Отсутствует отношение к культуре как к чему-то большему чем развлечение.

Главная формула Западного мира: «Культура – это аспект свободного времени, фактор досуга».

Культура становится своего рода пирожным к чаю или в лучшем случае обоями на стенах квартиры. Но чем же я все-таки недоволен?

 

Полными залами на концертах классической музыки даже в самой глухой провинции?

Наличием в Швеции школьных симфонических оркестров, в то время как в мою бытность в России их часто не существовало в больших городах с миллионным населением?

 

Наверное, это мое странное недовольство можно понять, попытавшись порассуждать на тему: Что же это такое – культура?»

Глава 14

 

Но что же это такое – культура?

 

Но ведь должно быть совершенно ясно, что есть в нашей жизни несколько сфер, которые не имеют ничего общего со временем.

Скажем, вера в Бога.

Ну подумайте сами, можно ли верить в Бога после работы?! Если человек верит в Бога, то это вопрос не времени, а состояния.

Тогда все, что бы человек ни делал, освящено этой верой. Человек работает и верит, отдыхает и верит, даже в обыденной речи такого человека ощущается его вера.

Или любовь.

Как вам понравилась бы в русском языке следующая фраза: «Я люблю ее в свободное время»?

Только как фраза комедийная в лучшем случае. А в худшем случае фраза звучит как пошлость, ибо слово «люблю» в данном контексте заменяет понятие «заниматься любовью».

Ведь любовь – в основном значении этого понятия – явление вневременное, ибо, что бы любящий не делал, он – любит.

Потому что любовь, как и вера, – категории не времени, а состояния.

То же – культура.

 

Но для того чтобы говорить о культуре, необходимо попытаться дать этому понятию определение. А это – самое сложное.

 

Существует несколько сот (если не тысяч) определений понятия культуры.

Хорошо это или плохо?

 

«Плохо», – скажет ученый.

 

Ибо, чему нельзя дать точное определение, то есть ввести в понятийные рамки, не является объектом для научного рассуждения.

 

«Хорошо», – скажет человек искусства.

Это значит, что культура сродни религии и, как нельзя дать определение Бога, так нельзя определить культуру какой бы то ни было формулой.

 

И все же нам придется если не определить понятие культуры, то хотя бы ограничить рамки этого понятия.

 

Мы исключим из него бытовую культуру. Если этого не сделать, то понятие «культура» в духовном смысле станет донельзя расплывчатым. К тому же мы заблудимся окончательно. Скажем, был ли Бетховен культурным человеком? В бытовом смысле – не очень.

Расплескивал воду, когда мылся по утрам, мог принимать гостей в засаленном домашнем халате, был часто несдержан в общении.

 

Но с точки зрения духовной культуры он, Бетховен, стоит на небывалой высоте, ибо написанная им музыка является высочайшим достижением духовной культуры человечества.

Мы исключим из культуры понятие «массовая культура», ибо она-то как раз – явление досуга и ставит своей целью развлечь на досуге, отвлечь массы от монотонного труда, перевести от конвейера производственного к конвейеру, скажем, музыкальному.

Массовая культура не требует яркой индивидуальности воспринимающей личности, она, напротив, стремится нивелировать личность, ввести его в массу, в толпу, лишить индивидуума неповторимости.

Не активность личности – цель массовой культуры, а, напротив, поглощение личности социумом. Личность, полностью и безальтернативно поглощенная массовой культурой, – личность легко манипулируемая, управляемая.

Таким образом, можно сказать, что массовая культура – не только не часть культуры большой, но и ее антипод. Массовая культура – это абсолютная правота толпы.

 

И здесь не могу не процитировать гениального Бердяева:

 

«Почти чудовищно, как люди могли дойти до такого состояния сознания, что в мнении и воле большинства увидели источник и критерий правды и истины»

Вот и выясняется: проще сказать, что НЕ культура, чем сформулировать культуру.

 

«Культура – это лишь тонкая яблочная кожура над раскаленным хаосом».

Ф. Ницше

 

Мне очень нравится это определение культуры, данное одним из самых великих мыслителей на нашей Планете. И это, конечно же, никак не научное, но истинно поэтическое определение.

 

Хотя я не прав. Оно – глубоко философское, а значит, все же научное.

Но философия очень часто ближе к поэзии, чем к науке. Значит, все же поэтическое.

