Место сознания в психологии и его фрагментарная история

То, помещается ли сознание в центр психологии или считается чисто эпифеноменальным, по-видимому, зависит от понимания социальных наук и их потенциальной программы, как по отношению к гуманитарным и физическим наукам, так и по контрасту с ними.

Что такое сознание?

31

Психология предполагает странную диалектику — возможно, в конечном счете, противоречивую и парадоксальную, а возможно, и такую, что окажется новой и нетривиальной. Мы видим предмет — мысль, чувство, сновидения, визионерские состояния — который традиционно находил свое выражение в великих произведениях искусства и мифологии (т. е. в гуманитарной области), но теперь должен быть формально концептуализирован на языке экспериментальных методов, достигших таких заметных внешних успехов в физических науках. В соответствии с этим психология, как концептуально, так и методологически, волей-неволей склоняется к делению на тех, кто бы хотел рассматривать эту дисциплину, в первую очередь, с точки зрения того, что Дильтей (1914) называл Geistwissenschaften {нем. «науками о духе»), основанными на методах «понимания» или феноменологии, и сторонников более традиционно научной психологии, считающей себя естественной наукой. Naturwissenschaften {нем. «естественные науки») основываются на познании путем экспериментальных манипуляций и измерений.

Реакцией на этот конфликт, внутренне присущий самой идее социальных* наук, чаще всего были попытки полного поглощения одного из этих подходов другим. Поэтому есть такие психологи — претендующие на принадлежность к естественным наукам — которые утверждают, что все вопросы, относящиеся к опыту, в конечном итоге, войдут в будущую нейрофизиологию и экспериментальный функционализм. Такой редукционизм или элиминизм * вызывает более слабый отклик, со стороны своей прямой противоположности — столь же крайнего спиритуализма, который хотел

На Западе, особенно в США, значение термина «социальные науки» несколько отличается от принятого у нас понятия «общественные науки»; в частности, оно предполагает наличие строгой научной методологии. Кроме того, автор использует два понятия «гуманитарных наук» — human sciences и humanities — также подразумевая под первым из них науки, обладающие строгой методологией. В данном переводе по отношению к первому понятию используется термин «науки о человеке», хотя это не вполне правомерно, поскольку некоторые естественные науки тоже можно отнести к категории наук о человеке. — Прим. пер. Элиминизм — в данном контексте, движение за исключение из языка науки понятий, не находящих естественнонаучного объяснения. — Прим. пер.

Сознание в контексте

бы объяснять нейрофизиологию в качестве эпифеномена сознания. Эта позиция получила полное развитие в идеалистической метафизике (восточной и западной), но научная психология не может совершенно вычеркнуть ее из своей истории из-за точки зрения своего «отца» Фехнера, что не только растения, но и сама материя обладает сознанием.

Вдобавок к этому, существует мнение, самым ярким представителем которого, вероятно, следует считать Мишеля Фуко (1970), что множественное наложение тем и методов, характеризующее науки о человеке, представляет собой лишь временное историческое сочетание, которое, в конечном итоге, распадется на свои составляющие — поскольку некоторые психологи отойдут к более подходящим им областям истории и философии, а другие — к биологическим наукам. И все же, в основателях психологии — Фехне-ре, Уильяме Джемсе и Зигмунде Фрейде — больше всего поражает творческая напряженность их работы, проистекающая именно от намеренного взаимодействия языков и методов субъективности и объективности. Вполне возможно, что само это сочетание служит источником подлинно синтетического своеобразия социальных наук, допускающего множественные и непостоянные объединения между естественными и гуманитарными науками, которые также отражают нашу противоречивую и раздвоенную природу.

Первооснова этого деления между субъективным и объективным в науках о человеке, а также невозможности полного поглощения или устранения любой из сторон другой, может заключаться в странной двойственности нашею опыта самих себя и других. Каждый из нас дан или представлен в опыте двояко — с точки зрения первого лица нашего непосредственного осознания и с точки зрения третьего лица — «другого». Наличие грамматической формы второго лица уже свидетельствует о том, что непрерывное взаимодействие этих двух точек зрения составляет часть самого нашего понятия и опыта человека и разума. Выражения типа «Позволь рассказать тебе, как это было» или «Просто делай это» представляют собой непосредственные отражения этих несоизмеримых, но перекрывающихся позиций, которые дают нам, с одной стороны, психологию субъективности, с другой — лабораторную экспериментальную психологию, наряду с, по крайней мере, потенциальной возможностью синтезирующего — хотя и непростого — диалога между ними.

