Да, чуть не забыл, президент баховского общества вальдорфской гимназии – «вождь».

Перечитал написанное, и стало как-то не по себе. Ну прямо не глава, а отчет о проделанной работе. Но и не только (успокаиваю себя).

Это прежде всего размышление о том,

сколь глубоко можно зайти в самую суть восприятия великих явлений культуры, о том, какой возможен перелом в мировосприятии,

о том, какие потенциальные творческие силы могут извергнуться при настоящем общении с искусством.

 

Однажды я получил письмо от молодой женщины. Письмо состояло из нескольких строчек. Вот они:

«Сейчас даже страшно подумать о том, что десять лет назад, когда мне было пятнадцать, я могла бы не зайти в этот зал, не услышать того, что я услышала, не понять того, что я тогда поняла, и вся моя жизнь пошла бы вкривь и вкось. Спасибо!»

Это, пожалуй, самое сильное письмо в моей коллекции. Если бы я за всю мою жизнь не получил больше ни одного письма от слушателей, то этого одного было бы достаточно, чтобы моя вера в великую преобразующую силу искусства получила поддержку и оправдание.

 

 

Шестьдесят семь лет

 

У духовной культуры нет и не должно быть возрастных ограничений. С возрастом может проявиться лишь телесная немощь, которой уже трудно пропустить через себя духовное озарение, пришедшее слишком поздно.

 

Но какое же счастье было узнать, что человек, сорок пять лет проработавший на почте, после посещения двадцати концертов, которые я давал в течение двух лет в городе Черкассы, неожиданно начал писать стихи. Каждую неделю получал я письма от него, вдруг, выйдя на пенсию, познавшего великую радость творчества! И стихи были не старческие, не нравоучительные, а такие, которые вполне могут принадлежать очень хорошей поэзии. Читая их, я понимал, что мы лишились очень приличного поэта. Ибо автору было 67 лет.

 

...Если бы этот человек получил шанс лет на 50-60 раньше...

Глава 9

 

Ярославский университет

(Музыкально-сексуальная история)

 

Это произошло в 1990 году.

Звонит мне менеджер из Ярославля и говорит о том, что они хотели бы тоже стать одним из «моих» городов. Дело в том, что у меня было тогда шестнадцать городов страны, куда я приезжал по меньшей мере два раза в год, продолжая цикл концертов-размышлений о музыке, о поэзии, о философии. Во всех этих городах меня ждали переполненные залы моих любимых слушателей. Одним из этих городов была Кострома, где я мог дать подряд сколько угодно концертов, не видя в зале ни одного свободного места на протяжении многих лет. А в Ярославле, который всего лишь в часе езды от Костромы, никто ни о чем подобном и не знал. Я согласился приехать между 24 и 29 декабря. Это было уже предновогоднее время, хотелось быть дома, наряжать елку, готовить подарки, общаться с друзьями. Но чего только не сделаешь, если есть возможность встретить новых слушателей в новом городе страны! Единственное условие, которое я поставил администратору филармонии, что главными слушателями должны стать студенты университета.

Ведь физически невозможно добраться до всех детей, но можно добраться до будущих учителей. За каждым из них стоят тысячи только что рожденных или даже еще нерожденных детей. Сие мне было обещано.

Беру своего блестящего, проверенного во всех боях, пианиста и еду в Ярославль.

На вокзале нас встречает администратор филармонии с полным расписанием концертов: Завтра – ЛТП № 1, послезавтра – ЛТП №2... Я – в ужасе.

Пытаюсь объяснить, что приехал в университетский город в расчете на встречу со студентами,

что я, конечно, ничего не имею против того, чтобы иногда поговорить о музыке и поэзии с алкоголиками... но...

(Для памяти: ЛТП – лечебно-трудовой профилакторий, а, на самом деле – лагерь тюремного типа для принудительного содержания безвозвратных алкоголиков).

Пытаюсь что-то сказать о том, что важнее было бы встретиться с людьми, которые еще не стали алкоголиками, чем с теми, которых мы уже упустили, бормочу что-то вроде того, что болезнь легче предупредить, чем лечить. Но все бесполезно. План составлен, а в учебных заведениях сейчас – пора зачетов – все они, в том числе и университет, отказались сотрудничать.

Что делать, не уезжать же?!