Мне настолько нравится ницшеанское определение культуры, что именно оно вдохновило Шестую главу этой книги. Удивительно перекликается, но одновременно противостоит мысли Ницше идея русского философа князя Трубецкого:

 

«Горит только то, что тленно. Противостоять всеобщему пожару и разрушению может только то, что стоит на незыблемой и вечной духовной основе».

И это – тоже о культуре.

 

У меня есть собственное определение культуры, но оно уже совсем не научное.

Это, скорее, пожелание.

 

«Культура – это когда смерть Ромео и Джульетты волнует больше, чем храпящий за стенкой сосед».

Как я уже сказал, оно совсем не научное. И конечно, совсем уже не поэтическое. Но мне кажется, что-то в этом есть.

Ибо наша жизнь существует в двух измерениях.

Там, где преобладает бытовое измерение, нет предназначения, ибо оно – лишь набор более или менее приемлемых способов выживания, и все формы переживаний, стрессов и расстройств существуют на уровне обыденного сознания. (В моем определении храпящий за стенкой сосед – безусловное основание для переживаний.)

 

Второе же измерение, на мой взгляд, есть подлинно человеческое, так как цель человека – победить ужас знания о смерти своей бессмертной сущностью. (Как Ромео и Джульетта, смерть которых не существует в духовном понимании, ибо их любовь пребывает вне времени.)

 

Для тех, кто глубоко общается с великой музыкой, она – энергия, объединяющая нас с энергией Вселенной, наш подлинный язык. Поскольку он, язык этот, не связан с выживанием нас как земных тел, то он дает нам ощущение совершенных и бессмертных структур Вечности. Те, кто общается с поэзией на глубинном уровне, обретают иной уровень сознания и речи, где образы, формально взятые из бытовой речи, преображаются в символы, приближающие нас к языку вневременному.

 

Приведу несколько примеров. Сравните две фразы:

 

«Я скоро умру»

и пушкинскую

«Я скоро ВЕСЬ умру» (выделение мое. – М.К.)

 

Разница между первой и второй фразой грандиозна. Первая – констатация факта, земная печаль по поводу предчувствия смерти. Пушкинское же ВЕСЬ в сочетании со словом УМРУ рождает сложнейшую ассоциативную связь. Во-первых, в этом ВЕСЬ УМРУ мысль о том, что в поэте что-то уже умерло раньше, что он проходит через много

смертей.

Во-вторых, мистическое ощущение бездонности и многосоставности.

Я, которое – ВЕСЬ.

В-третьих, поэту приходит в голову страшная мысль, что,

возможно, смерть – это окончательно, и ничего другого

ТАМ не будет. То есть смерть ВСЕГО – это смерть и души

и тела.

В-четвертых, Пушкин осознает, что он ВЕСЬ – это так много, бесконечно много, и с ним умрут ненаписанные стихи, невероятные мысли, безмерные чувства.

В-пятых, скоро Пушкин напишет еще одно стихотворение, где он полемизирует с самим собой:

«Нет, весь я не умру – душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит –

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит».

 

Но в этом четверостишии, ставшем хрестоматийным, есть один подвох, о котором, разумеется, не упоминает ни одна хрестоматия.

 

Пушкин утверждает, что он не умрет ВЕСЬ только до тех

пор, пока на земле существует хоть один поэт.

И не лишь бы какой поэт, а именно «пиит».

Пушкин не случайно использует здесь архаическую форму

слова «поэт». Здесь опять тонкость.

Не просто поэт должен остаться жить «в подлунном мире»,

но поэт-хранитель, охранитель или, выражаясь языком

Пастернака, «вечности заложник».

 

Еще один пример:

 

Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» внешне выглядит как детектив, ведь речь в нем идет об убийстве человека и о расследовании этого убийства. На самом же деле перед нами – одно из величественных творений человеческого Духа. Поскольку в первых же главах нам называют имя убийцы, традиционный жанр детектива отменяется. Ибо смысл подлинного детектива – держать нас в неведении о том, КТО УБИЛ, до самого конца произведения и этим подогревать наше чисто человеческое любопытство. Сообщив же имя убийцы в самом начале книги, Достоевский резко уменьшил количество читателей своего «детектива».

 

Вопрос же в романе Достоевского не «КТО УБИЛ?», а «ПОЧЕМУ?».

