О безмолвии ужаса и красоте вымысла

 

"Разве я найду такие слова? О том, как я стреляла, я могу рассказать. А

о том, как плакала, нет. Это останется невысказанным. Знаю одно: на войне

человек становится страшным и непостижимым. Как его понять?

Вы - писательница. Придумайте что-нибудь сами. Что-нибудь красивое. Без

вшей и грязи, без блевотины... Без запаха водки и крови... Не такое

страшное, как жизнь..."

Анастасия Ивановна Медведкина, рядовая, пулеметчица

 

"Не знаю... Нет, я понимаю, о чем вы спрашиваете, но мне не хватает

моего языка... Мой язык... Как описать? Надо... Чтобы... Душил спазм, как он

душит меня: ночью лежу в тишине и вдруг вспомню. Задыхаюсь. В ознобе. Вот

так...

Где-то есть эти слова... Нужен поэт... Как Данте..."

Анна Петровна Калягина, сержант, санинструктор

 

"Бывает, услышу музыку... Или песню... Женский голос... И там найду то,

что я тогда чувствовала. Что-то похожее...

А смотрю кино о войне - неправда, книгу читаю - неправда. Ну, не то...

Не то получается. Сама начинаю говорить - тоже не то. Не так страшно и не

так красиво. Знаете, какое красивое бывает на войне утро? Перед боем... Ты

смотришь и знаешь: оно может быть у тебя последним. Земля такая красивая...

И воздух... И солнышко..."

Ольга Никитична Забелина, военный хирург

 

"В гетто мы жили за колючей проволокой... Я даже помню, что это

случилось во вторник, почему-то я потом обратила внимание на то, что это был

вторник. Вторник... Число и месяц не помню. Но это был вторник... Случайно

подошла к окну... На скамейке напротив нашего дома сидели мальчик и девочка

и целовались. Я была потрясена. Кругом погромы, расстрелы. А они целуются...

У меня - потрясение. Потрясение от этой мирной картины...

С другого конца улицы, наша улица была короткая, показался немецкий

патруль. Они тоже все увидели, у них отличный обзор. Я ничего не успела

сообразить... Конечно, не успела... Крик. Грохот. Выстрелы... Я... Никаких

мыслей... Не успела... Первое чувство - страх... Я только увидела, что

мальчик и девочка р-раз встали и вот уже падают. Они упали вместе.

А потом... День прошел, второй... Третий... У меня мысль крутится и

крутится. Это же надо понять: они целовались не дома, а на улице. Почему?

Они хотели так умереть... Конечно... Знали, что все равно погибнут в гетто,

и хотели умереть по-другому. Конечно, это любовь. А что - другое? Что может

быть другое... Только любовь...

Рассказала вам... Ну, это же правда, получилось - красиво. А в жизни? В

жизни я испытала ужас... Да... Что еще? Я сейчас подумаю... Они боролись...

Они хотели красиво умереть. Это, я уверена, был их выбор..."

Любовь Эдуардовна Кресова, подпольщица

 

"Я? Я не хочу говорить... Хотя нет... Короче... Про это нельзя

говорить..."

Ирина Моисеевна Лепицкая, рядовая, стрелок

 

"По городу бродила сумасшедшая женщина... Никогда она уже не умывалась,

не расчесывалась. У нее убили пятерых детей. Всех. И убили по-разному.

Одному в голову стреляли, другому в ушко...

Она подходила к человеку на улице... Любому... И говорила: "Я расскажу

тебе, как убили моих детей. С которого начать? С Васеньки... Ему в ушко

стреляли? А Толику в головку... Ну, с кого?"

От нее все бежали. Она была безумная, поэтому она могла

рассказывать..."

Антонина Альбертовна Выжутович, партизанская медсестра

 

"Одно лишь помню: крикнули - победа! Весь день стоял крик... Победа!

Победа! Братцы! Мы победили... И мы были счастливы! Счастливы!!"

