У меня были красивые ноги, я так боялась, что их изуродуют. И за

лицо боялась. Вот такая деталь...

После войны я несколько лет не могла отделаться от запаха крови, он

преследовал меня долго-долго. Стану стирать белье - слышу этот запах, стану

варить обед - опять слышу. Подарил мне кто-то красную блузочку, а тогда же

это такая редкость, материала не хватало, но я ее не носила, потому что она

красная. Вот этот цвет я воспринимать уже была не способна. Не могла ходить

в магазины за продуктами. В мясные отделы. Особенно летом... И видеть

куриное мясо, понимаешь, оно очень похоже... Такое же белое, как

человеческое... У меня муж ходил... Летом совсем не могла оставаться в

городе, старалась хоть куда-то уехать. Как только лето, мне кажется, что

сейчас начнется война. Когда солнце нагревало все: деревья, дома, асфальт, -

все это запах имело, все пахло для меня кровью. Что бы я ни ела, ни пила, не

могла отделаться от этого запаха! Даже чистое белье постелю, а оно мне

кровью пахнет...

...Майские дни сорок пятого... Помню, что мы много фотографировались.

Были очень счастливы... Девятого мая - все кричат: "Победа! Победа!" Солдаты

катались по траве - Победа! Били чечетку. Ай-да-я-я-я...

Стреляли... Что у кого есть, из того стреляли...

- Сейчас же прекратить стрелять! - приказывает командир.

- Все равно патроны останутся. Зачем они? - не понимали мы.

Что бы кто ни говорил, я слышала одно слово - Победа! И вдруг страшно

захотелось жить! А как красиво мы все начнем сейчас жить! Надела все свои

награды и попросила, чтобы меня сфотографировали. Почему-то хотелось среди

цветов. Сфотографировалась в какой-то клумбе.

Седьмого июня у меня было счастье, была моя свадьба. Часть устроила нам

большой праздник. Мужа я знала давно: он был капитан, командовал ротой. Мы с

ним поклялись, если останемся жить, то поженимся после войны. Дали нам месяц

отпуска...

Мы поехали в Кинешму, это Ивановская область, к его родителям. Я ехала

героиней, я никогда не думала, что так можно встретить фронтовую девушку. Мы

же столько прошли, столько спасли матерям детей, женам мужей. И вдруг... Я

узнала оскорбление, я услышала обидные слова. До этого же кроме как:

"сестричка родная", "сестричка дорогая", ничего другого не слышала. А я не

какая-нибудь была, я была красивенькая. Мне дали новую форму.

Сели вечером пить чай, мать отвела сына на кухню и плачет: "На ком ты

женился? На фронтовой... У тебя же две младшие сестры. Кто их теперь замуж

возьмет?" И сейчас, когда об этом вспоминаю, плакать хочется. Представляете:

привезла я пластиночку, очень любила ее. Там были такие слова: и тебе

положено по праву в самых модных туфельках ходить... Это о фронтовой

девушке. Я ее поставила, старшая сестра подошла и на моих глазах разбила,

мол, у вас нет никаких прав. Они уничтожили все мои фронтовые фотографии...

Ах, моя ты бриллиантовая, слов для этого нет... Не имею я слов...

Питались тогда по литерам, такие карточки. Мы с мужем сложили свои

литеры и поехали их отоваривать. Пришли, это склад специальный, там уже

очередь, мы стали и ждем. И вот подходит моя очередь, как вдруг мужчина,

который стоял за прилавком, перескакивает через него - и ко мне, целовать

меня, обнимать и кричит: "Ребята! Ребята! Я ее нашел. Я ее увидел. Так хотел

встретить, так хотел найти. Ребята, это она меня спасла!" И муж мой рядом

стоит. А это раненый, я его из огня вытащила. Из-под обстрела. Он меня

запомнил, а я? Я разве всех запомню, их сколько было! Другой раз на вокзале

инвалид встретил: "Сестра! - узнал. И плачет: - Думал, встречу, на колени

стану..." А ноги одной у него нет...

Хватило нам, фронтовым девчонкам. И после войны досталось, после войны

у нас была еще одна война. Тоже страшная. Как-то мужчины оставили нас. Не

прикрыли. На фронте по-другому было. Ползешь - летит осколок или пуля...

Ребята берегут... "Ложись, сестричка!" - Крикнет кто-нибудь и сам на тебя

падает, собой закрывает. И пуля уже его... Он - мертвый или раненый. Меня

три раза так спасали.