Только после прочтения романа глубокий читатель поймет, что роман сей не об убийстве человека, но о принципах, путях и возможностях уничтожения ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

И что роман написан не о прошлом убийстве, но об убийстве будущего. Что эта книга не о том, как плохо быть убийцей, но о самоубийственной философии планетарного масштаба, о возможных путях Цивилизации.

 

На самом деле перед нами не роман даже, а продолжение Священного Писания на новом этапе существования человечества. Предупреждение о возможных страшных завихрениях и последствиях перехода человечества из Гармонии в Хаос. Столь равнодушное отношение автора к интригующему сюжету в подлинном произведении литературы – не редкость.

 

Вернемся к шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта», где Шекспир в первых же строках рассказывает о двух юных героях, которые полюбят друг друга и погибнут. Остается только позавидовать уровню посетителей шекспировского театра «Глобус» времен самого Шекспира, если великий англичанин не боялся уже в первых строчках пересказать все содержание пьесы. Значит, в шекспировские времена, в отличие от нынешних голливудских, зрители следили не столько за сюжетом (кто убъет, кто выживет и кто не выживет и т. д.), сколько за самим процессом развития трагедии. И прежде всего развития мысли.

 

Для чего я поднял здесь вопросы о Достоевском и Пушкине, Шекспире и Ницше, князе Трубецком и Бетховене? Моя задача – показать: все, о чем мы говорили в этой главе, – стремление развенчать отношение к культуре как заполнению свободного времени, фактору досуга. На самом деле культура – определяющий вектор нашей жизни, показатель подлинных ценностей человеческого существования. Образно говоря, чтение тысяч и тысяч детективов – это фактор досуга. Чтение же романа Достоевского «Преступление и наказание» – это попытка познать смысл жизни.

 

Пребывание на дискотеке – это заполнение свободного времени. Слушание же музыки Баха – общение с Вечностью, с Вселенной, которая ни много ни мало – наша Колыбель. А познание смысла жизни или общение со своими космическими корнями уж никак не может быть сведено к понятию свободного времени, ибо это ни что иное, как:

 

 

ОСНОВНОЕ ВРЕМЯ ЖИЗНИ,

ЕЕ СОДЕРЖАНИЕ,

ВРЕМЯ НАПРЯЖЕННОЙ ДУХОВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

ИЛИ ДУХОВНАЯ КУЛЬТУРА ОБЩЕСТВА.

 

Отсюда трагедия любых, даже самых благополучных с точки зрения жизненного уровня, стран, превративших культуру в досуг,

уничтоживших ее (культуры) космичность, ее глобальность и этим низведших человека в ранг налогоплательщика, потребителя товаров и услуг, строго ограниченных во времени и пространстве.

В нашей же стране в отношении к великой культуре есть одна особенность: те, кто находятся в ее поле действия, воспринимают культуру как величайшую идею, у нас по-прежнему можно встретить людей, ради которых Штейнер призывал к пути на Восток. Правда, количество таких людей катастрофически уменьшается по причинам, которые мы затронем в следующей части книги. И если не остановить этот процесс, то России останется думать лишь о великом прошлом культуры.

Со временем память обрастет легендами, мифологизируется. И миру останется только миф. Или мифы.

 

Такие же, как после античных цивилизаций.

 

Но конечно же, не случайно в античных гимназиях в числе всего только четырех предметов квадривиума были музыка и математика. И это уже не миф, ибо речь тогда впервые пошла о гармонически развитой личности. И не случайно остальные два – геометрия и риторика. О том, почему на заре цивилизации, да и во многих последующих социумах именно эти четыре предмета стали обязательными, нужно писать отдельную и очень серьезную книгу.

Но даже сегодня, когда количество предметов необычайно велико стоит задуматься о необходимости вспомнить об опыте великих цивилизаций прошлого, и немедленно обратить внимание на эти четыре предмета.

Я же посвящаю этому вопросу одну главу.

Называется она:

Глава 15

 

Величайший философ всех времен

 

Кто же?

Думаете, Сократ?

Или Платон?

Быть может, Аристотель

или Спиноза?

Кант?

Гегель?

О-о-о, как они велики!

Каждый из них – целая Вселенная, полная мыслей-звезд.