Анна Михайловна Перепелка, сержант, медсестра

 

 

"Барышни! А вы знаете: командир саперного взвода

живет только два месяца..."

 

 

Мы все время говорим об одном... Так или иначе туда возвращаемся...

Чаще всего мы говорим о смерти. Об их отношениях со смертью - она же

постоянно кружила рядом. Так близко и уже привычно, как и жизнь. Я пытаюсь

понять, как можно было уцелеть среди этого бесконечного опыта умирания?

Смотреть изо дня в день. Думать. Невольно примеряться.

Можно ли об этом рассказать? Что поддается словам и нашим чувствам? А

что - неизъяснимо? Вопросов у меня появляется все больше, а ответов все

меньше.

Иногда я возвращаюсь домой после встреч с мыслью, что страдание - это

одиночество. Глухая изоляция. В другой раз мне кажется, что страдание -

особый вид знания. Есть что-то в человеческой жизни, что другим путем

невозможно передать и сохранить, особенно у нас. Так устроен наш мир, так

устроены мы.

С одной из героинь этой главы мы встретились в аудитории Белорусского

государственного университета. Студенты шумно и радостно складывали свои

тетрадки после лекции. "Какие мы были тогда? - ответила она вопросом на мой

первый вопрос. - Вот такие, как они, мои студенты. Только одежда другая и

украшения у девушек попроще. Железные колечки, стеклянные бусы.

Прорезиненные тапочки. Не было еще этих джинсов, магнитофонов".

Я смотрела вслед торопившимся студентам, а рассказ уже начинался...

"До войны мы с подругой окончили университет, во время войны - саперную

школу. Ехали на фронт уже офицерами... Младшими лейтенантами... Встретили

нас так: "Молодцы, девочки! Хорошо, что приехали, девочки. Но никуда мы вас

не пошлем. Будете у нас в штабе". Это нас так встретили в штабе инженерных

войск. Тогда мы заворачиваемся и идем искать командующего фронтом

Малиновского. Когда мы ходили, по поселку разнеслось, что какие-то две

девушки ищут командующего. Подходит к нам офицер и говорит:

- Покажите свои документы.

Посмотрел.

- Почему вы ищете командующего, вам же нужно в штаб инженерных войск?

Мы ему отвечаем:

- Нас прислали командирами саперных взводов, а хотят оставить в штабе.

А мы будем добиваться, чтобы только - командирами саперных взводов и только

- на передовую.

Тогда этот офицер опять ведет нас в штаб инженерных войск. И долго они

там все говорили и говорили, набилась полная хата людей, и каждый советует,

а кто и смеется. А мы упорствуем, на своем стоим, что, мол, у нас есть

направление, мы должны быть только командирами саперных взводов. Тогда этот

офицер, который нас привел, разозлился:

- Барышни! А вы знаете, сколько живет командир саперного взвода?

Командир саперного взвода живет только два месяца...

Мы повторяем:

- Знаем, поэтому и хотим на передовую.

Делать им нечего, выписывают нам направление:

- Ну, хорошо, мы вас пошлем в пятую ударную армию. Что такое ударная

армия, вы, вероятно, знаете, само название свидетельствует. Это - постоянно

передовая.

Каких только они страхов нам не наговорили. А мы рады:

- Согласны!!

Приехали в штаб пятой ударной, там сидит такой интеллигентный капитан,

он нас очень красиво принял, но как услышал, что мы намерены быть только

командирами саперных взводов, схватился за голову:

- Нет, нет! Что вы? Найдем вам работу здесь, в штабе. Вы что, шутите,

там же одни мужчины, и вдруг командир будет женщина - это безумие. Что вы,

что вы!!