Из Кинешмы мы вернулись снова в часть. Приезжаем и узнаем, что наша

часть не расформировывается, мы будем разминировать поля. Колхозам надо дать

землю. Для всех война кончилась, а для саперов еще продолжалась. А матери

уже знают, что Победа... И травы стоят высокие-высокие, но все постарело за

войну, не пролезть, а кругом мины, бомбы. Но людям нужна земля, и мы

торопились. И каждый день погибают твои товарищи. Каждый день после войны

нужно было хоронить... Так много людей мы оставили там, в полях... Так

много... Уже сдадим землю колхозу, пойдет трактор, где-то одна мина

спряталась, были и противотанковые, и трактор взрывается, и тракторист

взрывается. А тракторов-то не так много. И мужчин не так много осталось. И

видеть эти вот слезы в деревне уже после войны... Бабы ревут... Дети

ревут... Помню, был у нас солдат... Под Старой Руссой, забыла деревню, он

был сам оттуда, пошел разминировать свой колхоз, свое поле и там погиб. Вот

эта деревня его там хоронила. Он всю войну провоевал, четыре года, а после

войны погиб на своей родине, на родном поле.

Я как только стану рассказывать, так переболею. Рассказываю, а у меня

внутри студень, все дрожит. Снова все вижу, представляю: как лежат убитые -

у них рты раскрыты, что-то кричали и не докричали, кишки вывернуты. Дров

меньше видела, чем убитых... А как страшно! Как страшно в рукопашной, где

человек на человека со штыком идет... Голым штыком. Начинаешь заикаться,

несколько дней слово выговорить правильно не можешь. Теряешь речь. Разве это

поймет тот, кто там не был? А как рассказать? С каким лицом? Ну, ты ответь

мне - с каким лицом это надо вспоминать? Другие как-то могут... Способны...

А я " нет. Плачу. А это надо, надо, чтобы осталось. Надо передать. Где-то в

мире должен сохраниться наш крик. Наш вопль...

Я всегда жду наш праздник. День Победы... Жду и боюсь его. Несколько

недель специально собираю белье, чтобы много было белья, и целый день

стираю. Я должна быть чем-то занята, я должна весь день чем-то отвлекаться.

А когда мы встречаемся, нам носовых платков не хватает - вот что такое наши

фронтовые встречи. Море слез... Я не люблю военных игрушек, детских военных

игрушек. Танки, автоматы... Кто это придумал? Мне переворачивает душу... Я

никогда не покупала и не дарила детям военных игрушек. Ни своим, ни чужим.

Однажды в дом кто-то принес военный самолетик и пластмассовый автомат. Тут

же выбросила на помойку... Немедленно! Потому что человеческая жизнь - это

такой дар... Великий дар! Сам человек не хозяин этому дару...

Знаете, какая в войну была у нас всех мысль? Мы мечтали: "Вот, ребята,

дожить бы... После войны какие это будут счастливые люди! Какая счастливая,

какая красивая наступит жизнь. Люди, которые пережили столько, они будут

друг друга жалеть. Любить. Это будут другие люди". Мы не сомневались в этом.

Ни на капельку.

Моя ты бриллиантовая.... Люди по-прежнему ненавидят друг друга. Опять

убивают. Это самое мне непонятное... И кто это? Мы... Мы это...

Под Сталинградом... Тащу я двух раненых. Одного протащу - оставляю,

потом - другого. И так тяну их по очереди, потому что очень тяжелые раненые,

их нельзя оставлять, у обоих, как это проще объяснить, высоко отбиты ноги,

они истекают кровью. Тут минута дорога, каждая минута. И вдруг, когда я

подальше от боя отползла, меньше стало дыма, вдруг я обнаруживаю, что тащу

одного нашего танкиста и одного немца... Я была в ужасе: там наши гибнут, а

я немца спасаю. Я была в панике... Там, в дыму, не разобралась... Вижу:

человек умирает, человек кричит... А-а-а... Они оба обгоревшие, черные.

Одинаковые. А тут я разглядела: чужой медальон, чужие часы, все чужое. Эта

форма проклятая. И что теперь? Тяну нашего раненого и думаю: "Возвращаться

за немцем или нет?" Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет.

От потери крови... И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих...

Это же Сталинград... Самые страшные бои. Самые-самые. Моя ты

бриллиантовая... Не может быть одно сердце для ненависти, а второе - для

любви. У человека оно одно, и я всегда думала о том, как спасти мое сердце.

После войны долго боялась неба, даже поднять голову к небу. Боялась

увидеть вспаханную землю. А по ней уже спокойно ходили грачи. Птицы быстро

забыли войну..."

 

1978-2004

СОДЕРЖАНИЕ

 

 

У войны -- не женское лицо

 

Человек больше войны

(из дневника книги)

"Не хочу вспоминать..."

"Подрастите, девочки... Вы еще зеленые..."

"Одна я вернулась к маме..."

"В нашем доме две войны живут..."

"Телефонная трубка не стреляет..."

"Нас награждали маленькими медалями..."

"Это была не я..."

"Я эти глаза и сейчас помню..."

"Мы не стреляли..."

"Требовался солдат... А хотелось быть еще красивой..."

"Барышни! А вы знаете: командир саперного взвода

живет только два месяца..."

"Только поглядеть один раз..."

"Про бульбу дробненькую..."

"Мама, что такое -- папа?"

"И она прикладывает руку туда, где сердце..."

"Вдруг страшно захотелось жить..."

 

 

Популярность: 114, Last-modified: Fri, 20 Jan 2006 09:23:41 GMT