Но после знакомства с философией Николая Кузанского именно ему безоговорочно отдаю предпочтение перед всеми мыслителями всех времен.

Ибо его концепция мироздания – не только самая современная, но выглядит еще и концепцией мышления человечества будущего.

Его книги вызывают у меня ассоциации с музыкой Баха. Та же глубина и та же устремленность на много тысячелетий вперед, к человеку Нового Ренессанса. То есть к человеку, у которого научное и творческое мышление находятся на равных уровнях. Основная идея мышления Кузанского (1401–1461) в том, что Вселенная познается одновременно строжайшей математической логикой и мистическим незнанием. Даже само название его главной книги «О разумном незнании» (иногда переводится «Об ученом незнании») уже воспринимается как поэзия. Кузанец (это его латинское имя) был теологом (одним из влиятельнейших епископов Римской католической церкви), математиком, философом и, безусловно, человеком искусства Возрождения. Все сферы его деятельности очень хорошо ощущаются, когда читаешь его книгу. Он искал:

 

Вечность (как художник),

Бога (как теолог)

и Абсолютный Максимум (как математик).

И все эти три понятия для него, по сути, одно и то же. Как невероятно, скажем, звучит его идея об АБСОЛЮТНОМ МАКСИМУМЕ. Представьте себе рассуждение подобного рода:

 

Во Вселенной нет такого числа, которое нельзя

было бы увеличить (1+1,10+1,100+1,1000+1,

1000000000000000000000000+1).

Как бы велико оно ни было – его ВСЕГДА можно увеличить.

Но как добиться Абсолютного Максимума, то есть, Вечности?

И что же это такое – Вечность?

И можно ли математически описать Вечность

И вот здесь начинаются чудеса!

 

«Для того чтобы это сделать, – говорит Николай Кузанский, – необходимо совершить КАЧЕСТВЕННЫЙ СКАЧОК, то есть абстрактно оторваться от максимального числа, в частности, и области чисел вообще,

и попасть в такое (опять же абстрактное) измерение, где ни прибавление, ни вычитание не способны что-либо изменить. Ибо Вечность плюс один или минус один, умноженная на два или деленная на два, пребудет Вечностью». Таким образом, через абстракцию мы добрались до Абсолютного Максимума. Но он же (о, чудо мышления!) – одновременно и Абсолютный Минимум!!!

Понимаете почему?

Да ведь у него все качества Минимума. Ибо Вечность, деленная на два, будет Вечностью. Если половину Вечности разделить на два – будет все равно Вечность. Вечность, деленная бесконечное количество раз пребудет Вечностью!

Таким образом, Вечность (или Абсолютный Максимум) не делится и не умножается. Так же как и Абсолютный Минимум.

(Ведь если минимум можно уменьшить, то это уже не минимум.)

И в конце концов теоретически мы можем оказаться в минимальном из возможных миров, который является одновременно макро– и микромиром. От Абсолютного Максимума, как и Минимума, нельзя ничего отнять, к ним нельзя ничего прибавить. То есть чисто теоретически это сделать можно, но ни Максимум, ни Минимум от этого не изменятся.

Итак, перед нами – идея Бога.

 

И одновременно современнейшая идея о макрокосме и микрокосме.

И это полностью соответствует идее черных дыр и сингулярности – самых невероятных постэйнштейновских открытий нашего времени.

Но я прошу вас вернуться к тому моменту, где заканчивается земная логика и включается абстракция. Что же это за расстояние между самым великим числом, которое всегда можно увеличить на единицу, и Абсолютным Максимумом?

Что заполняет его?

Кузанец называет пространство между нашим исчислимым

миром и Вечностью –

 

ПУСТОЕ ПРОСТРАНСТВО,

 

а переход из ограниченного мира в мир без границ –

 

КАЧЕСТВЕННЫЙ СКАЧОК.

 

На мой взгляд, здесь гениальный математик и философ

вплотную подошел к тому явлению, которое мы называем искусством.

То есть я бы осмелился сформулировать это так:

 

Великое искусство – это вечное стремление Человечества заполнить пространство между любым возможным на Земле конкретным и управляемым числом и совершенно неуправляемым Абсолютным Максимумом. Человечество в своих духовных, полученных из Вселенских источников, отправлениях всегда стремится постичь тайну этого пространства, ибо раскрытие тайны равносильно обретению Бессмертия. Кузанский пишет о том, что Бог и есть Абсолютный

Максимум.