Два дня они нас там прорабатывали. Прямо сказать... Уговаривали. Мы не

отступили: только командирами саперных взводов. От своего - ни шагу. Но и

это еще не все. Наконец... Что? Наконец получили назначение. Привели меня к

моему взводу... Солдаты смотрят: кто с насмешкой, кто со злом даже, а другой

так передернет плечами - сразу все понятно. Когда командир батальона

представил, что вот, мол, вам новый командир взвода, все сразу взвыли:

"У-у-у-у..." Один даже сплюнул: "Тьфу!"

А через год, когда мне вручали орден Красной Звезды, эти же ребята, кто

остался в живых, меня на руках в мою землянку несли. Они мной гордились.

Если спросите, какого цвета война, я вам скажу - цвета земли. Для

сапера... Черного, желтого, глиняного цвета земли...

Где-то мы идем... Ночуем в лесу. Разложили костер, и горит этот костер,

и все сидят тихо-тихо, а кто уже и уснул. Я засыпаю,глядя на огонь, я сплю с

открытыми глазами: какие-то мотыльки, какие-то мошки летят на огонь, летят

всю ночь, ни звука, ни шороха, они безмолвно исчезают в этом большом костре.

Другие следом летят... Прямо сказать... Вот так и мы. Шли и шли. Катили

потоком.

Через два месяца меня не убило, через два месяца меня ранило. Первый

раз ранило легко. И я перестала думать о смерти..."

Станислава Петровна Волкова, младший лейтенант, командир саперного

взвода.

 

"В детстве... Я начну со своего детства... А на войне я больше всего

боялась вспоминать детство. Именно детство. Самое нежное на войне нельзя

вспоминать... Нежное нельзя... Тут " табу.

Так вот... В детстве отец стриг меня под корень машинкой-нулевкой. Об

этом я вспомнила, когда нас постригли, и из девушек мы вдруг превратились в

молоденьких солдатиков. Некоторые девчонки испугались... А мне было легко

привыкнуть. Моя стихия. Не зря отец вздыхал: "Не девка, а мальчишка растет".

А во всем была виновата одна моя страсть, из-за которой не один раз попадало

от родителей. Зимой я прыгала с крутого яра в занесенную снегом Обь. После

уроков брала у отца старые ватные брюки, надевала их и завязывала на

валенках. Ватную фуфайку заправляла в брюки и крепко затягивалась ремнем. На

голове шапка-ушанка, завязанная под подбородком. В таком виде,

переваливаясь, как медведь, с ноги на ногу, иду к речке. Разбегаюсь изо всей

силы и прыгаю с обрыва вниз...

Ах! Какое ощущение испытываешь, пока летишь в пропасть и скрываешься с

головой под снегом. Дух захватывает! Пробовали со мной другие девчонки, но у

них не получалось гладко: то ногу подвернет, то нос разобьет о жесткий снег,

то еще что-нибудь случится. Я же была ловчее мальчишек.

О детстве вспомнила... Потому что не хочется сразу про кровь... Но я

понимаю - это важно, это, конечно, важно. Я люблю книжки читать. Я

понимаю...

Прибыли мы в Москву в сентябре сорок второго... Целую неделю нас возили

по железнодорожному кольцу. Останавливались на станциях: Кунцево, Перово,

Очаково, и везде с эшелона выгружались девушки. Приходили, как говорят,

"покупатели", командиры из разных частей и родов войск, агитировали нас в

снайпера, санинструкторы, радисты... Меня все это не прельщало. Наконец со

всего эшелона нас осталось тринадцать человек. Всех поместили в одну

теплушку. В тупике стояло всего два вагона: наш и штабной. Двое суток к нам

никто не появлялся. Мы смеялись и пели песню: "Позабыт, позаброшен". К концу

второго дня под вечер мы увидели, что к нашим вагонам вместе с начальником

эшелона направляются три офицера.

"Покупатели"! Они были высокие, стройные, затянутые портупеями. Шинели

с иголочки, сапоги начищены до блеска, со шпорами. Вот это да! Таких мы еще

не видали. Они вошли в штабной вагон, а мы прижались к стенке послушать. что

там будут говорить. Начальник показывал наши списки и давал краткую

характеристику: кто такая и откуда родом, образование. Наконец мы услышали:

"Все подойдут".

