Доказательство ничтожности философского познания посредством самой истории философии

Но с другой стороны, с вышеуказанным представле­нием об истории философии связан еще один вывод, ко­торый можно, смотря по вкусу, считать вредным или по­лезным. А именно при взгляде на такое многообразие мнений, на столь различные многочисленные философ­ские системы мы чувствуем себя в затруднении, не зная, какую из них признать. Мы убеждаемся в том, что в вы­соких материях, к которым человек влечется и познание которых хотела доставить нам философия, величайшие умы заблуждались, так как другие ведь опровергли их. «Если это случилось с такими великими умами, то как могу ego homuncio ¹⁰ желать дать свое решение?» Этот вы­вод, который делается из факта различия философских систем, как полагают, печален по существу, но вместе с тем субъективно полезен. Ибо факт этого различия является для тех, которые с видом знатока хотят выда­вать себя за людей, интересующихся философией, обыч­ным оправданием в том, что они при всей своей якобы доброй воле и при всем даже признании ими необходи­мости стараться усвоить эту науку все же на самом деле совершенно пренебрегают ею. Но эта ссылка на разли­чие философских систем вовсе не может быть понята как простая отговорка. Она считается, напротив, серьезным, настоящим доводом против серьезности, с которой фило­софствующие относятся к своему делу, — она служит для

них оправданием пренебрежения философией и даже не­опровержимым доказательством тщетности стремления достигнуть философского познания истины. «Но если даже и допустим», гласит далее это оправдание, «что фи­лософия есть подлинная наука и какая-либо одна из фи­лософских систем истинна, то возникает вопрос: а какая? по какому признаку узнаешь ее? Каждая система уве­ряет, что она — истинная; каждая указывает иные приз­наки и критерии, по которым можно познать истину; трезвая, рассудительная мысль должна поэтому отказать­ся решить в пользу одной из них».

В этом, как полагают рассуждающие таким образом, и состоит дальнейший интерес философии. Цицерон (De natura deorum, l, 8 и ел.) дает в высшей степени неряш­ливую историю философских мыслей о боге, написанную с намерением привести нас к этому выводу. Он вклады­вает ее в уота одного эпикурейца, но не находит сказать по ее поводу ничего лучшего: это, следовательно, его соб­ственный взгляд. Эпикуреец говорит, что философы не пришли ни к какому определенному понятию. Доказа­тельство тщетности стремлений философии черпается им затем непосредственно из общераспространенного, по­верхностного воззрения на ее историю: в результате этой истории мы имеем возникновение многообразных, проти­воречащих друг другу мыслей, различных философских учений. Этот факт, который мы не можем отрицать, оправдывает, по-видимому, и даже требует применения также и к философским учениям следующих слов Христа: «Предоставь мертвым хоронить своих мертвецов и следуй за мною». Вся история философии была бы, согласно этому взгляду, полем битвы, сплошь усеянным мертвыми костями, — царством не только умерших, телесно исчез­нувших лиц, но также и опровергнутых, духовно исчез­нувших систем, каждая из которых умертвила, похоро­нила другую. Вместо «следуй за мною» нужно было бы скорее сказать в этом смысле: «следуй за самим собою», т. е. держись своих собственных убеждений, оставайся при своем собственном мнении. Ибо зачем принимать чу­жое мнение?

Бывает, правда, что выступает новое философское учение, утверждающее, что другие системы совершенно не годятся; и при этом каждое философское учение вы­ступает с притязанием, что им не только опровергнуты

предшествующие, но и устранены их недостатки и теперь, наконец, найдено истинное учение. Но согласно преж­нему опыту, оказывается, что к таким философским си­стемам также применимы другие слова Писания, которые апостол Петр сказал Ананию: «Смотри, ноги тех, которые тебя вынесут, стоят уже за дверьми». Смотри, система философии, которая опровергнет и вытеснит твою, не за­ставит себя долго ждать; она не преминет явиться так же, как она не преминула появиться после всех других философских систем (1, IX, стр. 18—23).

[ЕДИНСТВО ЛОГИЧЕСКОГО И ИСТОРИЧЕСКОГО В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ]

Философия, таким образом, есть развивающаяся си­стема, и такова также история философии; это тот основ­ной пункт, то основное понятие, которое выяснит вам да­ваемое мной изложение этой истории. Чтобы пояснить это положение, мы должны сначала показать могущие иметь место различия в способе проявления этого разви­тия. Возникновение различных ступеней в поступатель­ном движении мысли может выступать либо с сознанием необходимости, по которой каждая следующая ступень вытекает из предшествующей и по которой может высту­пать именно лишь данное определение, данная форма; либо может совершаться без такого сознания, наподобие процесса возникновения явления природы, кажущегося случайным, так что, хотя понятие и действует внутренне согласно своей последовательности, эта последователь­ность все же не явно выражена. [...]

