Зачем он цедит этот бессмысленный вздор?

Дело в том, что его контакт с Аполлоном закончился. Результатом стал сонет, написанный ночью с огнем без помарок за дальним столом.

А затем его святая лира замолчала.

К тому же после контакта с небом Шекспир безмерно устал (ведь Бог требует поэта к священной жертве).

И Шекспиру захотелось расслабиться в кругу бродяг.

И здесь наш гений смалодушничал, он не просто подошел к бродягам, но ему вдруг почему-то понадобилось оказаться в центре их внимания.

Ведь лира его молчала, и он почувствовал себя в состоянии хладного сна, то есть таком же состоянии, в котором часто пребывают лондонские бродяги.

Им плевать на проблемы мироздания, и они этим счастливы.

Им бы выпить, погоготать, выспаться всласть, а затем вдоволь похмелиться.

 

И Шекспир словно стал одним из них. Постороннему могло бы даже показаться, что меж детей ничтожных мира он, может быть, ничтожней всех.

И вдруг в разгар гогота чуткий слух Шекспира уловил звук, который исходил из угла со стороны дальнего стола, где он в стороне от всех, всего несколько часов тому назад создавал свой сонет.

Тогда он не слышал ни гогота, ни грязных ругательств, но, лишь коснувшийся его слуха божественный глагол.

И вот этот звук Шекспир слышит вновь!

Поэт затосковал в забавах – ему стало не по себе.

 

И у Шекспира тут же пропала охота острить.

В следующее мгновение он бросился к дальнему столу.

И остолбенел!

Сонет говорит ему!!! Это Вы написали меня ночью, с огнем,

без помарок, но, Гений и мастер!

Почему Вы здесь?

Что Вы здесь делаете?

Что мне в вашем круге?

...Шекспир словно проснулся ото сна.

Что делает он, Поэт, здесь

и этот ли бродяга на краю бочонка, с намыленной мордой, его друг?

Как может он, Шекспир, общаться с теми, кому он не осмелится прочитать своего сонета?

Как могут его уста извергать слова, которые столь же грязны и вонючи, как этот прокисший ранет в обнимку с клешней недоеденного омара.

Да вдобавок ко всему еще и – вонючий кнастер (этот мерзкий дешевый табак!)

Но у сонета есть необычное и весьма странное предложение. Может быть, Шекспиру стоит попробовать рискнуть пойти вместе с этим, который с намыленной мордой, в бильярдную и попробовать прочитать ему сонет?

Может быть, этот поймет небесность происхождения поэзии? (сонет ведь весь в молнию, то есть выше по касте, чем люди)

– Ему?

Безумие!!!

Чистейшее безумие!!!

 

Шекспир вдруг мгновенно почувствовал, как тоскует он в забавах мира, как ему чужда эта примитивная молва. Он лихорадочно считает, сколько он должен заплатить, и, как безумец, выскакивает в дверь.

 

Бежит он, дикий и суровый,

И звуков, и смятенья полн.

 

Ибо божественный глагол коснулся чуткого слуха.

И по пути запустил прилипшую к рукам салфетку в какое-то пьяное привидение –

последнее препятствие в виде одного из ничтожных детей этого ничтожного мира, стоявшее на его пути к берегам пустынных волн, в широкошумные дубровы...

 

Вот, такой странный эксперимент.

Но настало время для третьего стихотворения.

 

Оно здорово усложнит нам нашу уже кажется достаточно ясную картину. Хотя оно на ту же тему, что и два предыдущих.

Это стихотворение Александра Блока, как и Пастернаковский «Шекспир», тоже выросло из пушкинского «Пока не требует поэта».

Причем из нескольких его строчек.

Но именно оно написанное за одиннадцать лет до пастернаковского стиха, в свою очередь, повлияло на него.

Нам предстоит понять, что стих Пастернака – реминисценция как пушкинского, так и блоковского стихов, что все три стиха кровно связаны друг с другом.

 

Итак, стихотворение Блока

 

Поэты

За городом вырос пустынный квартал

На почве болотной и зыбкой.

Там жили поэты, – и каждый встречал

Другого надменной улыбкой.

Напрасно и день светозарный вставал

Над этим печальным болотом:

Его обитатель свой день посвящал

Вину и усердным работам.

Когда напивались, то в дружбе клялись,

Болтали цинично и пряно.

Под утро их рвало. Потом, заперлись,

Работали тупо и рьяно.

Потом вылезали из будок, как псы,

Смотрели, как море горело,

И золотом каждой прохожей косы

Пленялись со знанием дела.

Разнежась, мечтали о веке златом,

Ругали издателей дружно,

И плакали горько над малым цветком,

Над маленькой тучкой жемчужной...

Так жили поэты. Читатель и друг!