Тогда начальник вышел из вагона и приказал нам построиться. Спросили:

"Желаете учиться искусству воевать?" Ну, как же мы можем не желать, конечно,

желаем. Очень даже! Мечтаем! Даже никто из нас не спросил: где учиться и на

кого? Приказ: "Старший лейтенант Митропольский, везите девушек в училище".

Каждая надела на плечи свой "сидор", стали по две, и повел нас офицер по

улицам Москвы. Любимая Москва... Столица... Даже в это трудное время

красивая... Родная... Офицер шел быстро, крупными шагами, мы не успевали за

ним. Только на встрече в Москве в день тридцатилетия Победы Сергей Федорович

Митропольский признался нам, бывшим курсанткам Московского

Военно-инженерного училища, как ему было стыдно вести нас по Москве. Он

старался подальше отойти от нас, чтобы на него не обращали внимания. На этот

девичий табун... Мы этого не знали и почти бегом догоняли его. Хороши же мы,

наверное, были!

Так вот... С первых же дней занятий схватила два наряда вне очереди: то

аудитория холодная меня не устраивала, то еще что-то. Знаете, школьные

привычки. Ну, и получала по заслугам - один наряд вне очереди, второй...

Вскоре еще и еще. При разводе на улице курсанты заприметили меня и начали

смеяться: штатный дневальный. Им, конечно, смешно, а я на занятия не хожу,

ночью не сплю. Днем целый день стою возле дверей у тумбочки, а ночью натираю

в казарме пол мастикой. Как это тогда делалось? Сейчас объясню... В

деталях... Это не то, что сейчас, теперь имеются различные щетки, полотеры и

тому подобное. А тогда... После отбоя снимаешь сапоги, чтобы не запачкать

мастикой, обматываешь ноги кусками старой шинели, делаешь как бы лапти,

замотанные шпагатом. Разбрасываешь мастику по полу, растираешь щеткой, да не

капроновой, а волосяной, от которой прилипают клочья, и тогда уже начинаешь

шуровать ногами. Тереть нужно до зеркального блеска. Вот тут за ночь

натанцуешься! Ноги гудят и немеют, спину не разогнуть, пот заливает глаза.

Утром даже нет силы прокричать роте: "Подъе-о-ом!" А днем тоже присесть не

удается, так как дневальный все время должен стоять у тумбочки. Однажды со

мной произошел казус... Смешно... Стою у тумбочки, только справилась с

уборкой в казарме. До того захотелось спать, что чувствую - сейчас упаду.

Облокотилась на тумбочку и задремала. И вдруг слышу, как кто-то открывает

дверь в помещение, вскочила - передо мной стоит дежурный по батальону. Я

вскинула руку и доложила: "Товарищ старший лейтенант, рота находится на

отдыхе". А он смотрит на меня во все глаза и не может скрыть смеха. И тут я

догадалась, что так как я левша, то второпях приложила к шапке левую руку.

Попыталась быстро сменить ее на правую, но было уже поздно. Опять

проштрафилась.

До меня долго не доходило, что это не игра какая-то и не школа, а

военное училище. Подготовка к войне. Приказ командира - закон для

подчиненного.

На последнем экзамене запомнила последний вопрос:

- Сколько раз в жизни ошибается сапер?

- Сапер ошибается один раз в жизни.

- Вот так, девонька...

А следом обычное:

- Вы свободны, курсант Байрак.

И вот - война. Настоящая война...

Привели меня к моему взводу. Команда: "Взвод, смирно!", а взвод и не

думает вставать. Кто лежит, кто сидит и курит, а кто потягивается с хрустом

в костях: "Э-эх!" В общем, делали вид, что меня не замечают. Им было обидно,

что они, видавшие виды мужчины-разведчики, должны подчиняться какой-то

двадцатилетней девчонке. Я это хорошо понимала и вынуждена была подать

команду: "Отставить!"