Первый способ возникновения ступеней мысли — вы­ведение последовательных форм, изображение мыслимой, познанной необходимости определений — является зада­чей и делом самой философии; а так как здесь для нас еще не важны дальнейшие особенные формы чистой идеи, как природы и как духа, а имеет значение лишь чистая идея, то это изложение является преимущественно задачей и делом философии как логики. Но другой спо­соб развития, выступление различных ступеней и момен­тов развития во времени в виде события в таком-то и та­ком-то определенном месте, среди такого-то и такого-то народа, при таких-то и таких-то политических обстоя­тельствах и в такой-то и такой-то связи с ними, короче, в данной определенной эмпирической форме, — этот спо-

соб развития представляет собой зрелище, которое яв­ляет нам история философии. Это воззрение на нашу науку есть единственно достойное ее; оно истинно внутри себя в силу понятия самого предмета, а изучение этой истории покажет и подтвердит, что оно истинно также и в действительности.

Согласно этой идее, я утверждаю, что последователь­ность систем философии в истории та же самая, что и последовательность в выведении логических определе­ний идеи. Я утверждаю, что, если мы освободим основ­ные понятия, выступавшие в истории философских си­стем, от всего того, что относится к их внешней форме, к их применению к частным случаям и т. п., если возь­мем их в чистом виде, то мы получим различные ступени определения самой идеи в ее логическом понятии. Если, наоборот, мы возьмем логическое поступательное движе­ние само по себе, мы найдем в нем поступательное дви­жение исторических, явлений в их главных моментах; нужно только, конечно, уметь распознавать эти чистые понятия в содержании исторической формы. Можно было бы думать, что порядок философии в ступенях идеи отли­чен от того порядка, в котором эти понятия произошли во времени. Однако в общем и целом этот порядок одина­ков. Разумеется, что, с другой стороны, последователь­ность, как временная последовательность истории, все же отличается от последовательности в порядке понятий; мы здесь не будем выяснять, в чем заключается различие, ибо это слишком отвлекло бы нас от нашей задачи.

Здесь я замечу лишь следующее: из сказанного ясно, что изучение истории философии есть изучение самой философии, да это и не может быть иначе. Кто изучает историю физики, математики, тот знакомится ведь также с самой физикой, математикой и т. д. Но для того чтобы в эмпирической форме и явлении, ' в которых истори­чески выступает философия, познать ее поступательное шествие как развитие идеи, мы должны, разумеется, уже обладать познанием идеи, точно так же как верно то, что при оценке человеческих поступков мы заранее должны уже обладать понятиями о справедливом и должном. В противном случае, как мы это видим в столь многих историях философии, глазу, лишенному руководящей идеи, она представляется лишь беспорядочным собранием мнений. Доказать вам наличие этой идеи и соответственно

этому объясйить явления — такова задача читающего историю философии; она и есть побудительная причина, за­ставляющая меня читать эти лекции (1, IX, стр. 33—35).

Первым выводом из всего сказанного является то, что · вся история' философии есть по своему существу внут­ренне необходимое, последовательное поступательное дви­жение, которое разумно внутри, себя и определяется своей идеей a priori; история философии должна подтвердить это на своем примере. От случайности мы должны отка­заться при вступлении в область философии. Подобно тому как необходимо развитие понятия в философии, точно так же необходима и ее история; движущим же на­чалом является внутренняя диалектика форм. Конечное еще не истинно и не таково, каковым оно должно быть; для того чтобы оно существовало, требуется определен­ность. Но внутренняя идея разрушает эти конечные фор­мы; философия, не обладающая абсолютной, тождествен­ной с содержанием формой, должна прейти, так как ее форма не есть истинная форма.

Второй вывод, вытекающий из вышесказанного, за­ключается в том,- что каждая система философии необ­ходимо существовала и продолжает еще и теперь необ­ходимо существовать; ни одна из них, следовательно, не исчезла, а все они сохранились в истории философии как моменты одного целого. Но мы должны различать между частным принципом этих систем философии, взятым как частный принцип, и проведением этого принципа через все мировоззрение.