Ты думаешь, может быть, – хуже

Твоих ежедневных бессильных потуг,

Твоей обывательской лужи?

Нет, милый читатель, мой критик слепой!

По крайности есть у поэта

И косы, и тучки, и век золотой,

Тебе ж недоступно все это!..

Ты будешь доволен собой и женой,

Своей конституцией куцей,

А вот у поэта – всемирный запой,

И мало ему конституций!

Пускай я умру под забором, как пес,

Пусть жизнь меня в землю втоптала, –

Я верю: то бог меня снегом занес,

То вьюга меня целовала!

А. Блок (1908)

 

Прочтя этот стих, можно сделать вывод о том, что его автор, поэт Александр Блок (или его лирический герой), бездомный пьяница, считающий к тому же, что настоящая

жизнь не у того, кто «доволен собой и женой», а у человека

свободного ото всех условностей мира и поэтому одинокого.

Что он живет в будке, как пес.

Что он клянется в дружбе, лишь, когда напивается.

Вместо еды – вино.

Утром вместо того, чтобы радостно идти на работу,

как на подвиг, он запирается в своей будке!

По утрам его рвет!

Великолепная жизнь!

А переспектива в ее окончании – «умереть под забором, как пес».

 

Разве не ужасное стихотворение? И этого пьяницу, человеконенавистника, лицемера читают как великого державного поэта? Прекрасный образец для подражания и воспитания.

А знатоки и любители поэзии Блока с полным к тому основанием, рассердятся на меня: ведь я мог выбрать из сотен его стихов совершенно иные мотивы. Одно только хрестоматийное «Девушка пела в церковном хоре» чего стоит.

Или

«О, я хочу безумно жить».

 

Или вспомнить, что умирая, Блок полз не к забору, как пес, а отправился прощаться к Пушкинскому дому:

 

«Вот зачем, в часы заката,

Уходя в ночную тьму,

С белой площади Сената...

Тихо кланяюсь ему».

 

Я же выбрал весьма специальный и совсем не характерный для Блока стих. Да еще предлагаю всем читателям этой книги обратить на него особое внимание.

Стоит ли он такого внимания?

 

Так вот, во-первых, вы не могли не заметить, что тема стихотворения Блока перекликается с пушкинским стихом и, безусловно, оказало влияние на стих Пастернака. И здесь, в этом стихе, принципы того, что Мандельштам называет орудийностью, доведены до совершенства.

 

До такого совершенства, что стих скрывает в себе прямо

противоположный смысл.

Уже первая его строчка ведет непосредственно к Пушкину.

 

«За городом вырос пустынный квартал».

 

Что же здесь пушкинское?

Все! Но только не впрямую.

Например, слово «пустынный» – очень часто встречающееся у Пушкина слово. И означает оно «одинокий».

Помните это – «свободы сеятель пустынный»?

Или «пустынная звезда»?

Или «на берегу пустынных волн|?

После Пушкина никто не употреблял в поэзии этого слова. И вдруг это делает Блок, да еще через сто лет после Пушкина.

Зачем?

Да ведь ясно зачем!

Это ни что иное, как тайное посвящение Пушкину, намек на преемственность не только в поэзии вообще, но и в конкретном стихотворении.

Ведь пишет же Блок в своем предсмертном обращении к Пушкину:

 

«Пушкин, тайную свободу

Пели мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду,

Помоги внемой борьбе!»

 

Вот почему посвящение Пушкину в стихотворении «Поэты» скрыто в одном слове! Ибо речь идет о «тайной свободе», а борьба «немая».

 

Но почему квартал в стихотворении у Блока одинокий, и к тому же «вырос за городом»? Ведь поэты жили не за городом, а в городе. К тому же из второй строчки становится ясно, о каком городе идет речь.

 

«Квартал вырос

На почве болотной и зыбкой».

Ясно, что речь идет о Петербурге. И здесь снова – тайная связь с Пушкиным, а конкретно, – с его поэмой

(или, как Пушкин сам ее называет, «Петербургская повесть») «Медный всадник».

 

И первая строчка этой повести звучит, как известно, так:

 

«На берегу пустынных (!!!) волн...» (и далее мысль Петра о создании города).

 

А через несколько строк:

 

«По мшистым, топким берегам» (то, что видел Петр на месте, где будет построен Петербург)

Темнели избы здесь и там...

 

Дальше у Пушкина появляется и «болото»:

 

«Прошло сто лет, и юный град, (Петербург построен)

Полнощных стран краса и диво

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознесся пышно, горделиво...»

Итак:

у Блока – «почва, болотная и зыбкая,

у Пушкина – «мшистые, топкие берега» и «топь блат».

У Пушкина – «пустынные волны»,

а у Блока – «пустынный квартал».

 

Но опять тот же вопрос: почему квартал вырос «за городом»?

И здесь опять – метафора,