Тут начался обстрел... Спрыгнула в канаву, а шинель новенькая, так я

легла не вниз на грязь, а сбоку на нерастаявший снежок. Вот смолоду и так

бывает " шинель дороже жизни. Девчонка " дура! Ну, и мои солдаты смеются.

Так вот... Что такое инженерная разведка, которую мы вели? Ночью бойцы

рыли парную ячейку на нейтральной полосе. Перед рассветом я с одним из

командиров отделений ползли к этому окопчику, и бойцы нас маскировали. И так

мы лежали целый день, боясь лишний раз шелохнуться. Через час-два уже

мерзнут руки и ноги, хотя на тебе надеты валенки и полушубок. Через четыре

часа - готовая сосулька. Идет снег... Превращаешься в снежную бабу... Это

зимой... Летом же приходилось лежать на жаре или под дождем. Целый день

внимательно за всем следим и составляем карту наблюдения передовой: в каких

местах появились изменения земной поверхности. Если обнаружили бугорки и

комочки земли, загрязнение снега, примятую траву или стертую росу на траве,

то это то, что надо... Наша цель... Ясно: там немецкие саперы проложили

минные поля. Если же они поставили проволочное заграждение, то необходимо

выяснить длину и ширину заграждения. Какие использованы мины -

противопехотные, противотанковые или мины-сюрпризы? Засекали огневые точки

противника...

Перед наступлением наших войск работали ночью. Сантиметр за сантиметром

прощупывали местность. Делали коридоры на минных полях... Все время по земле

гребли... На пузе... Я же, как челнок, сновала от одного отделения к

другому. "Моих" мин всегда больше.

У меня разных случаев... Да их на кино хватит... На многосерийный

фильм...

Пригласили офицеры завтракать. Я согласилась, саперам не всегда

доставалась горячая еда, в основном жили на подножном корму. Когда все

разместились за кухонным столом, я обратила внимание на русскую печь,

закрытую заслонкой. Подошла и стала рассматривать заслонку. Офицеры

подшучивают: мол, женщине мины даже в горшках мерещатся. Я отвечаю на

шуточки и тут замечаю, что в самом низу, с левой стороны заслонки, имеется

маленькая дырочка. Внимательнее приглядываюсь и вижу тоненький проводок,

который ведет в печку. Быстро поворачиваюсь к сидевшим: "Дом заминирован,

прошу покинуть помещение". Офицеры притихли и с недоверием уставились на

меня, никому не охота вставать из-за стола. Мясо пахнет, жареная картошка...

Я еще раз повторила: "Немедленно очистить помещение!" С саперами приступили

к работе. Сначала убрали заслонку. "Перекусили" ножницами проволоку... Ну и

там... Там... В печке лежало несколько связанных шпагатом эмалированных

литровых кружек. Мечта солдата! Лучше, чем котелок. А в глубине печки,

завернутые в черную бумагу, два больших свертка. Килограммов двадцать

взрывчатки. Вот вам - и горшки.

Шли мы по Украине, это была уже Станиславская, ныне Ивано-Франковская

область. Взвод получил задание: срочно разминировать сахарный завод. Дорога

каждая минута: неизвестно, каким способом заминирован завод, если подключен

часовой механизм, то взрыва можно ждать с минуты на минуту. Ускоренным

маршем вышли на задание. Погода была теплая, шли налегке. Когда стали

проходить позиции артиллеристов-дальнобойщиков, вдруг один выскочил из

траншеи и закричал: "Воздух! Рама!" Я подняла голову и ищу в небе "раму".

Никакого самолета не обнаруживаю. Кругом тихо, ни звука. Где же та "рама"?