Уехать, увы, нельзя, к тому же, есть и положительные моменты – новогодний заснеженный Ярославль с его сказочными церквями, архитектурные ансамбли русского классицизма, старые театральные традиции.

А, что касается концертов, то придется смириться с судьбой и выстрелить из пушки по воробьям. В конце концов, может быть, какой-нибудь потрясенный музыкой Моцарта, алкоголик, вдруг перестанет пить. Первый концерт для алкоголиков состоялся.

 

И, когда я уже совершенно успокоился, выстрадав бесмыссленность ярославской эпопеи, вдруг, звонит в гостиницу администратор филармонии и торжественным голосом сообщает:

– Поздравляю, у вас БУДЕТ встреча в университете! Завтра, в 7 часов вечера.

Настал черед удивляться мне.

– Как это возможно? Еще вчера не было никаких шансов: зачеты, Новый год, и, вдруг, такие метаморфозы.

– Да, вот, трудимся.

– Голубчик, как это у вас получилось?

– Это мой секрет.

– Но, ведь, нельзя за один день организовать концерт, который не удалось организовать за полгода?

– Это не только ваш концерт, это будет совмещенное выступление.

–???

И тут я слышу такое, от чего у меня волосы встают дыбом. Оказывается, «в стране идет перестройка, и теперь мы учимся говорить о том, о чем раньше молчали. Завтра вечером в университете будут впервые открыто рассказывать о сексе. Состоится первая лекция сексолога на тему «ТЕХНИКА (!?) сексуальных отношений». На лекцию придет масса студентов. Тут мы их и возьмем»

 

– Ничего не понимаю! При чем тут мы? И, как мы можем «взять» студентов, которые придут на технику сексуальных отношений?

– Я еще не знаю что мы сделаем. Мы придем и посмотрим. Вы же хотели пообщаться со студентами университета, и я вам все организовал. До встречи завтра в университете. Доброй вам ночи.

 

...Да-а-а, хорошо сказано – «доброй ночи». Ночи у меня не было никакой, ни доброй, ни злой. Я всю ночь расхаживал по комнате, как загнанный зверь, и выстраивал стратегические варианты.

 

...В пять часов утра пришло озарение – я понял что можно

сделать.

Звоню своему пианисту:

– Поднимайся, мы выходим на огневые позиции!

– Ничего не понимаю! Какие позиции в 5 часов утра? И я посвящаю его в мой стратегический план.

В этом городе – богатые театральные традиции.

И Ярославский театральный институт – один из самых серьезных в стране.

 

Мы отправимся к его ректору до начала учебы и упросим его отдать нам всех своих студентов на полчаса. Я полагаю, что театральный институт – единственное учебное заведение, которое вполне может пойти на такой шаг, ведь ректор там – не администратор, а артист. Задача – встретиться со студентами, заинтересовать их и пригласить на нашу встречу вечером в университет. Завербовать их в качестве клакеров, помнишь, были такие в итальянских оперных театрах, – топили в овациях одних певцов и освистывали других, в зависимости от того, кто платил деньги.

Вот, я и хочу нашим утренним выступлением заинтриговать артистов и пригласить на наш Университетский вечер, если таковой, вообще, состоится.

Все получилось как нельзя лучше. В 8 часов утра студенты сидели в зале. Лучших слушателей нельзя было и желать.

Реактивные, остроумные, прошедшие всю незаметную систему моих тестов, продемонстрировавшие высший пилотаж восприятия.

Получив приглашение в университет и, узнав, в какие я поставлен обстоятельства, пообещали не только прийти, но и пригласить с собой всех, кого успеют обзвонить и предупредить. На душе у меня стало несколько спокойнее.

В назначенный час приходим в университет, и я опять начинаю жутко нервничать:

Ни сессия, ни приближающиеся Новогодние праздники не стали помехой для огромного количества студентов. Пришли, чтобы узнать о технике Сексуальных отношений. Огромный, гудящий зал, за сценой – сексолог. Целые сутки, с тех пор, как узнал о теме лекции, я жаждал задать сексологу несколько вопросов. Увидев, бросился к нему.

– Это правда, что тема вашей лекции называется «ТЕХНИКА сексуальных отношений?»

– Правда – гордо говорит он. У нас – перестройка.

– Неужели перестройка зашла так далеко, что вы будете показывать студентам слайды?

– Да что вы, шутите? Какие слайды?

– Сексуальные, демонстрирующие технику.