Мы же на нашей Планете обладаем лишь такими величинами, которые можно преобразовывать. Таким образом, искусство – это вечное стремление выйти за пределы исчислимого пространства, приблизиться к истине. Этим же занимается наука, но она ограничена необходимостью прибавлять, отнимать, делить и умножать.

Поэтому (почти) всякое научное открытие – лишь очередная ступень на лестнице познания.

 

Искусство же – всегда у цели,

и мы не можем утверждать, что баховские фуги, написанные триста лет назад – ступень к симфониям Шостаковича. Ибо фуги эти столь же глубоки и сложны для восприятия сегодня, как и тогда.

И в свою очередь, музыка Шостаковича – не сложнее (но и не проще) музыки Баха.

И романы Достоевского не сложнее и не глубже, чем трагедии Шекспира, невзирая на огромную разницу во времени, в которое жили и творили Шекспир и Достоевский. И купол собора Святого Петра в Риме не примитивнее, чем здание оперного театра в Сиднее, несмотря на то, что их создателей разделяет полтысячи лет. Значит, именно в искусстве мы находимся в том измерении, когда плюс или минус не изменяют, не упрощают, не увеличивают, не уменьшают и не усложняют, и где Время не сопутствует диалектическому движению от простого к сложному. Итак, искусство – это не путь от простого к сложному, а единственное в нашем во всем остальном ограниченном мире, что не подвержено общей логике движения, развития, усложнения.

Итак, пространство между сколь угодно большим числом и Абсолютным Максимумом заполняется искусством. Искусство, которое вечно находится вне земной логики развития и отражает многие аспекты земного бытия с позиций Вечности.

Искусство, где вообще перестает действовать земная (бытовая) логика.

Искусство как единственная сфера, приближающая нас к Бессмертию, к тайнам нашего Божественного (Космического) происхождения.

 

Кстати, здесь же можно понять, почему в иудаизме существует запрет на имя Бога.

По-русски, скажем, иудеи написали бы так:

 

«Б – Г»

И вот эта черточка между Б и Г – есть пространство между сколь угодно большим числом и Абсолютным Максимумом.

Ведь когда мы пишем «Бог», то этим берем на себя смелость утверждать, что именно так выглядит Бог на письме, что этими буквами и звуками мы обозначаем конкретное понятие.

Можно понять и ответить на вопрос, почему в исламе существует запрет на изображение Бога. (И более того, запрет на изображение человека, ибо человек есть Образ Божий).

То, что Николай Кузанский – не только великий математик и философ, но и гениальный поэт, можно осознать, внимательно читая его книгу «Об ученом незнании». Но прежде чем продолжить разговор на эту тему, я хотел бы на мгновение отвлечься – и процитировать замечательное Стихотворение в прозе одного современного поэта:

 

«ДВИЖЕНИЕ

ЛЮБОВНОЙ

СВЯЗИ

УВЛЕКАЕТ

ВСЕ

ВЕЩИ

К ЕДИНСТВУ,

ЧТОБЫ

ОБРАЗОВАТЬ

ИЗ НИХ

ВСЕХ

ОДНУ-ЕДИНСТВЕННУЮ

ВСЕЛЕННУЮ».

А теперь читайте дальше, но очень, очень внимательно:

Это – не произведение современного поэта.

Это – один из постулатов книги кардинала Римско-католической церкви Николая Кузанского, написанной им в 1440 году.

И если продолжить чтение его книги, то по мере углубления в нее начинаешь понимать, что и сам Бог для Кузанского – не просто творец-строитель, а ХУДОЖНИК в самом ренессансном смысле этого понятия. Тринадцатая глава второй книги «Об ученом незнании»

называется так:

«Изумительное искусство Бога в творении мира и его элементов».

А вот фрагмент из этой главы:

«Бог пользовался при сотворении мира арифметикой, геометрией, музыкой и астрономией, всеми искусствами (выделение всюду мое. – М.К.), которые мы также применяем,

когда исследуем соотношение вещей, элементов и движений.

 

При помощи арифметики

Бог сделал из мира одно целое.

 

При помощи геометрии

Он образовал вещи так, что они стали иметь форму, устойчивость и подвижность в зависимости от своих условий.

 

При помощи музыки