Тут один из моих саперов попросил разрешения выйти из строя. Смотрю, он

направляется к тому артиллеристу и отвешивает ему оплеуху. Не успела я

что-нибудь сообразить, как артиллерист закричал: "Хлопцы, наших бьют!" Из

траншеи повыскакивали другие артиллеристы и окружили нашего сапера. Мой

взвод, не долго думая, побросал щупы, миноискатели, вещмешки и бросился к

нему на выручку. Завязалась драка. Я не могла понять, что случилось? Почему

взвод ввязался в драку? Каждая минута на счету, а тут такая заваруха. Даю

команду: "Взвод, стать в строй!" Никто не обращает на меня внимания. Тогда я

выхватила пистолет и выстрелила в воздух. Из блиндажа выскочили офицеры.

Пока всех утихомирили, прошло значительное время. Подошел к моему взводу

капитан и спросил: "Кто здесь старший?" Я доложила. У него округлились

глаза, он даже растерялся. Затем спросил: "Что тут произошло?" Я не могла

ответить, так как на самом деле не знала причины. Тогда вышел мой

помкомвзвода и рассказал, как все было. Так я узнала, что такое "рама",

какое это обидное было слово для женщины. Что-то типа шлюхи. Фронтовое

ругательство...

А знаете... У нас честный разговор... Я ни о любви, ни о детстве

старалась на войне не думать. И о смерти тоже. М-м-м... У нас честный

разговор... Так вот... Я уже говорила: у меня было много запретного, чтобы

выжить. Особенно все ласковое и нежное я себе запретила. Даже думать об

этом. Вспоминать. Помню, что впервые в освобожденном Львове дали нам

несколько свободных вечеров. Впервые за всю войну... В городском кинотеатре

батальон смотрел кинофильм. Первое время как-то непривычно было сидеть в

мягких креслах, видеть красивую обстановку, уют и тишину. Перед началом

сеанса играл оркестр, выступали артисты. В фойе устроили танцы. Танцевали

полечку, краковяк, падэспань и заканчивали неизменной "Русской". Особенно

действовала на меня музыка... Даже не верилось, что где-то стреляют и нам

скоро опять на передовую. Где-то рядом смерть.

Но уже через день моему взводу было приказано прочесать пересеченную

местность от местечка к железной дороге. Там подорвалось несколько машин.

Мины... Вдоль шоссе пошли разведчики с миноискателями. Моросил холодный

дождик. Все промокли до ниточки. Сапоги мои разбухли, стали тяжелыми, как

будто подошвы у них из железа. Я подоткнула полы шинели за ремень, чтобы не

путались под ногами. Впереди меня на поводке шла моя собачка Нелька. Найдет

снаряд или мину, сядет возле нее и ждет, пока не разминируют. Мой верный

дружок... И вот Нелька села... Ждет и поскуливает... А тут передают по цепи:

"Лейтенант, к генералу". Оглянулась: на проселочной дороге стоял "виллис". Я

перепрыгнула через кювет, на ходу одернула полы шинели, поправила ремень и

пилотку. Все равно вид у меня был затрапезный.

Подбежав к машине, открыла дверку и стала докладывать:

- Товарищ генерал, по вашему приказанию...

Услышала:

- Отставить...

Вытянулась по стойке "смирно". Генерал даже не повернулся ко мне, а

через стекло машины смотрит на дорогу. Нервничает и часто посматривает на

часы. Я стою. Он обращается к своему ординарцу:

- Где же тот командир саперов?

Я снова попыталась доложить:

- Товарищ генерал...

Он наконец повернулся ко мне и с досадой:

- На черта ты мне нужна!

Я все поняла и чуть не расхохоталась. Тогда его ординарец первый

догадался:

- Товарищ генерал, а может, она и есть командир саперов?

Генерал уставился на меня:

- Ты кто?

- Командир саперного взвода, товарищ генерал.

- Ты - командир взвода? - возмутился он.

- Так точно, товарищ генерал!