Глядя на его удивление, понимаю: перестройка зашла еще не так далеко.

– Но как вы будете показывать сексуальную технику? На пальцах, что ли?

– Увидите!

В это время к нам подходит ректор университета, обращается к сексологу, и, показывая на меня, говорит о том, что я приехал издалека и хотел бы встретиться со студентами и побеседовать с ними о музыке. А поскольку сексолог живет в Ярославле, то ректор, тысячекратно извиняясь, просит сексолога перенести встречу по сексуальной технике на любой другой удобный для него день.

Речь ведь идет об уважении к гостю города Ярославля. Сексолог любезно соглашается. Как все оказывается просто! Рано я радуюсь – необходимо ведь объяснить огромному залу студентов о неожиданном изменении в программе вечера. Но это задача ректора.

Ректор выходит на сцену, приглашает и меня. Раздается гром аплодисментов: зал приветствует меня – сексолога – великого провозвестника перестройки. И тут смелый ректор объявляет сексуально накаленному залу, что я вовсе не сексолог. Что я – музыкант, скрипач, искусствовед, что я – гость города и хотел бы поговорить со студентами об искусстве.

И что законы гостеприимства, которыми всегда так славился город Ярославль, гласят:

сегодня сцена предоставляется мне, а сексолог выступит в любое другое удобное для него и для нас время. Он и живет-то рядом с университетом.

Для того чтобы представить себе то, что произошло в зале после этих слов ректора, нужно поприсутствовать в нескольких метрах от извергающегося Везувия. Таких криков сотен возмущенных студентов, такого топанья ногами, такого свиста, такого извержения негодующей энергии перестроечных студенческих масс я еще никогда в своей жизни не слыхал.

Само собой разумеется, говорить мне не дают. Стою на сцене и различаю в реве сотен отдельные слова:

– Какая музыка!

– Секс давай!

– Давай секс!

– Какие, к черту, гости!

Ни я, ни ректор не знаем, что делать... А студенты театрального института поставленными голосами кричат, пытаясь перекричать озверевшую от такой несправедливости толпу:

– Какой вам секс? Вы будущие учителя!

– Мы вам своих детей не отдадим. Вы их, кроме секса, ничему не научите!

Наконец, ректор берет себя в руки, выходит на сцену, дожидается тишины и говорит следующее:

– Поскольку наш гость все-таки здесь, то у меня есть предложение:

Давайте дадим нашему гостю десять минут для выступления, а потом такое же время получит сексолог. И вы настоящим голосованием решите, кого вы хотите сегодня слушать – музыканта или сексолога. Новое извержение:

– Ура-а-а! Голосование!

МЫ БУДЕМ РЕШАТЬ!

Да здравствует перестройка и гласность!

Выхожу на сцену...

Я очень люблю сцену. Я всегда волнуюсь на сцене. Обычно

это волнение – творческое. Но только не теперь.

Меня обуял почти животный страх.

Как психолог понимаю – у меня нет ни одного шанса, будь

я сам Господь.

Но тем не менее привлекаю в свое выступление

весь опыт жизни, весь опыт тысяч выступлений, выбираю самую беспроигрышную информацию, собираю в комок все виды энергий, которые только существуют.

Все! (соперник-то самый могучий). Тайно поглядываю на часы. Эти десять минут – словно ожидание сапера, словно перед взрывом. Словно между жизнью и смертью.

 

Я не преувеличиваю: так чувствовалось тогда и даже сейчас, когда, через много лет пишу эти воспоминания, у меня учащенный пульс. Как пятнадцать лет назад. (Сейчас измерю... Точно! 120!).

 

Десять минут прошло... Не прерывают! Вижу, как у многих зажигаются глаза.

У меня преимущество перед всеми перестроечниками. Только одно, но весьма существенное: мне не нужно перестраиваться.

То, о чем говорю, то, что собираюсь играть, – удел Вечности....Прошла еще минута... Две... Господи! Три!!! И меня не прерывают!!! Все, мне удалось! Я победил! И вдруг... над всем огромным залом – громоподобный

голос сексолога:

– Между прочим, десять минут давно прошли! А из зала ему говорят:

– Может быть, действительно встретимся с вами в другой день? А человек приехал все-таки издалека.

И еще – голоса:

– Не перебивайте!

– Интересно!

– Пусть продолжает!