Принципы сохранились, новейшая философия есть ре­зультат всех предшествовавших принципов; таким обра­зом, ни одна система философии не опровергнута. Опро­вергнут не принцип данной философии, а опровергнуто лишь предположение, что данный принцип есть оконча­тельное абсолютное определение. Атомистическая фило­софия, например, пришла к утверждению, что атом есть абсолютное: он есть неделимая единица, что с более глу­бокой точки зрения означает индивидуальное, субъектив­ное; далее, так как голая единица есть абстрактное для-! себя-бытие, то абсолютное понималось как бесконечное] множество единиц. Этот атомистический принцип опро-1 вергнут: мы теперь уже не атомисты. Дух, правда, есть; также самостоятельная единица — атом; это, однако, скуд-| ное определение, не могущее выразить глубины духа. Hoi

столь же верно и то, что этот прияцип сохранился; он только не представляет собой всего определения абсо­люта. Такое опровержение встречается во всех процессах развития. Развитие дерева есть опровержение зародыша, цветы опровергают листья и показывают, что последние не представляют собой высшего, истинного существова­ния дерева; цветок, наконец, опровергается плодом. Но последний не может получить существование, если ему не будут предшествовать все предыдущие ступени. Отноше­ние к системе философии должно, следовательно, заклю­чать в себе утвердительную и отрицательную сторону; лишь в том случае, если мы примем во внимание обе эти стороны, мы будем к ней справедливы. Утвердительное познается позднее, как в жизни, так и в науке; опровер­гать легче, чем дать оправдание.

В-третьих, подчеркнем в особенности, что мы будем ограничиваться рассмотрением только принципов. Каж­дый принцип господствовал в продолжении определен­ного времени; построение в этой форме мировоззрения в целом называется философской системой. С этим по­строением в целом мы также должны знакомиться; но если принцип еще абстрактен, то он недостаточен для по­нимания образований, входящих в состав нашей картины мира. Определения Декарта, например, суть такого рода, что они вполне удовлетворительны в области механиче­ского, но не дальше; изображения других сторон картины мира, например растительной и животной природы, не­удовлетворительны и поэтому неинтересны. Мы рассмат­риваем поэтому лишь принципы этих систем философии; в более конкретных системах философии мы должны, од­нако, принимать во внимание также и главные выводы и применения. Системы философии, в основания кото­рых лежит второстепенный принцип, непоследовательны; в них встречаются глубокие прозрения, но эти прозре­ния лежат вне области их принципов. Так, например, в «Тимее» Платона мы имеем перед собой натурфилосо­фию, развитие которой также и с эмпирической стороны очень скудно, так как принцип Платона был неудовлет­ворителен для создания натурфилософского учения, а глу­бокими прозрениями, в которых нет недостатка в этом произведении, мы обязаны не принцииу.

В-четвертых, мы неизбежно приходим к воззрению на историю философии, согласно которому, хотя она и

13 Антология, т. 3.

является историей, мы тем не менее в ней не имеем дела с тем, что прешло и исчезло. Содержание этой истории представляет собой научные продукты разума, а послед­ние не суть нечто преходящее. Добытое на этом поприще есть истина, а последняя вечна, не есть нечто такое, что существовало в одно время и перестало существовать в другое; она истинна не только сегодня или завтра, а вне всякого времени; поскольку же она во времени, она все­гда и во всякое время истинна. Тела духов, являющихся героями этой истории, земная жизнь и внешние судьбы философов действительно отошли в прошлое; но их тво­рения, мысли, не последовали за ними, ибо разумное со­держание их творений не является плодом их воображе­ния, не выдумано ими. Философия не есть сомнамбулизм, а скорее наиболее бодрствующее сознание; и подвиг тех героев состоит лишь в том, что они из глубин духа извле­кают то, что само по себе разумно, и переносят его в со­знание, в знание, в которых оно сначало содержалось лишь как субстанция, как внутренняя сущность, — их подвиг есть процесс последовательного пробуждения. Эти подвиги не только помещены поэтому в храме воспомина­ний как образы прошлого, а они еще и теперь столь же наличны, столь же живы, как во время первого появле­ния. Эти действия и творения не были упразднены и раз­рушены последующими, и мы еще теперь пребываем в их сфере. Элементом, в котором они сохраняются, не яв­ляются ни холст, ни мрамор, ни бумага, ни представления и воспоминания (это все элементы, которые сами прехо­дящи или представляют собой почву для преходящего), а мысль, понятие, непреходящая сущность духа, куда не проникают ни моль, ни воры. Приобретения мышления, как впечатленные в мышлении, составляют само бытие духа. Эти познания именно поэтому не представляют со­бой многоученость, познание умершего, похороненного и истлевшего. История философии имеет своим предметом нестареющееся, продолжающее свою жизнь.