- Это твои саперы работают?

- Так точно, товарищ генерал!

- Заладила: генерал, генерал...

Вылез из машины, прошел несколько шагов вперед, затем вернулся ко мне.

Постоял, смерил глазами. И к своему ординарцу:

- Видал?

А у меня спросил:

- Сколько же тебе лет, лейтенант?

- Двадцать, товарищ генерал.

- Откуда родом?

- Сибирячка.

Он еще долго расспрашивал меня, предложил перейти в их танковую часть.

Возмущался, что я была в таком затрапезном виде: он бы не допустил этого. Им

саперы позарез нужны. Потом отвел меня в сторонку и показал на лесок:

- Вон там стоят мои коробочки. Я хочу пропустить их по этой железной

дороге. Рельсы и шпалы сняты, но дорога может быть заминирована. Удружи

танкистам, проверь дорогу. Здесь удобнее и ближе двигаться к передовой.

Знаешь, что такое внезапный удар?

- Знаю, товарищ генерал.

-Ну, будь здорова, лейтенант. Обязательно доживи до победы, она уже

скоро. Понимаешь!

Железная дорога действительно оказалась заминированной. Мы проверили.

Всем хотелось дожить до победы...

В октябре сорок четвертого наш батальон в составе двести десятого

отдельного отряда разминирования вместе с войсками Четвертого Украинского

фронта вступил на территорию Чехословакии. Везде нас встречали с радостью.

Бросали цветы, фрукты, пачки сигарет... Расстилали на мостовых ковры... То,

что девушка командует взводом мужчин да еще сама сапер-минер, стало

сенсацией. Я была пострижена под мальчишку, ходила в брюках и кителе,

повадки появились мужские, короче, была похожа на подростка. Иногда въезжала

в село на коне верхом, тут уже совсем трудно было определить, что за

всадник, но женщины чутьем угадывали и присматривались ко мне. Женская

интуиция... Было смешно... Здорово! Я приходила на квартиру, где должна была

остановиться, и тут хозяева узнавали, что их постоялец офицер, но не

мужчина. От удивления многие стояли с открытыми ртами... Немое кино... Но

мне это... М-м-м... Мне это даже нравилось. Нравилось удивлять таким

образом. То же было в Польше. Помню, в одной деревушке старушка погладила

меня по голове. Я догадалась: "Цо пани роги на мне шука?" Она смутилась и

сказала, мол, нет, просто хотела пожалеть меня, "таку млоду паненку".

А мины - на каждом шагу. Мин было много. Однажды зашли в дом, кто-то

первый увидел хромовые сапоги, стоящие возле шкафа. Уже протянул руку, чтобы

взять их. Я крикнула: "Не смей трогать!" Когда подошла и стала

рассматривать, то оказалось, что они заминированы. Встречались

заминированные кресла, комоды, серванты, куклы, люстры... Крестьяне просили

разминировать гряды с помидорами, картофелем, капустой. Чтобы попробовать

вареников, взводу пришлось в одной деревне разминировать поле с пшеницей и

даже цеп, чтобы обмолотить снопы...

Так вот... Прошла Чехословакию, Польшу, Венгрию, Румынию, Германию... А

впечатлений в памяти осталось мало, в основном вспоминается только

зрительное фотографирование рельефа местности. Валуны... Высокая трава... То

ли действительно она была высокая, то ли нам так казалось, потому что по ней

неимоверно трудно было пробираться и работать щупами и миноискателями. Трава

старая... Лопухи выше кустов... Вспоминается еще множество ручейков и

оврагов. Лесная чащоба, сплошные проволочные заграждения с подгнившими

кольями, заросшие минные поля. Запущенные цветочные клумбы. Там всегда

прятались мины, немцы любили клумбы. Один раз на соседнем поле копали

лопатой картошку, а мы рядом выкапывали мины...