И тут взрывается сексолог:

– Если вы сейчас же не прекратите это безобразное издевательство надо мной, то я, вообще, никогда больше не приду в университет!

Но теперь взрывается зал.

– Музыку!

– Секс!

– Десять минут сексологу!

– Все время музыканту!

Театральные студенты опять кричат университетским:

– Мы к вам никогда своих детей учиться не приведем – вы их, кроме секса, ничему не научите!

В общем, это надо было видеть, это надо было слышать!

Теперь уже ни я, ни сексолог не можем выступать!

Скоро международные информационные центры выйдут

в эфир с убийственной информацией: «Гражданская война

в Ярославском университете!»

Обстановка накалена до предела!

И здесь ректор выходит на сцену и говорит:

– Между прочим, у нас в университете – два зала. Мы принимаем соломоново решение:

те, кто хотят слушать сексолога, – остаются в этом зале, те, кто хотят слушать Михаила Казиника, – добро пожаловать в зал нового корпуса.

Гениально!

Бескровно!

Примерно двести из семисот студентов поднимаются и вместе со мной, пианистом и всеми педагогами переходят в зал нового корпуса.

Зал – небольшой, поэтому сидят очень тесно. На полу, вдвоем на одном стуле, даже, на коленях друг у друга.

 

...Это был один из лучших вечеров в моей жизни. И я был в ударе, и слушатели.

МЕЧТА!

Через час в большом зале закончилось выступление сексолога, и разочарованные студенты бросились в наш зал (И действительно, что можно рассказать о технике секса людям, которые в своих общежитиях прошли через все премудрости этого самого секса). Многие стояли под дверью нашего зала, пытались подслушать.

А мы в своем зале и не думали заканчивать встречу. Мы были такие счастливые, мы залезли в такие глубины красоты, мысли, поэзии, музыки!

Мы познали «величайшую в мире роскошь – роскошь человеческого общения» (Антуан де Сент-Экзюпери).

 

...После окончания нашей встречи (а она продолжалась свыше четырех (!!!) часов) студенты театрального института принесли мне афишу с надписью «Техника сексуальных отношений» и попросили написать на ней что-нибудь на память.

 

Я сочинил стихи, но посвятил их не тем, кто пошел со мной в другой зал, а тем, кто остался на лекции сексолога.

Вот оно, это стихотворение

 

Посвящается слушателям лекции: «Техника сексуальных отношений».

О, техника! О, заменитель Духа!

(Смеются Пушкин, Байрон, Дон-Жуан)

Учитесь! Ни пера вам и ни пуха!

И ждет вас Промфинсексуальный план.

 

Уже не раз движенья по указке

Вас привели в безвылазный застой.

Индустриально-сталинские сказки

Нависли над фригидною страной.

 

Убогие расстелются постели,

Но алгоритм любви вам не добыть,

Поскольку человеческое тело –

Не техникой, а Музыкой любить...

ЧАСТЬ 3

 

Откровенья поэзии, музыки и живописи

 

Глава 1

 

Гении и сверхгении

 

Если представить себе всех гениев, творивших в области искусства на нашей Планете в виде огромной горы, то на вершине ее будут всего несколько из них.

Это самый неблагодарный труд – классифицировать гениев по рангам.

Потому что, во-первых, всегда можно оказаться субъективным, а, во-вторых, для того, чтобы иметь право на подобную классификацию, нужно быть уверенным, что знаешь всю необъятную историю искусства (а это абсолютно невозможно).

К тому же, как это ни обидно, отвечаю только за искусство Европы.

На остальное – не хватит жизни. И все же есть на Земле несколько творцов, творчество которых находится на таком уровне, что можно, не сомневаясь, выделить их изо всех остальных. Так, в музыке это, безусловно, Бах, Моцарт, Бетховен. В изобразительном искусстве – Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело.

Я не выделяю здесь имени моего самого любимого художника, ибо ему посвящаю специальную главу. В поэзии – Данте, Шекспир, Байрон.

Я решил назвать только три имени в трех видах искусства. Гениев этого уровня, конечно же, больше. К именам первых трех художников можно без долгих раздумий добавить имена Эль Греко и Веласкеса. В области музыки – Гайдна и Шуберта. К поэтам, безусловно, Гёте и Пушкина.

 

По каким признакам я все же осмеливаюсь выделить несколько имен? Руководствуюсь здесь только одним критерием.