Что такое сознание?

В конце концов, непосредственное сознание, с которого мы начинали наше обсуждение, и все его потенциальные преобразования, безусловно, представляют собой факты природы. Если иметь в виду, что исторически предметы исследования в науках, как правило, диктовали свои собственные методологии, то мы имеем полное право говорить о науке этих феноменов, равно как и ожидать, что они, возможно, потребуют своих собственных методов. Однако проблема становится еще больше, когда мы замечаем, что это сознание пока еще невыясненным образом связано с нервными системами, либо вообще с активностью подвижных организмов — поскольку исторически наша традиция пыталась объяснять и то, и другое с позиции третьего лица, с точки зрения безличных причин и принципов.

Для подлинного возникновения междисциплинарного диалога о нашей «природе» потребуется развитие эмпирической науки сознания — с собственными методами и традициями — которая бы могла начать уравновешивать нашу историческую склонность к психологии функций, поведения и процессов. Такого рода «наука» сознания повлекла бы за собой собственный взаимный диалог через разделительные линии между феноменологией и когнитивной теорией, состояниями сознания и нейрофизиологией. Ей также придется наводить мосты через удивительную обособленность в мышлении разнообразных направлений психологии и философии, пытавшихся обращаться к сознанию в его многообразных формах. Многое сделано в экспериментальных когнитивных исследованиях зрительных образов, которые начиналась в 1960-х гг. как «возвращение изгнанного» (Holt, 1962). Однако начавшаяся в то же самое время более описательная работа с измененными состояниями сознания (сенсорной депривацией, гипнозом, психоделическим опытом) и надличностными состояниями (медитацией и опытом, вызванным большими дозами психоделиков), по существу, не оказала никакого влияния на экспериментальные исследования (Уолш, 1992).

В этом менее преобладающем феноменологическом направлении в истории психологии существует удивительная раздробленность. Например, не было почти никакого междисциплинарного диалога между классическим интроспекционизмом Вильгельма Вундта и Е. Б. Тиченера (1912), более поздним микрогенетическим интроспекционизмом Феликса Крюгера (Krueger, 1928), Пауля Шильдера (Schilder, 1942) и Хайнса Вернера (Werner, 1961), ран-

2 О природе сознания

34

Сознание в контексте

ними прикладными феноменологиями непосредственного сознания Уильяма Джемса (1890) и Анри Бергсона (1889), формальными феноменологиями Эдмунда Гуссерля (1907) и Альфреда Шютца (Schutz, 1961), экзистенциальными феноменологиями Мартина Хайдеггера (1927), Жан-Поля Сартра (1939) и Мориса Мерло-Пон-ти (1964), или прикладными феноменологиями, возникшими из гештальт-психологии и достигшими кульминации в топологии жизненного пространства Курта Левина (1936). Сходным образом, ничто из вышеперечисленного обычно не соотносилось с психоло-гиями нарциссизма Зигмунда Фрейда (1914), Карла Юнга (1921) и Хайнца Кохута (1977) или с психологией образного или метафорического самосоотнесения Джеймса Хиллмана (Hillman, 1978), или с наблюдениями клинической неврологии (Лурия, 1973), или с описательными феноменологиями генеза шизофрении (Chapman, 1966; Bowers, 1947), не говоря уже о развитии исследований и феноменологического изучения измененных состояний сознания (Tart, 1965) и трансперсональной психологии медитации (Goleman, 1972). Однако, как мы увидим, все эти направления, судя по всему, описывают перекрывающиеся явления и процессы. Эмпирическая психология сознания, развитая достаточно полно, чтобы вступить в диалог с более доминирующей и функционалистекой «когнитивной наукой», будет возможна только при объединении этих направлений субъективистской традиции психологии в той же степени, какую мы сейчас наблюдаем в более непрерывной истории когнитивной традиции (Gardner, 1985).