В Румынии в городе Деж я остановилась в доме молодой румынки, которая

хорошо говорила по-русски. Оказалось, что ее бабушка русская. У женщины было

трое детей. Муж погиб на фронте, причем в румынской добровольческой дивизии.

Но она любила посмеяться, повеселиться. Однажды и меня пригласила пойти с

ней на танцы. Предложила свои наряды. Соблазн был велик. Я надела брюки,

гимнастерку, хромовые сапоги, а поверх всего " румынский национальный

костюм: длинную, вышитую по полотну сорочку и шерстяную, в клетку узкую

юбку, а в талии перехватила ее черным кушаком. На голову накинула цветной

платок с большими кистями. Если еще добавить, что, ползая по горам, за лето

я загорела до черноты, только на висках торчали белые вихры, да облупился

нос, то уже меня не отличить от настоящей румынки. Румынской девушки.

Клуба у них не было, собиралась молодежь в чьем-то доме. Когда мы

пришли, уже играла музыка, танцевали. Я увидела почти всех офицеров своего

батальона. Сначала боялась, что меня узнают и разоблачат, поэтому

отсиживалась далеко в сторонке, не привлекая к себе внимания, даже чуть

прикрываясь платком. Хотя бы посмотреть на все... Ну, посмотрю издалека...

Но после того, как меня пригласил несколько раз на танец один из наших

офицеров и не узнал с накрашенными губами и подведенными бровями, мне стало

смешно и весело. Я веселилась от души... Мне нравилось, когда говорили, что

я красивая. Слышала комплименты... Танцевала и танцевала...

Кончилась война, а мы еще целый год разминировали поля, озера, речки. В

войну все сбрасывали в воду, главное было пройти, успеть вовремя к цели. А

теперь надо было думать о другом... О жизни... Для саперов война кончилась

через несколько лет после войны, они воевали дольше всех. А что такое ждать

взрыва после Победы? Ждать этого мига... Нет-нет! Смерть после Победы -

самая страшная смерть. Дважды смерть.

Так вот... В подарок к Новому, сорок шестому году мне выдали десять

метров красного сатина. Я посмеялась: "Ну, зачем он мне? Разве после

демобилизации пошью себе красное платье. Платье Победы". Как в воду

глядела... Скоро пришел приказ о моей демобилизации... Как водится, мне

устроили в своем батальоне торжественные проводы. На вечере офицеры

преподнесли в подарок большой, тонкой вязки синий платок. Этот платок я

должна была выкупить песней о синем платочке. И я им весь вечер пела.

А в поезде у меня поднялась температура. Распухло лицо, рот не

раскрыть. Росли зубы мудрости... Я возвращалась с войны..."

Апполина Никоновна Лицкевич-Байрак, младший лейтенант, командир

саперно-минерного взвода

 

 

"Только поглядеть один раз..."

 

А сейчас будет рассказ о любви...

Любовь " единственное личное событие человека на войне. Все остальное

общее - даже смерть.

Что явилось для меня неожиданностью? То, что о любви они говорили менее

откровенно, чем о смерти. Все время что-то не досказывали, как будто

защищались, всякий раз останавливаясь у некой черты. Зорко ее охраняли.

Между ними существовал негласный договор - дальше нельзя. Занавес опускался.

От чего защищались - понятно, от послевоенных обид и наветов. Уж им-то

досталось! После войны у них была еще одна война, не менее страшная, чем та,

с которой они вернулись. Если кто-нибудь решался быть искренним до конца,

вырывалось отчаянное признание, то с обязательной просьбой в конце: "фамилию

мою измените", или "в наше время об этом не принято было говорить вслух...

неприлично..." Я слышала больше о романтическом и трагическом.

Конечно, это не вся жизнь и не вся правда. Но это их правда. Как честно

признался один из писателей военного поколения: "Будь проклята война - наш

звездный час!" Это - пароль, общий эпиграф к их жизни.

А все-таки: какая она, любовь, там? Возле смерти...